***
Проклиная Лондон в сотый раз, мужчина сломя голову мчался на то злосчастное кладбище. Уже не понимая, сколько прошло времени, и почему солнце заменили густые тучи со срывающимся снежком, Карл подбежал к большим воротам, окружёнными толстыми каменными колоннами, на которых свисали засохшие растения. Место жуткое, но по-своему красивое. Где-то вдалеке слышен лондонский гул, по деревьям прыгают страшные вóроны, покрикивая что-то. Жуть какая-то... Карл остановился, чтобы отдышаться, и начал оглядываться вокруг. Ни души рядом. Было тихо, очень тихо, настолько, что мужчина мог только уловить стук собственного сердца и противные вороньи голоса. В итоге, найдя в себе силы, Карл юркнул сквозь тяжёлые врата, ступив на ту сухую кладбищенскую почву. Идя вперёд, он только и смотрел на старые надгробия и самые разные памятники. Некое умиротворение там витало в пространстве, спокойствие. Будто все люди, которые тут упокоились, давным давно смирились со своей участью, и другим, живым, велели не бояться. Не быть напуганным перед тем, что рано или поздно смерть придёт за каждым. Зачем бояться? Впереди ведь покой, и ничего более. Карл быстро шёл вперёд, не зная, а куда же ему ещё податься. Уходил как раз в глубь, словно в саму душу этого места. Что-то его туда тянуло. Словно кто-то в спину пихал, говоря, мол, иди туда, только вперёд! Сам Карл не понимал, что творит, и почему так яро пытается найти кого-то одного в таком громадном месте. Если и найдёт, то это будет настоящее чудо. Идя всё глубже и глубже, настигло немца ощущение, что он тут не один. Какие-то томные шаги вдали, хруст снега и ветвей. Остановившись, мужчина огляделся вокруг, решив бы, что стоит сходить проверить. Честно, он и не надеялся наткнуться тут на Альсину, но просто решил прислушаться к внутреннему голосу, который ранее его никогда не подводил. Обращая внимание по большей степени на то, что происходило вдалеке, мужчина помимо забитых плитами земель ничего не видел. Уже даже казалось, что служанка его ловко надурила, послала для того, чтобы отделаться от совершенно нежданного гостя. Вот же паршивка! Однако, на мгновение появилось чувство, будто кто-то впереди что-то сказал. Голос был ангельским, несравнимым ни с чем на свете... Медовый говор был напитан болью, горечью. Одно лишь фраза, до боли Карлу знакомая. Остановившись, мужчина прокручивал эти слова у себя в голове множество раз. И заняло у него это около десяти секунд, чтобы осознать, что фраза «Девочки, мои девочки» принадлежит одной единственной женщине. Альсине. И никому другому. Спохватившись с места, Хайзенберг помчался на тот голос. Быть может, ему уже чудится она, неужто ли, настолько въелась графиня в мозг. Настолько, что даже когда Карл её не видит, готов бросить всё на свете, и, не жалея ног, помчать к ней. Он бежал, спотыкаясь об коряги, предательски торчащие из земли. А всё её не видит, однако чудно понимает, что Димитреску где-то близко. Чувствует её дыхание, неровное сердцебиение. Он сердцем чует, а его, как известно, не обманешь. Уже слегка усмирив внутренний пыл, немец перешёл на более спокойный шаг. Действительно, идти было куда лучше, ежели бежать, вечно норовя зацепиться ногой за выступающие корни огромных деревьев, которыми был усажен весь могильник. Волосы начали лезть в лицо, и для того, чтобы убрать их, Карлу потребовалось закинуть голову повыше. Однако, стоило ему мотнуть головой, как в его глазах словно мелькнуло что-то живое... Он по началу не разглядел в этом нечто значащее, отмахнулся тем, что всего-то показалось. Однако, присмотревшись пристальней, Карл смог разглядеть не так уж и далеко от него высокую женскую фигуру, стоящую неподвижно, будто вечная статуя. Стояла она к нему спиной, склонив голову пониже. Темные, словно смоль, волосы, завитые на кончиках, дорогая одежка. Под чёрным пальто скрывалось бордовое платье; именно такие любила носить аристократка, чтобы и фигуру подчеркивали, и выглядело это всё не слишком вульгарно, а просто утончённо. Замерев на месте, Карл не смел и слова проронить, ну, а толку, если никто не услышит. Он любовался женщиной, как самым прекрасным, что есть на целом свете, глядел не на человека, а на произведение искусства. На что-то любимое, родное. На свою дорогую Альсину, на его прекрасную и ужасную ведьму из замка. Делая тихие шаги вперёд, Карл не отводил взгляду с дамы. Она как будто застыла, стоит неподвижно около трёх надобных плит. В руках теперь можно было заметить засохшие цветы, которые она, вероятно, собиралась забрать с собой. Мужчина и не мог предположить, что через какое-то там мгновение Альсина резко для себя решит, что пора бы уходить, и повернёт головушку налево. Так и случилось. Мисс Димитреску медленно развернулась, смотря исключительно вниз полными боли глазами. Карл аж побледнел в одно мгновение, жадно хапнув воздух ртом, как словно ему кислорода не хватало. Теперь он стоял лицом к её болезненно бледному личику, громко сглатывая образовавшийся в горле ком. До последнего Альсина не видела присутствие ещё кого-либо, больно уж была занята тем, чтобы углядеть за своими шагами, и не навернуться через какую-то гнилую корягу. И только когда немец решил шагнуть ещё вперёд, дама подняла свои прекрасные очи, будто бы обжигая взглядом стоящего на расстоянии в двадцать футов Хайзенберга. Мисс Димитреску настигло ощущение того, что всё ей просто чудится, а она окончательно поехала разумом. Быть такого не может, чтобы тот, кто давным давно погиб, вот так вполне себе живо стоял перед тобой. Да такое только в фантастике бывает, полная чушь! Стоя совершенно неподвижно, как истукан, Альсина была даже не в состоянии что-либо сказать, просто хлопнула ресницами пару раз в надежде, что ей всего-навсего кажется. Но лик Карла не исчез ни через пять секунд, ни через десять... Он был живым, настоящим, это он! Всё тот же неухоженный мужлан, с тем же мерзким лицом. Настолько мерзким, что Димитреску готова была на любое зверство, только бы увидеть его снова... Даже букетик засохших цветов выпал из рук, приземлившись около туфель женщины. Хайзенберг ей улыбнулся, подходя ближе и ближе. Осторожно, будто тигр, пытаясь не напугать и без того обескураженную даму ещё сильнее; мало ли что, быть может, сейчас в сердечном припадке рухнет! В ответ графиня так и не смогла ничего сказать и лишнего шага даже не сделала. По прежнему думала, что, возможно, это последствия её нескончаемой скорби, что закончилась абсолютным сумасшествием. Она в ступоре как стояла, так и стоит, однако, стоило мужчине подойти к ней на совершенно ничтожное расстояние, как тут на глазах её выступили слезы, что не давали ей получше разглядеть лицо Карла. — Ну, здравствуй, Альси... — тихо проронил мужчина, посмеиваясь. Он не стал подходить ближе, всё не мог перестать смотреть в глаза графини. Глаза её были всё такими же красивыми, как и тогда, два года назад... Они немцу снились едва ли не каждую ночь. И Альсине Карл часто во сны приходил. То говорил ей, что он рядом, просто стоит подождать, когда они вновь воссоединятся, но графиня это воспринимала не всерьёз. Сон — это всего-то сказка, порой нарисованная без веской причины на это. А сказок в жизни не бывает, только вот, дама уже в этом усомнилась. Она думала до последнего, что Карл мёртв, уже даже смирилась. Как же так получилось, что сейчас он стоит перед ней, ещё и пытается сказать что-то? Их разделила смерть, свист пуль на поле боя и тёмная степь, в которой Хайзенбергу было суждено распрощаться с жизнью, а тут вот как выходит... Живой. Смотря на немца с такой опаской и неподдельным удивлением, Димитреску почувствовала, что сейчас вот-вот упадёт в обморок, если не скажет ему хоть-что. Поэтому, собравшись с духом и мыслями, Альсина вполголоса начала говорить: — Это правда ты, Карл? Мне не кажется? — делая шаг вперёд, обронила аристократка, с щёк которой медленно скатилась кристально чистая слезинка. — Дурёха, я, конечно! — грубо отрезал бывший генерал, сопровождая свои слова парой нервных смешков. — Я свои обещания выполняю, знаешь ли... Подходя всё ближе, Карл никак не мог оторвать глаз от графини, уж слишком долго он не видел её пылающие глаза, этот осуждающий взгляд, не слышал этот расчудесный голос... Хотелось ею наслаждаться, прижав к себе до того крепко, чтобы никогда впредь не отпускать. — Знала бы ты, душа моя, как сильно я по тебе скучал... — немец не прекращал улыбаться, глядя на то, как Альсина с недоумением смотрит на него, не смея и слова проронить. Она молчала, но громко дышала, тяжело вздымая грудь, словно дыхание даётся ей а трудом. — Я не верю, это сон... Скажи, что я сплю, пожалуйста, — взмолилась женщина, говоря это с ужасной болью; казалось, что сейчас вот-вот закричит, упав на колени. — Да я говорю, блять, это я! Видишь? — Хайзенберг демонстративно обернулся, стараясь тем самым доказать, что это действительно он, а не кто-то иной. — Если не я, то кто? — Тебя ведь давно уже нет... Карл... — наконец сделав шаг вперёд, говорит Димитреску, протягивая руку к мужчине. — Ты же погиб! Погиб летом... В июле! Карл, милый, ты умер... — срываясь на слёзы, страдальчески жалобно протянула женщина. — Как видишь, живее всех живых! Карл аккуратно взял даму за руку. Это тот момент, которого они оба так долго ждали. Только вот, если Хайзенберг знал, что это когда-то произойдёт, то Альсина об этом могла только мечтать, желая, чтобы мужчина явился к ней во снах. Жила фактически пол года с мыслью, что очередного любимого человека от неё забрали, и встречу с ним могла представить только в кошмаре или уже на небесах. Сердце бьется, как колокол, как маятник старых часов. До сих пор так сложно принять происходящее, что даже чувствуя прикосновение Карла, Альсина не могла ничего понять, даже плакать получалось с огромным трудом. И стоило Хайзенбергу резко обхватить женщину руками, прижимая к себе, графиня не могла просто так продолжить молча стоять. Ей было всё равно, что у немчуги грязное пальто, что его волосы скорее похожи на солому, а борода нещадно колит нежное дамское лицо. В слезах Димитреску обхватила и его руками за плечи, уткнувшись носом в крепкое плечо. — Я так скучала по тебе, а ты... А ты дурак, Карл, ты просто дурак! Ты мне обещал вернуться... — И я не в коем случае не отказываюсь от своих слов, mein Schatz. И никогда бы не отказался, поверь! Грубые пальцы зарылись в шелковистые волосы, от которых пахло лаком и нежными духами. Это всё, чего так долго хотел Карл, обнять её, сказать, что он теперь рядом. — Что произошло на самом деле? Зачем ты приехал сюда? Как нашёл? — кажется, Альсина хотела задать миллион вопросов, пока они оба стояли в обнимку, наверстывая упущенное за всё то время. Карл несколько раз горячо чмокнул графиню в затылок, пока её голова лежала у него на плече, но этого было не достаточно. Невозможно описать того, как же сильно хотелось расцеловать её прям тут. — Идиот ты, Карл... Полный идиот! Почему же не писал, почему... — Это слишком долгая история, ты, скорее всего, просто не поверишь в это... — Да я теперь во что угодно поверить готова! — истерически усмехнулась женщина, подняв голову с мужского плеча. Её взгляд навострился на скверном внешнем виде немца, но, опять же, это Альсину в априори не волнует. Отмоется потом, Бог с ним... Димитреску сыскала в этом мужлане частичку своего сердца, даже сейчас, когда он стоял перед ней, одетый в черт знает что. Не это главное. И не важно, что раньше аристократка с ним и рядом бы не стала из-за его тряпья, в которое был мужчина выряжен. Именно такого Карла она и любила, пускай немного грязного и неотесанного. Рука женщины медленно опустилась вниз, к ладони Хайзенберга, загрубевшей и поцарапанной где только можно. А Карл по-хозяйски приподнял кисть, расположив её на фарфоровом лице дамы; женские слёзы медленно скатывались бусинками вниз, а немец их утирал большим пальцем руки, любуясь тем, как сквозь плач Альсина ещё и умудряется улыбаться. — Ты совсем не изменилась, — заметил Хайзенберг, облюбовывая каждую черту аристократки; она, скорее всего, просто не стареет, а становится с возрастом всё краше. Выглядит сногсшибательно даже будучи заплаканной и совсем расклеенной, — такая же красивая, как и раньше... — Год ведь только прошёл, — на выдохе изрекла Альсина с оттеночной грустью. — И пол года с того момента, когда мне сообщили о твоей смерти. — Ну-ну, нет, от меня ты так просто не избавишься! — резво возгласил Карл, рукой прогоняя с лица графини слёзы. Ему невыносимо тяжело было просто глядеть, как женщина, тем более, насколько сильная и независимая ни от одной живой души, просто рыдает, смотря на мужчину взглядом раненой орлицы. Поистине страшное зрелище, ещё и учитывая, что стояли они ни просто посреди оживлённой улицы или на пороге дома, а на кладбище, около могил трёх славных девочек, дочерей Альсины. — Не рыдай так только, лады? Всё теперь будет хорошо, стерва ты моя ненаглядная, никуда я от тебя не денусь, смирись. — Я думала, что потеряла тебя, как и... Как и каждого, кто был мне дорог! Как ты не понимаешь этого, скажи?! — Димитреску прижала к себе руку Карла, сжимая кожу острыми, как у тигрицы, когтями; она всего лишь хотела, чтобы немчуга не смел отпустить её, не смел впредь разорвать их объятия. Пусть он её целует, пусть обнимает, лишь бы больше не уходил. Альсине подобное чувство было чуждо; её каждый раз знобило, когда мысли были о неотёсанном мужлане, о Карле. Допуская малейшую мысль о нём, хотелось взять, и пронзить себя ядовитым кинжалом, разорвать себя саму в клочья, вот настолько было противно. А теперь, когда Карл стоит около графини, воссоединившись с ней спустя такое огромное количество времени, приходится резко менять мировоззрение. Пусть только не оставляет Альсину вновь одну... И Хайзенберг делать этого не собирался. В конце концов, что же выходит, он трус какой-то, чтобы бежать от проблем? Особенно, когда этой проблемой являлась любовь, привязанность к аристократке из громадного, полуразрушенного замка. — А я думал, что это я тебя потерял! Представь, как чувствуется это, отправлять письма, а ответы на них не получать месяцами! — по телу прошлись мурашки, когда во взгляде леди Димитреску проскочила та самая озлобленная искра. Давно же на себе не испытывал генерал подобный взгляд, уже сноровку потерял маленько. Сквозь слёзы глаза графини казались не то что голубыми, а белыми с тусклым золотым отблеском. Именно по такому взгляду мужчина и скучал... Тужил и по тому, как она на него смотрит; слегка свысока, исподтишка. Грозно и до жути уверенно. Как Димитреску сжимает руки, заставляя таять от прикосновений. И то, как же она чудесно разговаривает... — Ты писал мне? — не в состоянии показать то, насколько задели слова Карла, спрашивает дама. — Если так, почему же ни одного письма я не прочла? — Мне одно не понять... Ты даже после моей липовой смерти ждала весточек? — непривычно тихо интересуется Карл, ощущая себя так, словно его окунули в ледяную воду по голову; не думал он, что графиня вот так будет по нему тосковать. Казалось порой, что ей вообще было всё равно, однако, как же немец ошибался... — Кажется, в моё отсутствие ты совсем с ума сошла... — Чуть не сошла! — отметила Альсина. Её можно понять, потому как разве есть в мире кто-то, кто в прошлом потерял всех, кого любил, но при этом остался нетронутым самим сумасшествием? — Ты точно надо мной издеваешься! Конечно, ждала, хоть и не надеялась... — с толикой грусти говорит Альсина, свободной рукой дотрагиваясь до лица Хайзенберга. Её пальцы обвили линию подбородка, обросшую бородой, легонько затрагивая новые шрамы на и без того грубой коже Карла. — А я говорила, что не нужно никуда ехать, разве ты меня слушал? — Не слушал, но тому точно найдётся оправдание. Меня б убили. — Не оправдывайся, поздно уже... Мне плевать на все оправдания, просто, — стоило даме запнуться, как Хайзенберг сразу же понял, о чём сейчас пойдёт речь. — Я думала, что впредь не увижу тебя... Для неё это была больная, запретная тема. Альсина теряла многих, очень многих; и тех, кого ненавидела, и тех, кого действительно любила. Если бы не все те бессмысленные потери, то сейчас бы той же Димитреску не пришлось стоять около трёх надгробных памятников, посвящённых её дочкам. — Вот и дура, значит! — заметив освирепевший взгляд графини, немчуга в миг замолчал, а то ещё охватит сейчас по шеям. — Я к тому клоню, что... Что я дал тебе обещание, помнишь? Помнишь, как я обещал вернуться, где бы ты не была? Ну, вот... Считай, выполнил. — Вот же дурень! Ты же жизнью рисковал... — на выдохе изрекает женщина; её аж передернуло, когда дошло, что ради этого момента вот этот идиот проделал огромный путь, позабыв, что ему, между прочим, в Британии, как и в другом любом месте, не рады. — Зачем? — Сама не догадываешься? — меланхолично начал Хайзенберг, думая, притворяется ли это Альсина, или в действительности не поняла; он не намеривался отходить от неё, даже поближе стал, чтобы рукой, свободной от холодной ладони леди, прихватить ту за талию. — Я люблю тебя, mein Schatz... Какой бы ты не была стервой, я бы даже и не посмел бросить тебя одну, уж прости. Люблю, и весь мой ответ. — Вот значит как... — вымученно протягивает графиня, громко вздыхая. И до чего же странно выходит: до сей поры трудно просто признать, что ответно та любит Карла. Он отвратное мужичьё, нахал, который взял, да прочесал половину Европы, чтобы отыскать леди Димитреску. И всё потому, что пообещал ей вернуться. Вместо слов аристократка лишь убрала руку с лица мужчины, закинув её ему на плечо. Слёзы не прекращали градом срываться с глаз, за собой уволакивая тёмную, как дёготь, тушь. Карл обхватил рукой женщину, голову аристократки аккуратно, без грубостей уложив себе на плечо. А сам стал смотреть на три плиты, у которых были уложены красные розы... Димитреску обняла Хайзенберга так крепко, так вжалась ему в плечо, что казалось, будто сейчас кости у несчастного мужчины треснут. Вот и будет ему поделом! А то, кажется, думает, если имел глупость бесповоротно влюбить в свою грубую натуру женщину из знатного рода, то ему всё на свете позволено. — Я несказанно рада, что ты в порядке... — Альсина хотела сказать совсем не это; это ничуть не означает, что та не рада тому, что с этим разгильдяем на деле-то всё хорошо, просто на языке изначально крутилось нечто иное. — Я так... Рада. Альсина думала сказать ему те заветные три слова. Я тебя люблю. Но не стала, не вышло у неё. Вероятно, Карл и сам это понимал, ведь если б не любила — сразу бы указала, куда Хайзенбергу стоит отправиться. Графиня любила, очень любила его, однако в слух говорить это страшилась. И так было всегда. Момент встречи многое показал, о многом рассказал. Например, что, оказывается, Карл не такой уж и безнадежный профан; был бы он им, то вряд ли бы скакал галопом по Европам, чтобы повидаться со своей любовью. Доказала их встреча и то, что любовь никогда не умирает, если это действительно она. Не умирает и надежда на счастливый конец. О да, именно такой расклад событий можно было назвать поистине счастливым. Счастливы были обе стороны; Карл был до отвращения горд собой, ибо же это он взял инициативу в руки, а потом уже нашёл Альсину, которая в свою очередь была счастлива от того, что с вот этим простофилей на деле всё более, чем просто хорошо. Продолжив стоять, обнимая друг друга, будто в последний раз, пара решила сохранить молчание. А что уже говорить? Стоит лишь помолчать совсем немного, а голосить начать уже в будущем. Несомненно, у них найдётся, о чем поговорить, что обсудить. Не сейчас, чуть позже. Сейчас Карл должен понять, как сделать так, чтобы заверить возлюбленную в том, что в будущем их жизнь вернётся на круги своя. Без замка, без Румынии, если получится, то без ругани, хотя тут уже как повезёт. Тут, здесь и сейчас началась новая глава их истории, писать которую Альсина с Карлом ещё будут ещё очень и очень долго.***
Три года спустя.
Морская гладь, лишь шумит корабль на ходу, пересекая Ла-Манш. Время уже около семи вечера, за бортом потихоньку тускловатое солнце заходит за горизонт, оставляя след от лучей на голубых водах пролива. Судно было большим, а на нём было людей не сосчитать, однако большенство из них всё же находилось в каютах. Только некоторые прогуливались палубами, наслаждаясь морской красотой. Видно, как мужчину за руку ведёт малехонькая девочка, на вид которой годика два; у малютки волосики чёрного цвета, которые завиваются в смешные кудряшки. Глазки её голубые, будто небосвод, а кожа словно кукольная, фарфоровая. Крохотка была одета в нежное розовое платьице, концы которого развивались на ветру. Держа, вероятно, своего отца, малышка радостно и резво топала маленькими ножками, ведя мужчину на самый нос корабля, который, кажется, был не против прихотей своей дочурки. А сзади них величаво шагала женщина, высокая, статная вся из себя такая. Леди лучезарно улыбаясь, глядя на супруга и дочь, медленно шла позади, стараясь углядеть за двумя уж больно похожими друг на друга сорванцами. Каждый раз, когда мужчина подхватывал крошку, а затем подкидывал ввысь, у дамы сердце в пятки уходило, даже несмотря на то, что малышке это до жути нравилось. Но порой казалось, что в случае, если с единственной дочерью что-то произойдёт, то без проблем у мужчины найдётся другой ребенок... До чего же глумливый идиот! Однако это не мешало быть Карлу Хайзенбергу замечательным отцом для их с Альсиной дочери. Как же много поменялась с того рокового дня, когда Хайзенберг застал графиню на кладбище; жизнь с ног на голову перевернулась, взгляды на неё, чувства, вообще каждый момент познал изменения. Как минимум потому, что весной сорок пятого, как раз после объявления победы, Альсина узнала, что носит под сердцем ребёнка. В её-то возрасте... В сорок четыре года. Карл, который обосновался в качестве инженера в Лондонской академии, как и мечтал когда-то, просто нарадоваться не мог тому, что в семье вскоре грядёт наследник. Он не видел всех рисков, даже и не думал, что если узнают о его происхождении и прошлом, то в лучшем случае на предательскую Родину отправят, а в худшем... Убьют и его, и Альсину, которая имела дурость вступить с ним в связь, и их на тот момент нерожденного ребёнка. Страхи душили Димитреску, которая осознавала, что совершила очередную глупость; нагнетали обстановку все, врачи, общество, кричащее, мол, куда так поздно? Беременную Альсину, у которой ото всех уже пухла голова, донимали и донимали все до единого. Кроме Карла. Кто бы мог подумать, что именно этот мужлан без царя в голове станет главной опорой для леди Димитреску? Каждый вечер, каждый день, ночь, он говорил без остановки, что в итоге всё будет хорошо, что всем бедам придёт конец, если перестать постоянно ныть и причитать. Но все боязни улетучились в один холодный день, в рождественский сочельник. Когда суждено было на руки взять маленькую дочь, сердце словно забилось заново. Ах, Эстер... Девочка была до того обаятельной и нежной, что родители готовы были таять, лишь смотря на неё. Альсина с Карлом души не чаяли в ней, очень её любили. Графиня лелеяла надежду, что малютка в итоге выйдет такой же, как и её матушка, да и Хайзенберг в дочери видел копию своей чопорной жёнушки. Однако, когда кроха подросла, то всё больше стала напоминать своего отца. Эстер была до жути любопытной девочкой; Альсина подумывала, что дочь настолько характером в отца пошла, что даже иногда страшно становилось. И стоило Карлу обмолвиться о том, что когда-то они с леди Димитреску жили в большом и красивом замке, то детское любопытство взяло своё, а крошечная Эстер начала мечтать о том, чтобы съездить туда хоть разок. Хоть Димитреску особо и не хотела ехать в Румынию, когда на носу у неё с добрый десяток представлений в самых разных уголках Британии, но ради любимой дочки та всё же согласилась, не став оттягивать этот момент. В прошлый раз она так и не успела свозить своих детей в Румынию, а в итоге это очень плохо закончилось. Ну, как минимум, Альсина корила себя за это до сей поры. Вот и выходит так, что сейчас семейство направляется во Францию, а оттуда уже в Румынию. И, стоит отметить, что для супругов это стало глотком свежего воздуха, а для Эстер, для ихнего маленького солнышка, это бы стало первым большим путешествием. Конечно, в замок им вряд ли удастся вернуться, однако же, ребёнку определённо стоит знакомиться со своей родной культурой? — Папа, там рыбки! Рыбки! — смеялась малышка, пальчиком указывая на воду. Карл покрепче обхватил Эстер, а затем шагнул ещё ближе к бортикам, показывая малютке все окружающие их красоты. — Мама, а ты видишь рыбок? — Вижу, дорогая, — нежно ответила женщина, подойдя сзади к инженеру с радостной дочерью. — Карл, на палубе холодно, а Эстер одета слишком легко, будет лучше если мы уйдём. — И это говорит та, которая когда-то щеголяла по снегу в простых туфлях и лёгком платье... Мужчина осклабился как только к нему подошла графиня; он покрепче взял дочку одной рукой, а второй скользнул по талии супруги, от чего та невольно улыбнулась, одну руку расположив на мужском плече, а другой стала аккуратно поправлять прелестный бантик на волосиках дочери. — Выглядишь потрясно, я бы даже сказал, сочно! — обернувшись к леди лицом, одаривает её комплиментом мужчина. Его зелёные, а на свету будто и вовсе сероватые глаза сразу упали на великолепное декольте женщины, однако последняя быстро приструнила похотливые желания муженька своим убийственным взглядом; а то действительно, расслабился слишком, не туда смотрит. — Твои комплименты всегда меня забавляли... — вздохнула леди, переведя взгляд с дочки на Карла, который с ехидной улыбкой продолжал пялится слегка не на тот уровень. — Я тебя сейчас тресну, глаза вверх подними! Мы на людях... — Ой, ужас! — вспылил мужчина. Обычно в такой ситуации он взмахивал руками, бурно жестикулируя, но сейчас на этих самых руках с удобством устроилась дочурка. — Слышишь, солнышко? — мягко обращается Хайзенберг к любопытствующей Эстер. — Мама меня обижает, что ты ей скажешь? — Маму же надо всегда слушать, — невозмутимо отвечает малышка. Альсина широко улыбнулась, признавая свою победу, а Карл почувствовал себя преданным, уж не такому он дочку учил! Всё-таки выдрессировала Димитреску девчонку так, как ей того хотелось, и что толку, если Хайзенберг втихаря старался научить ребёнка всяким мелким пакостям. Ну, а что? Детство — это пора беззаботных дней и маленьких радостей. Эстер должна была наслаждаться лучшими деньками её жизни, а не унылыми буднями, расписанными по часам. — И то верно, мелочь, молодец... — отчасти мужчина был согласен. Иногда стоило действительно просто принять позицию Альсины, чтобы она отстала от тебя, и в итоге сама осталась довольной. Забавно, что девочка это понимает в столь юном возрасте, а её отец — нет. — Куда это мы так смотрим, а, Эстер? — Там рыбки, рыбки! — игриво щебечет девочка, откровенно говоря фантазируя, подобным поведением вызывая на лице матери улыбку. — А я почему-то не вижу... — возмутился Карл; на деле никаких рыб не было, малышка просто очень хотела их увидеть. И если Альсина подыгрывала девочке, якобы она видит то же, что и Эстер, то Хайзенберг порой забывал, что ребёнок он на то и ребёнок, чтобы без конца без края фантазировать. — Малышня, где там рыбки, покажешь папе? — инженер защекотал дочурку, от чего она радостно завизжала. — Наш папа, кажется, сегодня встал не с той ноги, раз ничего не видит! Да, дорогой? — Димитреску сделала такое выражение лица, которое так и говорило, что мужчине следует подыграть, поэтому, чтобы не злить женушку, Карл быстро сориентировался, делая вид, что видит этих чертовых рыбок за бортом. Эстер протянула тёплую лапку к матери, возможно, желая ей что-то сказать. Девочка была не по годам смышленая, любила поговорить, спросить, узнать о всём-всём, что её окружает; порой Альсине она напоминала Беллу, которая так же хватала всё на лету. Конечно же, дама не могла отказать любимой дочке в ласке. Какой бы она не была холодной в людях, всегда, когда рядом есть Карл и Эстер, мисс Димитреску расцветает, а душа её из ледяной глыбы превращается в цветущий сад, обогретый со всех сторон ласковыми лучами солнца. Вот и выходит так, что нежные руки Альсины, которые по сравнению с малюсенькими ручонками Эстер были просто громадными, аккуратно, с любовью проходятся по кучерявым волосикам дочки; и всё же, какая же крошка была очаровательная, прям ангел воплоти. Пока девочка с интересом смотрела на воду, удобно устроившись на руках у отца, Карл обхватил за талию Альсину, которая от подобного действа негромко, кокетливо ахнула. Голова леди безвольно сама наклонилась к голове Хайзенберга, а глаза устремились в пылающий горизонт. Альсина сейчас имела всё, чего так хотела раньше: любящего человека рядом, которому она ещё и имела честь подарить дочь. Как бы та не жалела временами, что вообще повстречалась с немчугой, его она действительно любила. А он любил её. Любил высокомерную, порой дотошную и угрюмую, свирепую, как орлица, и злую, как Мегера, любил за то, что могла быть и такой невыносимой, и такой чудесной, самой невероятной женщиной для Карла. Если бы этот момент можно было растянуть, то леди Димитреску с Хайзенбергом, возможно, так бы и сделали. Хотелось вечно стоять на палубе, держа на руках совсем крохотную Эстер, хотелось никогда не разрывать эти крепкие объятия. Хотелось верить, что вопреки всем невзгодам, вопреки каждой неудаче, ссоре, они всё равно будут стоять друг с другом, показывая, что даже спустя годы их чувство любви не угасло. Ради этой самой любви им пришлось многим пожертвовать, пойти на безрассудные поступки, которые в итоге привели к тому, что сейчас и Альсина счастлива, а Карл более чем просто рад. На горизонте уже виднеется земля — это Франция там показывается. А пара с ребёнком всё так и стояла, рассказывая дочери обо всём на свете, пока она с интересом наблюдала за тем, как небольшие волны подхватывают судно. За рассказами Альсина с Карлом порой вспоминали своё прошлое, как самый страшный сон. Благо, что всё обошлось, а жизнь заиграла новыми красками. Преградой для счастья ничего не стало. Счастливы сейчас все. Вместе. Скрепя сердцем, Альсина и Карл теперь гордо представлялись семьей, родными людьми. В конце концов, они заслужили жить в спокойствии после всех тех ужасов, с которыми пришлось столкнуться в своё время. Забыть о кошмаре, увы, не выйдет, но стоит просто жить дальше, стараясь подавить в себе чувство обиды на судьбу. Раны со временем затягиваются, однако от шрамов избавиться нельзя. И теперь, когда с каждым днём сквозь тьму проталкивается всё больше радостных лучиков, можно сказать точно, что даже в самых мрачных историях непременно найдётся место для хорошего конца.