Я конечно добрый но могу уебать

Антон держит Арсения за руку, потому что может себе позволить, потому что они только что ходили на самое настоящее свидание. И это вау. Единственное свидание, что было у Антона в жизни до этого — это в десятом классе. Он водил Машу в кафе около школы, и это были самые неловкие полтора часа в его жизни. Самое забавное, что он ни капли не переживал — просто хотел уйти. Диалог никак не клеился, и все было пронизано атмосферой «нахуй я сюда пришел» — что с его, что с ее стороны. Свидание получилось случайно: его подтолкнули пацаны чуть ли не на спор, а она согласилась просто потому, что хотелось на то самое «свидание» как в кино, и было не важно с кем. В итоге под какие-то котлеты обсудили всех учителей — Маша сказала, что Никита из одиннадцатого «а» красивый, и Антон согласился, сам не зная зачем. Цветы, неловкое переминание с ноги на ногу у подъезда, скомканное прощание и маршрутка до дома — больше они с Машей даже в школе не разговаривали. Антон к самой концепции свидания относился скептично, но раз у них с Арсением все вокруг этого крутилось, то было глупо не попробовать. Еще более глупо было предполагать, что с Арсением что-то может быть скучным или неловким. Они и так проводят большую часть времени вместе, так что смена обстановки не слишком сильно что-то изменила. Единственный момент, который оказался для Антона слишком смущающим, когда Арсений подарил ему цветы. Вот прямо настоящий такой букет, а не сраную розу в целлофане. Если бы он сам решил пойти на какой-то такой романтический жест, то скорее всего это были бы две гвоздики, чтобы просто поржать. И он бы вручил их на красной площади, чтобы стало совсем смешно. Арсений же умел понимать, что такое смешно, а что такое испанский стыд, поэтому вручил гипсофилы, пока они еще были в общаге — не надо таскать с собой везде, да и покрасневших ушей не увидят посторонние. Антон дрожащими руками чуть не полез заливать цветы водой, но Арсений просто забрал букет обратно и аккуратно положил на стол. Это все было настолько смущающе, что можно было бы взорваться на месте, но чужая мягкая улыбка резко успокоила. Антон хотел Арсения поцеловать в благодарность, но только еле собрался с силами, чтобы просто чмокнуть в щеку. В итоге, как всегда молодец из них Арсений, потому что это Арсений на эту неловкую попытку закатил глаза и поцеловал нормально. «Антон, мы уже целовались — не надо так стесняться». Антон хотел возразить, что он и не стеснялся, а просто не хотел оттягивать выход из общаги, но его каменный аргумент раскололся о его же чуть ли не стоны во время поцелуя — нихуя он от такого не откажется в пользу мороси на улице. День по погоде реально был поганый — все время дождь, который изредка прерывался на легкую изморось, которая заставляла себя чувствовать не только мокрым, но еще и униженным. Вот летний ливень — это счастье, беззаботность и смех, а осенняя морось — его уродливая подружка, которая ноет на ухо, что не за горами сессия. Впрочем-то, насрать. Все равно они запланировали самое стандартное из самых стандартных свиданий — такое уже даже в кино стыдно показывать, потому что люди начнут кидаться попкорном. Всем всегда подавай походы на фаершоу или в боулинг, но обязательно с какой-нибудь неловкой ситуацией, для «живой» атмосферы, но это хуйня. Не хуйня — это сгрести оставшиеся со стипендии деньги и пойти сначала в кафе, а потом в кино. Хотя, чтобы везде сходить, надо сначала посраться, что выбрать. В конечном итоге они решили быть парой со здоровыми отношениями и просто разделить обязанности, поэтому Арсений отвечал за кафе, а Антон за кино. Ели они какую-то страшную гадость, за которую деньги отдавать было просто стыдно — пельмени с борщом просто лидеры на рынке блюд по сравнению с этим. Зато официанту оставлять на чай было не стыдно, потому что тот всеми способами их отговаривал от утки по-пекински, чуть ли не морзянкой по столу отстукивая, что после нее девяносто процентов гостей блюют. Фильм оказался не лучше — такое понравится разве что любителям копро: давно такого дерьма не снимали. Какая-то хуита с перемещениями во времени и чуть ли ни кряхтящими перепрыгиваниями опасных препятствий. Арсений еще и на третьей секунде разгадал, что это все не по-настоящему, а происходит в мозгу у коматозника. Антону такие фишки в кино нравятся — он «Остров проклятых» шесть раз смотрел, — но это все теряет свой шарм, когда весь фильм натыкаешься на очевидные подсказки того, что все хуйня. А подсказки эти реально очевидные, особенно если Арсений чуть ли не пальцем в экран тычет, объясняя каждый провал. Антон так-то спойлеры ненавидит, но от Арсения те почему-то таковыми не воспринимаются — это как будто голос за кадром, который и должен был быть изначально. К тому же, так хуевый фильм перестает казаться таким уж и хуевым, а кажется просто плохой комедией, хотя в жанрах и стояли только «фентази» и «драма». В итоге самое что ни на есть классическое свидание заканчивается прогулкой по городу, ради которой даже дождь перестает идти на полчаса. Антон уверенно держит Арсения за руку и мотает ей так, что скоро оторвется, но ему не делают никаких замечаний. — А тот чувак такой: «Бля, не ешь моих детей», а одноглазый ему: «Это не твои дети, а червяки, превратившиеся в них!», а первый такой: «А нахуй тебе червяков-то есть?», а второй почесал голову и в итоге не стал ничего есть, поэтому они просто поубивали червяков, и все. — А потом все жили долго и счастливо, — Арсений заливисто смеется. — Ладно, твоя концовка мне нравится намного больше. Не думал в сценаристы податься? — Не, мой гений не для большого кино. Хотя я бы с удовольствием написал бы пару серий для какого-нибудь сериальчика на «России-1». Антон абсолютно доволен жизнью, потому что обычно ему приходится останавливать себя от таких глупых разгонов: на него смотрят как на умалишенного и говорят, что это не юмор, а просто грязь какая-то. Арсений смеется и поддакивает, вкидывая еще большую лажу. Сейчас бы пора задуматься о том, как не хочется расходиться, попытаться придумать неловкий предлог, чтобы заманить к себе домой, но эта история вообще не про них — и так живут вместе и повод нужен только, чтобы выгнать из дома. Искать этот повод совершенно точно не хочется. Поэтому Антон с совершенно спокойной душой тянет Арсения по улицам и переулкам, во дворах подтягивая к себе поближе, чтобы обнять — физического контакта даже со сцепленными руками кажется невероятно мало. Антон по жизни любит людей трогать (не как извращенец), а тут так и подавно тянет, потому что у Арсения кожа словно жопка у младенца — такая же мягкая. Ладно, детей он тоже никогда не трогал, поэтому сравнение странное. А вот кулак в лицо какой-то совершенно не мягкий и не приятный — Антон чуть ли на землю не падает, когда чувствует это нелюбовное столкновение. В ушах звенит, а внутри всего крючит от боли и неожиданности. Хотя это все на секунду, потому что мозг сразу же восстанавливается, чтобы увидеть, как два каких-то гопаря злобно смотрят на Арсения. Тот их выше, поэтому не смотрится зашуганным мальчиком, но на лице написан такой страх, что становится не до шуток. Москва столица толерантности, но не все жители так считают: вот один из ярких примеров прямо здесь. Мозг плывет так, что кажется, будто это какая-то сцена из нешенал джиографик: Картинка встает на паузу. «Вот посмотрите на яркий пример гопника, оставшегося жить в начале десятых годов: костюм брендированный «Адидас», одна штука, костюм брендированный «Найк», одна штука. Выражение лица воинственное — альфа-самец готовится напасть, пока бета-самец из этой пары поддерживает начинания первого.» Кто-то снова нажимает на «плей». Антон делает неровные, покачивающиеся шаги, пока картинка перед глазами становится совсем маленькой и далекой, а выражение лица Арсения сменяется на улыбку. Чего? Все мышцы тянет, а телу пиздецки горячо — до Антона доходит, с чем связано такое хорошее настроение. Внутри все поет от удовлетворения, и он специально, подходя, топает громче, но парни, увлеченные собой, этого не слышат. — Вас, пидорасов, нахуй отстреливать надо, чтоб неповадно было. Нехуй даже места в камерах тратить, — злобно выплевывает «Адидас». — А я считаю иначе, — в Антоне кипит злость, и он низко наклоняется, чтобы прохрипеть в затылок. Парень резко отворачивается от Арсения, переставая держать за легкую осеннюю курточку. Он пятится от Антона, но тот только хмыкает перед тем, как вернуть удар. Камер здесь точно нет, а даже если бы и были, то засекли бы только огромного черного монстра. Злостью накрывает так, что хочется отпинать ногами до смерти или сжать чужую голову в кулаке до пролома черепа, но не зря же Антон медитировал столько лет. Хотя все-таки прям сильно сдерживать себя не хочется, поэтому Антон с огромным удовольствием всматривается в расширившиеся от ужаса глаза «Найка», нависает над ним и крепкой хваткой сжимает за пояс, после поднимая к своему лицу. И если Арсений в руках выглядит маленьким котенком, то этот человек выглядит куском прилипшего говна, которое срочно надо вытереть о стену. — Не надо, пожалуйста, — голос осипший. — А, ну тогда ладно. Антон сильно встряхивает мужика — слышно, как маленький мозг бьется о черепную коробку — и подмигивает Арсению, ставя тело на землю. Арсений все понимает правильно, разворачивает к себе и с силой бьет по яйцам, пока внутри Антона плещется удовлетворение. Впервые за все время он в своей форме действительно чувствует превосходство, а не необходимость сжаться и переждать. В крови плещется адреналин и хочется кричать: «Давайте, несите мне еще!», но головой он понимает, что это все какое-то наваждение, что нельзя, не надо — надо схватить Арсения в охапку и уйти уже в общагу — метров пятьсот же осталось. Хотя в общагу еще минут двадцать тоже никак нельзя — комменда у них, конечно, женщина непробиваемая, так что за ее сердечный приступ можно не волноваться, но выселить могут на раз-два. Антон оглядывается по сторонам и видит груду разорванной одежды, которую уже ничем не спасти. В юношестве он с собой таскал рюкзак со сменным комплектом всего, включая трусы, но его уже давно не заставали такие случайные превращения, и необходимость запасной одежды отпала. Хули делать сейчас — непонятно. Арсений прослеживает его взгляд и явно тоже складывает два плюс два, а после явно старается не пялиться ниже пояса. При нем Антон всегда обращался, только будучи в своих идеальных штанах, а тут звезда кремля, и вот он я. Самое смешное, что снизу все гладкое, как у Кена, так что при всем желании… А вот то, что минут через двадцать хуй отрастет без «Абра-Кадабра!», уже проблема. В добавок ко всему неожиданно становится грустно от того, что сегодня Антон надел лучшее из лучшего в своем гардеробе — оффватовские штаны, кофта, за которую он тоже отдал около десятки и пиздатые кроссовки, которые он еле как урвал на распродаже — все плакало. И если золотую цепь еще можно собрать и отнести в ремонт, то вот эти ошметки ткани уже точно нет. — Я вижу единственный вариант: я еду на такси туда-обратно и привожу тебе одежду, пока ты тут откисаешь. — Арсений, как и всегда, по делу. Тот не выглядит ни напуганным, ни смущенным, ни взволнованным: все будто вписывается в рядовую жизненную ситуацию. Антон, конечно, понимает, что к образу угля тот явно привык, но вот гопники не каждый день нападают. Может, это сказывается шок или еще что-то, но становится как-то беспокойно: вдруг осознание дойдет в такси, а его даже рядом не будет, чтобы поддержать. Хотя делать все равно нечего — идти в общагу голым тоже не вариант, а идти так вместе с Арсением, а потом ждать того у подъезда в кустах, нельзя. Поэтому Антон лишь вымученно кивает и встает истуканом, будто нашкодивший ребенок, который порвал новые шорты, лазая по гаражам и теперь должен ждать неминуемой кары от мамы. Хотя вряд ли нежные поглаживания и ласковый чмок в запястье — максимум куда смог дотянуться Арсений — можно назвать карой. Видимо, Антон действительно в этой жизни уже так настрадался, что теперь до конца своих дней будет жить в доброте Арсения. Ладно, про «до конца дней своих» он, может, загнул: они всего на одно свидание сходили. *** Арсений возвращается через двадцать минут с удивительно несочетающейся одеждой в руках, а после жестом фокусника из кармана достает серебряную цепь — ну кто вообще в здравом уме совместит коралловую рубашку с серебром? Хотя Антон все равно безмерно благодарен, потому что те три минуты, что он ждал в теле человека, превратили его в ледышку, и завтра он точно проснется больным, но сейчас это не важно. Сейчас они заказывают такси на последние деньги: оттягивать возвращение в общагу уже просто невозможно как минимум потому, что самая главная цель сейчас — это залезть в горячий душ. В такси они едут молча не от неловкости, а от невозможности обсудить произошедшее. Понятное дело, что Виталий на черной ладе-гранта не станет сильно вникать в их разговор, да и вряд ли вообще слушать будет — выглядит заебанным, — но внешность обманчива, а косых взглядов не хочется: уже достаточно всего за этот вечер произошло. Поэтому Антон бездумно пялится в окно на переднем сидении, пока Арсений делает то же самое сзади. Можно было бы сесть вдвоем, но с их ростом это намного менее комфортно, чем так. К тому же пять минут поездки большой погоды не делают. За окном, как по заказу, начинается ливень, и Антон думает о тех мужиках, которые с разбитыми лицами косились на него, чуть ли не убегая из подворотни. Ему даже немного их жаль — жить с такими моральными устоями с каждым годом будет все сложнее и сложнее, а интеллект так и не позволит понять, что они делают неправильно. Может, году так в сороковом до них что-то и дойдет, конечно, но это явно если их жизненные пути больше не пересекутся с Антоном — второго такого раза они не выдержат. Спасибо таксисту, который подвозит их чуть ли не под козырек, забежать в здание они, кажется, успевают, не схватив ни одной капли воды. И вот, казалось бы, сейчас бы тоже неплохо развалиться на кроватях и нормально все обсудить, но мечта помыться оказывается так близко, что они наперегонки собираются в душ и несутся в подвал. Антон искренне не понимает, нахуй на каждом этаже тоже есть душ, если тот всегда закрыт? Не, конечно, убираться там сложнее, чем помыть один общий, но зачем было вообще делать эти манящие закрытые двери? К тому же подниматься разгоряченным обратно к себе на четвертый этаж — это вообще не праздник жизни. На первом курсе Антон вообще долго смирялся с этой необходимостью мыться в подобных условиях — пока дойдешь до блока весь покроешься гусиной кожей, приобретешь вид побитой псины и встретишь девчонок сто, которые будут смотреть на тебя с пренебрежением — хотя вообще-то тоже, сука, моются, и тоже не выглядят будто сошли с «Рождения Венеры». Сейчас же Антон устанавливает себе еще одно правило: никогда не ходить в душ одновременно с Арсением Поповым, если нет резкого желания получить по жопе полотенцем. Неизвестно, где тот приобрел такой ценнейший навык, но хлестается будь здоров — уверенность в желании сесть на что-то твердое отпадает часа на три как минимум. Хотя это правило тоже не прям железное — видеть такого мокрого и разгоряченного Арсения стоит любых ударов. Кроме удара коленкой о кафель: Антон запинается о половичок, пялясь. День был настолько насыщенным, что хочется уже разныться и попросить Арсения просто донести его на ручках, но тот выглядит настолько же уставшим, так что приходится собрать остатки силы воли в кулак. — Ты как? — не то чтобы Антон надеется услышать развернутую рефлексию, но вопрос все равно задает. — Да не знаю. Вроде должен чувствовать себя впечатленным, а по итогу просто обниматься хочется. — Арсений говорит, почти не открывая рта, потому что размазывает какую-то жижу себе на лицо. Антон хочет все-таки сказать, что это все шок, что скоро осознание пиздеца накроет их с головой, но сам же и понимает, что это пиздеж. Ему не кажется, будто он не отошел или типа того — просто день как день, и большая поебота случалась. Вот когда он обдристался в метро — и то стрессовее было, поэтому он просто поднимает край одеяла в приглашающем жесте. — Ну, значит, иди сюда. — Говоришь так, будто делаешь одолжение, — Арсений кривит губы, но уже через секунду прижимается теплым, все еще чуть влажным боком. — Ты сам-то как? — Охуенно. — Антон сам себе кивает и боковым зрением видит недоуменный взгляд Арсения. — Ну, во-первых, я обнимаю тебя… — Слишком слащаво. — На хуй сходи. — Антон лениво пихается, тут же прижимая Арсения к себе крепче. — А вообще, типа со мной же это первый раз такое. Я всю жизнь превращался в самый неудобный момент и хуесосил все на свете, а сейчас такой кайф реально почувствовать это даром, а не проклятием. И это правда: Антон всю свою жизнь превращался исключительно в ненужные моменты, потому что нужных просто не бывало — задохлышем он был лет до десяти, а в четвертом классе так вытянулся, что ни у кого и желания подходить к нему не было — быстрее сам отхватишь, чем дотянешься. — И каково это? Чувствовать такую силу? — Арсений устраивается удобнее и закидывает ногу на него. Вот от этого становится не совсем удобно самому Антону. — Не знаю. Я в эти моменты как будто сверхсущество какое-то. Ну, в плане, так и есть, но я прям это осознаю. Чувствую всю эту силу, чувствую, что реально могу разъебать кого-угодно — короче, будто вся власть в моих руках. На самом деле, раньше Антон чувствовал себя просто уебком, который с такой хуйней и жить-то не должен, а за последние месяцы все настолько изменилось, что и поверить сложно. Он больше не стесняется себя. А сегодня впервые смог насладиться своей силой — от такого отказываться вообще не хочется. Теперь он наконец-то чувствует себя большой собакой из мема. — Выглядел ты реально охуенно, — Арсений мнется, будто решает, стоит ли говорить. — Мне, если честно, вообще не хочется, чтобы ты от этого избавлялся. Знаю, что это эгоистично и что тебе это кучу проблем приносит, так что не слушай меня. — Арсений? — Антон замирает. Арсений реально согласен встречаться с ним не только как «ну, мы справимся с этим вместе», а как «не с чем тут справляться: ты охуенный от и до»? — Бля, если честно, то я и сам уже не хочу с этим что-то делать. Типа… я ж реально в случае чего смогу себя, тебя да кого угодно защитить! А в целом контролировать себя я уже нормас научился, так что… Арсений приподнимается на локте, всматривается в глаза, будто ищет подвох, а после наклоняется и целует. Антон этот порыв понимает не до конца, потому что у них, вроде как, серьезный разговор, но любой разговор может подождать, если так хорошо. К тому же Арсений перебирается на него полностью, садится сверху и уже не просто целует, а с жаром ведет руками по телу. Переключается на шею, прикусывает кожу, и Антона ведет так, как не вело во времена первых стояков, когда возбудиться можно было только от того, как удачно спину почесал. Чужие руки ползут к трусам, и Антон перехватывает запястья Арсения. — Стопэ. Ты чо творишь? — Хочу тебя? — Арсений зачем-то спрашивает. — Я и так рассчитывал, что свидание этим и закончится, а тут еще и такой подарок из сказок, когда охуенный принц разъебывает всех за тебя. — Облизывается и глазами светит. Антон на это только глазами тупит — он, конечно, тоже хочет, очень хочет, но в план свидания это не входило как минимум потому, что перед первым сексом неплохо бы обсудить этот самый секс, особенно, если этот секс первый не только между вами, но и по жизни. А портить около романтический вечер позорным признанием не особо хочется, так же как и создавать впечатление самого первого трахаря на районе. Арсений рукой лезет под футболку, с нажимом проводя по боку, а Антон только брыкается от неожиданности и щекотки, булькая в осознании, что спалился примерно на первой секунде. Однако тот не реагирует на это ни смешком, ни бровью не ведет — целует в шею, притираясь всем телом так хорошо, что Антону остается только дышать задушенно, крепче сжимая руки на чужих бедрах, чтобы, наконец, собраться с силами и остановить того — Арсений же воспринимает это скорее как страстный порыв, и от этого еще более неловко. Хочется забить хуй — хотя в первый раз желательно бы не прямо так радикально — но Антон не знает, куда деть руки, пытаясь трогать либо все сразу, либо одергивая себя; не знает, как Арсений умудряется одновременно работать языком, руками и бедрами, тогда как Антон лежит под ним бревном, тем не менее, с гордо стоящим членом. Антон уже лет в семнадцать смирился, что трахаться — это не его, как и слишком близко дружить или вообще встречаться — до момента, пока монстр из его жизни не уйдет; зато сейчас, в двадцать один, когда монстр из него не ушел, а остался приюченным, в жизнь пришел секс — и к нему Антон позорно не готов. Он искренне хочет во всем Арсению сознаться, сказать, что лучше пока что не надо, но тот вставший член воспринимает за зеленый свет, а больше ничего в целом не воспринимает — удивительный человек. Мысли отключаются, когда Арсений стягивает с себя футболку, но что-то продолжает звенеть в голове, поэтому Антон все же крепко жмурится, чтобы снять наваждение. — Арс, давай не будем? — голос звучит жалобно, будто он упрашивает пацанов не ходить на ту страшную стройку, но при этом не хочет показаться ссыкуном. — В смысле? Трусы повисли. Ну, точнее, те сейчас очень неплохо натянуты на стояке, но Антон все равно не представляет, как должен дальше действовать. Сказать на прямую: «Бля, прикинь, мне двадцать два, а самое близкое к сексу у меня в жизни было сейчас». Господи, звучит еще более позорно — спасает только то, что Арсений действительно останавливается и появляется время оформить мысль. А мысль оформлять вообще не хочется: Антон помнит, как на первом курсе лошили его одногруппника, за то, что тот впервые потрахался на посвяте — а им тогда всего восемнадцать было на секундочку! Сейчас же признание такого факта — это вообще позор ебаный, а в голове плотно засело убеждение, что после этого Арсений с ним трахаться не станет. Не лишился девственности до восемнадцати — не лишишься уже никогда. Судьбу одинокого дрочера Антон — особенно сейчас — принимать не собирался, но надеялся, что у него будет время, чтобы подготовиться, чтобы все прошло без сучка, без задоринки, и Арсений бы даже ничего предположить не мог, а тут… Конечно, чистую механику действий Антон понимает — не было такого, что он обращался в монстра и разъебывал ноутбук, если только набирал в браузере «порн». Да и можно все спихнуть на то, что это просто первый секс с парнем, но врать Арсению категорически не хочется. Арсений сидит на пятках и все еще на бедрах, смотря вопросительно и, вероятно, без лишней мысли поглаживая ногу, но лишние мысли появляются. Хотя непонятно, какие из них именно лишние — те, в которых они, наконец, трахаются, или те, в которых Арсений его позорно высмеивает и переезжает жить в другую комнату. Да, в его голове Арсению легче смириться с тем, что он раз в неделю превращается в обугленного монстра без хуя, чем с тем, что он ебаный девственник. — Я девственник. Антон выпаливает это быстрее, чем отсчитывает привычное до трех для решимости, и сам чуть ли не отшатывается, потому что терпеть напряжение уже становится невыносимым, а когда к нему прибавляется еще и сексуальное — мозги отрубает к чертям. — И? — Арсений выглядит слегка удивленным, но даже Антон читает в этом взгляде удивление не от того, что он не ебался, а от того, что устроил драму по этому поводу. — Планируешь сохранить этот статус? — Да нет, не в этом дело, просто я… — просто что? Антон чувствует себя неебически тупорылым, особенно под всеприемлющим взглядом Арсения, и даже не пытается найти сейчас аргументы, которые звучали бы хоть чуточку вразумительнее тех, которые он сам себе придумал, сам себе разогнал, сам себе режиссер. — Я подумал, что тебе не захочется? Ладно, я еблан. Ну, типа, мы можем просто подрочить друг другу? Антон как вовремя вспоминает о том, что у самого Арсения-то под кроватью целая коробка стоит — вряд ли с детскими фотоальбомами — и становится еще более неловко, потому что какая дрочка, если Арсений, судя по всему, может целые секс-представления тут в одиночку устраивать вместо задроченного кулака Антона. Не то чтобы Антон реально много думал про эту коробку, но в последнее время каждый раз приходил к одному заключению: там действительно что-то про секс. Иначе нахрена так тщательно скрывать, краснеть при любом упоминании и язвить? И, судя по размерам, Арсению нахрен Антон в сексе не нужен, так что он не обидится, если все случится без него. В какой-то момент ему казалось, что все ролики из раздела «соло» уже просмотрены, потому что эта категория вызывала в нем наибольший интерес — так что теперь посмотреть на дрочащего Арсения кажется подарком свыше, а не обидной потерей «мне не дали». Чо вообще за формулировка такая. — Что мне не захочется? Трахаться из-за того, что ты больше ни с кем не спал? Так я тебе скажу, что если бы люди на такое делали «фу», то все бы ходили девственниками. Я, знаешь ли, тоже не родился с растянутой задницей и умением отсасывать — это все трудолюбие и интерес к делу. Антону становится еще более неловко от того, что Арсений его младше на три года, а «трудолюбие и интерес к делу» тот явно начал развивать не летом перед универом. Никаких мыслей о том, что «трахать чувака, которого уже трахали — это зашквар» не возникает — к тому же Антон не уверен, как у них повернется распределение ролей. — Ну да… Поэтому я типа и предлагаю для начала просто подрочить? Типа, чтобы я не сделал все ужасно. — Как Антон собирается в следующий раз все делать «не ужасно», если опыта не прибавится, он не понимает. — Я не понял, ты реально не хочешь, или хочешь, и мы сейчас просто преодолеваем еще одну стадию твоих загонов? — Вот сейчас Арсений кажется действительно серьезным, и тот явно готов принять любой ответ, хотя у Антона нет ни одного. Внезапно становится стремно, что он, двадцатиоднолетний лоб, не может дать адекватный ответ на вопрос, хочет ли он трахаться — хочет, разумеется, но в целом и подрочить действительно будет более чем хорошо, особенно с Арсением, посмотреть на это — еще лучше, потому что накосячить в восхищенном взгляде он точно не сможет, но он чувствует, что все это не то. Что нет смысла ебать мозги Арсению и пытаться набраться опыта безопытным путем. — Я хочу, но… Бля, Арс, да у тебя и одного получится явно лучше, а то я совсем как лох, — он кивает без задней мысли на чужую кровать, точнее — под нее, и Арсений прослеживает путь взглядом, хмыкая, а Антон чертыхается. — Хочешь узнать, что в коробке? Перед глазами — немыслимые картинки, как Арсений дрочит, как трахает себя всякими штуками, которые в порнухе относят в категорию «японское», как Антон при этом не портит ничего своим абсолютным неумением, и он сглатывает, кивая, будто все на свете дается просто так. Арсений улыбается победно, что уже не сулит Антону ничего хорошего — или наоборот — и наклоняется, проезжаясь бедрами снова по паху, заставляя его болванчиком соглашаться на все, что пожелает чужая душа. — Хочу, — Антон еще и кивает в довесок, будто Арсений по одному только взгляду не догадался. — Хорошо. Тогда я тебе показываю, что в коробке, а после ты мне честно отвечаешь, хочешь трахаться с проникновением или нет. Без вот этого «я не трус, но я боюсь». Антон неуверенно кивает, потому что мозг заходится от мысли, что же там такого может быть, если от этого на него свалится озарение и храбрость вставлять или принимать член? А вдруг Арсений все заранее знал и уже подготовил пособие «Как побороть волнение перед первым разом». Только додумать Антон так и не успевает, потому что в коробке нет дилдо в виде тентаклей, и пособия тоже нет: там одинокая пробка в прозрачном пакете, тюбик смазки полуизрасходованный, неоткрытая пачка презервативов, клизма и маникюрный набор. Это, блять, что, набор «что ты возьмешь с собой на необитаемый остров?». Не, презики, пробка и смазка — это понятно, а вот остальное: нахуя? Может Арсений просто все самое позорное сюда запрятал? Типа, чтоб никто не узнал, что тот страдает непроходимостью кишечника или делает маникюр? Хотя в этом постыдного тоже ничего нет, а отсутствие кутикулы уже навевает подозрения. — Так, и чо это? — Градус возбуждения от умственных потуг падает. — Это стартовый набор «для хорошего секса», — Арсений говорит уверенно и уже вытягивает пилочку. Чо. К Антону ЛГБТ-секс-инструктор из НАТО не приходил и не обучал, как трахаться в сраку, так что понятнее что к чему не становится. Ладно, это все действительно может пригодиться в сексе, но как? Может, в гей-сообществе есть какие-то тайные применения клизмам и пилочкам, и те раскрывают оргазм, как ничто другое? — А в задницу смазку надо через клизму вводить, что ли? — Антон чувствует себя самым тупым человеком на свете. Когда на Антона смотрит Арсений, он уже не чувствует — он осознает себя как самого тупого человека на свете. А это Арсений даже не старается — посмеивается легко, красиво так, без издевки, а Антон закопаться хочет примерно в ту же секунду. — Нет, клизма не для этого. Ты же знаешь, что кишечник и в том числе толстая кишка человека предназначена не для того, чтобы туда член засовывали? — Арсений объясняет максимально ненапряжно, а Антон хочет под землю провалиться от того, что ситуация зашла туда, куда не должна была — он бы честно почитал перед сексом об всем этом. Но отчаянные времена требуют отчаянных мер. — Так вот, поэтому клизма необходима… — Я понял, да, Арс. Антон кивает много-много раз, пока Арсений зубами отрывает упаковку — не презерватива, одноразовой пилочки — и берет его руку, начиная подпиливать отросшие ногти. Вспомнить, когда ситуация была более смущающей, чем сейчас, не получается, поэтому остается только смириться с положением дел и смотреть на то, как умело орудует пилочкой Арсений, избавляя его от сгрызанных местами отростков и прикусывая кончик языка от сосредоточенности. Антон залипает — всяко лучше, чем загоняться, тем более вряд ли Арсений, живя с ним под одной крышей, думал, что он производил такие махинации хотя бы раз в жизни. Залипает на Арсения, рассматривает этот полумедицинский набор, но взгляд все время останавливается на клизме — в мыслях принимать член намного легче, чем клизму. — И… это надо будет делать каждый раз? — Он кивает на коробку, а Арсений не глядя понимает, о чем он говорит. Впрочем, он уже опозорился достаточно, чтобы не бояться задавать тупые вопросы дальше. — Как минимум, каждый раз анальным сексом заниматься необязательно, к тому же вредно. Клизму можно и не делать, но нужно соблюдать в таком случае другие меры. А так как мы с тобой поели, без нее никак, но я уже все сделал, так что не переживай, — Арсений любовно осматривает подпиленные ногти, чмокая костяшки, и переводит прищуренный в улыбке взгляд на Антона. — В смысле? — Антон стопорится. — Ты когда успел? Пока за шмотками мне гонял? Если это действительно так, то Антон понимает, почему вещи были максимально несочетающимися: если бы ему надо было успеть промыть жопу, пока к нему едет какой-нибудь Сахинат, то он бы тоже скинул в пакет, что попало. Все доебки к чужому чувству стиля отпадают. Ну и все-таки тот факт, что сегодня его собственная задница останется целой, очень даже успокаивает — все-таки к такому надо еще и эмоционально готовиться. Он был на осмотре простаты и никогда не забудет незабываемый опыт резкого желания срать от присутствия пальца, а сегодня обновлять воспоминания точно стремления нет. — Господи, я ездил минут двадцать — когда бы я успел? — Арсений фыркает. — Я поэтому в душе задержался. Антон тянет понятливое «а-а-а» и рассматривает свои ровные ногти — они у него такими не были, наверное, никогда. Вообще, так выглядит намного приятнее и, возможно, стоит делать такое не только перед сексом — к тому же надо же хоть как-то соответствовать идеальному Арсению. Не то чтобы тот не знал, что Антон в таком уходе за собой ноль без палочки, и теперь бросит за заусенечку — просто самому хочется быть на уровне. От всех этих разговоров и манипуляций член окончательно опадает, но дергается, стоит Антону только подумать о том, что сейчас будет секс. Не просто секс, а секс с Арсением! С бубнящим, душнящим и самым красивым и умным парнем на свете. — Ну что, что решил? — вопрос явно с подвохом. В голове строчки «и в небо летит монетка с одинаковыми сторонами» — что тут можно решить? У него яйца поджимаются только от мысли о сексе, а член дергается от осознания, что Арсений готовился. — Тебе придется смириться с моим лоховством, но к следующему сексу обещаю быть готовым, — Арсений щурится, ожидая нормального ответа, и Антон губы поджимает, понимая, что хуже уже точно не будет. — Да, я хочу тебя, хочу, чтобы мы занялись сексом, анальным, с проникновением и всеми этими штуками. Не звучать школьником в этой ситуации не получается, а Арсений улыбается только, чмокая в поджатый рот, и атмосфера внезапно сменяется, становясь вмиг слишком горячей — и это уже заставляет вздохнуть не обреченно, а возбужденно. — Отлично. Арсений, по-прежнему сидящий у него между ног, целует солнечное сплетение и окончательно, наконец, снимает футболку, предоставляя Антону возможность полноценно наслаждаться не только тем, что никто его за лоховство не пристыдит, но и родинками на плечах. Член реагирует однозначно — снова напрягается, когда ладонь скользит по внутренней стороне бедра, но от прежнего стояка за это время ничего не осталось, и Арсений это, очевидно, замечает с некоторым недовольством, стреляя взглядом в него и одновременно стягивая шорты вместе с трусами. О боги. Арсений такой сосредоточенный и такой поглощенный процессом, что Антону даже немного хочется извиниться за то, что у него не стоит на двенадцать прямо сейчас. Хотя до этого не так далеко: следя за чужими уверенными движениями и ловя разгоряченные взгляды, можно возбудиться за секунду. К тому же, кажется, Антон только сейчас добирается до подросткового периода, когда встает за тридцать секунд, потому что, как только шорты с трусами оказываются полностью снятыми, член встает уже на половину. Арсений блядски проводит указательным пальцем, внимательно следя за тем, как крепнет ствол, и кажется завороженным. Сам Антон к своему члену никогда особой любви не испытывал — ну член и член, нормального размера, без рисунка вен, даже вроде ровный. Правда он как-то не задумывался о том, что перед сегодняшним свиданием надо побриться, поэтому лобок щетинистый, но Арсения это, кажется, никак не смущает, так что уже похуй. — Ляг. — Арсений толкает его рукой в плечо, и Антон даже не успевает спросить «зачем?», как уже оказывается на подушке. Он смотрит вниз, и резко накрывает желанием заорать «Стой!» в слоумо, потому что видеть, как Арсений наклоняется, чтобы обхватить головку губами — это точно выше его сил. Горячий рот так хорошо и так странно ощущается на члене, что Антон тут же вскидывает бедра, чтобы проникнуть глубже, но вместо этого получает только отстраняющегося Арсения и недовольный взгляд. — Прости? — Антон ебаный девственник, но уже не стыдно, когда Арсений глаза показательно закатывает и целует головку, заставляя Антона откинуться на подушку, о которую можно голову при желании разбить — общажная романтика — но все лучше, чем откинуться в целом от минета. Все тело кажется таким раскаленным и чувствительным к прикосновениям, что у Антона на секунду всплывает мысль, как бы он сейчас внезапно не превратился, но жар не похож на тот, который он испытывает во время прилива ярости — он такой, какой, наверное, должен быть во время секса с человеком, который тебе нравится. И который, сука, охуенно сосет. Когда Арсений говорил про «любовь к делу» — Антон не думал, что эта любовь сродни той, которую он сам испытывает, например, к борщу. Так же мокро, так же горячо, так же много звуков — Антона не сбивают даже абсолютно антисексуальные мысли. Он стискивает край кровати, не боясь даже засадить заусенец, и скулит позорно, когда Арсений языком проникает в уретру, удерживая его бедра на месте. — Блять, Арс… Пожалуйста? — Антон не знает, о чем просит, не знает, куда смотреть и куда деть руки, но Арсений делает все за него — кладет ладонь себе на голову, одним взглядом предупреждая, что стискивать сильно нельзя, и начинает двигаться быстрее, иногда пропуская головку в горло, а иногда просто отстраняясь и надрачивая неспешно, выжимая из Антона смазку, скулеж, и абсолютно все силы сдерживаться. Хотя какие-то силы все же есть, и прижать жопу к кровати все же получается, как и не давить Арсению на голову слишком сильно. Зато теперь Антон точно понимает, почему было столько пиздежа вокруг минета: раньше ему казалось, что в рот — это как-то не то. Типа вот стенки вагины облегают член и от этого кайф, а рот слишком большой. Только когда мокрый язык так хорошо теребит уздечку, Антон готов Арсению что угодно обещать, лишь бы тот сказал, что это не в последний раз. Хочется толкнуться до конца, чтобы член вошел до горла, но Антон не рискует, потому что за такое самоуправство этот член могут и откусить. Только еще секунд через пять появляется ощущение, что если так продолжится еще с полминуты, то кончит Антон от этого самого рта, а не от жопы — а он уже настроился так-то. Голова трещит от мысли, что это первый раз, но вместо унылой дрочки ему выдали программу «плюс» — Антон сам не верит своему везению. — Арс, стой-стой. — Антон аккуратно отстраняет Арсения за плечи. — Я ща спущу, если так продолжишь. Он чувствует себя пиздец потным и уставшим, хотя все это время просто лежал бревном и двигал только веками, и то, если не забывал моргать. Хотя Арсений выглядит не сильно лучше: у того волосы от испарины прилипли на висках ко лбу, а сам тот весь раскрасневшийся и лихорадочный. Пиздец какой красивый. — Хорошо. Растянешь меня немного? Я зажиматься сильно не буду, но все равно лучше сначала пальцами — сначала так простату найдешь. — Бля, а она чо там, прячется? — неожиданно становится неловко, а от этого всегда шутки уебские. — Шаст, не бойся. Если что, я тебе устно маршрут к ней проложу. — Господи, как ему с Арсением повезло. Арсений тянется вниз к коробке, доставая презервативы и смазку, и Антон благодарит Перуна за то, что ему не приходится позориться в том, чтобы надевать гандон — хорошие покупать для практики было слишком для его бюджета, а гусарские изначально предназначены только для того, чтобы воду в них спускать самым быстрым способом — через балкон. С другой стороны, он забирает свою благодарность у Перуна обратно, потому что Арсений даже презерватив надевает так, что кончить хочется прямо сейчас — ощущения в нем тоже странные, но это отступает на второй план, потому что Арсений буквально поднимает его из удобнейшей лежачей позиции, вручает смазку, стягивает штаны и падает лицом в подушку — Антон лишь надеется, что нос в порядке. Хотя он сам не в порядке — Арсений бедра поднимает, расставляя ноги, и расслабляет дырку — Антон наблюдает жадно, сглатывает и ничего сделать не может, хватая ртом воздух и чувствуя себя ещё большим девственником — за такую задницу Перуна все же можно поблагодарить. — Это самая удобная поза для растягивания. Погрей в ладони смазку, только немного, и вводи по одному пальцу. — Арсений говорит с интонацией лектора, но бёдрами ведёт и прогибает спину так, что нет сомнений в том, что он знает, что Антон пялится — не торопит его, только чуть сжимается, заставляя его самого сжаться от возбуждения. Антон сдерживается, чтобы не перекреститься — жаль, у Перуна нет опознавательного жеста — и выдавливает смазку на пальцы — вот такой опыт у него был, когда ему на шестнадцатилетние подарили те самые гусарские для воды вместе со смазкой, пахнущей резиной. Та, к слову, тоже ушла не по назначению — Антон все же планировал остаться девственником, но не импотентом. Первый палец входит спокойно, как по смазке, он бы сказал, а Арсений только подначивает, ведя бёдрами призывно и выдыхая удовлетворенно, когда Антон кладёт свободную ладонь на ягодицу, сжимая так, как хочется, ведя на поясницу, завороженно наблюдая, как та под ней прогибается; чуть оттягивая кожу, чтобы наблюдать, как второй палец проникает глубже. Когда два пальца спокойно двигаются, а Арсений однозначно хорошо реагирует на его прикосновения к бёдрам, заднице, спине, поцелуям в покрасневшие ягодицы, настаёт время искать простату, и это уже ответственность уровня хард. Внезапно становится неловко, и Антон пытается действительно не искать, выворачивая пальцы, ощупывая так, чтобы не казаться совсем дилетантом, но и чтобы не заставлять Арсения слишком долго ждать, хотя реакция не сильно меняется, и это уже заставляет хотеть перемотать все на начало и спросить, где же та все же прячется. — Антон, погоди. Выпрями руку и просто чуть надави вперёд и вниз. Чуть глубже, да, блять, — Арсений охает чересчур удовлетворенно, у Антона даже нет шанса подумать, что он сделал что-то не так или посетовать на свою тупость — он наслаждается в полной мере находкой, экспериментируя с нажатием, со скоростью, с количеством пальцев, и уже вполне уверенно целует спину, массируя простату и притираясь членом — та многозадачность, к которой он стремился. От того, как Арсений изгибается и стонет, в Антоне просыпается чувство, будто он гуру секса, хотя и понимает, что, оказывается, это все несложно. Главное это трудолюбие и интерес к делу. Секс — это смотреть, как Арсений вскидывает бедра, пытается насадиться на пальцы сам, скребет простынь ногтями, периодически вздрагивает на поцелуях и отчаянно хочет. И вот от этого Антон думал отказаться в обмен на дрочку? Господи, насколько же мало он понимал в жизни до этого момента. Хотя он в целом без Арсения всегда как слепой котенок был. — Шаст, давай, уже можно, — Арсений хрипит и бросает взгляд из-за плеча. Тот сам ложится на спину и широко разводит ноги, согнутые в коленях, и такая поза Антону нравится намного больше — смотреть в глаза приятнее, чем на спину, хотя та у Арсения тоже произведение искусства. Арсений со своими полыхающими глазами, раскрасневшимися щеками и припухшими губами видится самым прекрасным созданием на планете. И все же тот не картина из музея, потому что руками можно и нужно трогать, а если этого не делать, то можно получить по шее. Антон тяжело вздыхает, готовясь. Ему не то чтобы страшно — это скорее просто мандраж от мысли «вот сейчас я прям окончательно и бесповоротно лишусь девственности». И все это с Арсением Поповым. Антон придерживает член и аккуратно толкается, входя медленно и тщательно следя за чужими эмоциями. Арсений же в этот момент плюет на все законы биологии и с невероятной легкостью закидывает свои длинные прекрасные ноги ему на плечи, утыкаясь пятками в спину. Все двадцать два года Антон провёл в убеждении, что секс — хорошо, но есть много занятий получше, но среди них в топе остался все равно только борщ. Который, к слову, забывается на первых толчках, сопровождаемых закусанной губой, дёргающимся кадыком и срывающимися выдохами изо рта напротив. — Двигайся, Шаст, пожалуйста. — Арсений хнычет, пятками пихаясь, и Антон действительно двигается, переставая особо думать о том, что может сделать что-то не так — везде, где можно, он уже накосячил, но никто не умер. Более того, сейчас Арсений стонет полноценно, когда Антон наклоняется на пробу к нему, охуевая от чужой растяжки, и толкается до конца, слыша, как шлепает кожа о кожу и как тяжело дышит Арсений, притягивающий его к себе для поцелуя. Секс — охуенно, секс с Арсением — лучшее, что он может вспомнить, хотя в этот момент с трудом вообще думается, потому что под ним Арсений, красивый, вспотевший, с мокрыми волосами и подрагивающими бедрами. Антон понимает, что выдержит так не особо долго, но вбивается по наитию, по каждому звуку, настраивается в том темпе, в котором скулёж особо тонкий, а дырка на члене сжимается сильнее, заставляя и его самого падать в чужое плечо, целуя, куда придётся, прикусывая кожу и стискивая бока до того, что дрожь чужого тела передаётся ему самому. Просто охуенно. Кончить слишком быстро страшно, но Антон все равно не в силах удержать себя от ускорения толчков: он уже почти не выходит — двигается внутри, весь концентрируясь на своих и чужих ощущениях. Он уже реально сочувствует себе прошлому, непонимавшему какого огромного пласта у него нет в жизни. Теперь же кажется, что он Арсения ни за что из постели не выпустит до конца выходных как минимум, потому что это невероятно. Столько ощущений — при этом не столько физических, сколько эмоциональных. Ну и физических все-таки тоже: чего греха таить. Нет, никакой больше целибатной жизни точно не будет. — Шаст, я скоро. Антону хочется сказать «а я вот прям ща», но он удивительным образом держится — и вот думать о том, что ему в сексе помогает Перун не сильно хочется. И все равно это чудо, как ему удается продолжать двигаться и при этом не останавливаться, чтоб хоть как-то перевести дыхание. Хотя дыхания на самом деле реально не хватает: легкие жжет, и появляется ощущение, что он вместе с оргазмом упадет в обморок. Надо, что ли, с Арсением начать вместе на пробежки ходить — может, тогда хотя бы на ногах какие-то мышцы в человеческом теле появятся. Антон толкается уже скорее на рефлексе, поскольку адекватных сил уже нет, и оплетает чужой член, надрачивая сбивчиво, но, судя по звукам, тому определенно нравится. Как и нравится то, как Антон шипит, когда Арсений пальцы ему в волосы вплетает, не давая отстраниться, буквально вдавливая в себя — они пытаются целоваться, но совсем позорно ударяются зубами и просто дышат тяжело — воздуха от этого не хватает, но похуй совершенно, потому что после того, как кончает себе на живот Арсений, Антон изливается следом, входя до упора и до боли прикусывая собственную губу. Он не знает, сколько они лежат так, но сперма в презервативе уже начинает ощущаться неприятно, не говоря уже об Арсении, книжкой сложённым под ним, и приходится выйти аккуратно, будто он действительно кончил внутрь, чтобы помочь тому нормально распрямиться. Антон анализирует мысли после секса — усталость накатывает с головой, поэтому желания на второй заход не находится в воздухе, но желание не выпускать Арсения из кровати не пропадает ни на минуту, хотя неплохо было бы принести что-то, чтобы вытереть сперму, потому что в блоке Арсения со спермой на животе точно не поймут. Но это после — ещё минуту можно полежать, пока Арсений не начнёт тыкать его. — Ну, поздравляю с потерей девственности? — Арсений хмыкает устало и носом холодным тычется в плечо совершенно. — Ага. Пиздец. — Антон глубоко вдыхает и выдыхает, действительно пытаясь осознать факт произошедшего. — Бля, ты лучший. Арсений хмыкает, будто «спасибо, я и так знаю», будто «дошло наконец-то?», будто «нет, это ты лучший, дурак». Антон от этого еще больше расползается эмоционально и прикрывает глаза в полном спокойствии, пока не чувствует толчок в плечо. — Пиздуй за салфетками давай, а то я все твоей наволочкой вытру. Как же Антону с Арсением повезло. *** — Так ну вот. Стиралку мы вам оставляем, но смотрите — она по всей ванной катается, будто сбежать хочет. — Антон осматривается: ванная комната размером три на три: тут стоять неудобно — куда бежать-то. — Агась. А чо, по коммуналке много в месяц выходит? — Да не, тыщи три максимум. Серега идет обратно в комнату, и Антон петляет в коридоре вслед за тем. Не то чтобы ему особо нужна была экскурсия по квартире, но узнать побольше про место, где предстоит жить, все-таки хочется. А кто знает все особенности квартиры, как не ее жилец. К тому же Серега пиздеть точно не станет — он не хозяйка, чтобы скрывать всяких тараканов лишь бы подороже сдать: Серега этих тараканов сам и травил. Ладно, может, тараканов тут изначально и не было, но всякие подводные камни точно есть: например, детская площадка под окном — это нихрена не хорошо — днем дети орут, а ночью взрослые и подростки приходят пить на качелях. Антон до сих пор до конца не понимает, как так получилось, что они с Арсением переезжают сюда. Вот вроде же только что познакомились и терпеть не могли друг друга, а тут раз и уже одна квартира на двоих — не своя, конечно, но все равно. Диплом дописан, госы сданы, а из общаги выселили за непригодностью. Арсений бы, конечно, еще три года мог бы жить там, но разъезжаться через год отношений, все еще оставаясь парой — как-то такое себе. — А вы чо? Куда переезжаете-то? Я просто так и не понял. Вариант квартиры для совместного жилья подогнал сам Серега — сказал, что они с Настей решили, что дочери нужна своя комната, да и втроем здесь жить реально невозможно, и предложил Антону договориться с хозяйкой. Там все решилось как-то слишком быстро. — В Тушино. Там Настя прям хорошую квартиру нашла — скоро и вас на новоселье позовем. Серега собирает остатки вещей по коробкам, пока Антон пытается осознать: они с Арсением реально собираются снимать квартиру вместе. Кажется, то, что они жили вдвоем в общаге и не считается даже: там это все так, просто по расселению, а тут уже какое-никакое свое. Конечно, немного страхово, но чего уж тут бояться, если Арсений любит Антона самым ужасным монстром-перунским Халком, а Антон чувствует, что его жизнь не могла сложиться лучше.