Безответный возраст

      Ну... Вот и все? Дима держал в руках документы на успешное поступление. Он не то что поверить, он даже не мог предположить, что у него получится. И кредит ему дали, и баллов хватило. Сахаров даже нашел ему ментора, воспользовавшись теорией «шести рукопожатий». Как еще один прощальный подарок...        И вот, Дима стоял перед своим вагоном. До отправления восемь минут. Олег с Ярым уже проводили его и спешили на работу. А родители даже не захотели попрощаться. Мама просто кивнула ему на новости, отец пожелал «скатертью дорожка». Может, не поверили? Ответов у Димы не было, как и желания выяснять. Единственный, кто обещал приехать, и что-то никак не появлялся, это был Кирилл Олегович. Но он даже не пытался ему звонить: семь утра, если он проспал, то пусть спит. Все равно уже не успел бы.        Семь минут до отправления.        Дима отошел от проводницы и прикурил сигарету. Он все еще мысленно возвращался в Геленджик, к тому поцелую. И первому, вспоминая забавный ошарашенный взгляд Сахарова, и ко второму, вспоминая дрожащие ресницы, щекочущие его. Как он был прекрасен в тот момент, и как хотелось, чтобы прекрасное мгновение остановилось, как по Фаусту...        Шесть минут до отправления.        Неужели он так и уедет, не попрощавшись? Глупо, конечно. Они в любой момент могут созвониться и списаться. Но хотелось-то совсем не этого. Хотелось теплых объятий, взгляда глаза в глаза, пусть и грустного, теплого напутствия шепотом.        — Отправление через пять минут, молодой человек, заходите в вагон, — предостерегла его проводница.        Неужели они так и не..?        — Дима!        Любимый голос, знакомый топот, и такие теплые объятия со спины, буквально едва не сбившие его с ног.        — Боже! Я думал, я не успею! — Сахаров зарылся лицом сначала в его спину, а когда Дима повернулся к нему лицом, уже в грудь. На глазах у всех.        Он бежал! Бежал к нему так быстро, что дышал так, словно вот-вот потеряет сознание! Так быстро, что было видно, как дрожали его колени!        — Позвонили бы, Кирилл Олегович, я бы не обиделся, — смущенно сказал Дима, не сдерживая свою счастливую улыбку. — Но у нас всего пара минут.        — Я знаю-знаю, прости, я в пробке застрял...        — Но вы успели. Поэтому не извиняйт...        Сахаров обнял его лицо ладонями, и Дима уже думал, что он тянется к нему за поцелуем, но он уткнулся в его лоб своим и закрыл глаза. Это, наверное, было даже лучше поцелуя.        — Если у тебя будут проблемы, — Кирилл Олегович зашептал. Прямо как Дима этого и хотел. — Если не с кем будет поговорить. Если просто захочется компании — пиши, звони, приезжай в гости. Я никогда не отвернусь от тебя, Дим. Мои двери навсегда открыты для тебя. И сегодня, и завтра, и через десять лет, если захочешь.        — Спасибо вам за все.        — Тебе спасибо, что взял мою руку и не отпускал.        Кирилл Олегович открыл глаза, оторвался от его лица и заглянул в глаза. Опять тот тоскливый взгляд, еще более острый, чем тогда...        — Отправляемся через минуту! — прозвучал строгий голос проводницы.        — Тебе пора идти...        — Мне пора идти.        Дима очень хотел его поцеловать. Но он помнил его слова, помнил, что обещал себе понять их. И поэтому поцеловал его в лоб. И Сахаров принял поцелуй с улыбкой.  Их разделили дверь вагона, пролет между купе, толстое стекло. И через одну поездку, их разделят сотни километров расстояния. Очень надолго.        Кирилл Олегович нашел его окно. Стоял перед ним и улыбался. А когда поезд тронулся, он положил ладонь на свою грудь, туда, где было сердце, и жестом отдал его. Диме стало невыносимо тяжело дышать. Перрон медленно уплывал из окна, а вместе с ним и его любимый человек...        Парень рухнул на свою полку и тяжело выдохнул. Вот теперь точно стало понятно, что Сахаров любил его в ответ. Этот сраный жест, он не мог значить ничего другого. Так какого хрена он отпустил его?! Хоть бросай все к чертовой матери и выпрыгивай из поезда...        Но он не выпрыгнул. Воткнул наушники в уши, музыку потяжелее, а в руки блокнот с линером. Он просто черкал в нем, пытаясь выместить в линии все свои эмоции, но получались разрозненные каракули. И очнулся Дима только на остановке поезда, когда телефон пиликнул сообщением.        «Ну че, как тебя проводили-то?» — вместо приветствия написал безликий Марк Мюллер. Давно они не списывались, но Дима писал ему, от нервов, перед самым отъездом.        «Сахаров успел... Он бежал.        И... пиздец.        Он так обнимал меня, так смотрел. А когда поезд начал отходить он...»        Дима задумался, как описать то, что увидел, и просто написал:        «Дал понять, что любит меня»        Сразу захотелось выбросить телефон и выбежать из этого чертового поезда. Бежать и бежать обратно, пока не упал бы. А потом поднялся и снова бежал.        «И... Что думаешь делать?» — ответ пришел с промедлением.        И с еще большим промедлением, рискуя просидеть без дела так всю остановку, Дима написал в ответ:        «Поеду в Москву, буду учиться... Хули тут еще поделаешь»        «Как-то ты не очень рад, да?»        «А чему тут блять радоваться?        Я вообще нихуя не понимаю»        «Наверное, у него были причины, чтобы не говорить тебе»        «Я очень расстроен и зол, если честно»        «Я тебя понимаю, но...        Блин, я не хочу выступать адвокатом дьявола        Но если тебе не показалось, и он действительно тебя любит, то ему должно быть тоже непросто»        Поезд едва вздрогнул, трогаясь, а Дима не знал, что ответить на это. Думал ли он об этом? Конечно. Мог ли понять? Нет. Ничего не может быть важнее, чем быть с любимым человеком, ведь так? Он думал, именно так.        Впереди было предостаточно времени, чтобы обдумать эту мысль хорошенько. И эта мысль настолько глубоко засела в его голову, что он и не заметил красоты Казанского вокзала. Не удивился огромному количеству людей. Даже не заблудился в метро, хотя едва ли знал, как им пользоваться.        Очнулся он только в общежитии, когда наконец уронил задницу на постель.