Звёзды на твоих погонах

Москва, лето 2009-го Вокруг мёртвая тишина. Единственное, что Игорь слышит, сидя в обезьяннике — это скрип ручки дежурного, заполняющего отчёты. Изредка лейтенант поглядывал на задержанного, понуро качал головой или цокал языком, но вслух ничего не высказывал. Игорь и так знал все слова наперёд — и про отца, память и честь которого он позорит, и про себя, в биографию собственную плюющего… На мгновение представилось даже, что было бы, будь отец жив, и сейчас всё так же нёсший службу в отделении бок о бок со своими товарищами и знакомыми. Игорю было бы не избежать хорошей прочуханки со всеми вытекающими; Константин был строгим, хоть и справедливым. Жаль только, что рано ушёл. Но у Игоря были ещё люди, которые готовы опекать его, словно родного сына. Давний товарищ отца с женой взял на себя немалые обязанности, и теперь, когда он медленно подошёл к КПЗ, всматриваясь в лицо через решётку, Гром почувствовал стыд. — Дядь Федь… — Игорь, — мужчина не нуждался в объяснениях; он и голос не повышал, хотя, пожалуй, лучше бы накричал. Было в этом спокойствии какое-то разочарование, отчего становилось ещё хуже. — Что ж ты творишь-то? По малолетке себе приводами решил личное дело подпортить? — Да я… — Гром хотел было сказать что-то ещё и замер. А ведь он об этом не подумал совсем. Не думал, что всей этой стычкой, вот так вот просто может загубить своё будущее, мечты, планы, которые он так тщательно строил, взращивал, чтоб не хуже отца быть. Константин Гром всегда боролся за справедливость, ловил преступников, наказывал всякую мелкую срань и людей «более», за это и поплатился. Игорь про себя знал всё ещё с детства, а когда Грома-старшего не стало, окончательно понял, его путь по отцовским стопам. И что? Он сам своими руками всё взял и чуть не испортил, кретин! — Простите, Фёдор Иванович, я как-то даже не подумал, что до этого дойдёт, правда. Каждое слово выжигало внутри дыру сомнений и разочарования, Игорю становилось гадко от самого себя. А ведь тому заносчивому, маленькому, наглому пиздюку по-любому всё с рук сошло. Утешало одно: разбитая губа и сломанный нос придурка, из-за которого он сидел здесь и краснел перед дядей Федей. — Не подумал… Игорь, ты же взрослый мальчик уже, а всё не подумал, — в словах крёстного не было разочарования, осуждения, грусти, голос был ровным, на то он и полковник, чтобы всегда оставаться хладнокровным и решительным. Грому бы стоило у него поучиться. — Дежурный, открывай! Игорю кажется, что дядь Федя понемногу оттаивает, когда его выпускают. Да уж, вот это съездил так съездил с дядей Федей в командировку в Москву. Он бы уже с радостью пошёл домой, на служебную квартиру, всё ещё ругая себя за то, что глупо попался (о самой драке жалеть не хотелось, дал за дело), но голос Прокопенко останавливает его в нескольких шагах от двери. — Игорь, не спеши. Я ещё с тобой поговорить хочу. Вернее, сказать кое-что, — Игорь оборачивается, пока Федор Иванович руки из карманов штанов вынимает, глядя на него пристальным взглядом. — Знаешь, я сегодня подумал крепко над происходящим. Ты ведь помнишь, где мы с твоим отцом познакомились? Игорь помнил. Все эти истории о службе он слышал не раз, да и эпизодов там весёлых было много. Начало их крепкой дружбы зародилось очень давно, ещё, наверное, с того момента, как Фёдор Иванович учился в Суворовском. К слову, Константин Гром туда так и не поступил, да и про военные погоны не мечтал, ему больше нравилось в милиции. В итоге, они оба оказались в академии МВД, а затем уже и в одном отделе. Но сейчас в голосе крестного была не столько ностальгия, сколько… — Дядь Федь, ты это к чему? — К тому, Игорь, что тебе пора взрослеть. А там этому научат как раз. Так что поступать будешь в этом году на первый курс, а после училища и в академию сможешь смело пойти. Во-первых, дисциплина, а во-вторых, уставные взаимоотношения. Лучше любой армии закаляет. Игорь знал, что ему до армии оставалось всего три года, но теперь, видимо, армия спешила к нему на всех парах гораздо раньше. Представить себя суворовцем было трудно и… странно. — Ты серьёзно, дядь Федь? — Дядь Федь, дядь Федь… Привыкай, Игорь, к «товарищ полковник». В званиях же разбираешься давно. — Да нет, это шутка такая, да? — решил на последние всё же попытать удачу Гром, но грозный взгляд Прокопенко пресёк всё на корню. М-да уж, не такого исхода ждал Игорь. — Если не поедешь в кадетку, тебя родители этого мажорчика сраного затаскают по судам как сидорову козу, оно тебе надо? Ты вообще в курсе, кто его отец? — такие резкие слова звучали вполне обычным, будничным голосом, от чего становилось муторно. К горлу подступил ком. — Мы, товарищ полковник, знаете ли, во время драки как-то не представились. — Игорь. Гром хотел было ещё что-то сказать, но прикусил язык. Фёдор Иванович был прав, а ему ничего не оставалось, кроме как принять правила игры. — Разрешите идти, товарищ полковник? — уже резче спрашивает. И ловит внимательный взгляд Прокопенко, под которым, впрочем, уже не съеживается теперь. — Иди. Там тебя тёть Лена заждалась дома… — Есть! Отец сказал бы, что к пустой голове руку не прикладывают, но что Игорю? Это сейчас она у него пустая, а совсем скоро уже и погоны будут красоваться на плечах. Шагая по коридору отделения на выход, Гром даже не подозревал, насколько насмешлива бывает судьба, и что сейчас в этом городе происходил один такой же похожий разговор, вот только интонации были с точностью до наоборот.

***

— Ты чем думал, паршивец? Вконец решил меня опозорить?! — Юрий Хазин не стеснялся ни в выражениях, ни в действиях. Вот уж чьего сына не миновала сильная оплеуха, да такая, что помимо носа и губы теперь ещё и на щеке красовался синюшный след. Петя только ладонь приложил, не отвечая. А смысл? Отец орать не перестанет, пускай выговорится, а он подождёт более удачного момента. Или подождал бы, если бы не… — Всё, хватит, моему терпению пришел конец! Завтра же ты собираешь свои манатки и едешь поступать в Суворовское училище! Юрий Хазин, в общем-то, по словам матери, когда-то был добрым, любящим человеком, а сейчас от всего этого флера молодости и воспоминаний остался только пшик. Теперь Юрий полковник, суровый и жестокий не только на работе, но и дома, частенько давал волю кулакам и повышал голосину. В детстве, будучи ещё совсем мелким шкетом, Петя прятался у себя в комнате, а мама забирала его к себе, под своё крыло. Сейчас же такое даже под дулом пистолета бы не случилось. — Куда? — Петя фыркает, ему кажется, что это на сон похоже. Это он серьезно сейчас вообще или как всегда пугает? — В Суворовское! Там, по крайней мере, из тебя человека сделают! Мужчина сокрушался на всю квартиру, расхаживая мерными шагами по залу. Дома шло представление, которому никто не смел мешать, и уж тем более слово кривое вставить. — А ты чего сидишь? — заорал он, переводя взгляд на жену, притихшую на диване. Вот кому-кому, а Светлане сейчас было вообще несладко видеть, как муж лупит и без того побитого сына. Да, всё вроде бы как за дело, но смотреть на Петю было больно. Он злобно дышал в углу, придерживая рукой пылающую скулу. Не простит. Он ему этого никогда не простит! — А мне что, танцевать перед тобой? — фраза от Светланы прозвучала резко. Петя даже удивился, глаза округлил. Неужели, неужели вот сегодня, сейчас, мать впервые за него вступится? — Да хоть бы и так, ты вообще куда смотрела, клуша? Воспитала придурка, так он теперь нам в кашу гадить удумал! С девкой безродной водится, глядишь, моргнуть не успеем, а она уже от него в подоле принесёт. А дружки его эти, дегенераты. Один лучше другого! — Не ори! — влез Петя, понимая, что мать сдувается, а надежды его меркнут слишком быстро. Нина… Как хорошо, что она этого не слышит. А ведь она ничего такого не сделала, да и делать-то не собиралась. И вины её не было, единственное, в чём она была виновата, что, переехав из Минска в Москву, перевелась в лицей, где учился Хазин, училась с ним в параллели и мечтала стать пилотом. Петя всё прекрасно понимал: этот цветочек слишком хорош для него, и всё равно он туда влез. Сначала просто провожал, ухаживал, звал гулять, вот девочка и поплыла. А теперь ему отец рассказывает о том, что она девка безродная… Сука! — Между прочим, хочу напомнить, не я одна его воспитывала! Частный садик, частный лицей, чуть что, ты его сразу налысо брил, да ремнём от кителя хлыстал. А потом каждое лето на Кипр, потому что у нас, видите ли, принципы, мы же Петечку воспитываем «кнутом и пряником». Ты сам его таким сделал, Юра! — Я его не учил кокс нюхать, девок безродных тягать и троллейбусы угонять! — заорал Хазин-старший и стукнул по столу, вазочка с конфетами брякнула, подпрыгнув от такого напора. — Кому скажи, не поверят! Да я на службе этой ебучей пашу как зверь, чтобы всё у вас было, всё в дом — и никакой благодарности! Петя, который до этого стоял, охуевал и слушал, решил наконец-то встрять, потому что, если не сейчас, другого шанса может и не быть. — Тю, так тебе благодарность нужна, а, папа Юра? Спасибо, блять! Нет, правда, спасибо, за то, что ты мне всю жизнь испортил! Хрен вы меня увидите в этом доме, ясно вам! Я сам теперь буду жить! И вообще, что это за дом такой, где на твоё мнение все большой и толстый хуй хотели класть? Это не дом, а тюрьма! Петя был в ярости: он кричал не хуже отца, размахивал руками и брызгал слюной, — на него было страшно смотреть. Мать сидела на диване, глядя на сына глазами побитой собаки, и молчала. — Стоять! А ну вернись! Вернись, я сказал! — крик не подействовал должным образом, может, отцовское слово уже не имело былого авторитета. Юрий не мог понять, где и что он упустил в воспитании сына, но сейчас отчётливо осознавал, что в этот раз стоит идти до конца. Он ему потом сам спасибо скажет за эту школу жизни! Ничего, попривыкнет, может, меньше кичиться будет и участвовать во всякой дряни, в Суворовском на угоны, девок и наркотики у него времени не будет. Может, и в армию пойдёт, как все нормальные люди, человеком станет. Это не тот случай, когда можно спустить на тормозах поведение своего отпрыска. Ведь, неровен час, и у щенка окончательно прорежутся зубы, потеряется власть, такое Хазину-старшему было вообще не с руки. Хлопок двери был настолько сильным, что, казалось, штукатурка осыплется. — Ну что ты стоишь, иди, догони его! — Светлана не могла спокойно смотреть, как муж и сын ссорятся, а последний и вовсе уходит из дома. — Перебьётся, — вот только теперь они поменялись местами, и уже мужчина сделался спокойнее в эту секунду, закатывая рукава рубашки, прежде чем сесть за стол. — Жрать захочет — вернётся. Женщина вздохнула и, встав с места, вышла на балкон, чтобы посмотреть, куда ушёл парень. Петька чертыхался, пиная камушек под ногами, достал пачку сигарет, вытащил одну и прикурил. Ох, хорошо, что отец этого не видел, иначе бы не в Суворовское его отправил, а в ссылку, в Сибирь. Светлана не стала больше спорить, молча вышла из комнаты, чтобы не продолжать скандал. В комнате, где они сидели, было полутемно, свет от лампы отражался на потолке, делая его похожим на звёздное небо. За окном тихо стрекотали сверчки. Лето заканчивалось, как и мирная, спокойная жизнь.