Я конечно добрый но могу уебать

Антон считает десять, Антон считает девять, Антон молится, лишь бы остаться того же цвета, что он есть сейчас. Он убеждает свой мозг, что максимально спокоен и что совсем не злится из-за того, что кто-то сожрал его йогурты. Не в первый раз между прочим! Антон считает десять, Антон считает девять. Когда он только еще учился в школе, то радовался возможности поступить в Москву не столько из-за факта престижности, сколько из-за факта того, что это другой город, и ему предоставят место в общаге. Нереалистичный мир «Универа» уверил бедного Антона в факте того, что жить в общежитии — это невероятный опыт, о котором можно только мечтать: тусовки, горячие девчонки, студенческие весны… Как оказалось, каждый пункт в этом списке — разочарование. Весь невероятный опыт заключался в страхе слететь с бюджета, соседе-дрочере, с которым Антон жил предыдущие два года, и в том, что кто-то постоянно пиздит еду. За последнее особенно обидно. Не то чтобы он сильно много покупал, но все равно неприятно. Самое тупое, что в моменты пустого холодильника Антон как раз-таки и начинает скучать по Дрочеру — тот всегда мог посочувствовать, поддержать, составить компанию для похода в магазин. Конечно, велика вероятность, что Дрочер его еду и брал, но все равно. С Дрочером было весело, а без него как-то вообще нет, но мир его светлому будущему в однушку с девушкой. Собственно, Дрочера теперь даже дрочером не назовешь — почти семейный человек, а вот нового соседа никак называть не хочется. Тот первокурсник какой-то: явно еще горит любовью к учебе, к своей специальности — по вечерам реально сидит за какими-то конспектами, хотя ноут у того игровой. Антону не сильно хочется вешать ярлыки после недели совместного проживания, но они даже не поговорили ни разу, а это звоночек. Очередной грустный вздох — с Дрочером по вечерам можно было и пивка попить, и обсудить хоть что-то (хотя последние три месяца это было обсуждение чужой девушки, что не сильно прям интересно). С Арсением — Антон внутренне кривится от этого имени — можно только устроить соревнование «кто сильнее закатит глаза». Не, ну а хули. Они не разговаривают, но звуки в их недельной совместной жизни присутствуют еще как: Арсений показывает полный диапазон. По утрам он тяжело вздыхает на незаправленную кровать Антона, днем тяжело выдыхает, глядя на беспорядок на рабочем столе, а по вечерам просто постоянно цыкает из-за того, что ему, видите ли, музыка даже через наушники мешает. Антон специально делает видос погромче, хотя потом и звенит в ушах. И если Антон Арсения явно раздражает, то Арсений Антона дохера как бесит, и это огромная проблема. Для Антона и так любые яркие эмоции риск, а тут он в свое свободное время почему-то постоянно должен держать себя под контролем, чтобы не превратиться в огромного монстра из-за, блять, этого придурочного цыканья. Хочется умолять Дрочера вернуться обратно, потому что с ним у Антона была постоянная расслабленность, но он вообще-то не разрушитель семей, а с Арсением как-нибудь уж справится. Бля, что вообще за имя такое «Арсений». Антон считает десять, Антон считает девять и пытается понять, что хочет съесть из оставшегося в холодильнике, кроме валерьянки. Почему она вообще есть в общажном холодильнике, Антон не сильно понимает, но все равно радуется. Он не до конца уверен психосоматика это или реально помогает, но капли, падающие в кружку, ему нравится считать намного больше, чем вот это пизданутое в обратном порядке. Этот обратный отсчет, кстати говоря, тоже первое время невероятно бесил, и Антон один раз огромным зверем отсиживался в толчке весь урок в школе, злясь как раз-таки из-за того, что этот псевдо невероятный способ нихрена не сработал. Особенно злило то, что плечи не помещались в эту коробку метр на два и приходилось сидеть по горизонтали. Сейчас с десять-девять все идет многим полегче: Антон перестал что-то бездумно рявкать, делать то, о чем потом пожалеет, и беситься с этого цыканья — ну, по крайней мере, стал беситься через раз. Иногда вообще было крайне интересно, как Арсений отреагирует, если Антон перед ним превратится в огромную гору мышц со страшной гримасой — хотелось верить, что просто съедет без лишних слов. Только Антон не мудак, и понимает, что пугать любых, даже самых бесящих людей своей формой — это плохо. Никто не заслуживает испытать такой ужас от встречи чуть ли не с паранормальным. Где-то в Нью-Йорке, во вселенной Марвел люди, может, и отбивают Халку кулачок, но в московской общаге — это явно абсолютная хуйня-идея. Антон вытаскивает красный перец, который с собой перед возвращением в осень положила бабушка и который еще не зацвел. Не то чтобы он огромный фанат овощей, но за последние два года понял, что всегда так расстраивается, когда что-то пропадает, что лучше он все съест, чем от грусти разозлится и превратится непонятно во что. В целом, он всю жизнь более тщательно следит за своими эмоциями и ощущениями, чтобы лишний раз не приходилось успокаиваться. Антон помнит, как в первые дни в садике постоянно перекидывался в монстра. Только «в первые дни» исключительно потому, что его через неделю забрали, и он до самой школы ни с кем особо не общался. Сейчас он в своих эмоциях практически гуру — его никак не колышут чужие выпады в его сторону, отправки на пересдачу и так далее. Единственное, с чем есть проблема — это со всякими мелкими штуками по типу бубнежа, по утрам мешающего спать, или цыканья. Вот до такого уровня он, даже если подастся в буддистские монахи, не дойдет. Его природа и так что-то противоположное компромиссу и пониманию, а тут еще и Арсений. — Ц. Ну надо же, разумеется Арсений уже появился в комнате. Антон пришел с пар минут двадцать назад, и когда закидывал сумку в комнату, то нифига Арсения не было, а теперь вот те на. Не то чтобы, он прям так этого заебу ненавидит, но они тут живут как голуби-неразлучки. Или кто там? Первым делом просыпаясь, Антон видит лучезарное ебало соседа, засыпая тоже, а еще тот постоянно тусуется в комнате, нет бы себе друзей найти и к ним съебывать. Хотя самому Антону тоже особо не к кому — в группе у него одни долбоебы, а к Дрочеру он и так три раза с начала учебного года ездил, а поселиться же он там не может. — Да чо, епта? — Не, ну если им так надо поговорить, то поговорят уж. — На твоей половине комнаты бардак. Антон рассматривает свою часть, и в целом может согласиться с этим, но принципы не дают. На его столе лежит позавчерашняя кожура от банана, кровать расправлена, а в изножье валяется комок шмоток, подпираемый шкафом. Это как бы и не помойка, но приятного на взгляд действительно мало. Антон последние пару дней и сам хочет прибраться, но с каждым вздохом Арсения откладывает эту затею еще на пару часиков. — Я своим мусором на твою половину не залезаю, так что не надо ля-ля. — В целом, это самая длинная фраза, которую Антон говорил Арсению. Он здоровался, представлялся, называл специальность и спрашивал: «Будешь пива?», но это все было с разлетом в несколько часов, а Арсений в это время отвечал, даже не отвлекаясь от своих каких-то конспектов. Бесит, бля, до скрежета зубов. Тот же явно не чел, который будет постоянно сваливать с общаги и поэтому может не заботиться о выстраивании отношений с соседом. — Ох, ну спасибо. Только если ты не заметил, то у нас тут нет перегородки, чтобы я этого не видел. — Арсений впивается глазами и шумно дышит, пока Антон старается не слишком сильно сжать перец в руке. Антон считает десять, Антон считает девять и вспоминает, как сам говорил точно такую же фразу Дрочеру. Только он-то больше в разъеб говорил, когда тот не заметил, что наушники вышли из порта и продолжил дрочить на всю громкость в два часа ночи. От этого становится смешно, и злость отступает. Теперь Арсений снова кажется просто мелким пацаном, который еще не понял, что такое общажная жизнь. Может, в следующем году, когда Антон выпустится, то к Арсению и подселят какого-нибудь чувака, который будет кончать на греческую культуру и псковские церкви. Хотя не, тут этот душнила не переживет грубости осквернения и снова станет мелким занудой. Но так епта это только в следующем году и будет, а никак не в этом! Надо привыкать, что в общаге все люди, едят, шмыгают носами, иногда кидают вещи куда попало. Арсению вообще повезло, что Антон хотя бы моется. — Бля, давай решим это так: я тебя не заебываю, пока ты учишься, не смотрю видосы, а ты не трахаешь мне мозги с этой комнатой. Арсений хмурится и недовольно ерзает по кровати в своих домашних штанишках и футболочке. Антон бы в целом мог еще сказать, что он не будет задрачивать того за этот принт в розовую клеточку, но такое обещание сдержать невозможно. Вообще, Арсений, конечно, дохуя бесстрашный: он же в этом не только в комнате, но и по всей общаге ходит. Комменда уже как-то подловила Антона, чтобы попросить проследить не содомист-рецидивист ли у них тут живет. Антон проследил, и все, что можно сказать об Арсении, так это только то, что тот сука, каких поискать. Тот реально вечно сидит в этой комнате, вкидывает что-то едкое, и все. А еще Антон однажды в чужом телефоне увидел, что Арсений напиздел кому-то, что не знает, что задали, хотя сам до этого делал домашку — просто охуенный чел. Как того терпит группа непонятно, потому что в комнате Арсений хотя бы молчит, а тем же наверняка его пиздеж выслушивать приходится. Хотя, может, девчонки и прощают его за такую вот мордашку, забывая обо всем, когда тот замолкает. Не то чтобы Антон сильно завидует такому умению, но ему самому никогда ничего за красивые глазки не обламывалось — под ним только кровать обломалась, когда однажды он от кошмара стал монстром во время сна. Может, Арсений еще и этим бесит, но Антон в целом не особо любит размышлять о мужской красоте. — Хорошо. А ты перец мыл? — Ну нихуя себе забота о здоровье. Антон мечтал, что, придя домой, возьмет себе йогурт и грохнется либо поспать прямо с ложкой во рту, либо просто посмотрит что-нибудь, пока Арсения нет. Вместо этого у него в руках перец, а под носом человек, в которого уже хочется кинуть этим перцем. Антон считает десять, Антон считает девять. — Да тебе-то какая разница — иди параграфы свои читай. — К твоему сведению, есть грязные овощи достаточно опасно — ты же не знаешь, кто и какими руками их трогал. — Мне достаточно того факта, что их не трогал ты. — Антон валится на свою кровать и звучно кусает перец, чтобы за хрустом не услышать чужих возмущений. *** — Здарова, Дрочер! — Антон заходит в квартиру, стаптывая грязь с кроссовок на коврик. — Да хватит меня так звать. Я уже четыре месяца, как с девушкой живу. Вообще-то Дрочер уже реально не дрочер, но кликуху дают один раз в жизни, и никакое «Орлик» не прокатит. Может быть, Антон бы и согласился перестать того так звать, но Серега однажды валялся в комнате с опухшим глазом, потому что сам себе в него и кончил. Антон благодарит небеса за то, что лично момент не застал. — Ну я ж тебя так не зову рядом с Настей. По сути это одно из главных правил пацана: не задрачивай своего друга, когда тот рядом с девушкой. Поэтому, когда Настя дома, то Антон превращается в хорошего парня, который зовет даже не Орликом, а просто Серегой, хотя в этом необходимости нет. На самом деле, Антон даже сам себя выставляет чуть хуже, чтоб на его фоне тот смотрелся получше. Должен же он как-то предотвратить крах отношений, и, может, так Настя не заметит, в какого придурка влюбилась. Правда, так бы Дрочер хотя бы к нему обратно переехал, и жили бы они припеваючи. Фу. Нельзя о таком даже думать. — Ладно, чего ты там, ходил к той бабке? Серега в курсе его проблемы — узнал еще на первом курсе, когда Антона девушка бросила по смс — собственно, Серега и помогал кровать чинить после неудавшегося сна, но даже после всего произошедшего непонятно, как тот к этому всему относится. Для Сереги это как будто бы норма: он только один раз сказал, что сам пиздец мечтал человеком-пауком стать, и все. Антон боялся, что тот может кому распиздеть, но нет. Они, собственно, и к обсуждению этой темы возвращались только с подачи Антона — ноль вопросов с другой стороны. А вот самому Антону очень даже хотелось обсудить: его воспитывала бабушка и это проклятие называла подарком свыше, осуждающе смотрела каждый раз, когда заходил разговор об избавлении. Больше особо поговорить было не с кем. Всю сознательную жизнь Антон старался держаться подальше от шумных компаний, не заводил знакомств, и делал все, лишь бы другие люди не столкнулись с ним и его эмоциями. С Серегой же не подружиться было нельзя, с ним и приходилось закрывать гештальты на предмет обсуждения тяжелой жизни — тот всегда абсолютно спокойно все выслушивал. Да и Серега, кажется, во всем этом шарил: рос в деревне. Конечно, это деревня в Сибири, и маленьких домиков со знахарками не было, но отсутствие интернета дало свои последствия. Серега знал и кто такой Перун, и в какой именно день весны нужно приносить в жертву кошку. Тот, конечно, не верил в это все, но Антону подкидывал варианты, которые наверняка помогут исправить ситуацию. Хуевые варианты, надо сказать. Таким макаром Антон и пропустил поход в бар со своими одногруппниками после закрытия первой сессии — поехал в Хуево-Кукуево за триста километров от Москвы, чтобы вместе с Серегой на закате стоять на каком-то обоссаном мысе и молиться. Антон очень сильно хотел избавиться от этого проклятия. Только как итог он настолько сильно разозлился, что ничего не получается, что и перекинулся в это подобие Халка. На этом мысе они просидели до часу ночи в попытках вернуть Антону нормальную форму, а потом еще и до утра — пока не начали ходить электрички. Больше такие путешественнические способы они не пробовали, но вариантов оставалась еще масса. Пока Серега заваривал себе доширак, привезенный откуда-то, Антон на общей кухне варил какое-то зелье. Пока Антон перерывал городскую библиотеку в поисках информации, Серега созванивался с бабой Алей из своего города. Пока Антон рыскал в интернетах, Серега дрочил. И давно было пора перестать верить в эти россказни про магию и мстителей, но любое яркое проявление эмоций, и не поверить в существование чего-то сверхъестественного уже не получалось. — Серег, та бабка, которую ты посоветовал, оказывается, дохуя какая занятая — сказала, что не раньше начала декабря мы с ней увидимся. — Антон тяжело вздыхает и разваливается в кресле. — Бля, чес слово, еще чуть-чуть, и я начну пробовать вот эту хуйню с «перед сном покрутись три раза вокруг своей оси, попрыгай и включи газ на полную». Самое тупое, что в интернете реально есть такие советы, и их дополна. Антон не знает, пишут это тролли или реально просто тупые, но если вообще ничего не срабатывает, то уже любые методы начинают казаться «ну а чо, почему бы и нет?». Останавливает только то, что такими способами Антон избавится от своей второй личности только вместе с самим собой. — Да она вообще какая-то странная. У меня с ней бабка дружила, так они обе вечно то за христианство, то за язычество боролись. Так что шли ее нахуй. Серега возвращается с кухни вместе с пивом и отдает одну бутылку Антону. Пиво вкусное, но уже давно никак не избавляет от тягот жизни, поэтому расслабление приходит, но не для всей души. К тому же Антону еще домой ехать, а там Арсений, который будет бурчать из-за запаха перегара и этим бесить. Бля, они живут вместе всего неделю, а в мыслях тот уже на постоянку. Хочется выпросить остаться дома у Сереги, но скоро с работы придет Настя, забравшая дочку из садика, и у них начнется своя нормальная семейная жизнь. А еще у них только раскладной диван и кресло, на котором спать вообще невозможно. Есть еще вариант переночевать на полу, но расправленный диван занимает большую часть комнаты и спать придется скрючившись в коридоре. Ну и да, мешать семейной жизни тоже не хочется. — А чего там твой сосед? — Серега задает этот вопрос каждый раз, как видит Антона. — Да никак, епт. Позавчера с ним посрались из-за чистоты, а потом он мне за немытый перец предъявил. — Антон понимает, что со стороны это звучит как хуйня, но все равно бесится. Дом Сереги — это убежище от Арсения, но тот и тут постоянно возникает, как прыщ на жопе. Антона это тоже бесит до невозможности, и он все чаще ведет обратный отсчет в голове. Иногда кажется, что от Арсения в мыслях можно избавиться только если уйти с головой в учебу, но это вообще не вариант: недостаточно энтузиазма. К тому же есть ощущение, что если чаще появляться на парах и в коридорах, то и там он будет постоянно на этого натыкаться. У Антона в голове уже начинает образовываться теория, что на него наложили еще одно проклятие, и теперь он связан с Арсением и ментально и физически — ни дня друг без друга, ни минуты без мыслей о том. Доходит до смешного: Антон смотрит на Серегу, видит голубые глаза и думает, что у Арсения они голубее, красивее. Да еб твою мать, бесит. Антон считает десять, Антон считает девять. — А ты чего? Держишься или по ночам на него грудой мышц пялишься. — Серега кидает взгляд на часы, и Антон думает о том, насколько они разные. В то время, как Серега уже в серьезных отношениях с девушкой, у которой есть дочь, снимает квартиру и работает, Антон бегает по шаманам, хуесосит своего соседа и изредка залипает на однокурсницу. Он не совсем уверен, хотел бы жить, как тот, но чего-то вот такого серьезного уже хочется. Антону двадцать один, и вечно кажется, будто пора куда-то двигаться. Вот даже с теми самыми отношениями — хочется тоже с кем-то делить квартиру, засыпать и просыпаться вместе, но вместо этого он разве что на парах пялит на Олю. Та реально ничего, конспекты красиво ведет, но Антон вообще не представляет ее, как свою пару. Ну типа вот чо они? На свидании прям сидеть будут? Оля перед ним иногда заправляет прядь за ухо, всегда смеется, и, вроде как, у Антона все шансы, но он нихуя не делает. В целом, он может себе представить, как они сидят за одной партой, ходят в столовку вместе, по коридорам за ручку гуляют, но за пределами универа… хуйня какая-то. Иногда Антону кажется, что за пределами универа у него есть только вездесущий Арсений. У него столько эмоций уходит на этого заебу, что ни на одну девушку не останется. Хотя и так не сильно хочется — может, на самом деле Антон нихуя и не готов. — Да держусь, но, бля, из последних сил, честное слово. Иногда мне прям хочется, чтобы он заценил фишку. — Антон вздыхает и допивает пиво до половины. — Вчера он мне сказал, что я сплю в хуевой позе. — Это еще что такое? Терь понимаю, почему он тебе так не нравится. — Серега точно понимает — у того хобби лежать. Серега еще точно должен понимать, насколько сильно Арсений заебывает, если Антон отзывается так. Положа руку на сердце, Антона нельзя назвать милым человеком — он много язвит, докапывается, подкалывает, но при этом по-настоящему злым его увидеть можно крайне редко. Вспышки гнева из-за мелочей — это хуйня: они легко подавляются и не несут за собой ничего особенного — поорет, пообзывается, и нормально. Когда Антон злится, то Антон злится. За последние три года это случалось не больше пяти раз. Сначала он замолкает, сжимает кулаки и играет желваками — последняя попытка успокоиться — только обратный отсчет он при этом не ведет, злится так, что приходит к решению «если рванет, то рванет». И если все-таки рвануло, то в моменте становится абсолютно похуй на любые последствия. Сил много, а желания себя сдерживать нихуя нет — Антона в таком состоянии можно хоть куда отправлять: всех разъебет. Это было бы хоть как-то круто, будь он хоть в одной спортивной команде универа и не превращайся непонятно во что. Только Антон превращается и не получает от этого никакой пользы — людям этого лучше не видеть, но Серега не в счет. А вот Арсений доводит так, что реально хочется показать. — А чего ты? Не думал тоже съехать? — А хату я буду снимать на супергеройскую зарплату человека-пидораса? — Антон устало выдыхает. Он выдыхает, а пиво начинает выдыхаться, и пить его уже не сильно хочется. Антон оглядывается по сторонам, рассматривая квартиру и не понимая, как Серега здесь живет с семьей. В целом, если сделать перепланировку, то Антон в таком месте мог бы жить, но один, а не еще с двумя людьми. Восемнадцать квадратных метров как раз достаточно, чтобы запереть монстра. Ладно, это преувеличение: в своем втором обличии Антон достигает всего трех метров, что дохуя, но в квартире он не будет себя чувствовать как в спичечном коробке — живет же как-то в комнате в общаге и не умирает. Только вот отдавать свои кровные за такую пародию на комнату Раскольникова с ремонтом из мавзолея — это как-то совсем уже по-уебски. — Ну и заставь тогда Арсения этого свалить? А то ж ему явно хоть кол на голове теши. — Антон хмурится и Серега машет рукой. — Начал уже как мать моя разговаривать. Антон кивает, понимая — он всю жизнь прожил с бабушкой и тоже знает все эти присказки, хотя сам ими и не разговаривает. А вот Арсений разговаривает, при этом разговаривает так, будто это нормальная человеческая речь, а не словарь пословиц и поговорок от создателей гуслей. Блять, два в одном — начни базарить как дед и получишь «ты ебу дал?» в подарок. — Да похуй. Может, этот заеба когда-нибудь под тяжестью своего душнильства самоустранится. — Антон усмехается, допивает свое пиво и кивает сам себе — как-нибудь он с этим долбоебом разберется. Он чешет затылок и смотрит на часы: еще чутка времени до прихода Насти с дочкой есть. — Ты чо как? — Да нормально, только Настя говорит, что я заебал во сне ворочаться, а я вообще хуй знает, что с этим делать. — Антон понятливо хмыкает. Антон никогда ни с кем не жил и в одной постели долго не спал, но Серега всегда все рассказывает так, что чувствуешь себя дохуя каким причастным. При том, что советов Серега тоже не ждет — ему главное высказаться, а Антон реально хорош в том, чтобы просто слушать. Тот и продолжает что-то рассказывать, постоянно возмущаясь, и он только участливо кивает. *** После поездки к Сереге проходит еще пара дней, и они с Арсением начинают полноценно, каждый день разговаривать — срутся от души. Антон про себя и свои привычки узнал дохуя всего нового, хотя Арсений наверняка тоже, потому что в спор ради спора всегда идут любые аргументы. В общем, что делать, Антон так нихуя и не понимает, а держаться становится все сложнее. Сегодня вторник, а по вечерам вторников Арсений сваливает куда-то — Антон не стремится узнать куда. Теперь вторник — это день, когда можно попробовать очередной хуевый метод избавления из интернета. В этот раз он докопался до чьей-то докторской, в которой разбирали древнерусскую мифологию. Сама докторская абсолютно бесполезная как оболочка от колбасы, а вот вставки из старинных источников очень даже да. Драгоценный кусок про изгнания зверя из тела человека Антон перечитывает еще три раза, рассматривая приложенные картинки. Выглядит, как дерьмо-затея, но просто смиряться с судьбой Антон все еще не готов. Он искренне верит, что в один охуеть прекрасный день сможет стать полноценным членом общества, обзавестись семьей и не представлять угрозы для людей. И только ради этого Антон рассматривает тупые страницы с бредовыми записями на них — если все эти труды реально правдивы, то он не хочет знать, каким путем проверяли их подлинность. Антон ходит по комнате, держа палочку шалфея — воняет только в путь и дыму дохуя, но у них пожарная сигнализация уже два года как сломана, поэтому ничего плохого произойти не должно — разве что кто-то в окно запалит. Около кровати стоит освежитель воздуха, но что-то подсказывает, что никакому «тропическому персику» не выгнать отсюда шалфейную задохлость. Когда вся комната воняет так, что не вдохнуть, то Антон наконец-то ложится на свою кровать и настраивается. За все время своих неудачных попыток научился одному: он больше не смеется и не смущается, какую бы хуйню ни делал. Вообще без разницы это работа с благовониями или зачитывание заклинаний вслух — главное, чтобы сработало. В этом послании с древней Руси Антону предлагают вытравить вторую сущность при помощи шалфея и разговоров. Хочется все же поржать: «Прости, неизвестная хуйня живущая во мне, но нам надо расстаться… Дело не в тебе — дело во мне, и ты еще обязательно найдешь себе носителя получше». Нельзя. Если что-то пойдет не так, то это будет вина Антона — это он тут лезет в древнюю магию. — Мать — Сыра Земля, Перун, да будьте так милостивы ко мне: заберите свои блага да избавьте меня от судьбы такой. Отведите зверя от меня да оставьте меня человеком простым. Сначала слова, как и обычно, даются нелегко и в них все же есть нотки «да блять, да чем я занимаюсь», но с каждым произнесенным в Антоне начинает просыпаться все больше и больше отчаяния, и он все откровеннее просит: он даже верит в тех, у кого просит. Он прыгает с этим всем уже двадцать один год — хочешь-не хочешь, поверишь и начнешь говорить. Антон продолжает тихо шептать, обращаясь к природе, ко вселенной и ко всему подряд и чувствует хоть временный, но покой. Будто этого недохалка реально нет с ним, а он сам совершенно неагрессивный, спокойный и тихий парень, который живет обычной жизнью. Голова чуть кружится, а под веками плывут пятна — Антон улыбается в своем покое. За пределами этой комнаты существует другой мир со своими правилами, с раздражителями, людьми, но это все там. Здесь лишь горят палочки шалфея, а Антон чувствует себя в безопасности, чувствует, будто владеет своим телом в одиночку. У него на телефоне заведен будильник на час — обряд должен идти ровно столько, а значит можно расслабиться до звонка. Антон делает глубокий вдох и выдох, вдох и выдох, вдох и… Звенит будильник. Выдох. — Блять, это чем здесь воняет? Ты что здесь устроил? — Беда не приходит одна. Обряд завершен, а вместе с этим уходит спокойствие, но приходит Арсений. Антон смотрит на чужую растрепанную челку, на голубые глазищи и на заломанные то ли в испуге, то ли в злости брови. Этот парень же еще ничего в общажной жизни не понимает — вот тот хоть с кем-нибудь из одногруппников дружит? Кто у него вообще есть в этом городе? — Арсе-е-ений, — Антон тянется рукой к чужой, улыбаясь и растягивая имя. — Шастун, ты совсем конченый?! Я на тебя Анастасии Санне нажалуюсь! — испуг из голоса пропадает и теперь это он — старый добрый Арсений. Антон все равно может только продолжать пялиться на эти морщинки сведенных бровей — внутри все спокойно. Он не совсем уверен в том, что монстр из него ушел, но, кажется, таким уравновешенным он себя не чувствовал никогда. Ему это чужое злое дыхание по барабану — даже умиляет немного, и это так странно, но одновременно хорошо, что Антон готов на руках носить ту бабку с рынка с шалфеем и того мужика, написавшего докторскую. Он потягивается на кровати и уже хочет перевернуться на живот, чтобы заснуть, когда получает неожиданный шлепок по незащищенному предплечью — это вообще-то больно! Реальность понемногу начинает Антона догонять, и он понимает, какую картину застал его сосед. Не просто сосед, а сосед Арсений… — Бля, Арсений, только не гунди — оставь дверь проветриваться, и все. — Арсений на эти слова только сопит активнее. Суть в том, что их комнату реально можно проветрить только если открывать дверь — на окне пожарная пломба, если разъебать которую, начнется хаос. И надо отметить, что во всем здании общаги они одни наделены таким счастьем — Антон с этого бесился на третьем курсе, Антон бесится с этого сейчас. Арсений начинает пихать его активнее и что-то бубнить себе под нос с каждым словом все громче и все более оскорбительнее, а к Антону возвращается привычное чувство раздраженности и желания задеть в ответ. Ладно, это еще ничего не значит. — Ты абсолютно непроходимый идиот! Я думал, что ты тут горишь, испугался за тебя, а ты просто конченый! Я не понимаю: ты каким-то сектантом вдруг заделался или что?! Хотя у тебя мозгов даже на это не хватит! — Арсений шипит, четко расставляет паузы между предложениями и разве что не искрится от злости. И Антон вскипает тоже: он чувствует, как начинает нагреваться кожа, как шевелятся волосы, и понимает, что и бабка, и мужик не помогли — блять, лишь бы тот до конца жизни так кандидатом и остался. Антон старается дышать глубже, пока в него льется все больший поток оскорбляющих слов от разгоняющего струйки дыма Арсения. — Нихуя ты сердобольный! За меня он испугался — сходи говна поешь. Ты тоже, знаешь ли, умом не сильно одарен! — Ну ты и опездол! Ты вообще понимаешь, что… Арсений продолжает возмущенно шипеть, а Антон… Антон считает десять, Антон считает девять.