Rester

Московская осень – это когда солнце светит ярче, чем новая лампочка над рабочим столом, но даже сквозь тёплую куртку пробирает до мурашек. Московская осень – это хитровыебанный латте в старбаксе или такой же по вкусу, но дешевле раз в пять несмотря на поднятие цен в кофиксе. Московская осень – это неприятный мелкий дождь, вечно хмурое небо и люди, с недовольными лицами спешащие по своим делам. Торопятся те, кому куда-то надо, а Серёжа, недавно переехавший в Москву и только-только устроившийся на работу, празднует свой первый выходной от репетиторства в этот ужасный дождливый четверг. День мог бы быть поганым, но Пешков неожиданно вылавливает взглядом из толпы торопящихся людей с разноцветными зонтиками знакомое лицо. Это же?.. Быть не может... В голове калейдоскопом порванные на коленках выцветшие джинсы и кепка, надетая задом наперед; карточки с черепашками-ниндзя, из которых помнит, что сам больше всего любил Микеланджело в оранжевой повязке за его чувство юмора и любовь к пицце, в то время как лучший друг детства яро отстаивал, что Рафаэль в красной повязке гораздо лучше; сухой говяжий ролтон, на который по карманам наскребали монетками по одному рублю и хрустели одним брикетом на двоих. Светлые спутанные пряди, серьёзное выражение лица, родинка слева от носа – Ванюша совсем не изменился. Точнее, вытянулся раза в два, совсем высоким стал, а детские пухлые щёчки заменили острые скулы, да и вместо поношенных футболок на нём недешевое длинное пальто. У Ванюши теперь губы искусаны и линия челюсти четко очерчена, ведь ему уже давно не восемь лет. По Серёжиным волосам стекает вода, дополнительно вымывая краску – о чем он, вздыхая, подумает, когда будет доставать очередной тюбик – очки в капельках, которые парень постоянно стирает рукавом объёмной зипки, которая выглядывает из-под куртки, а в дымчатых карих глазах блики радости шипят, как пузырьки газировки. Обнажает клыки в радостной улыбке и с волнением пробирается сквозь массу людей: только бы не упустить, не опять, когда сейчас у Пешкова есть возможность самому повлиять на что-то. – Ваня! – зовёт звучно, когда находится в пределах нескольких метров. Бессмертных дёргается и рассеянно оборачивается, ища глазами того, кто звал. Голос незнакомый. Проходит взглядом по лицу брюнета и скользит мимо. Серёжа застывает. Почему не остановился на нем? – Ваня! – зовёт ещё раз, и русый, наконец, понимает, из чьих уст слышит свое имя. Изгибает левую бровь и смотрит с непониманием и подозрением, а Пешков, наконец, к другу детства подбирается. – Извините, знакомы?.. – голос глубокий, хрипловатый, совсем не звонкий и писклявый, каким кареглазому запомнился. Он что, не помнит?.. Это же Серёжа, маленький мальчик, с которым они с Ваней всё детство были не разлей вода, правда не помнит?.. Брюнет теряется в мгновение, тушуясь. – Pardon, я, наверное, перепутал, – Пешков делает шаг назад, почти спотыкаясь о чью-то ногу, а русого толкают в плечо, потому что он стоит посреди оживленной улицы. Вода из грязной лужи, на которую наступает Бессмертных, брызгает прямо на Серёжины штаны, отчего Ваня шикает и резко начинает извиняться перед этим красивым незнакомым парнем, откуда-то знающим его имя. – Черт, это Вы простите, боже, как же так вышло! – лепечет виновато, и отряхнул бы светлую джинсу, но только темные капли сильнее размажет, – совсем других не замечаю, меня просто Ваня зовут, вот и перепугался... Но мы же с Вами, вроде бы, не знакомы? Серёже – как удар под дых. Потому что Ваня действительно искренне не понимает, кто перед ним, а брюнет своего друга детства помнит до мельчайших деталей, и это отвратительно. – Не знакомы. Распространенное имя, и вправду обознался, – Пешкову хуёво. Он не может сказать, что, вот, смотри, это же я – если у Бессмертных в памяти не отложился даже, к чему это всё? – Может, я Вам кофе куплю? За грязь на джинсах хоть как-то отплачу, уж больно неловко. – Да что Вы, не стоит, правда, они рублей триста в фамилии стоили, кофе столько же стоит, если не больше. – Я хочу хоть что-то сделать, пожалуйста, если Вы никуда не торопитесь. – Не тороплюсь, – вздыхает Пешков, оглядывая пятно на одежде. Кофе с Ваней – хороший вариант на самом деле, горячий сладкий напиток точно лишним не будет, тем более в приятной компании. Очень приятной, нежные детские чувства всё те же, но очень болезненной, потому что быть стертым из жизни человека, который в твоей собственной играл важную роль – это по ощущениям, как московская осень. Холодно, склизко, мерзко, и пусть солнце сверкает на небе, оно не согревает ни на градус, – но я бы покурил сначала, если Вы не против. – О, а что курите? – Мальборо красные. Только давайте без "фи"! Они мерзкие, я знаю, но... – Можете мне стрельнуть? Я свои докурил, – неожиданно обрывает Бессмертных. – Вы курите красные мальборо? – кареглазый в замешательстве из кармана пачку выуживает. – Да, с кнопками не переношу. А эти – тяжелые, как раз то, что нужно. Вставляет до головокружения, – ладно, брюнет свои слова назад берёт, Ваня изменился. Серёжа никогда бы не подумал, что Ваня, его Ваня, милый мальчишка, с которым они лазали по деревьям и отстраивали из старых досок домики на ветках, будет курить такую гадость. – Да, без проблем, только надо под карниз зайти, а то я без зонта, – Пешков протягивает сигарету русому и поджигает по очереди. Парни глубоко затягиваются, даже не кашляя. Очевидно, обоим привычно, – я, кстати, Серёжа, – брюнет не знает, зачем Бессмертных эта информация, и пугается от удивленного взгляда зеленых глаз, – pardon, просто я же знаю, как Вас зовут, а Вы нет... Но мы и не встретимся больше никогда, зачем я это сказал, простите. – Если сказали – значит захотели, не за что извиняться. Может и встретимся, кто знает, – Ваня выдыхает дым и с легкой улыбкой внимательно скользит по Серёжиному лицу, – приятно познакомиться, Серёжа. Докуривают молча, а после заходят в старбакс, дверь в который Бессмертных для незнакомца галантно придерживает и пропускает вперёд. – Серёж, Вы... Ты... Вы?.. – теряется Бессмертных на несколько секунд, запинаясь. – Я не против на "ты", – уточняет брюнет, снимая очки, чтобы протереть их зипкой. – Ты к тыкве как относишься? – А?.. Что?.. А к чему такой вопрос? – Я мог бы взять тебе сезонный тыквенный латте. Сам всегда его осенью беру, пока он в наличии. "Я не люблю тыкву", – думает Серёжа. – Ну давай, – вместо озвучивания своих мыслей произносит с улыбкой, прищурив глаза. Русый идёт к кассе сделать заказ, а у Пешкова в голове – "может, у него сложится лучшее впечатление обо мне, если он подумает, что я тоже люблю такое?". Какая ужасная глупость. И ещё – "блять, лучше бы я взял обычный большой капучино" – когда делает первый глоток из стакана размера венти, сидя за столиком. – Погодка – отстой, – Ваня следует примеру парня, сидящего напротив, и тоже отпивает, поспешно облизывая приторно-пряную пенку с губ. – Есть такое, не думал, что каким-то образом в Питер попал вместо столицы. – Ты не местный? – Non, отучился и работать приехал, тут больше платят, чем в моей дыре, да и вакансии разнообразнее. – Извини, конечно, за вопрос, но ты из Франции?.. – Пешков приподнимает брови и позволяет себе искренне рассмеяться. – Что? Нет, а я похож на француза? – Я просто заметил, что ты вставляешь французские слова, вот и подумалось. Но, если честно, я бы поверил, если бы ты ответил "да". Точнее, "да" на французском. – Oui? – у Вани мурашки от приятного акцента брюнета, но он старается не подавать виду, что это цепляет, – я репетиторством по этому языку занимаюсь, в университете его выбрал, как дополнительный, и вот пошло-поехало. Понравилось даже больше, чем та специальность, на которую учился изначально. – Ого, я тоже репетиторствую. Но не как постоянная работа, а, знаешь, подработка, чтобы за магистратуру платить, да и за квартиру. Серёжа думает, что не надо лезть в чужие дела и расспрашивать Ваню о месте работы. Это же может спугнуть, пусть они просто спокойно посидят и разойдутся, чтобы Бессмертных остался в памяти чудесным воспоминанием о вежливом молодом человеке, а не напряженным и, не дай Бог, презрительным взглядом болотных глаз. Брюнет делает ещё несколько глотков для вида и сдерживается от того, чтобы не сморщиться – очень сладко, очень тыквенно, ему не нравится, но в голове работает схема "подстроиться, чтобы ничего не испортить", а Ваня этого и не замечает; его взгляд падает на вспыхнувший экран телефона, и русый чуть не срывается с места в мгновение. – Бл... Блин! Я идиот, у меня занятие через пятьдесят минут, если я опоздаю, меня съедят, прости, пожалуйста, я вынужден убегать. Было приятно познакомиться, Серёжа, жаль, что в такой обстановке, – Бессмертных виновато улыбается, подскакивает, оставляя полупустой стаканчик на столе, и быстрым шагом идёт к выходу. – Au revoir... – потерянно лепечет Серёжа вслед. Он думал, что хуже быть не может. Может. Ваня останется в памяти грязным пятном на джинсах, забрызганными дождевыми каплями стеклами очков и бумажным стаканчиком с кривой надписью "Ваня" черным спиртовым маркером.