budapest.

— Пацаны, парни, отвечаю, Венгрия — ez пиздец как gyönyörű. — Че за хуета это. — Прекрасно говорю блять, Владос. Ща приедем научу вас венгерскому. Потом под биток залетим, зачитаем на венгерском репчик. Охуеют все. Гриша заканчивает излагать и томно затягивается, вдыхая едкий запах косяка, набитого отборной травкой, в свои испорченные легкие. А после передавал парням по кругу, ждал, пока каждый затянется и немного расслабится. И хоть травка давно не давала им полного эффекта эйфории, курить ее всегда было приятно. И похуй, что все это они делали в частном самолете. Парни смеются с рассказов Гриши о Венгрии. На внезапный и серьезный вопрос Темыча, на кой хер они все-таки всем сквадом полетели в эту страну, Гриша отшучивался. "Телки там охеренные. Надо везде попробовать. Ну и родня там какая-то, хер знает, надо отдохнуть." Следующие пол часа с умным видом задвигал про то, как в свое школьное время на него вешались венгерские девушки и что в директе у него до сих пор висят уведомления от тех самых школьных подруг. Но себя-то не обманешь. В голове у Гриши совсем другие школьные времена. Когда бессовестно подглядывать за соседкой по вечерам было его любимым занятием. Когда он знал, что она каждый раз палила его за этим, но каждый раз оставляла жалюзи открытыми. Вела такую же игру, как и он. Только вот она в ней зачастую выигрывала. На балкон она всегда выбиралась после полуночи. "Бля, Гриша, не шуми, заебал. Родители проснутся, кому в первую очередь пизды вставят? Ага, не тебе. Вот и заткнись". Ляхов в ответ передразнивал ее, бормоча какие-то остатки ее фраз и улыбался во все 32 — ничего сделать она ему не могла. Между ними всего пара тройка метров, их дома находились совсем рядом, а окна выходили друг на друга на одном уровне. Но она каждый раз грозилась, что переберется к нему с помощью лестницы. И отпиздит хорошенько. Прям так и выражалась. У русской девчонки наборов матерных слов хоть жопой жуй, вся в отца. Грише это нравилось. С ней он как с закадычным другом, чувства неловкости не было. И со школы свалить, и на вечеринку сходить, и какого-нибудь бедного малого зачморить, и сидеть на рассвете говорить про все что угодно. Их дружба всегда была особенной. Она всегда выуживала из широких серых спортивок помятую пачку сигарет. Джи пи эс рэд. У отца таких миллион пачек по дому валялось, всегда прикарманивала себе парочку. Говорила, все равно не замечает. А криминальный папаша, до чертиков любящий свою дочь, заметил ее первый запах перегара изо рта еще в 14, но бороться не стал, а с годами нарочно оставлял пару пачек где-то на видом месте. И закрывал глаза на их вечное отсутствие. В руках парочка сигарет, одну из которых заправляла за ухо, наблюдая за тем, как тоже самое всегда делал Гриша. Другую же отправляла меж слегка приоткрытых пухлых губ. Уверенным движением резко крутила колесико огнива. Наконец она затягивалась, кончик сигареты одобрительно трещал и светился ярким оранжевым пятнышком. Она прикрывала глаза от удовольствия, слегка облокачиваясь на деревянные перила балкона. А Ляхов каждый раз ловил себя на мысли о том, что всегда наблюдает за ней. Неотрывно. За каждым ее действием. За каждым словом, произнесенным ее губами, которые он неоднократно хотел накрыть своими. И похер на дружбу. Он не замечал ее женской красоты когда был еще малявкой, но с возрастом она начинала сводить его с ума. Такой блядский запретный плод, который трогать ни в коем случае нельзя. Потому что между ними действовало негласное правило. Они друзья. И точка. Но Гриша точно знал, что когда-нибудь он сотрет эту самую точку.