***
После обеда майор Василюк вывел суворовцев на плац. Только бы не уборка территории, только бы не уборка! Он принес парням две новости, плохую, и дерьмовую. Во-первых, скоро показательные строевые, в подготовке к которым их будут дрючить не на жизнь, а на смерть. Во-вторых, Пал Палыч заболел, поэтому уходит с сегодняшнего дня на больничный, а это значит, что дрючить их будет кто-то другой. — Строевой подготовкой с вами будет заниматься майор Ротмистров, по всем вопросам тоже обращаться к нему или к Кантемирову. Вопросы? Парни загудели. — Отставить шум! Если вопросов нет, строимся! Хазина не было уже больше недели, отлеживался в больнице со своей ногой, поэтому у руля сейчас был Гром, как заместитель вице-сержанта. Парни порывались отпроситься у офицера-воспитателя, чтобы сходить проведать Петю, но весь их план накрылся медным тазом, точнее, отсутствующим настроением Василюка и нарядами вне очереди практически у половины ребят из взвода. После трёхчасовой строевой с Ротмистровым во главе суворовцы плелись понуро, еле передвигая ноги. Физнагрузки и муштры в последние дни было столько, что парням казалось, будто ноги отпадут сами по себе. Было очевидно, что если так будет продолжаться и дальше, на строевом смотре они просто упадут. В пятницу ребята маршировали тоже три часа, под конец едва ли не поддерживая друг друга, чтобы не свалиться. Но майор все равно остался недоволен. И когда суворовцы уже с трудом передвигали ноги, Ротмистров устроил им очередную выволочку ни за что. — И куда только смотрел ваш офицер-воспитатель? — Можно подумать, он знать не знает его имени. — Вас даже в поле выпустить стыдно! — Как будто они бычки! — В понедельник будем что-то с этим делать. — «В понедельник будем что-то с этим делать»! — уже в умывальнике передразнил эту горгулью в майорской форме Трофим. — И чего он только добивается? Гром устало пожал плечами: — Понятно, чего. На последнем смотре кто лучший был? — Известно, кто, — проворчал сидящий рядом Цветков, — мы. Разведя руками, Дубин констатировал: — Ну так, что вам не ясно? Тут одно из двух: либо ему нужно, чтобы на нынешнем смотре лучшими оказались не мы, либо это и правда закалка для нас. — Какая, на хрен, закалка, я уже в туалете сесть посрать не могу, потому что ноги не сгибаются! От таких откровений Цветкова парни прыснули, но возражать не стали, у самих были те же чувства. Этот разговор происходил в пятницу. Игорь тогда промолчал, а буквально через час после этого разговора на лестнице учебного корпуса застал интересную картину: Ротмистров, притормозив Метелина, того самого полудурка из второго взвода, что выбил Хазина из кросса, поблагодарил его за службу, а в довесок ещё и увольнительную дал. Чё за… — Вадим Юрич, спасибо. — Офицеры всегда держат слово, Метелин. — Так точно! Я своё тоже сдержал, этого выскочку зарвавшегося из третьего из строя вывел, как вы просили. Думаю, ему ещё неделю в больничке лечиться придётся. — Ты, Метелин, больше думай и меньше языком трепись! Свободен! — Есть! Вот же ж блядство! Ротмистров, сука, и здесь им поднасрал. Всё продумал, гадина такая. Игорь, опомнившись, быстро ретировался из коридора, чтобы его никто не застукал, ушел, сдерживая свою злость и ярость на офицера-воспитателя второго взвода и его прихвостня. Он за Петю отомстит, за всё им воздастся. Вечером, закрывшись в бытовке, Гром выложил всё как на духу о том, что узнал, и парни его поддержали. — Вот же гнида! — выругался Дубин, хотя обычно ему такие слова были в принципе не присущи. Парни зашумели, перебивая друг друга в гневных выкриках. — А вы знаете, я даже не удивлен, — хмыкнул Цветков. Обычно Костик возмущался громче всех, а тут был притихшим. — Может, это, пойдём к Ноздрёву, пожалуемся? — предложил Печка, но парни только покосились на него как на дебила. — Ага, давай сразу к начальнику училища, чё уж там! — огрызнулся Трофимов. — Печ, а доказательства мы где возьмём? Из пальца высосем? Ты же понимаешь, что разговор тот, что я на лестнице слышал, к делу не приложится, доказательств у нас нет. Вот и считай: наше слово против слова Ротмистрова. Парни к Игорю прислушались, понимали, он говорит на языке фактов. Гром это тоже знал, а ещё жаждал расплаты, но кровавой и беспощадной ему бы вершить никто не дал. Значит, нужно было действовать более изощрённо, тонко. В понедельник, перед тем, как вывести взвод на плац, он собрал всех своих и быстро зашептал: — Парни, как бы там ни было, нас никто не сможет вывести из игры, уж кому-кому, а Ротмистрову с его ублюдками мы уступить не должны! Лучшей местью ему будет наша победа! — Парни согласно закивали, на Василюка обид никто держать не планировал, а вот Ротмистрову нос утереть хотелось. Ведь это он намекнул своему лыжнику, что Хазина нужно с трассы убрать, можно сказать — приказ дал, парни это уже обсуждали и прощать такое не собирались. — Вы меня поняли? Наш взвод должен стать лучшим. — Да мы не сможем, — выпалил Печка, но тут же прикусил язык. Нельзя было такое говорить Игорю. Прищурившись, Гром уверенно повторил: — Сможем. А если не сможем… — Он задумался: что бы придумать такое страшное? И придумал: — Если не сможем, то на следующий же день всем взводом положим на стол Ноздре рапорта на отчисление. Разом примолкнув, мальчишки ошарашено уставились на заместителя вице-сержанта. Да Игорь был ещё хуже Хазина, и как они раньше не разглядели. Издевается, по-любому! Однако Гром выглядел необычайно серьезно, и это пугало еще сильнее. Ребята переглянулись. Каждый ждал, что первым заговорит кто-нибудь другой. Ну пусть найдется хоть кто-нибудь, кто осмелится возразить и решительно откажется от этой затеи. И тогда все остальные его поддержат, а Игорю скажут: «Это всего лишь строевой смотр. Зачем рисковать нашим будущим ради такой ерунды?» И, конечно, Гром всё поймет. Наконец Синицын невозмутимо потер лоб ладонью, посмотрел на заместителя вице-сержанта, прикусил на мгновение губу и открыл рот. Кадеты было радостно оживились, но, как оказалось, напрасно. Ибо сказал Илья всего два слова: — Я согласен. И протянул Грому руку. Игорь с готовностью ее пожал. Он и не рассчитывал, что кто-нибудь поддержит его безумное предложение. С облегчением переведя дыхание, Гром осмотрел остальных. Что скажут они? — И я, — отозвался Дубин, тоже пожимая Игорю руку. Вслед за ними участвовать в пари согласились Трофимов, Цветков, Сухомлин и некоторые другие. Те, кто решительно возражал против ставки Игоря, встали, и, покачав головами, отошли в сторону. Последним к смельчакам примкнул Перепечко. Не мог же он их бросить, тем более, если это ещё и месть за их травмированного вице-сержанта. Вложив свою влажную мягкую ладонь в руку Игоря, он обреченно вздохнул: — А я уже успел к вам привыкнуть, ребята. Жаль будет расставаться. — Не ссы, Печ, всё путём будет, вот увидишь! По крайней мере, нервы они Ротмистрову точно помотают. Когда суворовцы построились для занятий, майор отошел на приличное расстояние и, равнодушно оглядев их изможденные худые физиономии, приказал: — На-пра-во! — кадеты повернулись. — Ша-гом марш! Но не успели стихнуть в воздухе его последние слова, как Гром, стоящий впереди шеренги, протяжно, как попрошайка в электричке, запел: — Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов… Ребята знали только эти строчки. И хором дружно повторили их за Игорем. Эх, жаль, что этого не видит Хазин, он бы от души поржал, а может, даже что-то ещё более годное придумал. Лицо Ротмистрова вытянулось и он заорал: — Это что еще за самодеятельность, мать вашу?! Но кадеты, не слушая его, вновь и вновь, как заведенные, повторяли эти слова, пока Ротмистров наконец не замолчал, а из окна не высунулся заинтересованный подполковник. Майор возмущенно махнул на кадетов рукой, бросил беглый взгляд на полковника и быстро скрылся в здании училища. Им всем пиздец, по-любому!***
Василюк болеть совершенно не умел, как любой мужчина, работа всегда была превыше всего, но отлежаться было просто необходимо. Он всё время рвался в училище, но его не пускали. Не хватало, чтобы он ещё суворовцев заразил. Еле домучив положенный ему больничный, Пал Палыч рванул в училище. Но радостное настроение ему ещё с КПП испортил майор Ротмистров, жалуясь на его суворовцев. Он считал, что те совершенно не готовы к смотру, и более того — безнадёжны. — Товарищ майор, вы ведь, кажется, офицер-воспитатель второго взвода? Вот и занимайтесь вверенным вам взводом, — посоветовал наконец Ротмистрову Василюк. В расположение Василюк шёл чуть взволнованно, ну не могли его ребята облажаться, Гром бы им не дал расслабиться, он мальчик ответственный, да и Кантемиров к ним на кой черт приставлен. В конце концов, смотр завтра, уже сделать ничего нельзя. Ничего страшного, этот смотр не последний, к следующему разу, если что, наверстают. Ещё издалека он услышал возбужденный вопль Цветкова: — Идёт, идёт, стройтесь! — Вот войдёт, тогда и построимся. Не дёргайся, Костян, — ворчал в ответ ему, кажется, Гром. Усмехнувшись, Василюк толкнул дверь и вошёл. Не успел майор переступить порог, как Игорь скомандовал: — Третий взвод, стройся! Мальчишки, которые, видно, только того и ждали, мигом встали в строй. Однако от Василюка не ускользнуло, что двигаются кадеты тяжело, а некоторые тайком кривятся от боли. Что здесь, чёрт возьми, без него произошло? Нахмурившись, Василюк не спеша, как обычно, пошел вдоль строя. Не без удовольствия он отметил, как радостно сверкают глаза у кадетов и как усиленно они тянут подбородки, глядя перед собой, с трудом сдерживая губы, чтобы те не растянулись в довольной улыбке. Ещё раз оглядел взвод и с притворной строгостью поинтересовался: — Ну, что успели натворить, пока меня не было? Робкое хихиканье пронеслось по казарме. А Гром сделал шаг вперёд и глазом не моргнув доложил: — Взвод противника ещё не уничтожен, но враг дрогнул, товарищ майор! Василюк удивлённо поднял брови: — От тебя не ожидал. Без Хазина, вижу, теряете сноровку. Плохо, Гром, плохо. — Виноват, товарищ майор! Но сами понимаете, без вашего чуткого руководства… — Игорь повел плечами и скромно потупил взгляд. Сдержав ухмылку, майор оглядел остальных парней. — Кому ещё не хватало моего чуткого руководства? Перепечко с готовностью посмотрел на командира и жалобно начал: — Хорошо, товарищ майор, что вы вернулись, а то… — он не договорил, потому что Дубин, стоявший рядом, больно наступил ему на ногу и прошипел сквозь зубы: «ты че, обалдел?» — А то нам вас очень не хватало, — закончил Стёпа, бросив на Грома виноватый взгляд. Майор было нахмурился, ожидая, что суворовец начнёт жаловаться на Ротмистрова, но сразу оттаял. — Дайте-ка я угадаю, чего вам больше всего не хватало. Трофимов, хмыкнув, шепнул Синице: — Это вряд ли. Если Василюк и услышал комментарий, то никак на него не среагировал. — Вечерних поверок с командиром третьего взвода? — весело предположил майор. Тихое невольное «у-у» было ему ответом. Кашлянув, Василюк смерил заместителя вице-сержанта пристальным взглядом и без перехода спросил: — Про смотр завтрашний все помнят? Выкрикнув «так точно!», мальчишки переглянулись — и про смотр и про всё остальное они отлично помнят! Забудешь такое… — Готовы? — Так точно, готовы! — ответили суворовцы. — Не оплошайте. Вдруг дверь в расположение открылась, и по коридору послышались негромкие шаги. К ним определенно кто-то шел. Ребята напряглись, кто нахмурился, кто приосанился. Если это подполковник или, не дай бог, генерал-лейтенант на разбор полётов пожаловал, им точно кранты. Так думал и Игорь, пока не увидел вошедшего — и камень с души упал. Внутри всё потеплело. — Здравия желаю! — громко, с выражением обратился Хазин, и все вдруг разом расслабились, заулыбались, начали переглядываться. — Вице-сержант Хазин прибыл в расположение после больничного. Парни знали, что Петя должен со дня на день выписаться из больницы, но чётких сроков не знал даже он сам. — С выздоровлением, вице-сержант Хазин! Рады видеть тебя в стенах училища, как нога? — поинтересовался Пал Палыч, не скрывая ухмылки. Ну вот, теперь его третий взвод точно весь в сборе. — Спасибо, лучше, — коротко ответил Петя, становясь на своё законное место в строй. Ходил он не хромая, но это не значило ровным счётом ничего, ведь кто знает, может он всё ещё испытывал боли. — Хорошо. Значит так, Гром, ввести в курс дела Хазина, чтобы я вас не задерживал. Вице-сержант Хазин, завтра заступаешь в наряд, чтобы не нагружать ногу на строевом смотре, всё ясно? — Так точно! — отозвались парни хором. — Разойтись. И парни разошлись, потащив Хазина за собой в бытовку. Им столько всего стоило рассказать Пете. Он скривил рот в улыбке, неужто парни и правда скучали по нему? Игорь тоже улыбнулся. Почему-то ему вспомнился тот самый недавний сон, нежный податливый Петя и то, как он трахает его сзади. Это ведь только сон, всего лишь сон, который Игорь почему-то был не прочь повторить в жизни. Вот только — он же не гей вовсе. А тут Петя, мать его, Хазин, затмил все его мысли, пробрался в самые потаённые фантазии, вытеснив из головы здравый смысл. «Только не фантазируй, только не…» Член предательски начал приподниматься, упираясь в тугую ткань форменных брюк. — Петь, хорошо, что ты вернулся! — Перепечко, как только они переступили порог бытовки, снова завёл свою песню. Кто-то рассаживался на стулья, кто-то опирался о гладильные доски. Петя занял один из стульев, а Игорь молчаливо пристроился рядом, чуть сбоку, опираясь запястьями о доску. — Что, Печ, соскучился? — Петя усмехнулся. Вопрос прозвучал неуверенно: Хазину не верилось, что кто-то мог о нём вот так искренне беспокоиться и ждать его возвращения. Хотя он и сам без них чуть не загнулся со скуки, и когда только прикипеть успел? — Или тебе Гром не зашёл в роли главного? — Да, Стёп, давай ещё на меня пожалуйся, — подыграл Игорь, чуть усмехаясь; конечно же, оба знали, что этого не будет. — Да я ж не в этом смысле, просто, ну, снова все вместе, — радости в голосе было не занимать, хотя смущение на лице читалось невооруженным взглядом. — На самом деле, я тоже рад. Эти доктора кого хочешь до смерти залечат, — Петя скользнул взглядом по парням, по их улыбкам, на секунду дольше задержался на Игоре, но тут же повернулся к остальным. — Ну да, пришёл к ним с растяжением, а выписался после аппендицита. — С шутки Сухомлина прокатился смех. А дальше был рассказ, длившийся, кажется, целую вечность. Во всяком случае, так показалось Игорю, который практически не сводил с Пети взгляда, изредка переключаясь на кого-то из парней, кто брал на себя эстафету в изложении на тему «как они провели эти дни без Хазина с Василюком». Петя слушал, внимая каждому; где-то смеялся, где-то откровенно поражался. Когда они рассказали про ту строевую с пением одной-единственной строчки на повторе, Хазин похлопал Игоря по плечу, не переставая смеяться. — Ну вы даёте, парни! Я так понимаю, Ротмистров у вас немало крови выпил. — Да мы у него тоже, знаешь ли, в долгу не остались! — Трофим посмотрел на свои пальцы. Под ногтями до сих пор оставались следы от иголок. Этот деятель их не только по строевой, ещё и по подшивке погонять успел, падла. — Жаль, меня с вами не было, я бы посмотрел на это воочию. — Ничего, завтра будет вторая часть «Фантомас разбушевался»! — Стёпа усмехнулся, но потом погрустнел и уже серьёзнее добавил: — Это ведь из-за него ты пострадал, ну, тогда, на кро… — Блин, Печа! — Цветков двинул его локтем в ребро, несильно, но ощутимо. — У тебя язык до пола, походу, растянулся, укоротить не мешало бы. Но Петя, уже услышавший начало фразы, сложил дважды два и нахмурился. — В смысле? Он-то думал, что выбыл тогда из-за броска в сугроб Громом, когда они занимались уборкой территории. Но самому Игорю ни словом об этом не обмолвился, не хотел то ли обвинять, то ли расстраивать. «Расстраивать? — внутренний голос снова стал его донимать. — А почему он должен расстроиться? Из-за тебя? Пф-ф!» И от этого внутри что-то надломилось. Петя не мог понять самого себя: он сотни раз на дню гнал ненужные мысли о Громе, пытаясь доказать себе, что это дикость и вообще не нормально; но вместе с тем ему хотелось верить хоть в какую бы то ни было взаимность. Парни молчали, не зная, что сказать, тогда Петя обратился к Игорю: — Гром? Тот бросил на Стёпу многообещающий взгляд, не предвещающий ничего хорошего, и выдал: — Ну, в общем, Ротмистров сказал одному придурку из своих, который тоже в забеге участвовал, что тебя надо из строя вывести. — Охуеть. Внутри как-то всё разом рухнуло, а потом сошла лавина. Лавина ненависти и злости. — Петь… Хазин дёрнулся, вскакивая со стула, но рука Грома тут же потянула его вниз, усаживая обратно. Глаза застила пелена ярости, в порыве руку скинул, озлобленный весь, нахохлившийся. — Не горячись, — спокойно сказал ему Игорь, опустив руку на колено, чуть сжимая. Взгляд темно-карих глаз бегло мазнул сначала по руке, сжимающей его коленку, потом по щеке. Гром смутился и руку убрал. — Не горячись? Не горячись, да, Игорь? Ты вообще соображаешь, чё говоришь? Из-за этой мрази я вообще мог калекой остаться! — Командир, не ори. Накажем гада. И одного, и второго, — Цветков хлопнул Хазина по плечу, пожал руку в знак поддержки и вышел, ему нужно было вернуться обратно на тумбочку в наряд, иначе, если Василюк его увидит, ему несдобровать. — Я этого так не оставлю, парни. Следом за Костей на выход потянулись и все остальные. Петя так и остался на стуле, локтями упёрся в колени, сцепив пальцы и прижав их к губам. Игорь тоже поначалу думал уйти, но оставшись последним, развернулся. Рука зависла чуть позади Пети, над его плечом. Коснуться или нет? Примет или оттолкнёт? Перед глазами снова появился тот Петин взгляд, когда ладонь Игоря оказалась на его колене. Рука так и оставалась повисшей в воздухе, но спустя долю секунды Гром опустил её и произнёс: — Завтра мы порвём их всех. Я тебе обещаю, — его взгляд прожигал Петин затылок. Петя почувствовал это жжение, но неосознанно вздрогнул, услышав голос. Думал: остался или ушёл? Игорь остался… Сам Гром этого мимолетного движения не заметил. Петя обернулся, выждав несколько секунд, чтобы утихомирить эмоции. — Не нужно. — Он и в самом деле это сказал? Петя сам от себя такого не ожидал. — Почему? — Игорь тоже не ожидал, удивился, чуть сузив глаза. Петя подумал, говорить или нет, и как это вообще звучать будет? Но, как часто бывало по жизни, выдал фразу прежде, чем смог остановить самого себя, прикусив язык: — Не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за меня. Эта тварь будет мстить, а он уже достаточно отыгрался на всех вас. — Чёрт, чёрт, чёрт. Сердце внутри замерло и понеслось вскачь, затем снова повторило это ощущение по кругу. Пете казалось, что оно ударяется о грудную клетку, маневрируя и так, и эдак. Словно он снова пробежал кросс. Покой, тревога; покой, тревога. И прежде, чем Гром успел что-то ответить, осознать то, что было сказано, Хазин вылетел из бытовки, сбегая снова: то ли от самого себя, то ли от него. А Игорь остался стоять на месте, прокручивая его слова. Он уже достаточно отыгрался на всех вас. Петя говорил о взводе. О ребятах, за которых он переживал. Но Игорь эту фразу воспринимал не так, потому что на эти слова накладывались другие. И они были гораздо сильнее. Не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за меня. Петя говорил, Ротмистров будет мстить? В этом он прав на все сто. Но теперь, услышав это — фактически признание, — Гром понял, что ему похрен. Если он завтра не сломает самомнение этому майору, половина взвода подпишется на уход из училища. И он будет в их числе. Но вопрос стоял теперь не только в мести за Петю, но и просто — чтобы остаться рядом. Не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за меня. А Игорь внезапно понял, что не хочет потерять Петю.***
Ребятам очень сильно хотелось победить. Захотелось всем, даже тем, кто еще недавно недоверчиво хмурился и неуверенно пожимал плечами. Не столько победить, сколько доказать себе самому, что смог. Но если откровенно, Игорь до последнего сомневался, обдумывал Петины слова, но отказаться от своего решения так и не смог. В себе и в ребятах, которые его поддержали, он был уверен. Но вот остальные… Им-то зачем надрываться? Они ничем не рискуют, а он Хазиным рисковать не мог. Игорь хотел даже с парнями поговорить, но потом подумал и решил, что пусть лучше всё это останется на его совести. Толку-то? Насильно он их будет за собой тащить? Ясное дело, что не будет. Василюка только жалко, огорчится, наверное. И Хазина… Игорь был готов уйти из училища в любой момент. Какой из него офицер, вот мент — да, мент был бы первостатейный! Отец бы небось его даже не осудил, да и Фёдор Иванович тоже. Этот весь фарс был скорее в воспитательных целях, так же как и у Хазина, только в более лайтовой версии. Синицын — тот прирожденный офицер, сразу видно. Этот и на смотре до конца выложится. Надежный парень. Только много их, Синицыных-то? То-то и оно, что не особенно. Дубин вот тоже надежный, будет стараться изо всех сил. Да и парни… Печка, вон, и тот в себя поверил с возвращением Хазина. Как сдружились эти двое из совершенно разных миров, для него была загадка. Хотя, они все разные, и Петя, Петя тоже другой. Гром был уверен на сто процентов: Хазин покажет Ротмистрову, на что способен. Когда-то, когда они только поступали, Петя кинул ему фразу: «Я тебя с говном съем». Так вот, съест! Игорь был уверен, что он и не подавится, вот только уже не его, нет, но всех тех, кто хоть как-то посмеет его тронуть. Может, офицер из Пети тоже никакой, но злости хватит, чтобы заставить этого урода побледнеть от ярости. И Игорь ему в этом поможет. Гром бросил взгляд на майора Василюка. Интересно, о чем тот думает? Лицо непроницаемо, губы только чуть-чуть подрагивают. И тут Игорю показалось, что командир подмигнул ему — мол, ничего, прорвемся. Может, конечно, ему и почудилось, только заместитель вице-сержанта третьего взвода подтянулся и кивнул. А чтобы уж совсем все пути к отступлению себе отрезать, Игорь еще один специальный зарок придумал: если окажутся не первыми, он позвонит Пчёлкиной и скажет, что любит. Он сначала придумал, но потом усомнился — может, это слишком? Правда, кто знает, что он этот зарок себе дал? Никто. Значит, вроде как и не обязательно его выполнять. Наверное, не обязательно… Игорь задумался. С другой стороны, он-то сам знает об этом. И получается, что если они опростоволосятся, а он Юльке всё-таки признается, значит, он сам себя обманет. Никакая это не любовь. И в чем тогда выгода? Окончательно запутавшись, Гром махнул рукой и решил об этом не думать. Суворовцы стояли, ожидая начала смотра. Сегодня за главного снова был Игорь, Хазина отправили в наряд, чтобы ногу не нагружал, хотя, он бы поспорил, что у них считается «нагрузкой». Печка, нервно переступавший с ноги на ногу, не выдержал и спросил: — Неужели нам прямо так вот обязательно нужно будет уходить? — И с надеждой предположил: — Может, не отпустят всех-то? А то ноги, боюсь, не выдержат! — Стёпа попробовал было поныть, но быстро осекся. Понял: сейчас не время. Трофимов скривился. — Ты, Печка, не о том думаешь. Лучше забудь, что у тебя есть ноги — и вперед. Игорь глянул на майора. Пора или нет? Тот глаза прикрыл. Значит, пора! Скоро уже. Обернувшись к остальным, он незаметно сложил пальцы латинской буквой «V». Вперед! Как с обрыва в холодную воду. Как в последний раз. Когда все закончилось, Гром с бьющимся сердцем снова посмотрел на майора. Если тот и не улыбался, то лицо его как-то разгладилось и посветлело. Плечи расправил, расслабился. И смотрел куда-то в сторону. Проследив за его взглядом, Игорь увидел, что Василюк наблюдает за Ротмистровым. Не удержался майор. Но кто бы на его месте удержался, спрашивается? А что Ротмистров? Лицо его недовольно вытянулось. Игнорируя пристальный взгляд Василюка, он всем своим видом показывал, что нечего, мол, раньше времени флаг вывешивать. Однако Гром думал иначе. И не только он. Синицын, тоже внимательно следивший за командиром, пробормотал: — Ну что, похоже, остаемся? — Неужели сомневался? — Ну, не то, чтобы сомневался… — И, улыбнувшись, добавил: — Опасался, что родители не поймут. Гром вроде как призадумался: — У меня бы дядя Федя заценил. Как насчет кафешки в субботу? — Забились, главное, чтобы нас Пал Палыч в увал отпустил. Василюк тираном не был, конечно же ребят в увольнение отпустил, ведь за все их труды парням нужно было поощрение. Оно и к лучшему, ведь со всеми этими событиями парни уже и забыли, что такое увольнительные. А тем временем до нового года оставалось уже не так много времени, каких-то две недели — и каникулы.***
Последняя учебная неделя выдалась особенно тяжелой, как, впрочем, и в любом учебном заведении. Нагрузки к концу семестра всегда давали о себе знать в двойном размере, но в стенах Суворовского училища это превышало нагрузку обычных школьников в четыре раза. От бесконечной зубрёжки с учебниками и конспектами в глазах уже рябило, от различных терминов и цифр голова шла кругом. Порой ребятам казалось, что этот ад уже никогда не закончится, каждый ждал последнего экзамена, словно манны небесной. Время — удивительная вещь. Стоит чего-то захотеть, и оно так медленно плетётся, тянется как резина, и ты ждёшь не дождёшься, когда настанет тот самый миг — и ты получишь желаемое; а стоит что-то отсрочить и совсем-совсем не хотеть, чтобы что-то случилось — время несётся как угорелое, неизбежно приближая этот страшный момент. Экзамен за экзаменом, с однообразной программой по кругу: конспект — волнение — оценка; конспект — волнение — оценка. Если к этому прибавить ещё и несколько бессонных ночей, то вполне можно было свихнуться, но Гром держался. Пока что по всем предметам у него не было отметки ниже четвёрки — её, к слову, ему поставил лишь химик. Василюк, видя старания парня, хвалил; впрочем, Игорь был не единственным, кто успешно справлялся. После каждого экзамена Гром отписывал кому-то из питерских, чаще всего дядь Феде. Тот, гордясь успехам крестника, повторял, что самое сложное — это первые экзамены, дальше уже будет опыт, будут знания и представления о преподавателях. Поэтому Игорь терпел; учил, повторял и терпел, ожидая момента, когда ему можно будет с чистой совестью отправиться домой в Питер. Правда, у этого ожидания была и другая сторона: Гром не представлял себе, как проведёт эти три недели. Три недели без строевых, без занятий, без муштры — это блаженство; но три недели без шуток Кости, неловкости Перепечко, поддержки Синицы и, самое главное — без Пети — казались адом. И он готов был его стойко переждать, в надежде, что, может быть, за то время, пока он будет в Питере, всё как-нибудь само рассосётся, эмоции улягутся, а Петя Хазин выйдет у него из головы хотя бы покурить. Оставалось отмучиться на последней контрольной в этом году и всё, свобода! Привет, каникулы, так сказать. Как назло, контрольный опрос был у Палочки… Мужчина, сдержанно улыбаясь, вошел в класс. Третий взвод стройно поднялся. Вполуха выслушав доклад дежурного, Палочка, плавно махнув руками, разрешил сесть, а потом уже устроился за столом сам. В блаженной для уха тишине открыл журнал, но, едва скользнув взглядом по списку, услышал странный звук. Подняв глаза, преподаватель обнаружил, что суворовец Перепечко отчаянно тянет руку и приглушённо мычит, стараясь привлечь его внимание. Парни напряглись, косясь на товарища, да и Палочка удивился. На всякий случай проверил в журнале оценки кадета и удивился ещё сильнее. Ни одной тройки. Что ему нужно вообще? Может быть, просто выйти хочет? Но у них другие правила, когда они могут покидать кабинет. Оглядев класс, надеясь отыскать других желающих, которых не оказалось, Палочка благодушно сдался. — Да, суворовец Перепечко. Я весь внимание. Стёпа покосился на Хазина, который в ответ подбадривающее закивал, и, робея, вышел к доске. — Сейчас начнется прямое включение «Камеди-клаб», — прошептал Костик на ухо Грому. Тот непонимающе двинул бровью, но все-таки пробормотал что-то на ухо Пете, сидящему рядом. — Тихо, тихо, — Палочка негромко постучал ладонью по столу. — Каникулы, по моим сведениям, ещё не начались. Не мешайте вашему товарищу блистать знаниями. Виновато посмотрев на преподавателя, Печка облизнул губы и начал вдохновенно сочинять: — Роман Тургенева «Отцы и дети». Главный герой — немой крестьянин Базаров — никого не любил, кроме лягушек… Тут Хазин не выдержал и восхищенно прыснул, а Палочка крякнул и перебил: — Погоди-погоди, а ты, случаем, ничего не путаешь? Разве Базаров был немой? — Именно, — глазом не моргнув, подтвердил Перепечко. — Он, наверное, поэтому так и озлобился. Даже собачку свою зарезал в чулане. В классе мигом стало шумно. Эхом пронеслось: «во Печка дает». Смех не смолк даже тогда, когда растерянный Палочка обрел наконец дар речи и вновь рассеянно постучал по столу. Затем озабоченно обернулся к Перепечко и переспросил: — Значит, ты утверждаешь, что немой крестьянин Базаров зарезал в сарае свою собачку? — Бред какой-то! Палочка поверить не мог, что суворовец произносит эту чушь вслух. Но Перепечко отрицательно замотал головой: — Нет, не в сарае — в чулане. А потом влюбился и умер. — В кого влюбился? — окончательно потеряв связь с реальностью, тихо уточнил литератор. Игорь зажмурился, покачав головой и просто не веря тому, как беспощадно Печка себя закапывает. Хазин безбожно прыскал в кулак, со всей силы пытаясь не заржать, Цветков на задней парте откровенно ржал, остальные же просто шептались. — Как, в кого? В барыню, — удивился в свою очередь Перепечко. — А вы разве роман не читали? Это была ошибка, точнее нет, не так, ошибкой было в принципе открывать рот и выходить к доске. У Печки была велика вероятность загреметь в наряды за неуспеваемость и просто не попасть на каникулах домой. Палочка резко встал, опрокинув стул. Ему казалось, что Стёпа просто издевается над ним, или вообще серьезно болен и у него бред. От хорошего настроения на лице педагога не осталось и следа. Худое лицо преподавателя пожелтело, парни тут же затихли. Сейчас будет месиво. Он пытливо осмотрел Перепечко, но не обнаружил на простодушном лице мальчика ничего похожего на скрытую ухмылку. Значит, это не шутка, это просто насмешка судьбы. Палочка не спеша поднял стул, вернулся на место, поправил галстук и, уже окончательно овладев собой, негромко произнес: — Пока тебе палочка, суворовец.— Но, испугавшись, что, если мальчик действительно нездоров, плохая новость может сильно взволновать его, быстро прибавил: — Но не переживай. У нас впереди будет ещё целый семестр, у тебя будет шанс все исправить. «Или окончательно все испортить», — с тоской подумал Гром, косясь на Хазина, который, пряча руки под столом, встречал Печку бесшумными аплодисментами. — Ты чего? — Во Печка даёт, красава. — Петь, ты в своём уме, его такими темпами не только на дополнительные занятия отправят, а и на каникулы здесь оставят. — Ну так, ты чё, не понял, Стёпка этого и добивается. — Чё? — не понял Гром. Обычно люди стараются наоборот домой уехать на праздники, к родителям, особенно Печка, он же так любит стряпню своей маман, деревню, да и бате надо было бы помочь, Игорь был уверен, что родители ждут его с распростертыми объятиями. — Чтобы тут на Новый год остаться, к нему Вероника обещала прийти. — А не проще было бы эту его подругу дней суровых в деревню к себе забрать? Предположение Грома казалось более разумным и адекватным, но Петя посмотрел на него с какой-то тоской и отстраненностью. Ну вот как Стёпа Нику эту к себе потащит, это же в порядке бреда, да и городская девчонка бы не согласилась ни за что. Хазин бы тоже Нину не привёл Новый год с предками встречать, стыдно. Перед Ниной в первую очередь, отец же не одобрит такого, устроит шоу, а потом вломит по первое число, потому что Новый год семейный праздник. Вот только в кругу семьи они его толком-то никогда и не праздновали… У Печки всё было по-другому, не так трагично, но Петя его желание понимал и разделял. — Нет, Игорь, не проще. Пускай делает так, как считает нужным. — Ладно, ладно, я ж ничё. Через день Палочка шел на урок к третьему взводу, настороженно сжимая под мышкой журнал. Перед тем как войти, он прислушался. Но за дверью было тихо. — Очень подозрительно, — пробормотал преподаватель себе под нос и решительно дернул ручку. Кадеты встали. Внимательно оглядев мальчиков, литератор, чуть горбясь, подошел к своему столу и, не дожидаясь, пока Перепечко поднимет руку, вызвал его к доске. С готовностью вскочив, Стёпа, чувствуя на себе любопытные взгляды пацанов и активное шуршание за спиной, вышел к доске. Литератор, не присаживаясь, скрестил руки на груди и кивнул суворовцу, на всякий случай уточнив: — Надеюсь, сегодня суворовец меня порадует? Печка, уже заранее готовый пережить очередные пять минут позора, решительно расправил плечи. — Я все перепутал в прошлый раз, — покаялся он. Палочка расслабился было, но суворовец продолжил, и преподаватель почувствовал, как начинают шевелиться его заметно седые, всегда тщательно причесанные волосы. — Немой крестьянин это у Некрасова. Он с товарищами путешествовал по городам и деревням и подбивал других крестьян сделать революцию. Палочка непроизвольно оперся о стол. — Немой крестьянин подбивал на революцию других крестьян? — только и смог выговорить он. — Достаточно! — тряхнув головой, литератор взял ручку. — Поздравляю, суворовец, я ставлю тебе ещё три палочки. А хочешь узнать, почему именно три? Это неслыханно! — не смог он сдержать возмущённого возгласа. — Так не уважать себя, своих товарищей и преподавателя! — И тут же добавил: — На каникулах мы потолкуем с тобой на эту тему более подробно. Перепечко было стыдно. Действительно очень стыдно. Стёпа поклялся себе, что на первом же дополнительном занятии ответит Палочке не один, а сразу два урока. Может, тогда преподаватель его простит. Или, по крайней мере, не будет считать полным придурком, как сейчас… Вечером парни разъехались по домам, оставляя в казармах единицы проштрафившихся и неугодных. Местным ребятам было проще, взять самое необходимое, переодеться в гражданку по желанию и свалить в закат, точнее, домой, где многих ждали родственники с накрытыми столами всяких вкусностей от домашней кухни. А вот парням из дальних далей, таким как Гром, Цветков и Дубин, пришлось ехать на вокзал, покупать билеты и трястись в поездах, чтобы наконец-то попасть домой. Хазину повезло больше, отец за ним отправил водителя, чему можно было только позавидовать. — Давайте парни, с наступающим! Всех обнял! — крикнул Петя, пожимая ладони своим ребятам на прощанье. Когда очередь дошла до Грома, он как-то забуксовал, будто думал, жать ему руку той самой рукой, в которую он ещё совсем недавно накончал на светлый образ Игоря Грома. — Если что, звони, — Игорь оказался первым, крепко обхватив его ладонь своей, сжимая. Что ж, не так уж и страшно, получается? Хазин надеялся, что об этом никто никогда не узнает, в первую очередь он, тот, из-за которого всё это происходит. Игорь, откуда ты взялся на мою голову, Гром. — Ага, на связи, пацаны! Вот и всё, следующая остановка — дом.