О метро и его merci

      Вокруг шум-шум-шум. Перестук колёс вагонов метро, хлопки тяжёлых двойных дверей, разговоры на незнакомом языке; ветер треплет волосы и шёрстку Мурра, норовит сбить цилиндр — приходится придерживать, — подносит к носу коктейль из сырости, запаха мокрой известки и пыли.       Кто-то теснит его, ругаясь — по тону Ной это понял — и злясь и на него, и на кого-то в телефоне. Вдруг кто-то очень контрастно неловко трогает его за плечо, просит подвинуться к колонне: — Вас так снесёт толпа по поезд, будьте осторожны.       На английском просит. А как этот человек понял, что нужно на нём? Неужели он как-то так по-особенному выглядит, не считая белого костюма?       Человек же маску поправляет, волосы тёмные ерошит пятерней и, то ли придерживая сумку на плече, то ли за грудь держась, отходит, так естественно вливаясь в поток, что Архивисту удивляться остаётся.       Он уж думает развернуться в свою сторону — увидел указатель на английском, — но чувствует запах крови.       Кто-то вскрикивает, кто-то ругается. «Господи! Позовите врача!»       Ной рывком разворачивается на каблуках, когда слух режет ещё и металлический звон упавших ограждений — кто-то использовал их в качестве опоры.       Толпа всё движется-движется, похоже, сейчас пострадавшего задавят безразличные люди, если никто не вмешается. А слабенькая бабушка, вздыхающая «милок, вставай!» вряд ли здесь чем-то поможет — тоже станет жертвой неровного строя.       Ной придерживает Мурра, чтобы не слезал с плеча от любопытства, и отправляется в толпу с решимостью танка. Его не учили помогать всем и каждому — он сам к этому пришёл. Он обладает силой — значит может вмешаться и хотя бы вынести человека из толпы, чтобы не переломали каблуками кости.       Запах крови всё сильнее, чем ближе он продвигается, но с такой яркостью уже должно было быть видно растёкшееся пятно.       Каково же удивление Ноя, когда он видит того же молодого человека, что предостерёг его так услужливо.       Тот не совсем ещё на полу — видимо, благодаря ограждению, которое только-только упало, — но близок к тому.       Парень на бабулю дикими красными глазами смотрит, от боли сгибается, подрагивает и поверх чёрной медицинской маски рот себе зажимает, что-то неразборчиво скуля.       Пожилая женщина такого взгляда не выдерживает, отходит в сторону, крестясь и продолжая причитать.       Ной же только ближе, ловит содрогающегося беднягу, подставляя свою руку ему где-то на уровне диафрагмы и не давая окончательно завалиться. — Zut, — неожиданно ругается на чистом французском незнакомец, от слабости прижимаясь к груди Ноя плечом и хрипя. — Отойдите, это небезопасно.       Пытается гордо выпрямиться, отстраниться, но только лишь заходится в приступе кашля, того и гляди выблюет лёгкие свои. С бледных дрожащих пальцев начинает капать кровь, пачкая белоснежный рукав пальто Архивиста.       Тот не слушает больше никаких возражений: за плечи удерживает, выводит из потока и снова на себя опирает.       В сырости кровь пахнет отвратно. Парень срывает с себя маску, царапает ногтями уголки губ и захлёбывается кровью, текущей уже и по шее, никак не может вдохнуть — давится чем-то.       У Ноя идей ноль, кроме одной старой, которая когда-то уберегла его Луи от преждевременной кончины.       Он поддерживает сгибающегося и плачущего от боли страдальца, хлопает ему по спине и немного давит на живот — парень кашляет сильнее, из его рта обильно текут кровавые слюни.       На чужих губах вскоре показывается странный сгусток — Ной не жалеет белых перчаток, забирает это нечто, вытягивая за край. Но только никак не ожидает увидеть маленькие глазки и услышать отвратный, оглушающий писк.       Архивист роняет сгусток, не успевая его поднести к глазам и лучше рассмотреть — незнакомец бьёт его по запястью из последних сил.       Больше у того нет, он даже решительно наступить на шевелящийся сгусток не может, хватается за руку Ноя. Архивист делает это за него: протыкает каблуком сапога, не слушая визжание, дырявит, мыском размазывает отростки, решившие дотянуться до ног своего прежнего носителя, и откидывает на рельсы под колеса поезда. — Merci… — хрипит молодой человек и продолжает на французском, видя понимание со стороны удивлённого Ноя. — Эту гадость… Нельзя было оставить в живых. — Не соберётся же она по кусочкам оттуда, — Ной вздыхает, поводит плечами и снимает перчатки, пряча их в карман. Достаёт из другого салфетки и даёт копошащемуся в сумке слабыми руками страдальцу, чтоб не маялся понапрасну с поисками. — Воды?       Такого благодарного взгляда за простые салфетки он ещё никогда не видел. Нет, может, это связано со всем этому предшествовавшим, но парень так на эти бумажки в тонком пластике и его руки глядит — аж неловко. — Спасибо. Нет, я заражу вас… — он вздыхает, принимается стирать с губ кровь с извиняющимся зырканьем, будто его кто-то подгоняет. — Вы ведь куда-то направлялись? Могу я отплатить чем-то за вашу помощь?       Ной пару раз моргает, глядя во все глаза на молодого человека, потом улыбается и протягивает руку: — Это необязательно. Меня Ной зовут, Ной Архивист.       Ещё особенность: парню походу никогда не приходилось жать кому-то руку, потому что смотрит он на нее как на восьмое чудо света. — Я Жан… Жан-Жак Шастел, — он не понимает и просто отдаёт салфетки, виновато отводя глаза. — Вам никогда не жали руку? — Архивист удивляется вслух, вынимает ещё салфетку, заметив оставшееся пятно на чужом подбородке, и осторожно стирает кровь, не раздумывая о том, как близко он склонился. — Вы первый, кто захотел пожать мне руку, — выдыхает Жан-Жак тихо, под чужими тёплыми пальцами поднимая голову и давая вытереть всё, и осторожно подносит руку к потянувшемуся к нему с чужого плеча коту.       Ноя это шокирует, но он молчит о своем непонимании: Жан-Жак такое тепло излучает, смотрит добрыми, но усталыми глазами понимающе, как можно это отвергать? — Ну чтож, — Архивист улыбается и соединяет их ладони, пожимая Шастелю руку, — значит пришло время это менять.       Жан-Жак чуть улыбается, и на по-здоровому розовеющих щеках у него такие забавные ямочки — ещё особенность в копилку, а знакомство только началось. — Вы ведь только приехали, Ной? Наверное, не совсем понимаете это место, я могу послужить вам проводником… — Шастел кашляет, и Ной напрягается беспокойно, кладёт ему ладонь на плечо. — Je vais bien. — Если вы точно в порядке, то было бы неплохо. Я совсем не понимаю, где нахожусь, — Архивист неловко чешет затылок и ойкает, когда Мурр его цапает из вредности. Не любит он шум и суету, а тут такое. — Услуга за услугу, если конечно можно считать это равноценным обменом, — Жан-Жак усмехается, наблюдая за недовольным котом и его хозяином с лёгкой усмешкой. — Merci за спасение, ещё раз. Иначе боюсь представить, что бы было со мной.       Ной тихо вздыхает, примерно представляя, что при таком кашле могло бы случиться с Шастелем там в толпе. Это и правда страшно, изучающему подобные вещи Архивисту ли не знать. -- Я никогда не оставляю человека на милость судьбы, если могу вмешаться, -- он улыбается и вздрагивает, потому что случайно обнажил клыки. -- Ох, так вы не только тоже прибыли из Франции, -- Шастел хрипло усмехается, поднимает уголок губ и показывает один из клыков. -- Пойдёмте, Ной. На этой станции один выход, нам сюда, -- он неопределённо машет рукой в сторону эскалатора.       Он доверяется воле новообретённого знакомого, знающего место явно лучше него, идёт за ним, на ходу доставая старенький телефон и открывая сообщения от Учителя. Там посоветованные места, рекомендации и пожелание удачи. -- Вам есть, где остановиться? -- когда их встречает холодный питерский воздух, Шастел довольно вдыхает полной грудью и оборачивается на Ноя. -- У меня есть рекомендации от Учителя. Думаю, всё будет хорошо, -- он же вздыхает и убирает телефон, потирая ладони, чтобы получше согреть.       Жан-Жак качает головой: тоже с рекомендациями, только от друга, приехал, а в итоге чуть под мостом не остался. -- Давайте я вас сопровожу тогда в рекомендованное место. Заодно немного расскажу вам, если что-то заинтересует, -- Шастел пожимает плечами и натягивает на лицо шарф.       Питер встречает их мокрым туманом, оседающим на волосах, лице и одежде, и забирающимся чуть не под рёбра. Питер серый, отдаёт в жёлтый; пахнет солью и пылью. Санкт-Петербург кажется чем-то расстроенным, но только музыкантам за ближайшим углом это никак не мешает.       Ной в эту серость совсем не вписывается, и не только из-за белого костюма, пусть и чуть запачканного красным. Жан-Жак -- даже очень, и совсем не из-за усталой сутулости и чёрного потрёпанного пальто.