Одно огромное недоразумение

      — Твои ставки? Жив, не жив? — мужчина качает в руке бокал с чем-то очень крепким и усмехается, смотря в экран. — Думаю, наш дурачок ничего не сообразил.       — Не думаю, что о нём нужно вспоминать, — Она переводит равнодушный взгляд на отца.       — Ты не меняешься.       Теперь её очередь смеяться:       — Весело, Доктор, очень весело.       ***       — Почему ты считаешь что это всё незапланированно? Там не может быть проблем с безопасностью, тем людям, которые за неё отвечают я лично смотрел в глаза! Аргументируй.       Пенни в спешке упаковывает сумку с тёплыми вещами и рабочей одеждой, со стола хватает термосы и аптечку, а потом застывает, забывая, куда должна это положить. Она терпеть не может всю эту суматоху, как здесь ориентироваться? Перерывать уже сложенное нет никакого желания, и поэтому открыв карман, итак переполненной сумки, Пенни с трудом кладёт коробочку, и с ещё большим раскалённый термос. Зараза, она обожгла руки; женщина садится на одно колено и со злобой дёргает застёжку.       Стильштейн тоже не сидит на месте, бегая от одной таблицы к другой. От истеричного настроения Пенни у него скоро начнёт болеть голова, и поэтому он закатывает глаза, когда в очередной раз слышит её бубнёж.       — Потому что у бывшего П.С.И.Х.а и нынешнего Вакуума не было таких связей, — он стучит пальцами по прозрачному стеклу, — да и попросту невыгодно разрушать то, над чем они все потели больше полугода. Ты слишком уверена в своей правоте, и не думаешь, что можешь, или уже ошибаешься.       Мужчина вздыхает и переходит в личные сообщения: от Гаджета после оповещения о ЧС ни знака, что он не пострадал или остался в безопасности, ни сообщения. Возможно его не задело, возможно он успел и переместился через джи-портал, но в журнале последних активностей пусто. А может он лежит под снегом и обломками, или бросился помогать вытаскивать людей из-под обвалов. Ему не хочется думать о том, сколько конструкций рухнуло, и сколько теперь трупов под ними. Роберта однажды прижали лицом к стене и ему уже стало тошно. Он не любитель курортов, особенно людных: там слишком шумно и никаких личных границ. К слову, их компания Гаджета разрушила уже бесчисленное количество раз, как все сотрудники Штаба и Шеф. Он интроверт, исключительный гений, которого не должно существовать в природе, а в итоге какая-то мелюзга штурмует ему мозг и ходит в лабораторию как к себе в дом.       Стильштейн готов поспорить на тысячу долларов: вернётся Гаджет (если он вообще вернётся) и снова начнётся проходной двор. Да, это будет грандиозное событие, из-за него всем необходимо попасть в закрытое помещение, поглазеть на Инспектора, разбить около десятка дорогих колб и убраться восвояси, так и не заметив, что вообще-то, после набега испорчены не только какие-то склянки. Ему давно нужно попросить Шефа написать бумагу, благодаря которой со спокойной душой можно будет штрафовать нарушителей и не думать о том, что кто-то из них нажалуется.       Как бы эгоистично, гадко и неприятно это не звучало, но Роберт радуется, идя по пустым коридорам Штаба: ему больше чем нравится находиться одному, в тишине и относительном покое. Он радуется тому, что эти клоуны исчезли, забрав с собой ещё столько же таких недалёких простофиль. Никто не шутит про мёртвую корову (это исключительно роль киборга, других учёный просто не воспринимает), на туалетные темы и прочую муть для типичного быдла, не умеющего себя контролировать. Стильштейна выворачивает только от одной мысли об алкогольном духе.       Ещё он никогда не относился к своему начальству с трепетом или особой нежностью: что он действительно любил, так это только свою работу. Но он никогда бы не пожелал ему оказаться в той ситуации, в которой они все находятся сейчас. Всё настолько плохо, что пришлось серьёзно заниматься спортом и боевыми навыками с нуля. Сокращать свободное время — самый главный страх.       И теперь, когда Гаджет оказался чёрт знает где, все планы Профессора пошли ко дну, исключив возможность ночевать в своём доме, а не на кушетке в лаборатории. За редким исключением перепадала возможность вздремнуть в кабинете Куимби. Это его не устраивало, но те деньги, которые держат Роберта здесь, того стоят. Возможно, он потребует удвоенную премию в этом месяце. Главное дожить его до конца.       Пенни где-то сзади громко зевает, прикрыв рот рукой. Стильштейн трёт пальцы, считая, сколько средств уйдёт на компенсацию ущерба: суммарно, может быть, около десяти миллионов. Не учитывая пострадавших людей и другие нюансы. Он щипает себя за переносицу: глаза снова не справляются с нагрузкой, отказываясь концентрировать внимание на доске.       Мужчина жмурится:       — Ты собралась? Если да, то запасные варианты у тебя на флешке, спецодежда не спасёт тебя от пулемётов и автоматов, снаряжение должно не менее двух часов заряжаться от солнечной батареи, иначе перегреется или сгорит: неважно. Суть одна и та же. А, и ещё, — он поворачивается и достаёт из ящика нож. Но это скорее рукоять без лезвия, чем полноценное оружие, — держи и не испорть, мне еле хватило ума его починить, всунув автоматизацию.       Мужчина с важным видом отдаёт Пенни её вещь, оглядывает Старшего агента с ног до головы. Явных дефектов нет, дальше сама сходит на приём к нормальному врачу.       — Готова? План помнишь? — он спрашивает для приличия. Знает, что нет.       Пенни не отвечает, находясь где-то глубоко в себе. Спустя пару секунд она закидывает сумку за спину: её взгляд ненадолго проясняется, и она кивает, произнося всего одно слово:       — Пошли.       *       Пенни не надеется на то, что с дядей всё в порядке. Попросту незачем. Он может постоять за себя, включив аварийку. Он может предотвратить что-то действительно ужасное. Может быть, именно здесь дядя не справился, или наоборот — оползень это вынужденная мера с его стороны… Нет, бред. Он не умеет рисковать так сильно, и никогда бы не стал. Пенни не хочет об этом думать. Это тяжело и неприятно, а единственное желание — поспать.       Всё, что она сейчас придумает не будет иметь и части логики, ей трудно представить, что ждёт в горах.       Возможно, разбитые мобильные госпитали, а может все люди давно в городе, и агентам Штаба просто остаётся зачистить территорию. Пострадавших спасатели сами вытянут из-под завалов, если такие есть. Конечно такие есть, о чём речь?       Пенни снова злится. Женщина вздыхает и поудобнее перехватывает сумку на плече.       Стильштейн идёт рядом: растрёпанный, неумытый и тоже злой. Почти как она. Вот только Пенни не ложилась спать, её никто не будил и не сообщал ужасные новости.       Там были дети. Там было около полутора тысячи человек (точно не знает, но это пострадавшие). Это очень маленькие цифры, но причина проста: не сезон и твою мать! Было бы лучше, если были ещё меньше.       Она не знает, что там случилось на самом деле и никогда не хотела, но. На это задание послали её дядю, запретили думать о простом звонке…Пенни не понимает, но очень хочет. Она надеется, что в скором времени отчёт будет готов и никому не придётся распространять ложную информацию, потому что верить СМИ — себе дороже. Наплетут всякую чепуху, никак не связанную с действительностью, разнесут по всем углам планеты, а вопросы будут только к Шефу.       Они ответственные за это место, дело и других, хотя никакой юридической защиты у отеля нет — П.С.И.Х. в любой момент без раздумий мог заявиться и сказать что-то вроде, договор в силе, а вы в могиле, и успешно оккупировать здание. Потом П.С.И.Х. стал Вакуумом, а ей запретили появляться в архиве под угрозой обновления Кодекса. Пенни, конечно же, не послушала и продолжила искать. Не то чтобы зря, но...Перчатки перестали реагировать через полчаса и ровно через столько же они с Робертом снова сцепились. Каждый день одно и тоже…       Трудно представить, что они не будут видеться так долго. Услышав это пару недель назад, Пенни была бы нескончаемо рада, прыгала бы до потолка от счастья и дразнила Профессора.       Но не при таких обстоятельствах радоваться.       Вся спасательная операция будет длиться не больше недели, потому что при всём желании Управление не имеет никаких прав работать с завалами без разрешений, специальной техники. Они не спасатели. Они даже не находятся там официально.       Пенни начинает загоняться, Роберт это чувствует. Профессор, честно говоря, вообще не понимает, каким боком Штаб принимает участие в благотворительности: учитывать действия Вакуума и задание Гаджета глупо даже для него. Две разные вещи и если бы он мог, свалил бы всё это на СДИС и не переживал. Но нет. Надо возомнить себя героями и заниматься второстепенными делами. У него горят сроки, Куимби ждёт результата, а Роберт только на середине и тратит время совершенно не на то.       — Как долго продлится полёт? — она выглядит так, как будто прямо сейчас порвёт кого-то на куски. Никто из редких, уставших агентов в их сторону даже не смотрит. Пенни не за что зацепиться.       Он кладёт руку на напряжённое плечо и встречает убийственный взгляд серых глаз. Как бы на него не прыгнула. Порвёт ещё одну рубашку, а таких ярких у него больше нет. К слову о яркости: Профессор знал, что Пенни носила линзы, но не задумывался зачем. Он даже спорил с Мальвиной, которая, как оказалось, ей помогала искать нужный оттенок.       Жаль, что здесь всё умерло после её ухода.       Сама старший агент об этом вспоминать не любила: постоянное предчувствие, оказывающееся верным, Пенни бесили. Всегда Роберт авторитет, всегда он лезет ей в душу и пытается учить жизни, всегда Шеф слушает его! Все прислушиваются к мнению Стильштейна, хотя большую часть времени он просто копается в чьих-то кишках и в лицо не видел ни-ко-го и ничего из того, что заставляет делать её. Браун вцепилась в ремешок ещё сильнее и не заметила ни туповатую боль, ни внимательный прищур учёного. Хочется отыграться на ком-то, узнать, всё ли в порядке с дядей и дождаться спасительного июня.       Пенни вымученно вздыхает.       — Около шести часов, — Профессор не высчитывал минуты, но. Женщина без особого энтузиазма относится к длительным, да и вообще перемещениям. Хотя раньше Пенни любила путешествовать и не пропускала ни одной командировки Гаджета. Раньше и дышать было легче.       — Ты вгоняешь меня в депрессию. Лицо попроще, пожалуйста, — Роберт невесело усмехается.       — Спасибо за комплимент, — она закатывает глаза поправляет одежду, делая всё ровно противоположное. Не то чтобы Стильштейн на что-то рассчитывал. Придётся идти на крайние меры: разговор о Гаджете или спросить про сделку с Меллишей? Всё сразу. Кажется, по его лицу всё понятно, иначе почему Старший агент смотрит на мужчину как на биомусор? Да, у неё всегда такое лицо, но сейчас Пенни уж больно не похожа на саму себя: где маленькая змея, которая при встрече с ним тянет Пенни за язык и непременно заставляет плеваться ядом? Потерялась? Спряталась? Заткнулась? Роберту интересно, что будет дальше: пропажа Гаджета серьёзный повод, но из-за него одного такого быть не может. Остаётся дворовой навигатор.       — Ты узнала? Скоро закончится этап отсортировки, придётся искать новую базу.       Пенни молчит и ему очень хочется узнать о чём она думает. Такое случается нечасто потому что человеческий мозг — не главный объект наблюдений. Он несомненно, очень сложный, но не сложнее этого наиглупейшего задания. Выбор между ними очевиден...Жаль, что собственные исследования пришлось отложить. Продвинуться в трёх областях одновременно значит, что на счёт прилетит премия крупнее, чем в прошлый раз, а ещё то, что его запихнут в какую-то новую бесполезную ерунду. Очевидно, пересборка и замена главного модуля на идентичный материал ни к чему не приведут...Но Шефу просто необходимо выжать максимум пользы из каждой микросхемы. Куимби ловко распределяет запчасти, тщательно проверяет каждую поставку и у него никогда ничего не пропадает за просто так. Профессор не знает хорошо это или плохо конкретно для него.       Придётся хитрить, чтобы в один прекрасный момент он не обрезал Стильштейну доступ, или ещё чего хуже, предъявил за беспредел с органами в подземных секторах. Пока что проблем нет — а дальше как получится.       Вариативность раздражает. Сейчас от неё никакого толка...Или Роберта волнует факт того что он не может нормально её применить?       — Гармадон пока что не имеет никакого отношения к Вакууму. Мелл сама не знает, что это такое на самом деле, и Стальног слишком хорошо всё прячет. Без его покровительства давно стало понятно: может быть два в одном, и операция и устройство. На бароне лежит вся ответственность, непонятно кто ему её предложил, — Браун нервно теребит застёжку куртки.       Она снова витает в облаках: смотрит будто в никуда. Профессор терпеть не может, когда Пенни так себя ведёт. Он итак знает, что всё плохо, а тут ещё слова подбирать пытаются. Внушённое самому себе спокойствие растворяется, Роберт возвращается к психозу.       И пониманию того, что возможно, Джон знал обо всём с самого начала. Слишком яростно боролся за эту миссию, чересчур сильно готовился к поездке. Роберт поймёт (нет), если он так распереживался из-за Даты, но… Самый лучший способ узнать — спросить самому. Если Гаджет, конечно, жив: сигналы не прекращались и с радаров не исчезали.       — Ты не знаешь, когда примерно появится точная информация?       — Мелл ничего не говорила. Она предупредила, что для неё это очень сложно, и если до марта статус оставался "опасным", сейчас он перешёл в нейтральный. Возможно Гармадон просто пустышка которую нам подсунули для разминки мозгов, — Пенни пинает скомканную бумажку и сутулится ещё сильнее. Профессор хочет похлопать по позвоночнику, но небольшой страх огрести услужливо отгоняет эту идею.       Стук его каблуков и быстрое шарканье тяжёлых зимних сапог Пенни — единственные звуки в коридоре по которому они идут. Сомнение заседает где-то глубоко под сердцем, вынуждая Стильштейна перерывать в памяти каждую характеристику Джона: целостность позвоночника, химический состав крови, прочность задней крышки головного отсека, всё ли он исправил после последнего обследования? Точно ли киборг смог перенести все нагрузки? Проблемные места не дали о себе знать? Роберту хочется смеяться над собственной дуростью: какое ему вообще дело? Теряет свой статус эгоиста, кошмар!       Пенни думает только о дяде и сжимает челюсть, завидев дверь, ведущую через длинные узловатые переходы к посадке на рейс: взлётная полоса в Штабе была табуированной темой. Пользовались ей не то чтобы редко, но и не часто. Техника востребованная, и её почти нигде не достанешь. Самолеты не пластик и не коробка с увеселительной жидкостью.       Осталось совсем ничего.       Женщина тяжело вздыхает, ускоряет шаг.       — Не рискуй.       Рука Стильштейна с резким хлопком опускается ей на плечо, как будто решение сказать напутственные слова (сам факт удивителен, Роберт таким не занимается) было принято меньше чем за секунду.       Она чувствует его беспокойство. Тяжёлое такое, приятное. Как бархат...Внезапные мурашки от эффекта неожиданности разливаются с хребта до щиколоток. Полумрак коридора и холодный свет неярких лампочек щекочет Пенни нервы, и что-то животное заинтересованно поднимает уши: неужели он добавит чего-нибудь ещё? Удачи пожелает? Но он молчит, и неизвестно сколько так вообще можно стоять.       Старший агент закусывает нижнюю губу и как знак того, что она услышала, сжимает сухую холодную ладонь Роберта, даже немного переборщив. Мужчина морщится и выдёргивает кисть сразу же, как только считает, что любезности затянулись.       Табличка зловеще мерцает в тишине.       Роберт чует подвох.       ***       Яркая голубая вспышка больно жалит глаза.       Перемещение проходит без внутренних проблем, на удивление и счастье Инспектора.       Страшное затишье и понимание того, что сейчас произойдёт что-то жуткое, гремит вместе с бешено колотящимся сердцем.       Поднялась непогода.       Гаджет с трудом держится на ногах, неизбежно уходящих в рыхлый снег.       Сильная, мощная вьюга, которой быть сегодня не должно, закрыла собой все стороны света: серая пыль бушует и мечет.       Как и Гаджет не должен был провалиться, так и план оказался с множеством непредусмотренных деталей.       Он всё ещё верит и надеется на точность прогнозов.       Но Инспектор на пару с метелью стоят в печальном одиночестве, и киборг не знает, за что ему взяться, что же сделать. Свист угнетает: Джон идёт вперёд без конкретной цели. И что же теперь? Нереалистичная гладь, почти как морская, живая, у него вызывает только удушающий страх. Искать людей? Безрассудно вернуться в город, впустую потеряв ещё один заряд? Что делать? Вихри мешают сильно, пальцы, хоть железные, будто деревенеют.       А делать что-то поздно, потому что резкая, незапланированная провокация привела к этому.       Едкие, слепленные в комья колючие снежинки режут щёки, но он не чувствует почти ничего.       Мужчина за один заход перенёс две сотни человек, тех, кто находился в непосредственной к нему близости, истратив всю энергию.       Пяти минут для перезарядки оказалось слишком, ничтожно мало. Где теперь остальные?       Страшная догадка закрадывается осторожно-медленно и Джон не хочет её воспринимать.       Он больше не озирается по сторонам, не понимая, вернулся в то место или ошибся, больше не видит деревьев и площадок: не только потому что разглядеть ничего нельзя. Всего этого попросту нет...       ...он не смотрит под ноги, а зря.       Инспектор спотыкается, и не сразу замечает обо что. Гаджет щурится, подмечает очертания торчащей человеческой руки и осознание всей трагедии, как бомба замедленного действия, взрывается острой болью немедленно, где-то над ухом.       Он сразу же предпринимает попытку вытащить человека. Есть шанс!       Киборг снова включает аварийный режим, снова падает на колени.       Гаджет забывает о миссии, об отчётах и ошибках, одну из которых пытается исправить прямо сейчас, понемногу, потому что быстрее не может, добирается до алого нечто, похожего на плечо.       Холодное разочарование захлёстывает полностью, мужчине хочется (опять) повернуть время вспять.       Джон нащупывает голову, еле еле расчищает грудную клетку и подцепляет человека за остатки дорогой одежды, тянет на себя. Достать жертву его эгоизма полностью не получается, что-то мешает: приходится возится и с низом ещё столько же.       Он не знает, пол часа, час прошёл или два. Только то, что Джон может спасти хоть кого-то, заставляет поднимать промёрзшие конечности. Киборг осторожно кладёт её голову на свои колени, одной рукой увеличивая углубление под нижней частью спины и поясницей. Куски дерева встречаются всё чаще, он продолжает грести, гребсти, гребсти...       Удар и громкое звяканье призывает Гаджета приостановится и взглянуть на вытянутую железную трубу, раскорёженный кусок которой наконец-то показался. Тоже кровавый.       Крошки цемента, впившиеся в побелевшую кожу вызывают у Гаджета желание разрыдаться.       Собственная беспомощность подрывает итак шаткое состояние инспектора.       "Не теряй времени из-за пустых сожалений."       Он раскопал рассечённое балкой женское тело, и трясущимися, не слушающимися пальцами попытался нащупать пульс. Виски, артерия, запястье... Джон не пропускает ничего.       Если бы не предельная чувствительность сенсоров, он бы решил, что она мертва.       Гаджет подхватывает пострадавшую и с двумя чёткими мыслями, гремящими в заледеневшей голове, телепортируется в город, тоже попавший под мощнейшее излучение.       "Нужно достать всех."       Но достать не равно спасти.       Он будет помнить всё до конца своих дней: вопрос о списании оборудования, обслуживающего киборга стоит острее некуда. Винить себя придётся недолго, но сможет ли Пенни в одиночку разобраться с Вакуумом и взвалить на себя ещё и его ношу?       Конечно же нет. Мужчина не позволит ей, как и не позволит сердцу этой женщины остановиться.       Гаджет готов на всё, чтобы выжило как можно больше.       Он во всём этом виноват, из-за него это произошло!       Городской указатель приветствует его и то, что он несёт на руках: Гаджет боится лишний раз придержать женщину. А вдруг передавит? В то же время Джон обменял меньшее на большее, уничтожив целый курорт... Неспроста он находился высоко в горах. Дело не в том, где именно, а почему именно скалы и камни? Неужели расчёт был на высокий показатель смертей в результате схода лавины? Неужели Вакуум соревнуется в количестве жертв? Но с кем? П.С.И.Х. ошибался всегда, создавал проблему из ниоткуда, а Вакуум сменил тактику и намеренно играется с людскими жизнями?       От узорных крепких ворот до повреждённых беседок и кафе, от них налево сотню метров и прямо, до тупика.       Телепортация не гарантирует точность попадания в одну точку. По крайней мере та, которую разработал Штаб.       Совсем скоро асфальт с глубокими трещинами, улица с завалившимися ларьками и домами, краска с которых сошла острыми неестественными узорами и развернувшийся за такое короткое время пункт приёма раненых встречает Инспектора обеспокоенным гулом. Мужчина со всех ног мчится к палатке, и редкие прохожие уступают ему дорогу: многие столпились поглазеть у входа.       Он всё ещё не может отойти от произошедшего.       Пропускающие его люди не удивлялись ноше, не шептались и не жалели. У них своих проблем наверное по горло: Джона это ввело в ещё большее смятение. Если все труды бесполезны?...Короткие сочувствующие взгляды, странная усталость и ожидаемое отсутствие души в искалеченном теле (он очень надеется что это не так!) были восприняты Гаджетом как базовая реакция, которая теперь будет сопровождать его и тех, кого он приведёт или принесёт для оказания помощи. Но вот только врачам нельзя показывать такое отношение.       "Вы будете лечить или с кислым лицом умерщвлять, говоря что сделали все что смогли?"       Глупо ожидать что обычные фельдшеры и медсёстры могут волшебным образом оживлять людей. Глупо ожидать что им на самом деле есть дело до всей этой ситуации. Глупо...       Киборг почти останавливается, потому что в голове странный треск сопровождается импульсом, руки слабеют. Тело опасно соскальзывает вниз.       — Сюда, быстрее!       Рокочущий мужской голос с треском выдирает Джона из самогнёта и он оборачивается к тучному немолодому человеку, которого однако старым назвать нельзя; киборг послушно крутится на пятках и резко меняет траекторию, с удивительной лёгкостью обходя местных и приезжих, не задевая никого. Удивительно: всего одно слово незнакомца способно на такие чудеса.       — Неси сюда! Быстрее шевелись, — врач(?) отпихивает от себя пациента с гипсом, ворчливого чихающего старикашку, ещё каких-то зевак: кажется, что сейчас он их всех разорвёт.       Джон не мешкает, ныряет в приоткрытую палатку со всей своей элегантностью, и ищет глазами свободную кровать, и роняет челюсть на пол.       Их нет.       Всё занято. Джон теряет горластого мужчину из виду, и уже готовится искать его, как вдруг кто-то пинает его в икру и ругает последним словом:       — Говорю тебе, на стол! Клади её на стол! — в его голосе сочится злость и паника, боязнь не успеть.       Гаджет стыдливо прячет глаза и аккуратно, как будто фарфоровую куклу, опускает женщину на укрытый, стоящий в углу длинный операционный стол. Вместо привычной клеёнки простыня, но так же воняет спиртом.       — Заточенные, срочно!       Джон не понимает, а потом в паре сантиметров от его головы пролетает что-то очень наверняка острое и опасное.       Он морщится и отшатывается, когда специалист на лету хватает ножницы, переданные опасным способом: могли же прилететь в Джона, в него самого, или чего хуже: в неё.       — Что вы творите?!       Мужчина на возглас киборга никак не реагирует, оперативно срезая испорченную ткань, но только пока Джон второй раз не пытается открыть рот и выяснить, что за номер сейчас был показан. Чужой сосредоточенности можно позавидовать, как и способности предугадывать события.       Он строгим, почти повелительным тоном моментально осаждает Гаджета:       — Пока ты пререкаешься, кто-то умирает. Не хочешь заняться делом? — спасатель можно сказать рычит, — выпроводите его кто-нибудь отсюда!       Но все заняты, и киборг решает пойти мирным путём, хотя разругаться в пух и прах хочется ещё сильнее. Он презрительно щурится, прячет оттаявшие кулаки в карманы пальто:       Джон терпеть не может таких выскочек, но на кону жизнь, и не его — чужая.       Киборг выходит из палаты и очень хочет забыть всё, что видел...Но на этом ничего не заканчивается.       — Говорят что всё к чертям засыпало. Представь, ветер просто не в нашу сторону дул, а так бы и на нас эта херабора скатилась! — резвый пацан лет тринадцати, харкаясь как верблюд, упорно доказывал свою правоту подростку постарше. Впечатление на своего друга он, по-видимому, никакого не произвёл, потому что последний как смотрел в небо, так и не переставал. Кажется, даже не слушал эту мелочь.       — Да угомонись ты. Мало что-ли? Скоро отец придёт, опять нотации читать будет. Пошли отсюда, пока по ушам не дали. Братья? Интересно.       — Папа отмажет, не ссы. Как думаешь, много их там было, — он резко переходит на шёпот, — сколько бригад приедет? Наши точно не справятся.       — Ты сравнил полторашку с двухметровым амбалом? Отмажут только тебя, ты то родной, — парень достаёт сигарету и зажигалку, спустя пару мгновений запах курева витает в воздухе, — пришлют всю страну, если не больше.       — Ты прикалываешься, — мелкий озлобленно пытается выхватить сигарету, на что второй выдыхает два приличных кольца ему прямо в лицо.       Он кашляет, но продолжает напирать:       — Все вы такие бараны, да?!       — Рот закрой и не ори, бестолочь, — резкий поворот головы всё меняет.       Гаджет не прекращает наблюдать за ними, равнодушно склонив голову набок. Неплохо отвлекли. Джон решает узнать, где можно официально зарегистрироваться, чтобы помочь в поиске.       Он подходит к ним, на что высокий молодой человек инстинктивно отступает назад, пряча руку с сигаретой за спину, немного закрывая собой младшего брата. Тот, к слову, ощетинился, прямо как собака. Инспектор не понимает почему, но...Ах да. Маскировка то слетела.       — Не подскажете, как найти добровольческий отряд? — всё же близко Джон не подходит.       Они оба подозрительно переглядываются: Гаджета это забавляет.       Но не успевают ничего сказать:       — Где вы ходите?! И кто вы такой, — к ним троим приближается ещё один крупный мужчина. От его феромонов начинают подвисать датчики. Агрессивный. Понятно, это и есть их отец.       Гаджет рисковать не будет.       — Как найти добровольческий отряд? Нужны документы? Где пункт сбора?       Альфа с недоверием оглядывает инспектора с ног до головы.       — Из Штаба?       Ха-ха. Прямиком.       — Считайте что да.       ***       Пенни ничего не соображает, будто кто-то хорошенько треснул её по голове. Воспоминания, после того как Пенни покидает здание и оказывается на свежем воздухе медленно исчезают, оставляя неясную дымку сомнений: пойти туда? Для чего? Разве не в ту сторону?...Координаты сбиваются, но она крепко сжимает ремешок. Добраться до дяди.       Вернуться домой.       Вокруг мутный молочный туман, в котором она блуждает, глаза слипаются, а тело, вялое и уставшее, всё равно продолжает ходить.       Она плохо помнит абсолютно всё, начиная от того, как прошла внутренний контроль, и заканчивая тем, как села без ушибов в кресло.       Можно ли сказать что Пенни действует на автопилоте? Нет, на вряд ли. А может и да, она не знает. Вообще ничего не знает, и ей жутко хочется спать: женщина отрывисто помнит, как бортпроводник советовал ей пристегнуть ремень безопасности, как жаловался автопилоту на безрассудность пассажирки... А что они могут сделать? Просто роботы. Пенни неудобно скрючившись, в позе, похожей на креветку, уже спала. Всё равно, что там железо думает.       Сон тревожный, мерзотный: погони, тянущиеся руки и невозможность сбежать. Тревожность кривыми когтями, почти такими же как у Талона, впивается в сердце. Женщина не помнит как встаёт, как с трудом поднимается и пересиливает себя, спускаясь по трапу. Её встречает лишь один человек и одна грузовая машина.       Пенни не уверена, как он оценил её костюм и спорный внешний вид.       И так всё время. Её шатает из стороны в сторону, таблетки, без разницы какие, не помогают, Пенни начинает бояться. Объяснить, что с ней происходит, не может никто: Стильштейн очень далеко, под ногами уже не коврик, вокруг не светлый базовый салон пассажирского, иногда служебного самолёта, а сероватый, снова сумрачный пейзаж, от которого мутит.       Водитель ни о чём не спрашивает, молчит: наверняка вид у неё ужасный.       Когда женщина снова пытается устроиться на заднем сиденье грузовика, и больно ударяется локтем об ручку двери, попутчик наконец подаёт голос:       — У вас всё в порядке?       Да.       Нет. Или да? Честно, поебать: сейчас волнует способность огромной дырки на груди, безусловно красиво и стильно выглядящей, сохранять тепло. Как только Пенни вернётся домой, она тут же промоет Стильштейну мозги. Если эта тряпка один раз показала себя хорошо, что будет, когда температура опуститься на двадцать и больше градусов вниз?       — Да. Спасибо за беспокойство. А я могу уточнить маршрут?       Конечно, она ничего не запомнит. Но спросить то надо.       — Мне сказали, что вы состоите в первом поисковом отряде.       Первый поисковый отряд?...Пенни, да ты в дураках, как обычно.       — А вы?…       — Я тоже. Ваш дядя уже записался в добровольцы. Не могу знать про ваши отношения, — мужчина посмотрел на неё с помощью переднего зеркала, — но ненадолго пересечётесь.       Гаджет жив.       Дядя в порядке.       Он знает про дядю. Значит человек свой, неплохо для начала.       — Нам долго ещё?       — Два часа.       Отлично. Пенни без стыда откидывает голову назад и затёкшие ноги вытягивает, кладёт на сиденье перед собой.       Спать, спать, спать. И только спать. Всё остальное потом.       *       — Пенни? Пенни, милая, просыпайся!       Пенни вообще не хочется просыпаться. У неё очень сильно болит спина и шея...Дядя, ещё пять минут…       Дядя.       Женщина вскакивает, и лбом почти сносит ручку, за которую можно держаться во время поездки по кочкам. Про ноги она молчит и протяжно стонет, пытаясь выбраться из неудобной позы, в которой случайно застряла.       Пенни подтягивается, хватаясь за спинку переднего сиденья, и обрадовавшись, выскочила из машины.       Женщина сделала это так внезапно, что почти упала лицом в снег.       Голова жутко заболела...Дезориентация из-за резкого подъёма выбила из неё весь дух. Пенни не заметила, как чьи-то длинные руки подтащили её к себе…       — Что же ты делаешь?!       Дядя...Живой.       — Я немного соскучилась, — Старший агент без капли стыда лезет обниматься, — от тебя ни весточки, ни сообщения…       Гаджет выглядит виноватым, но на его лице вылезает радостная полуулыбка:       — Я тоже скучал.       Пенни отлипает от него, немного пошатываясь.       — А мы где?…       И где водитель? Он просто так бросил машину?! А, она же была внутри...Блять, как ей плохо. Всё перед глазами продолжает плыть.       — Можно сказать что на новом задании. Пошли, я тебе всё расскажу…И надо напоить тебя чем-то горячительным.       Он как всегда...Это радует.       — Ха-ха, дядя! Мне кажется, что…       Гаджет подносит палец к губам. Мда. Придётся помолчать. Она берёт его под руку и идёт за дядей как за путеводной звездой.       Тут всё такая же отвратительная погода.       *       Пенни не понимает, зачем она в это ввязалась.       На ней в очередной раз пахали как на лошади. Показали-рассказали, дядя всучил стопку коньяка и заставил выпить всё, потом была перекличка, всех распределили по группам, провели небольшой экскурс и всё.       Алкоголь, безусловно, сделал жизнь легче...Вопрос только. Откуда у дяди коньяк?...       Пенни почему-то попала в небольшое подразделение к стервозной гниде, чем-то напоминающей Стильштейна. Но этот явно путал небо и землю: по сравнению с тем же Ноззэром...Фу блять. Он воняет хуже всех культистов, с которыми ей приходилось иметь дело. Даже в Штабе беты не такие зазнайки, как Господин Марлаш...Нахуй его. Пенни хватит просто поработать на славу государства. Они в метели прошли больше шести кругов по одному месту, и с помощью разработки Профессора достали три тела. И несколько часов назад достали из-под кривой горки старика, который волшебным образом продержался.       А сейчас...Пенни повздорила с местным предводителем зоопарка и теперь бредёт одна, ориентируясь на собственную чуйку и датчик.       Женщина прорывается сквозь стены летящего снега, давя внутри звереющую тревогу; сердце бешено колотится.       Она плохо видит очертания торчащих панелей, на удивление оставшихся целыми. Метель забирает возможность дышать полной грудью; мороз адским, ледяным огнем забирается в глотку и пробирает каждую частичку её тела. Униформа спасает только от физического переохлаждения.       Пенни тошно и жутко, она прикрывает нос рукой, стараясь дышать через рот и идёт и идёт и идёт дальше, игнорируя невообразимую тяжесть в ногах. Она всё ближе и ближе к своей цели, но кажется, что не приблизилась ни на дюйм. Ей трудно и страшно, ведь нет ни контроля ни способа облегчить свою участь. Но она должна, обязана, выхода нет. Так выучила себя, с таким упорством это внушала система.       Датчик слабо мигает, только из-за него Пенни не прекращает что-то делать. Черт бы всё побрал! В ухе противно пищит, лучше бы не надевала этот чудо-локатор.       — Идиот, ублюдок, мразь! — слова неслышны, хотя почти кричит.       Она знает, кто в этом виноват.       Будет удивительно, если Пенни ошибётся.       Она спотыкается об что-то острое и застревает в сугробе, проваливаясь почти до бедра. Внутри от обиды рокочет едкое нечто. Кажется, она разодрала сапог. Скрип и звук разошедшейся ткани под аккомпанемент ёкающего сердца вынуждает её замереть на месте, а потом с шипением попытаться двигаться дальше.       Стильштейн, уёбище!       Женщина в отчаянии дёргает ногу, стараясь сделать это так, чтобы вторая тоже не ушла вглубь, под успевшую замёрзнуть за несколько часов искристую корку. Получается. Получилось! Да! Старший Агент отшатывается, почти заваливается на левый бок, не рассчитав силу. Она, еле как, сохранив равновесие, ставит руки перед собой и молится неизвестным высшим силам, просит совсем немного времени, лишь бы успеть.       (Она не успела. Уже очень давно не успела и не сможет.)       Пенни откровенно мутит, она облизывает кровоточащие губы, смахивает с лица налипшие комками снежинки, протирает глаза: ресницы, наверняка, тоже белые.       Делать что-то трудно, но если она замёрзнет...       Она оборачивается, пытаясь разглядеть хотя бы часть своей обуви. Вместо этого красный быстро разбегается по чистому снегу. Как люди, за которыми иногда от скуки наблюдает из кабинета Шефа.       Роберт наврал опять! Недочёты, расчёты... Шёл бы он вместо неё!       Пенни готова бросить всё прямо сейчас, но она продолжает переставлять ноги и если бы не метель, давно бы уже добежала.       Добивает то, что три слабенькие зелёные точки угасают окончательно.       Женщина подрывается на месте, вытирая несуществующую влагу в уголках глаз и закусывает трясущиеся губы.       Браун, как она думает, сейчас выглядит не лучше чем чучело позорное. Выбившиеся, растрёпанные волосы похожи на мочалку, изуродованная униформа и потерянная перчатка, полуистеричное состояние главной успевающей на потоке. Однокурсники призрачно проявляются в бушующей стихии, кажется нависают сверху со всех сторон. Будто специально. Ненавистные лица давят оскалы и подозрительно щурятся... Пенни сжимает челюсть и жмурится, игнорируя боль. Не хватало ещё и этого!       Иди, иди, иди!       Мерзко, как же мерзко!       Она, по ощущениям, рвёт пространство, давится собственным горем, не в в силах сомкнуть болящие глаза. Когда силы начинают заканчиваться, женщина поворачивается спиной к ветру, чтобы переждать особенно сильный порыв, и у неё почти слетает шапка. Пенни ухватывается за неё так, как будто от этого зависит её жизнь.       Бесконечность и недосягаемость давят на мозг.       Она разворачивается и продолжает путь.       Дядя учил, надеялся, ждал её, они должны друг друга увидеть. Он жив и в относительном порядке. В Метро-Сити остались Кайла и Брейн, гениальная заноза Стильштейн и всё, что она помнит, осталось на другом материке. Она не позволит себе это потерять.       Раз-два-раз-два, датчик радостно пищит, и Пенни почти падает на колени.       Хотя бы одного, хотя бы одного. Быстрый взгляд: точка не перестаёт бледнеть.       Она сжимает кулаки, ищет глазами намёк на место, в котором нужно искать: радар не показывает точку. Нужно находить самой.       Женщина, сцепив зубы, встаёт на ноги.       Быстрее, блядь, работай!       Пенни разгребает снег голыми руками, напрочь забыв про перчатки. Да и тем более, у неё осталась всего одна. Ладони горят, одновременно замёрзшие, в мозолистую кожу врезаются щепки, оставаясь там болезненными занозами.       Кусок за куском, снежная корка отлетает в сторону, и кажется, уже не белоснежная: запачкалась кровью.       Ледяные осколки очень трудно перепутать со стеклом. Но она всё равно раскапывает кого-то, не обращая внимания на кровь. Она знает, что там кто-то есть. И оказывается права.       — Ты...Ты!!!       Она совершила ошибку как только открыла рот.       Пенни вдыхает ледяной воздух и жмурится. Ветер продолжает хлестать по лицу.       От безысходности и иронии ситуации хочется лезть на стену и рвать волосы на голове.       Он. Опять он!       До рвоты знакомое лицо бледно-синее, в волосы как будто вплели белые нити, и Талон — мертвец. Она в этом уверена.       Пенни откровенно хнычет.       Женщина отчаянно оглядывается. Поблизости нет никого, кто смог бы ей помочь. Она устала, замёрзла и почти истощена. Пенни не раздумывая оставила бы его здесь...       А что, собственно, ей мешает? Кто что-то сможет сказать?       Никто. Потому что ни души в ближайшем километре вниз нет. Она сама отправила их в другой район. Пенни помнит точно: там точно нуждаются в помощи, там точно кто-то на грани, и этого кого-то можно спасти.       Она понимает, что беспомощна.       Разум как в тумане, под пеленой, и резерв скоро себя истощит.       Три трупа и один, как назло, уёбок, которого должно было придавить в первую очередь, живой! Пенни хватается за голову, до боли протирает глаза.       На глубине людей больше, не нужно себя обманывать. Это только поверхность.       Женщина под влиянием неожиданной вспышки ярости снова наклоняется, и с ещё большим усилием разгребает снег вокруг Талона. Почти рвёт и мечет, проклиная этого идиота. За что это всё ей, а? Батюшки, она совсем скоро станет как дядя! А была самоотверженной атеисткой.       Пенни не запоминает, сколько времени ей понадобилось чтобы дойти, коснутся обмороженной потускневшей, ставшей словно прозрачной кожи, с огромным трудом достать левую руку Талона, потом правую, дёрнуть со всей силой за волосы на себя, и наконец заметить светящийся ярко-розовым ромб. Искрит, как будто неисправен.       Женщина, раскопав верхнюю часть его тела, усаживает, придерживая, чтобы не упал обратно.       "Это ещё что...Подожди-ка…"       Ха-ха, так вот в чём дело!       Она чувствует мини-барьер, почти неосязаемый, но дымка окутывает пространство рядом с источником энергии. Маленькие точки, словно помехи в телевизоре, мельтешат вокруг.       Если бы не эта безделушка, Талон давно был бы…       Это шанс узнать всё и избавится от вечной нервотрёпки.       Взять устройство и уйти.       Просто взять. Уйти.       Она бросает взгляд на лицо Талона, обескровленное и сухое, продолжая держать его за волосы на затылке.       Кажется, рука скоро отвалится. Почти её не чувствует…              Синие, с розоватыми пятнами губы, две длинные полосы рассечённой кожи на всю скулу; Пенни хмыкает, всматривается лучше, ждёт, когда он внезапно оживёт. Но ничего не происходит.       Ничего не происходит и Пенни сомневается в реальности происходящего. У неё внезапно кружится голова.       Бери это ещё пока работающее нечто и уходи, избавь себя от проблем.       Пенни решает пойти лёгким путём.              Она позволяет Талону снова оказаться в яме.       Она вскакивает на ноги, срывает с ремешка устройство и разворачивается.       Женщина уходит твёрдо, без сожалений, крепко сжимая в больной ладони железный, чёрный красивый ромбик. Как будто он не пробыл десять часов в снегу.       Она об этом не вспомнит.       Пенни надеется.       ***       — Гаджет, вам нужна вода?       Джон не слышит, подперев щёку рукой.       Киборг после долгой и непрерывной работы перестал соображать: кто он, где он, почему он и зачем он.       Они зафиксировали триста выживших, больше тысячи пропали без вести, а остальные…       Инспектор закрывает глаза руками и подсчитывает возможное количество людей под завалами.       Коготь, Марк, Дата, та девочка с отцом...Женье в коме. Только её нашли в двух километрах от места, в котором она находилась до катастрофы.       Можно лишь молиться, чтобы времени и тех устройств, посланных следом за Пенни, хватило.       Впрочем, это уже дело спасателей. Свою задачу, так-то он выполнил.       После этой мысли хочется отвесить себе пощёчину.       Слава Стильштейну. Плевать, что потом он будет припоминать все неудачи и промахи Инспектору: приборы созданы совершенно не для того, чтобы помогать в спасательных операциях. Он испортил Шефу отдых и заставил закупать материалы из-за двух тысяч сложно устроенных таблеток, переругался со всем руководством, отмахнувшись от вспомогательных чертежей, сделал всё по-своему…Но они показывают лучшие результаты. Жаль, что массовое производство невозможно.       Дикий грохот и крик испуганной вахтёрши подрывают ещё двух человек: Гаджет знает, что это Пенни вернулась.       И кажется, не одна.       — Какого?…       Кто-то из мужиков, уже оказавшихся в другой комнате, удивлённо охает. Что там такого? Первый раз женщину видит?       Джон, уперев руки в колени, тяжело поднимается и зевая, идёт к племяннице.       Глухой стук, как будто что-то тяжелое упало на старый паркет опорного пункта с относительно небольшого расстояния над полом настораживает. Она кого-то нашла?       — Пенни, наконец-то…       Джон заворачивает за угол, раскрывая руки для объятий, и так и замирает.       Она похожа на призрака: руки по плечи в чём-то испачканы, вся мокрая... Похожа на ведьму. Племянница смотрит с жесткостью, почти как дикий зверь, и шмыгая красным носом, утирает его.       — Батюшки…       Позади неё несомненно лежит человек, с которым Джон дрался меньше десяти часов назад. Гаджет сглатывает, понимая, что нести это придётся ему.       — Поговорим потом, — она не оставляет шансов на разговор, сразу уходит в пристройку, где находится душ и туалет.       — Хамка! — встревоженная старуха возвращается к своим делам, так и не поняв, что случилось.       — Помощь нужна? — один из новых знакомых спрашивает откровенно лениво.       Джон вздыхает, смахивает пот со лба и подходит к Когтю.       — Нет.       Справится сам.       Гаджет после того, как заметил разодранное предплечье недруга, странно, с удовлетворением хмыкнул. Совесть помучает потом.       — Вот мы и встретились снова…       *       Она раздевается так быстро, рваными движениями, как только можно и сразу же заходит в кабину.       Старший агент не обращает внимания, что маскировочный чип слетел вместе с кофтой.       Она слабачка. Она не смогла.       Господи, пусть он умрёт, Господи, пожалуйста...Пусть Талон сдохнет. Неужели она так много просит?       Женщина врубает кран с красной наклейкой на максимум.       Пенни трёт кожу до кровавой росы, сдирая ногтями застывшую грязь. Ей трудно дышать: голова раскалывается, и от жары становится в разы труднее думать. Душевая слишком маленькая и тесная.       Пенни слишком высокая и почти не умещается.       Хочется отрезать себе ноги.       "Приди в себя, идиотка."       Пенни прислоняется спиной к горячему стеклу, приобнимая себя за плечи, до сих пор не оттаявшие.       Ей кажется, что вместо них куски льда. Кожа, покрытая толстым слоем. Но это только кажется, и она совсем не уверена, что всё это — просто сон.       Холодное тело давнего знакомого всё ещё лежит в не до конца раскопанной яме.       Почти белое обескровленное лицо и синюшные пальцы успешно напоминают труп. А ведь не одна Пенни видела такое зрелище.       Полторы тысячи мертвы, мертвы, мертвы-       "Зачем, зачем ты смотрела сводку?!"       Пенни разучилась плакать, но она сгибается пополам и не может выдавить из себя и звука.       Там были дети, там были дети, маленькие и не очень, подростки и старики!       О том, как себя сейчас чувствует дядя, она думать не может. Потому что таскала облепленных снегом, неживых, обжигающе белых...       Она тянет руки к крану.       По телу струится ки-пя-ток.       А Пенни мало.       Ей холодно, она хочет согреться и забыть этот кошмар.       Она добавляет градус. Сбавляет напор холодной воды. Чтобы точно, чтобы наверняка.       Не помогает. Головокружение и тошнота с новой силой бьют в голову, воспоминания самой долгой прогулки не оставляют.       Гармадон...Блять, а если это схема? Одна большая схема с глобальной перестройкой общественного порядка? Город она уже подмяла под себя.       Пенни дальше сползает вниз по стеклянной стене, поджимает колени к груди.       Когда всё это закончится?       Хочется рыдать. — Этот фильм не оборвать.