BOREALIS

      Мана очень раздражён.       Его пальцы, кажущиеся такими тонкими и слабыми, стискивают костлявые бёдра до боли, до синих пятен бореалиса, проступивших на нежной коже от такой хватки. Его дыхание жжёт шею, а иногда в неё впиваются и зубы, от ранок волнами разбегается тупая боль. Встрёпанные волосы, тускло поблёскивающие в полутьме, щекочут плечи. А движения отточенные и сильные, но слишком резкие, без привычной плавности и грациозности. И с каждым толчком Гакт, помнящий в подробностях каждый их секс, всё отчётливей чувствует, что что-то здесь не так.       Но эти мысли мелькают в голове слишком быстро, чтобы можно было сосредоточиться на них. Да и не хочется этого, сосредотачиваться. Хочется думать лишь о том, что сейчас Мана здесь, с ним. Что они наконец-то остались вдвоём. И что раздувшийся внутри тела узел не даст им расцепиться и отвлечься от занятий любовью до самого утра.       Гакт сладко дрожит под своим любовником. Цепляется рукой то за худую спину, то за мягкие пряди волос, то за шёлковую простынь, выгибается и громко стонет. На редкость чувствительный, Мана всегда ловко отыскивает идеальный угол проникновения, такой, под которым наслаждение максимальное для них обоих. И ухитряется не терять его, не отклоняться. Никакое удовольствие не заставит его потерять голову.       — А-ах… Да-а-а… Вот так… — бессвязно бормочет Гакт, нащупывая его запястье и с силой стискивая его пальцами. Кожа прохладная и чуть липкая. — Ещё, Мана… Ещё, ещё… Глубже… Ах…       Мана выполняет его пожелания, чуть изменяя ритм и толкаясь навстречу сильнее. Но даже так он не позволяет нарушать жёстко выставленные границы. Гакт принадлежит ему. Весь, целиком и полностью; его тело, его сердце, его кровь, в которой течёт бореалис, до самой последней капли. Они оба это знают. И всё равно Мана не забывает напомнить своей «детке», кто здесь главный. А Гакт не против. Ему самому нравится эта игра. Нравится чувствовать себя зависимым, подчиняться. Пусть это и работает только с Маной.       Он резко вскидывается всем телом, цепляясь за подушку, и Мана перехватывает его руку, крепко переплетая их пальцы. Упирается прохладным влажным лбом в лоб Гакта, с синеватых губ срывается томный вздох. Он так близко, просто непозволительно близко. Дразнит, подначивает. Явно проверяет, поддастся ли Гакт искушению поцеловать его. Но Гакт лишь усмехается и, мурлыкнув совсем по-кошачьи, бодает его носом в щёку. Он эти уловки уже наизусть знает: едва он потянется ко рту Маны — получит крепкий удар по губам ладонью. Этот запрет кажется ему самым жестоким из всех, что выдвигает Мана; Гакт так любит поцелуи, ему до дрожи хочется знать, каковы на вкус его губы. Наверняка нежные и сладкие, как те пирожные, которые он изредка привозит с Большой земли…       Легонько потянув его за волосы, Гакт утыкается губами в его шею. Покрывает бледную кожу поцелуями, пока Мана, уткнувшись носом ему в волосы, потихоньку ускоряется. Оргазм близко, они оба его чувствуют. Только Гакту хочется оттянуть этот момент посильнее, дать наслаждению дойти до самого острого пика. Закатив глаза, он тихо хрипит и прихватывает губами шею. А пальцы Маны наконец-то отпускают его измученное бедро, щекоткой пробегают по его особо чувствительной внутренней стороне и смыкаются на члене. Гладят его с нажимом, вверх-вниз, чётко в ритм толчков, ставших уже по-настоящему ожесточёнными и резкими. От этой грубоватой ласки Гакт едва не задыхается; запрокинув голову на подушку, кусает губы, закатывает глаза. А Мана, будто назло ему, опять замедляется, почти замерев в сладко трясущемся теле.       — Ты… Ты чего, Мана?.. — выдыхает ему в подбородок Гакт.       Мана почти мягко касается его щеки губами и утыкается лбом в лоб.       — Не хочу кончать первым…       Гакта вновь прошибает дрожь, мощная и сладкая, отзывающаяся в кончиках пальцев. Он медленно раскрывает глаза и, хлопнув ресницами, улыбается. Пальцы сами собой сгибаются, сильнее сжимая его руку.       — Вместе?..       — Вместе. Давай…       Мана целует его под ухом. Это прикосновение стрелой летит куда-то прямиком в мозг, и Гакт с силой подаётся бёдрами навстречу его ладони. Он готов буквально растаять в этих руках, расплавиться. Ни один альфа не вызывал у него таких чувств, как Мана. И не вызовет. Это уже не секс, это что-то далеко за гранью его понимания.       Поймав момент, когда истекающий смазкой член начинает пульсировать в пальцах, Мана снова с силой толкается в трясущееся тело. Почти сразу его движения возвращаются в привычный мощный ритм. Гакт закидывает ладонь ему на спину, легонько царапая лопатки влажными подушечками. Несколько особо сильных толчков — и Гакт с громким протяжным стоном проваливается в яркий оргазм. Где-то на краю сознания он слышит низкий и протяжный, на выдохе, стон; и Гакту хочется выжечь его в своей памяти. Только он один может слышать, как Мана стонет, изливаясь в судорожно сжимающееся тело, не переставая ласкать его. Эта мысль словно обжигает его изнутри.       Едва отдышавшись, Гакт наощупь обхватывает рукой его шею и резко дёргает к себе; обессилевший Мана буквально падает на него, подгребая под себя. Они даже дышат одинаково, в ритм, пока приходят в себя после такого ослепляющего конца. Одного из множества за эту ночь.       — Детка… — выдыхает куда-то в ухо Мана, и Гакт плотнее обнимает его за шею, прикрывая глаза. В кои-то веки у него с языка не рвётся само собой жадное «ещё». Хочется просто полежать вот так, чувствуя его в себе и наслаждаясь теплом и близостью.       — Ма-а-ана… — тихо ноет он и носом трётся о щёку. — Ну дай поцелую… Мне так хочется…       — Не наглей, — бормочет Мана едва разборчиво.       — Ну хоть в уголок губ… Один раз, — слыша, как он тихо хрипит, Гакт обиженно поджимает губы. — Почему? Никак не можешь забыть, как я тебе сосал днём? Херь собачья… Я зубы десять раз в день чищу. А язык ещё чаще…       — Гакт, помолчи… — почти стонет Мана.       — Не хочу! — с выражением капризного ребёнка выплёвывает Гакт.       Мана с силой тянет его за волосы, поворачивая к себе голову. И Гакт вздрагивает, столкнувшись с его взглядом — холодным и непроницаемым.       — Я же сказал, не наглей. Если я на что-то говорю «нельзя», значит, нельзя, и точка.       — Лучше скажи, почему не хочешь целоваться. Я так тебе противен?       Гакт выжидательно смотрит ему в глаза, надеясь, что вот сейчас наконец-то он увидит в них что-то особенное под слоем прозрачного темноватого льда. Они ведь ни разу не разговаривали на такие темы. И это правильно, они не говорят о том, что может сделать их уязвимыми друг перед другом.       — Вовсе нет, — отрезает Мана наконец. — Если бы ты был мне противен, я бы с тобой в постель не лёг. Не в тебе дело.       — А в чём тогда?       — Считай, что у меня детская травма. И закрыли тему.       Гакт слегка раздражённо вздыхает и тянет его обратно к себе, зарываясь рукой в волосы. Ловко же с темы съехал. Мана вообще мастер изящно уходить от вопросов, которые ему не нравятся. Если ему не хочется отвечать — ни за что не добьёшься. Мана шевелится на нём, вильнув бедром; раздутый узел ударяет по сжатым стеночкам, и Гакт глухо выдыхает ему в ухо. Высвободив руку из его пальцев, обнимает его обеими руками и без особых усилий заваливает на спину. Усевшись на бёдра и сжав их коленями, Гакт вскидывается, взметнув волосами и прогнувшись всем телом назад. Тонкая ладонь проходится от его шеи вниз, по острым ключицам, груди, придавив легонько сосок, к напряжённому животу и паху.       — Ах! — его пальцы проскакивают по головке, на них оседает слой липкой смазки, и Гакт широко распахивает глаза. Дрожь после невероятного оргазма уже исчезла, но острота ощущений словно усилилась в несколько раз. Пальцы Маны кажутся наэлектризованными, бьют током при малейшем касании. И Гакт медленно приподнимает бёдра, кусая распухшие губы и давая ему гладить себя.       — Мой чудный мальчик, какой же ты красивый… — в низком голосе появляются томные нотки, Мана приподнимается на локте и губами утыкается ему в грудь. Поцеловав куда-то в солнечное сплетение, он наклоняется, и Гакт вскрикивает, когда по головке члена проходится влажный язык. А его пальцы вновь с силой стискиваются на основании. — Когда мы закончим, я выпью тебя досуха…       От одной только мысли о том, как его губы сожмутся на члене и он окажется в плену горячего рта, Гакт мигом покрывается мурашками. Об этом ведь даже мечтать одинокими ночами не приходится. Шумно сглотнув слюну, он зарывается пальцами в волосы Маны.       Что сегодня за ночь такая? Мана ведь почти никогда не берёт в рот. Он не говорит об этом открыто, не вздёргивает гордо голову и не цедит сквозь зубы, что это ниже его достоинства. Но пары раз Гакту хватило, чтобы понять, что ему это не нравится. Он обычно предпочитает гладить Гакта руками, обцеловывая ему шею, грудь; а особо его излюбленное место — живот. Но не то, что ниже. И тут вдруг он обещает «выпить досуха»… Определённо с ним что-то не то сегодня.       Поцеловав его в шею напоследок, Мана с явным удовольствием откидывается на подушки. Свободной ладонью оглаживает спину и зад, слегка надавив. Кусает легонько губу. И под толщей льда его глаз вспыхивает синее пламя.       Гакт воспринимает это как сигнал к дальнейшим действиям. Громко рыкнув, он с силой упирается в плечи любовника ладонями и ускоряется, ритмично раскачиваясь из стороны в сторону. Он весь взмок; влажные волосы липнут к вискам и шее, губы саднят и опять, наверное, стали похожи на утиный клюв. Судя по взгляду Маны, в котором горит жадность, выглядит он просто неприлично. Вот только это нравится им обоим.       Гакт склоняется к нему, уткнувшись губами в лоб на секунду, а потом в ухо. Стонет так сладко, чувствуя, как Мана вздрагивает и передёргивается от каждого звука. А его движения уже остервенелые, быстрые; он чувствует, что Мане осталось недолго, хоть и больше, чем ему самому.       — Не так быстро… — хрипит Мана, положив ладонь ему на затылок, зарывшись во влажные тёмные волосы. — Не торопись, я хочу насладиться тобой…       Но Гакт не слушает его. Он и так даёт вдоволь полюбоваться и насладиться собой — своим гибким змеиным телом, прекрасными волосами и ярко-голубыми глазами, в которых через край плещется безумие. Он вскидывается, прогибаясь, при каждом движении, покачивает головой, сам гладит себя по талии и животу ладонью. И ухмыляется, томно поглядывая на Ману из-под длинных ресниц. Интересно, осознаёт ли Мана, насколько вырос его маленький мальчик, которого он в этой самой спальне укачивал на руках? Сложно сказать. Но он редко смотрит на Гакта с таким вожделением. И надо пользоваться этим по полной программе.       Он кончает с громким вскриком, со всей силы насев на пульсирующий в теле член. Мана мутными глазами оглядывает забрызганный спермой живот, глухо стонет и вцепляется ему в поясницу, перестав сдерживаться. И тут же легко опрокидывает обмякшего Гакта на бок. Дышит тяжело, почти уткнувшись в губы, быстро целует в кончик носа.       — Перерыв.       Гакт, судорожно пытающийся отдышаться, даже не успевает сообразить, что к чему — Мана резким движением разрывает их сцепку. И, делая вид, что не заметил недовольного, болезненного вскрика, ныряет вниз. Прежде чем Гакт справляется с болью и возмущением, Мана ухватывает ртом его член; смягчившийся было после мощной разрядки, в охватившем его жаре он опять начинает наливаться тяжестью. Гакт глухо выдыхает сквозь стиснутые зубы и закатывает глаза. Непривычные ощущения сводят его с ума — горячий бархатный рот, ловкий язык, зубы, легонько зажимающие нежную кожу… От них и так затуманенная голова кружится ещё сильнее, перед глазами пульсирует дымка, а в животе скручиваются мучительные узлы. Закрыв глаза, поглаживая мягкие золотистые волосы, он лишь слегка подёргивает бёдрами, подаваясь навстречу жадно сжимающему его рту.       Держаться тяжело. Гакту хочется отодвинуть этот острый пик как можно дальше, он даже затуманенной головой понимает, что второй раз такого чуда может не быть, поэтому нужно насладиться, пока Мана берёт инициативу в свои руки. Но Мана чувствует его усилия; выпустив упругий налитой член, он переключается на живот, покрывая его поцелуями, стискивает пальцами покрытое синими пятнышками бедро. Лёгкое прикосновение к пульсирующей головке кончиком языка — и Гакт проваливается в очередную сладкую негу, вскрикивая и продолжая судорожно сжимать пальцами пряди светлых волос. Но он всё ещё слышит, как где-то на краю сознания тяжело дышит Мана, уткнувшись носом ему в живот.       — Ма-а-а-ана… — вырывается у него тихий вздох, пальцы с силой сжимают его волосы на затылке. — О-ох… Делай мне так каждое утро, умоляю…       — Размечтался.       Гакт только вздыхает тихонько. Вот уж вправду. Уже проснуться утром и обнаружить рядом мирно спящего Ману было бы из разряда чудес, а уж о чём-то большем он даже не думает. Но почему-то ему кажется, что сейчас это чудо вполне может стать реальностью.       Отдышавшись, Мана опять тянет его к себе и наваливается сверху, приподнимая его под бёдра. Гакт цепляется за подушку, кусает губы, готовясь к новому раунду. Но Мана просто прижимается к нему. И наклоняется, легонько целуя шею.

***

      Утром Гакт просыпается от тихих шорохов поблизости; даже после безумной ночи его легко может разбудить полёт мухи. Он медленно открывает глаза; утро серое и пасмурное, больше похожее на вечерние сумерки. И, прищурившись от тусклого света, Гакт натыкается взглядом на Ману — тот одевается на краю постели, накидывая на плечи белую блузу из тонкого невесомого шёлка.       Надо же, он и вправду был здесь с того момента, как Гакт уснул… Наверное, хотел, как обычно, сбежать по-тихому, а не вышло. Гакт почти счастливо улыбается и тянет к нему руку.       — Доброе утро… — Мана, даже не вздрогнув, оборачивается. Он ещё не успел накраситься, без макияжа кажется намного старше и серьёзней, наконец-то с первого взгляда видно, что он альфа, хотя всё ещё такой же изящный. — М-м-м… Ты не представляешь, как долго я мечтал тебе это сказать…       Тень улыбки трогает его бледные губы.       — Доброе, детка, — Мана гладит подползшего к нему Гакта по волосам, и Гакт, урча, укладывается головой ему на колени, подставляя голову под ласку. — Эй. Мне пора вставать, дел полно… Я и так проспал.       — Ну подожди. Побудь со мной ещё немножко. Куда вы все постоянно так торопитесь… Только и смотрите, как бы от меня сбежать. Заебали.       Гакт ворчит, почти прижавшись щекой к его животу, белому и гладкому, как лист бумаги. И, когда тонкие пальцы зарываются в его волосы, облегчённо вздыхает. Нет, Мана не сбежит. Он ведь и сам соскучился. Просто не говорит об этом.       — Знаешь, о чём я думаю? — Гакт поднимает на него глаза и улыбается.       — О том, как затащить меня обратно в постель? — Мана хмыкает и легонько нажимает на кончик его носа, как на кнопку. — Не надейся, мы и так всю ночь этим занимались. Хватит с тебя.       Гакт слегка обиженно надувает губы.       — Да нет… Знаешь, может, это странно, но я не всё время о сексе думаю.       — Неужели, — Мана хмыкает и слегка язвительно кривит губы. Его пальцы легонько стучат по вискам. — Сделаю вид, что поверил. А что же тогда бродит в твоей головке?       — Я сейчас вдруг подумал, что хочу родить тебе ребёнка. — Мана мигом вздрагивает и наклоняет голову. Наблюдающий за ним Гакт морщится и высовывает кончик языка. — А что? Мне казалось, ты любишь детишек. Ты с таким удовольствием со мной возился, когда я сюда попал… Хоть мне и было шестнадцать.       Мана слегка щурится, и его глаза затягивает очень нехорошая темнота.       — Это исключено.       Он отрубает так резко, что Гакт вздрагивает и даже обиженно моргает.       — Почему?       — Потому, что ребёнок — не игрушка для омеги, у которого проблемы.       Мана осторожно отстраняет его от себя, отодвигается и опять начинает застёгивать рубашку. А пальцы еле гнутся и с трудом слушаются его.       — Да какие проблемы? — Гакт едва не скрипит зубами. Опять эти разговоры о каких-то неприятностях с ним, о которых он, естественно, даже отдалённо ничего не знает. — Я же здоров…       — Физически. И это под большим вопросом, — Мана слегка щурит глаза.       — Ну и херь. Юки постоянно меня осматривает, если бы у меня были проблемы, он бы уже давно их обнаружил! — Гакт ударяет кулаком по одеялу. — И он каждый раз первым делом спрашивает, не беременный ли я!       — По-твоему, он стал бы сообщать тебе все тонкости твоего состояния? — он мигом вздрагивает, а Мана раздражённо поправляет волосы. — Я ему запретил это делать. Он говорит только то, что тебе положено слышать.       Гакт чувствует, как по спине пробегает холодок.       — Я болен? Могу сдохнуть в любой момент?       Мана смотрит на него через плечо и хмыкает.       — Болен. Бореалисом. Но не раскатывай губы, он тебя не убьёт. Иначе ты давно бы уже умер, как остальные подопытные.       — Остальных подопытных расстреляли, — Гакт сжимает кулаки, — у меня на глазах. Я знаю, что проект закрыли и предпочли подчистить все хвосты. Вот только я невольно думаю, — он подозрительно щурит глаза, — не с твоей ли лёгкой ручки это было, Мана.       Мана вскидывает брови.       — С чего ты взял?       — Простой расчёт. С того, что меня не умертвили вместе с остальными, — Гакт ухмыляется. — Я всё-таки не совсем провальный, и я остался жив, потому что кто-то об этом знал и имел на меня свои планы. А кому я был нужен, кроме вашей компашки?       Мана слегка покачивает головой.       — Может быть, — загадочно бросает он. — И ты неправ, Гакт. Проект, может, и закрыли, и из приюта тебя забрали, но ты по-прежнему подопытный. И, думаю, ты это понимаешь. Юки не просто так тебя осматривает. Конечно, за твоим здоровьем он тоже следит, но куда больший интерес представляет твоя кровь и то, как тело подстраивается под её новый состав.       Гакт раздражённо отстраняется от него и плюхается на подушку, закинув за голову руки.       — Я знаю. А ещё больше, чем кровь, его волнует моя сперма, — хмыкает он. — Но мне похуй, Мана. В конце концов, меня и создали только ради этих экспериментов. Но почему я не могу родить тебе ребёнка?       — Я же сказал, что у тебя проблемы, Гакт. Большие проблемы, — Мана тянет его обратно к себе и гладит по голове. — Нестабильная психика, нимфомания, неспособность себя контролировать, постоянные разрывы кровеносных сосудов. А вместо крови — бореалис, о котором мы по-прежнему очень мало знаем. Ты почти наверняка передашь эту кровь своему ребёнку. И чёрт знает, как на него это повлияет, так далеко эксперименты никогда не заходили. Он может умереть после рождения. Или умрёт прямо в тебе и начнёт разлагаться в твоём теле. Ты этого хочешь? Мучений и себе, и ему?       Гакт нервно глотает слюну. Ладонь сама собой ложится на плоский живот, пальцы цепляются за блестящий камушек в пупке. При одной только мысли, что внутри этого живота что-то мёртвое, гниёт и разлагается, к горлу подкатывает тошнота.       — Вот. Ты и сам понимаешь, что тебе это не нужно, — Мана отворачивается от него. — Тебе просто скучно. Так что лучше выбрось из головы все мысли о размножении.       Он встаёт с постели, поправляя пояс брюк, а Гакт отворачивается на бок спиной к нему и сжимается в комок.       — …Совсем выбросить не получится. Я ведь полностью завишу от вас, — бормочет он негромко. — Приспичит Юки новый эксперимент замутить — и вы сами заставите меня родить этого ребёнка.       — Пока что об этом речи не идёт, — спокойно бросает Мана, — можешь расслабиться.       — Вот именно, что «пока», — Гакт морщится. — Этого «пока» в моей жизни слишком много, это выбешивает. «Пока» я молодой и красивый, «пока» я вам нужен и вы трясётесь надо мной. А что будет со мной, когда я перестану быть нужным? Повзрослею? Или моя кровь перестанет вырабатывать бореалис? Я слишком часто видел, как избавляются от ненужных, Мана. И я не могу совсем перестать думать об этом.       Как назло, перед слезящимися глазами проскакивают моменты из детства, которое едва ли можно назвать таковым. С самых ранних лет Гакт понимал: их приют — всего лишь прикрытие для подпольной лаборатории, площадки, на которой проводится какой-то ужасный бесчеловечный эксперимент. «Воспитатели» следили за ним, говорили ему о его особенности, и чем взрослее делался Гакт, тем больше этих разговоров становилось. Этого ему хватило, чтобы осознать, что внутри него сидит что-то такое, с чем долго не живут. А его мир был ограничен палатой со стеклянной капсулой вместо кровати, болезненными тестами и коридорами, по которым тенями шлялись такие же обречённые, как он, а воспитатели хмуро таскали громыхающие каталки с безжизненными телами, покрытыми чёрными венами. И слишком часто Гакт на этих каталках видел альф, с которыми буквально накануне развлекался ночь напролёт в душевой. В конце концов Гакт даже перестал запоминать лица, понял, что бесполезное это дело. Ребята умирали, исчезали, взамен появлялись новые. В основном это были альфы, омег в приюте можно было по пальцам пересчитать — видимо, их считали слишком слабыми. И как только кто-то переставал быть полезным, от него просто избавлялись. Гакт знал. Но не хотел даже думать, в какую канализацию сбрасывают трупы «отработанных». И в конце концов это превратилось в его главный страх — стать «ненужным».       И до сих пор в редкие моменты этот ужас поднимает голову откуда-то изнутри. И Гакт начинает думать, что сейчас Мана и остальные заботятся о нём, потому что им нужен бореалис, но ведь рано или поздно может настать момент, когда Гакт превратится в бесполезного и, помимо этого, проблемного. Что с ним будет тогда?       Ладонь Маны мягко гладит его по волосам, и он вздрагивает, выныривая из мрачных мыслей.       — Ты слишком много думаешь, детка. Особенно о далёком будущем, которое для тебя может и не наступить. — Гакт поднимает голову, растерянно хлопая длинными ресницами. А Мана пожимает плечами. — Незачем терзаться такими мыслями. Думаешь, я уверен в своём будущем? Нет. Потому что понимаю, что меня в любой момент могут пристрелить. И Кози, и Ками, и Юки мыслят точно так же. Никто из нас не загадывает далеко вперёд, мы живём одним днём. И тебе следует делать то же самое. Эти мысли — всего лишь приступ меланхолии.       Гакт сердито шмыгает носом, садится и обнимает его, устраивая голову на плече.       — И вправду… Пошло оно нахуй, это будущее.       Ладони поглаживают его спину, и он чувствует, как с этими прикосновениями утекает внезапно появившееся напряжение. Гакт, успокоившись, прикрывает глаза.       — …И тему ребёнка тоже забудь. Не поднимаем её больше. Если мои доводы тебя не убеждают, поговори об этом с Юки, — бросает наконец Мана, нарушив тишину. — Думаю, он скажет тебе то же самое… А я бы, может, и хотел от тебя ребёнка… — Гакт вздрагивает. — Могу только представить, каким красивым он бы был. Но я не хочу обрекать его на такие страдания.