Glock-17

Жизнь это искусство. Хотя, жизнь, по крайней мере сейчас — похожа на обычную игру. Игру на выживание. Иронично, ведь выживаем мы, чтобы жить, а живем — чтобы выживать. Это кажется бессмыслицей, не имеющей конца и начала. И хочется побыстрее выбраться отсюда, отыскав конец, покончить со всем этим. В сказках говорят, что в один день ты осознаешь о своем счастье, узнаешь его, рассматриваешь, пытаешься дотронуться. Говорят, что в груди защемит, и твоя рука будет тянуться к самому сердцу в неверии, что в одну секунду ты осмысляешь свой жизненный путь. В сказках говорят, что жить надо ради момента, того самого, когда внутри зарождается весь смысл твоего существования. В этом и все искусство. Когда ты усердно работаешь, чтобы в один миг почувствовать себя как никогда живым, при этом не чувствуя больше ничего. Это счастливый момент любого человека. Жизнь это искусство. А иногда это обычная игра на выживание. Большая ладонь приходится тяжелой на ляжку, ударяя ею полной силой пьяного человека. Джину было пятнадцать, когда один из первых клиентов напился и набросился на него своими жирными ладонями, сперва шепча на ушко ласковые фразы, но сам не замечая, избивая парня. Джин стоял на коленях, а на полу возле него стоял открытый детский журнал из садика с кучей иллюстрации, милыми картинками и с интересными историями. Младший перечитывал ее каждый день, когда клиентов не было, перечитывал и вдохновлялся заново глотать воздух. На открытой странице большими разноцветными буквами сияла фраза «Жизнь — искусство», Джин смотрел на нее в надежде, пока мужчина прошелся пинком по его боку. Джин не верил в то, что говорится в сказках, они не совпадали с его реальностью. Джину было пятнадцать, когда он очнулся посередине чей-то спальни, выдыхая нотки алкоголя и огромной грязи. Внутри него что-то сжалось, затем зародилась грязь. Руки дрожали и все, что он видел перед собой это вспышки камер и показывающий ему большой палец фотограф, белый фон и красивые наряды. Тряхнув головой, подросток продолжал лежать, но галлюцинации продолжали окутывать, заставляли верить, хотеть, тянуться. Он думал, что умирает, хотел посвятить оставшиеся пару секунд своей мечте, не исполнившей, просроченной, глупой и наивной мечте. Когда Ким поднял свой затылок, чтобы оглядеться, почувствовал шипение на груди, на боку и на ноге. Огромные синяки на животе и на ягодицах не давали встать. Юноша бродил руками по полу, в попытках найти свой мобильник, однако вместо этого ощутил в ладонях бумагу, стопку бумаг, и притянув к себе всей оставшейся силой, увидел стопку денег. И улыбнулся. Улыбался, сквозь слезы, жадностью беря эти деньги на руки, пытаясь их спрятать подальше от чужих рук. Это его деньги. Он улыбался. И перед тем, как заново потерять сознание от огромной волны острой боли во всем теле на грязной полу дешевого мотеля, он обнял свои заслуженные деньги, правда мысленно негодуя, какую же такую одежду на накопившиеся деньги взять, чтобы ушибы никто не увидел. Джин осмыслил суть своего существования и внутри зародилась грязь. От которой, хоть ногтями поковыряй, не очистишься. Жизнь не искусство, совсем нет. Возможно, игра на выживание. Возможно, бессмысленная игра, в которую лучше вообще не стоит играть. Джин осознал это, когда рвал себе волосы, блюя в унитаз от собственной мерзости. От собственной грязи. ×××× Нежный взгляд, направленный на лучи солнца щекотят шею, вызывая переживания. Все ли идет хорошо? Намджуну было двадцать один, когда он впервые отвозил предмет собственного воздыхания до дома, по своему же настоянию, и чуял чужой сладкий аромат неподалёку от себя, прямо на соседнем сидении. А глаза эти, такие поверхностные, не имеющие хоть и малейшего понятия о жизни. У Лиена была дурацкая улыбка до ушей, ухоженные руки с аккуратными пальцами, которые гладили предплечья Кима. — Включи радио, — выпрашивает Хван, щекотя Кима за подбородком, — Обожаю эту передачу! — и громко взвизгивает, чуть ли не опрокидывая свой кофе в картонном стаканчике, когда слышит басистый голос радиоведущего, сообщающего самые важные новости сегодняшнего дня. На Лиенк огромная черная куртка, а под ним неудобный нарядный костюм, ведь сегодня у него было очередное университетское выступление перед комиссией со своей командой танцоров. Намджун не умел танцевать. Лишь прячась наблюдал за движениями парня, изящно бегающего на сцене, — Господи, Ли Чонин! Я обожаю этого ведущего! — Правда? Что в нем такого обожаемого, — фыркает Намджун, сосредоточенно смотря за дорогой, — Обычный ведь голос. — Ты не понимаешь! Ты, чего, не знаешь Чонина? Он ведь голос Кореи, ну Южной вот точно! Давай поставим погромче. Лиен глотает свой кофе, когда на перекрёстке автомобиль останавливается на красный. Ведущий продолжает говорить о том, как же одна из лидирующих компании Кореи готовятся к выпуску новых продукции, со своим юмором плывя на тему погоды и медицинских открытиях. — Скучное какое-то, это твое радио, — смеется Намджун, когда краем глаза замечает, как сам Лиен уже устает от этого баса. — Не переключай! Сейчас сыграет моя любимая народная песня. Ты, наверняка, не знал об этой песне, она поется о моем родном городе, Кванджу… — Хорошо, давай послушаем эту песню. А ведь реально, после новостей начались разные эстрадные и народные песни. И, хоть любимая песня Хвана уже прозвучала, они продолжали ехать со включённым радио, где слушали нудную рекламу маловажным продуктов, а следом и любимое шоу Лиена с поздравлениями незнакомых людей. — В один день я хочу услышать и свое имя тоже в этом радио, — вздыхает парень, вяло допивая свой кофе, — И на новый год, на день рождение, или просто обыкновенное «удачи» на концертах. Намджун глядит на парня рядом, вдыхая его аромат ягод и улыбается. Внутри что-то сжимает и зарождается, ведь этим же вечером Намджун звонит по номеру указанным в шоу, который он еле как запоминает наизусть находясь еще в машине с Хваном, и просит передать «Хван Лиен, ты был шикарен на сегодняшнем концерте и я уверен, что это для тебя не в новинку. Желаю тебе счастья и здоровья. А в удачи ты и не нуждаешься, мистер изящество». ×××× — Что?! — Сокджин перестает жевать пищу, таращась на парня напротив, — Что ты сказал? Просто, мне послышалось, что ты… — Позвал тебя замуж. — Ты придурок, черт возьми, — брюнет собирает свой шок в кулак и пытается унять сбитый с толку пульс, — Слушай, если я и был продажной шлюхой, это вовсе не имеет никакого значения, ты ведь понимаешь? Ты не имеешь никакого право, если ты думал, что я тебе продамся, делать из меня своего жениха, ведь я больше этим не занимаюсь. Слова казались громкими. Однако, звучали совсем тихо. Джин мотал головой в разные стороны и, кажется, уже слезился. — Я понимаю. Если подумать логически, то этот брак никак не принесет мне выгоды, а если и да, то не такой огромной, как тебе. — Это все… Чтобы забыть Лиена? Потому, что я такой же мертвый, как и он? На кухне стояла гробовая тишина. Намджун оглянулся, предпочитая переждать тираду младшего. Но, тирады не было. Лишь мокрые глаза и огромная волна страха. От грязи не очиститься. — Нет. Нет. Еще раз нет, Ким Сокджин, нет! Я ведь говорил, что ты мне нравишься, и я хотел бы увидеть тебя моделью на огромных показах в Париже, которую, как я помню, должны пройти следующим летом. — Где он? — Я выброшу его к чертовой матери, — цедит сквозь зубы офицер и больше не смотрит на Джина. — Я не про пистолет. Где я? Где маленький хрупкий мальчик, который в десять лет клялся себе, что женится на красивой женщине, заведет детей и будет обеспечивать родителей до конца жизни. Где он? Он пропал, — безветренно произносит Джин, — Может, умер. Внутри меня столько грязи, Намджун, ты себе не представляешь. И этот шепот всегда преследует меня. Оно гласит, что когда-нибудь я умру. Либо от голода, либо от чей-то руки, либо от самоубийства. Я бы предпочёл вариант, который не проживал. Я умирал от голода, но меня спасли. Я умирал от чьей-то тяжелой руки чуть ли не каждый день, но я все еще жив… Меня… — Так дай мне. Дай мне спасти тебя на этот раз от самого последнего варианта твоей смерти. — Боюсь, тогда я буду жить бесконечно, утопая в лужи, в которой погряз головой. Не спасай меня, Намджун. Прости, что так долго пользовался твоим жильем. — Остается дополнительный вариант. Крайний случай. Ты мог бы умереть от старости. Вместе со мной. — Ты не любишь меня, Намджун. Если бы любил, я бы почувствовал это сразу. Ты влюблен в мертвого для тебя человека. Ты влюблен в Лиена. — Нет. Я никогда его не любил. — Не ври. — Джин… Я знаю, что весь этот период слишком короткий для возникновения чувств. Однако ты… Ты показался мне лекарством. Моим единственным лекарством, ведь когда ты со мной рядом, я чувствую себя дома. — Прости, Намджун. Ты мне тоже нравишься. Как человек, как парень, как друг и знакомый. Даже, как полицейский нравишься. Но, не судьба, — Джин встает со стула, направляясь в комнату офицера. — Куда ты собрался? — Ты спрашивал меня, — резко и громко проговаривает Джин, — ты спрашивал меня, почему я выбрал шоколадное. У меня были не только родители. У меня был младший брат. Его звали Тэхен. Ким Тэхен. Ему сейчас было бы шестнадцать, — горько усмехается Джин, роясь руками по ящикам в спальной, — Его убили, когда мне было семнадцать. Его убили, когда я обслуживал очередного клиента. Его изнасиловал один из бомжей, а затем убил его, — голос Джина дрожит и он падает на пол рядом с кроватью, прикрывая лицо руками. Он рыдает. Сильно, со всей ненавистью к себе и к этому глупому миру. — Прости, — Намджун не подходит близко. Смотрит с порога и пускает слезинку от услышанного. — Мои соболезнования. Мне правда жаль. — И когда его тело нашли, — Джин перебивает старшего, срывая свой голос, — Лицо его было измажено шоколадным мороженым, — Джин громко всхлипывает, уже не стараясь подавить эту боль. Боль, когда упустил свой шанс быть хорошим человек для единственного важного человека в своей жизни. Джин задыхается своими воплями, глотая слезы, кричит, срывая уже сорванный голос и утопает. Утопает в этой лужице. Кричит, бьет себя по голове кулаками, отпускает все накопившееся. Перед глазами маленький мальчик с янтарными глазами и с кудрявыми волосами — копия мамы, который с веселой улыбкой сидит за столом в одной из комнатушек, покачивается ногами, что не дотягиваются до пола на высоком стуле и подпевая песню делает домашнее задание, которое ему задавал Джин. Мальчик тащит вместе с собой журнал с разноцветными словечками, просит у старшего дать еще задание, все читает, перечитает, если Джин так прикажет, все запишет и перепишет. Тэхен любил жизнь. Сильно любил. Он хотел жить и казалось бы вот, чья жизнь и есть искусство. Мальчугана, с самой счастливой улыбкой, с приподнятой рукой, со звонким смехом. Он всегда показывал большой палец своему брату, когда тот наряжался в свои новые вещи, поддакивал «ты должен стать самой популярной моделью», прыгал, хлопая ладошками, когда и самому доставалась одежда. Тэхен всегда смиренно сидел в их съемной квартирке, но однажды брат не пришел ни на ужин, что Тэ сам приготовил, ни ночевать тоже. Тэхен испугался. Ударил себя несколько раз, дурак ведь, кто его невкусную стряпню будет есть. А брат ведь работает усердно, он самый умный, самый мужественный, самый-самый трудолюбивый, он устал и не станет есть стряпню глупенького ТэТэ. Младший вышел из дома, оглянулся, уже глубокая ночь, его брата нигде нет. «Дурак ты, ТэТэ, не надо было вчера плакать при нем! Вот он обиделся, теперь прощения проси!» — бурчал себе под нос мальчик и направился на поиски, прежде отыскав круглосуточный магазин с ларьком с мороженым. Надо ведь извиниться. Тэхен посчитал свою сохранившуюся еще с прошлого лета копейку, что нашел на дне карманов старой джиновской толстовки, которую он хранил на «особый» случай. Долго выбирал вкус. Остановился на шоколадном. Долго терзал себя за бурчащий желудок и на последние деньги купил и себе рожка. Вышел, начал искать. Знал, что обратного пути домой не знает и отыскать ничего не сможет. Мороженое потекло с рук медленно, приближаясь к локтям, когда Тэхен встретил на своей дороге двух курящих мужчин. Единственное, что Джин помнит, это стоящие вокруг толпа людей и полицейские, изучающие заляпанную шоколадом землю. — Лучше бы я умер, — шепчет Джин, — Лучше бы я умер! Лучше бы я умер! Лучше бы я умер! Лучше бы я… — не может крикнуть, сил не осталось. Остальное шепчет, опуская взгляд, — умер. Намджун плачет безотчетно следя за движением глаз напротив. Джин никогда не был под наркотой. Он был под крушением собственной жизни. — Знаешь, офицер, как я себя ненавижу? Знал бы ты, как я себя проклинаю, каждую секунду, каждым незаслуженным вздохом. Я придурок. Вот кто я, Намджун! Я… Придурок. Ведь после года горя, я заново принялся за эскорт. Я… Я ненавижу себя, Намджун, я ненавижу себя. Когда нашли тело Тэхена, рядом лежал один грязный, но совсем нетронутый рожок еще одного шоколадного мороженого. Он купил его мне. — Сокджин, — шепчет Намджун, — Джин… Следом Намджун распахивает, еще не успевшие зажмуриться от слез глаза из-за звука копошения. Сокджин вырывает под простыней заряженный глок семнадцатый, что спрятал туда заранее, и ловко подставляет его к своему горлу. Намджун видит все в очень медленной съемке. Сердце сжимается, как и все внутренности. Он дрожит, его трясет свой же страх все потерять. Все. Ким Сокджина. Разрушенного полностью парня, у которого глаза больше не на половину мёртвые, а уже, кажется, полностью. Офицер подлетает к Джину и обнимает его так крепко, что пистолет зажимается между двумя шеями и выдыхает отчаянно. Один выстрел — они оба умрут. — Почему говорят, что жизнь искусство, Джун-а? Почему? Кто это, черт возьми, придумал? — Этот момент и есть искусство. Творение. Ведь одним выстрелом ты убьешь и себя, и меня. Красивая смерть. И наши тела, которые потом будут валяться на этом ковре с перемешанной друг с другом кровью тоже будет искусством, Сокджин. — Нет. У Джина никогда не было государственных экзаменов и поступление в университет, о котором он бы так сильно волновался. У него не было паспорта, он никогда не водил машину. Его никогда хвалили за успехи. У него даже первого настоящего поцелуя не было! Эти размашистые и грубые поцелуи не было настоящими. Его не любили по настоящему еще никогда. И не полюбят. — Почему же? — Не будет. Уйди и не умирай вместе со мной. Тебе завтра на работу, — иронично хмыкает Джин и шмыгает носом. — Не уйду. И, раз уж у меня не будет этого завтра, то я признаюсь тебе сегодня. Знаешь, у меня дома много кто ночевали. Мои друзья, коллеги, родственники. И утром я всегда был раздражен. Я ненавижу, когда в моем доме спит чужой мне человек. Я люблю тишину и спокойствие. Рука брюнета дрожит, Намджун это чувствует своей грудью, к которой прикован пистолет. Джин слушает его мирно, но не перестает дрожать. Намджун продолжает: — Но, когда в моём дома ночевал ты, Сокджин, мне хотелось чтобы то утро, когда я собирался на работу, а ты еще мирно спал, длилось вечно. Я почувствовал уют. Я почувствовал, что нахожусь дома. У меня было тревожное расстройство, но твоим появлением я забыл, что такое «тревога». Я заходил домой, а там сидел ты. Мне показалось, будто я кому-то нужен и… Я слишком эгоистичен, но я хотел, чтобы я был нужен тебе. Сегодня, когда ты приготовил нам ужин, я сделал окончательное решение: я больше не смогу жить без тебя и без тех чувств, что ты мне даришь. — Ты найдешь другого. Мне найти замену легко. — Не смогу. Только ты, твои глаза, твои плечи, ты весь сам… Я думал о Лиене, знаешь, я думал о нем каждый день. Даже когда появлялись симпатичные мальчики в моей жизни, я все еще думал о нем. Думал, что сильно люблю этого Лиена, что он намного лучше всех этих мальчиков. Но, когда появился ты… Мне было достаточно секунды, чтобы растоптать Лиена у себя в голове полностью. Мне было двадцать один. Примерно твой возраст. Я решил себя убить, — Джин на это тяжело сглатывает. Они все еще сидят в обнимку, прижав между собой пистолет, который от любого неловкого движения может разорвать их глотки на куски, — Когда я встретил его впервые, я страдал депрессией. Меня буллили в школе с представляешь? Меня избивали два раза в день, будто по расписанию, на заднем дворе, старшеклассники. Лиен спас меня от этого и всячески поддерживал, но изгоем я все равно оставался. Я любил его. Мне было двадцать один, когда он мне изменил на глазах у всех. Оказалось, что он был со мной лишь из-за жалости. В тот момент я почувствовал себя куском дерьма, как и моя жизнь. Джин молчал, кусая губы. — Я решил пристрелить себя в своей же спальне с пистолетом отца, пока он спал в соседней комнате. Странно, да? И если бы он не проснулся, я бы никогда тебя не встретил. Вот, что такое искусство, Сокджин. Когда мы оба могли не встретить друг-друга по одной же причине. И когда я следил за тобой в тот день, я видел в тебе себя пять лет назад. Мне казалось, что умираю я. — Намджун, отпусти меня. Пожалуйста. Отпусти! — истошно кричит Джин, но руки сами по себе сжимают чужое тело все крепче к себе, ищут защиту. — Сокджин, знаешь, людям не стоит убивать себя сегодня. Из-за чего убиваться то? Из-за прошлого? Ты всегда можешь отложить это дело на завтра, а после и на послезавтра. Разве нет? Ведь исход будет один и тот же, зачем тебе считать эти дни? Ты можешь откладывать это дело на год, а может и на два. Ты можешь убить себя и через десять лет. Или тебе невтерпеж? Ты можешь убить себя в любое время, но смысл? Откладывай это дело до тех пор, пока не скажешь себе спасибо за то, что не убил себя сегодня. Сокджин, открой глаза и дай мне пистолет, ты ведь знаешь, что у тебя куча времени это сделать. Только не сейчас, ужин ведь остынет, — Намджун повторяет реплику своего спасателя, ту самую, которую он выучил наизусть. Затем встает с места оставляя Джина наедине с пистолетом. ×××× Пять лет спустя Пыль на асфальте поднималась с апрельским ветром, солнце жарило и футболка мерзко прилипала к потной спине. Комиссар Ли пригласил всех шефов города с их половинками на полдник в честь премии. — Ким Сокджин! — Успокойся, милый, мы никуда не опаздываем! Чего ты так взбесился? — из комнаты просовывается фиолетовая макушка Джина, а затем и весь он. Они оба перекрасились. — Не опаздываем? Так мы уже опоздали на двадцать минут! Как же теперь стыдно перед комиссаром… Что ты делал весь этот час? — Ну, слушай, мне надо было накраситься, сделать прическу, покрасить ногти, подобрать наряд, одеть этот наряд… Я обычно собираюсь так лишь за два часа, а тут я как турбо! А еще, я потерял это колечко, искал его десять часов, чуть ли седым не остался! Они вместе выходят из недавно купленной квартиры, шагая к заведенной машине. — И где ты его нашел? — Под кроватью! Представляешь, я чуть ли инфаркт не схватил, а оно под кроватью лежало. — Слушай, если бы ты его потерял, я бы купил тебе новый. — Ага, а потом заново полетим в Америку и второй раз поженимся. Не люблю Корею из-за запрета брака, блин, самого обычного брака. — Дорогой, не драматизируй. В салоне душно, брюнет открывает все окна в машине, выезжая с парковки. Басистый голос радиоведущего сообщает о новых акциях в магазине техники, скидки на сегодняшней черной пятнице. — Может, купим уже новую духовку? — У нас же есть новая. — Ты будешь есть эти подгорелые пироги всю жизнь? Я достаю из печи вовремя, но эта тупая духовка! Она слишком сильно нагревается, Джун-а, мне нужна новая. Давай сходим сегодня после полдника, купим, итак скидки. — Хм… Ну, можно, думаю. Зарплата Намджуна выросла в два раза после одной премии, он наконец-то взял звание шефа. Сокджин же пошел в модельную школу и каждый будний день приходит с бумажкой в руках о своей успеваемости и хвастается мужу за ужином. Он не так давно поступил в эту школу — сразу после полного курса психотерапии, куда он записался сам. По радио резко включается эстрадная музыка. — Давай выключим ее? — Давай. — Ненавижу Чонина, — одновременно произносят оба и от этого совпадения начинают хохотать во весь голос. Их смех перебивает звук, а точнее женский голос навигатора напоминающий о следующем повороте налево через двести метров. Намджун расслабляется рядом с любимым человеком, улыбаясь глупо. Они проезжают мимо красивого парка с деревьями, который Джин успевают сфотографировать на телефон. Встречают по пути закат, и точно опаздывают на встречу. Им все равно. Уже все равно. Через триста метров поверните налево.