Одиннадцатое октября

      Хэнк не знал, что хуже: вызов ранним утром, или то, что звонившим оказался Коннор.       Он рухнул на кушетку, убаюканный огромным количеством виски, выпитым после побега с работы. Обычно, если ему удавалось сбежать пораньше и без предупреждения, Фаулер начинал орать на него сразу, стоило на следующий день пройти через раздвижные стеклянные двери участка. Однако в данной ситуации Хэнк понимал, что Джеффри прикусил бы язык, если не хотел очередного скандала.       Непрекращающийся звук дверного звонка вывел мужчину из оцепенения. Звук злой, беспощадной дрели в черепе. Глаза болели от усталости, когда он причмокнул губами, пытаясь избавиться от сухости во рту. Затем опустил указательный и средний пальцы в изгиб на шее, массируя затекшее место.       На столе стояла почти пустая бутылка Black Lamb. Хэнк снисходительно сделал маленький глоток, поднимаясь на ноги.       Распахивая дверь, он ожидал увидеть Бена или Криса, а не Коннора. Взгляд карих глаз насыщенного кофейного цвета скользнул по растрепанной одежде. Хэнк замялся на месте, переступая с ноги на ногу. В футболке и боксерах мужчина чувствовал себя удобно, но перед молодым, хорошо одетым парнем — несмотря на то, что для подобного рода одежды было рановато — внезапно ощутил себя слишком голым.       — Какого хрена тебе надобно, детектив? — Хэнк заворчал, маскируя собственный дискомфорт злостью, адресуя ее Коннору.       — Я пытался позвонить. Вы не ответили. Нам поручили дело, — пояснил тот.       Хэнк застонал.       — Ты сюда на машине приехал?       — Нет, лейтенант. Я взял такси.       — Ну разумеется. Ладно, заходи, ничего не трогай. Мне нужно одеться.       Хэнк отступил достаточно, позволяя Коннору пройти мимо в дом, одной рукой все еще сжимая ручку двери, а другой неловко пытаясь поправить футболку в надежде прикрыться. Коннор опустил голову, уставившись в пол и усиленно делал вид, будто ничего не замечает, а потому успел отреагировать на взволнованный топот тяжелых лап.       — Эй, Сумо! — Хэнк ухватил ошейник прежде, чем огромный сенбернар успел прижаться ими к детективу.       Собака оскалилась, виляя хвостом, и Коннор не мог не улыбнуться в ответ легкой улыбкой. Единственной искренней. Такую Хэнк еще не видел. А стоило ему отпустить пса, тот сразу же направился к Коннору, на сей раз менее энергично, лизнул лицо и уткнулся мордой в чужие ладони, выпрашивая ласку.       Хэнк нахмурился: — «Предатель».       Как посмел этот человек прийти к нему в дом и гладить его собаку после всего, что сделал, полностью разрушив их жизни? Сумо любил Коула — не только Хэнк скорбел по погибшему мальчику. Милый комок густого меха, глупый, поскольку радостно впитывал внимание чужака.       Лейтенант зашаркал в ванную. Он выглядел потрепанным. Волосы лежали в беспорядке, щеки казались впалыми, а глаза ввалившимися из-за недостатка сна. Плеснув себе в лицо водой и почистив зубы, Хэнк решил, что выглядит уже вполне презентабельно. Затем надел рубашку в желто-белую полоску, которую носил нередко, и темно-синие джинсы. Он по большей части не обращал внимания на свою внешность, понимая, тем не менее, что если продолжит выглядеть столь измученным, стоя рядом с Коннором, учтивым и беззаботно красивым, то лишь глубже погрязнет в жалости к себе, хотя бы потому, что казался гораздо старше.       Хэнк бросил взгляд на зеркало: учитывая все, через что ему пришлось пройти, смотрелся он все же не столь ужасно… Хотя, бывали деньки и получше. Если бы не пришлось вставать ни свет ни заря, он бы позаботился о своей внешности тщательней. Однако утро было безбожно раннее, поэтому пришлось переться обратно в гостиную.       Коннор сидел на диване, прямой, словно палка, положив одну руку на колени, а другой неторопливо поглаживал Сумо.       Хэнк вынудил себя отвернуться. Каким образом пацан так идеально собран в — Хэнк посмотрел на часы — гребанные три сорок пять утра?       — Хорошо, — мужчина нарушил тишину, натягивая пальто. — Пойдем.       Коннор, погладив Сумо последний раз, поднялся на ноги.       — Вы большой поклонник джаза, лейтенант? — вежливо спросил он, следуя за Хэнком, пока они направлялись к черному Supreme Brougham 1988 года выпуска.       Хэнк остановился, застигнутый вопросом врасплох, ключ застрял в двери машины. Ему не следует удивляться. Коннор в конце концов — детектив, а Хэнк едва ли пытался скрыть свои интересы, припрятав старые виниловые пластинки и повесив на стену несколько фотографий любимых музыкантов. Впрочем, Хэнк не ожидал от Коннора упертой настойчивости в попытке выяснить о нем хоть что-нибудь, не говоря уж о его интересах.       — Мне… нравится джаз. Ага, — отозвался Хэнк, открывая дверцу машины и нажимая кнопку разблокировки, спрятанную в подлокотнике.       Коннор распахнул пассажирскую дверь, грациозно влезая внутрь и залюбовался темно-бордовым салоном, проводя рукой по приборной панели.       — Я тоже люблю джаз, — ответил он, повернувшись и наблюдая за тем, как в салон влезает лейтенант. Куда менее изящно.       Хэнк неразборчиво заворчал, заводя машину. У него имелись несколько компакт-дисков в плеере. Некоторые — с джазом. Задержавшись пальцами на кнопках, Хэнк включил альбом Билли Холидей.       — У вас есть любимый джазовый музыкант, лейтенант?       Вот оно. Хэнк не собирался позволять Коннору делать вид, будто они друзья или могут ими стать; рука метнулась к следующему компакт-диску, заглушив любой дальнейший разговор очередным нажатием кнопки. Вместо теплых тонов, салон автомобиля заполнили звуки электрогитары и стук барабанов. Хэнк подавил ухмылку, вполне довольный собой, когда Коннор подпрыгнул от удивления.       Чего он не ожидал, так это лукавой улыбки и блеска во взгляде, вновь встретившегося с его собственным.       — Рыцари Черной смерти?       — Чего, блять? А, да, — тупо моргнул Хэнк.       — Мне нравится их музыка, — спокойно продолжил Коннор, явно наслаждаясь неприкрытым шоком напарника, — она полна… энергии.       — Ты слушаешь хэви-метал? — произнес Хэнк, не успев прикусить язык.       — Ну, я мало что слушал… — почти застенчиво признался Коннор, глядя на свои руки, лежащие на коленях, а после вновь вернулся взглядом к Хэнку, — но я бы хотел.       Хэнк неловко откашлялся, не желая создавать между ними приятную атмосферу, поэтому, не сводя глаз с зеркала заднего вида, хрипло пробормотал: — «Ты дашь мне адрес или нет?»       Коннор вытащил телефон, озвучив адрес. Однако, когда отвернулся, чтобы посмотреть в окно, осматривая множество причудливых домов, проплывающих мимо, самодовольный взгляд его все еще блестел из-под век.       Будь на месте Коннора кто-то другой, Хэнк нашел бы это милым. Но здесь? Сейчас? С Коннором? Даже одна мысль о том, что Коннор мог показаться Хэнку милым, приводила в бешенство. Хэнк уставился на дорогу; скользкий от дождя асфальт блестел, словно змеиная чешуя. Большие руки побелели от сильной хватки на руле, челюсти сжались: мужчина изо всех сил старался не смотреть на напарника.       Но, конечно, потерпел неудачу, заметив на периферии зрения движение чужой челки. Прядь каштановых волос будто имела собственный разум, покачиваясь в такт движениям головы, напоминая покачивания карманных часов во время гипноза. Взад-вперед. Взад-вперед. Хэнк отвел глаза, еще больше сгорбившись. Этот человек не был обычным коллегой, этот человек был тем, кто забрал у него Коула. Вырвал из него жизнь жадными руками смерти.       Коннор лишил Хэнка единственного солнечного лучика, ради которого тот и старался держаться.       Он не мог забыть. Он не мог отложить в сторону их разногласия и вести себя так, будто ничего не случилось. Он не мог видеть ни проявлений дружбы, ни доброты, ни чего бы то ни было, что Коннор, казалось, запихивал Хэнку в глотку всякий раз, когда пытался загладить вину или разделить интересы. Намеренно или нет, но Коннор был убийцей. Человеком, который должен сидеть за решеткой за непредумышленное убийство, и, скорее всего, манипулировал им, добиваясь расположения. Будто несколько удачных дискуссий о музыке и признание хэнковых заслуг сделали бы их идеальными приятелями.       Хэнк мотнул головой. Пиздец какой-то. Лучше просто прийти сегодня в офис и швырнуть значок с пистолетом в Джеффри. Объяснить почему, показав фак напоследок. Хэнку почти удалось представить как он это делает и что говорит… Но потом? Он пойдет в пустой дом к Сумо, бутылке виски и заряженному пистолету? Не нужно быть пророком, чтобы вычислить результат подобного исхода.       Хотя, вероятно, такой исход оказался бы не столь ужасным? Хэнк увидел бы Коула уже завтра. Верно?       Слюна во рту превратилась в горячую, болезненно густую влагу, а сердце упало в живот ледяной волной. Ему казалось, что кто-то проделал дыру в части его спины, позволив оцепенению забиться куда-то вглубь, пока внутренности выливались наружу. Хэнк сильнее вжался в кожаное сидение, создавая достаточно плотную крепость, чтобы больше не поддаваться провокационным мыслям. Как бы сильно он ни искушал себя идеей увидеть своего маленького мальчика, Хэнк знал, что если пистолет когда-нибудь выстрелит… то после наступит только ничто. Ни мыслей, ни чувств, ничего. Страшная, притягательная идея. Ни агонии, ни вины, ни гнева. Однако и никакого Сумо, никаких гамбургеров, мягкой музыки джаза, теплого света, пробуждающего его ленивым воскресным утром.       Ничего.       Хэнка всегда удивляло, насколько люди сложны. Каждый из них чем-то наполнен. Мыслями, чувствами, жизнью. И тем не менее, это все могло легко умолкнуть. Миллиарды, возможно триллионы — Хэнк не был ученым — активных нейронов, отвечающих за мелочи существования, могли внезапно исчезнуть. Те воспоминания, те привычки, те интересы и увлечения, из которых состоит личность — испарятся.       Хэнк вспомнил, каково было видеть Коула, подключенного к приборам жизнеобеспечения, но с уже остановившимся сердцем и легкими. С бледнеющей кожей, лицом и телом, покрытых запекшимися царапинами. И светлыми, все еще такими же шелковистыми, волосами. Если бы Хэнк не знал наверняка, если бы не обращал внимания — может быть, если бы накрыл сына одеялом, чтобы не видеть недостающих движений в груди — то мог бы убедить себя, что Коул просто спит. Губы мальчика были розовыми, однако слишком быстро приобрели пепельный цвет. Пальцы были мягкими, однако быстро костенеющими. Он застрял между жизнью и неизбежностью, ведущей к разложению.       Мальчик, который был Хэнку целым гребанным миром. И всегда будет, живым или нет. Он смеялся самым душевным, громким и радостным смехом, валяясь с Хэнком в траве, пока они играли на улице. Стоял, заложив руки за спину, с широко раскрытыми голубыми глазами, выжидающе смотревшими вверх в ожидании похвалы, каждый раз, когда приносил Хэнку новый результат своих трудов — рисунок, красивую найденную ракушку, выученное трудное слово. Коул ненавидел брокколи, но любил вареную морковь. Любил стегозавров из всей кучи динозавров, потому что их гребень напоминал ему могавк — или, как Коул неправильно произносил, «мой-гавк»* — с линией защитных чешуек.       А одиннадцатого октября это все перестало существовать. Маленький мальчик, выглядящий спящим на больничной койке, превратился в пустую оболочку. Просто оболочку, в которой когда-то пела жизнь.       Хэнк не понимал, как такие сложные, затейливые и способные существа могут легко перестать быть. Нет ничего более жестокого в мире. Каждое убийство, которым он занимался, напоминало ему об этом. Как легко было покончить со всем, что делает людей людьми, и оставить после себя лишь пустую оболочку.       Может быть, поэтому каждый раз, когда щелчок револьвера не приводил ни к чему, кроме тишины, Хэнк чувствовал слабую волну облегчения, понимая, что объятия смерти не унесут его куда-то, где лучше, где светлее. Они уведут его в могилу, и все. Тем не менее в самые особенно плохие дни… ранняя могила казалась более желанной.       Из размышлений мужчину вырвали красно-синие мигающие огни. Желтая голографическая лента перекрывала перекресток, охраняемый несколькими полицейскими машинами.       Хэнк остановился, ничего не разбирая в толпе. Мирные жители собрались вокруг места происшествия, пытаясь мельком увидеть жуткое зрелище, раскинувшееся по другую сторону заграждений.       Коннор вышел из машины первым, разглаживая блейзер. Кивнул лейтенанту, а потом устремился к толпе впереди и прошел сквозь нее с впечатляюще чванливым видом, демонстрируя в руке значок.       Хэнк сделал долгий, глубокий вдох. Не было еще и четырех утра, а ему хотелось догнаться выпивкой. Возможно, если бы им удалось получить информацию о происшествии быстрее, он мог бы побаловать себя ирландским кофе. Хэнк выбрался из машины, захлопнул за собой дверь, не удосужившись ее запереть; внутри нет ничего ценного, потому вряд ли найдется кто-то настолько глупый, чтобы попытаться ограбить машину на глазах стоящих неподалеку офицеров. Кроме того, мало кто умел водить старые машины, вроде хэнковой.       Гораздо менее грациозно, чем Коннор, Хэнк пробирался сквозь толпу, раздраженно бормоча «извините» и «убирайтесь с дороги», расталкивая слишком медлительных зевак своими широкими плечами, а тем, кто отказывался двигаться, выебываясь, пихал в лицо жетон. Затем встряхнулся, спешно проходя по ту сторону ленты, словно надеявшись избавиться от затянувшегося дискомфорта из-за бесконечного потока людей, оставшихся позади.       — Хэнк, не знал, что ты появишься! — поприветствовал мужчину Коллинз хлопком по спине.       — Ну да, — Хэнк кивнул на Коннора, стоящего ближе к месту происшествия, пока еще скрытого от его собственного взгляда. — От меня больше ничего не зависит. Что у нас тут?       Коллинз подвел Хэнка в сторону к Коннору, и троица замолчала, глядя на зрелище.       Прежде чем кто-либо успел заговорить, Коннор резко развернулся, помчавшись прочь от места происшествия, прочь от толпы к ближайшему кустарнику.       Хэнк проследил за ним взглядом.       Несмотря на внешнюю невозмутимость, Коннор вцепился руками в колени, наклонился и блеванул. Громко, жалобно задышал, дергая плечами, споткнулся, вцепившись в знак «стоп» рядом. Его руки были липкими и белыми.       — Что, черт возьми, случилось? — выдавил Хэнк сдавленно, скользнув взглядом по дороге.       — Хэнк… — Коллинз с сожалением на него посмотрел, — кто-то сбил человека и скрылся.