Стены, трещины

Он ожидал, что она будет похожа на Мирабеллу, сухощавую, тонкокостную, но широкие плечи, длинные ноги, точёные скулы явственно выдают в ней породу Окделлов. В отца пошла, и взгляд такой же прямой, простодушный. Не-девушка, не-юноша, сидит, почтительно склонив голову, руки чинно сложены, не хватает разве что чёток — а ноги расставлены широко, будто в седле. В столь противоречивом сочетании черт характера и привычек наверняка отыщется немало болевых точек, надавив на которые, удастся направить её в нужную сторону. Следует их отыскать — но, разумеется, не торопиться, не переусердствовать. Девчонка, должно быть, до сих пор ошеломлена, сбита с толку. Для начала пусть вспомнит, что перед ней друг её отца — и её друг, ему можно довериться. — Прости, моя дорогая, — тихий вздох, чуть заметная виноватая улыбка. — Ты не должна была попасть к Ворону. Мне следовало ещё в начале церемонии попросить, чтобы тебя отпустили в Надор, к занедужившей матушке. — Что-то с герцогиней Мирабеллой? — девчонка подаётся вперёд, едва не задев коленом столик. — Эр Август, я ничего не знала… Он подавляет желание поморщиться. Дитя, ну нельзя же быть столь бесхитростной. Оно, конечно, и полезно — тем легче будет вложить ей в голову всё, что он, Август Штанцлер, сочтёт необходимым — но излишняя доверчивость исполнителя порой губит самые грандиозные планы. — Твоя матушка здорова, — мягко произносит он, — это был бы лишь предлог. Мне следовало уберечь тебя. — Но, эр Август, — она качает головой, — разве не лучше мне оставаться в столице? Я смогу помогать вам, делу Людей Чести… Талигойе. — Твои помыслы благородны, меньшего я и не ждал от дочери Эгмонта — но он не простил бы мне, если бы с его ребёнком, наследником случилось нечто недоброе. Однако теперь уж ничего не изменить, — он слегка развёл руками, — что сделано, то сделано. — Карте место, — рассеянно кивнула она, и Август не сдержал удивления: — Но, дорогая моя, ты ведь не водишь дружбу с игроками? — Ох, нет, — бледные щёки порозовели. — Эр… герцог Алва так говорит. — Не сомневаюсь, — Август поджал губы. — Ворон предаётся всем порокам, которые только доступны в столице. Надеюсь, он не предлагает тебе принимать участие в его развлечениях? — Нет, эр Август. — Что ж, хоть это хорошо. Как он отнёсся к тебе? — Кажется, никак, — она повела плечами. — Он сказал, что у меня не будет никаких обязанностей и я могу располагать своим временем как угодно. — Полагаю, это ещё не худший вариант, — протянул он. — От такого эра, как Алва, не стоит ожидать ни помощи, ни защиты. Ты в любое время можешь прийти ко мне, когда тебе понадобится поддержка. И Её Величество, уверен, будет рада оказать покровительство дочери Эгмонта Окделла. Увы, даже Её Величество немногое может противопоставить могуществу Ворона. Она сама жестоко страдает от его склонности мучить и унижать тех, кто не поддаётся его… сомнительному очарованию. Я полагаю, ты слышала о… связи Её Величества с Вороном? Девчонка опускает глаза долу, в лице безмятежность: — Не мне судить о поступках Её Величества. Королева Талига была и останется безупречна в глазах Окделлов. Да, следовало такого ожидать. Бедами Катарины девчонку не проймёшь… был бы на её месте подлинный герцог Окделл, мальчишка семнадцати лет — уже кропал бы сонеты и грезил о том, чтобы осыпать поцелуями королевский подол. Созревшей мечтательной девице нужен блистательный рыцарь, на которого она бы могла украдкой кидать нежные взоры — да где ж такого взять? Принц Альдо далеко, Юстиниан Придд в могиле, а какой-нибудь Рокслей или Ариго, может, и хорош собой, но всех его усилий не хватит, чтобы хоть немного затенить сияние Первого любовника Талига. Что ж, раз соперничать с Вороном некому, придётся сделать так, чтобы девчонка Окделл держалась от него как можно дальше. И здесь не годятся рассказы о погубленных и брошенных девицах, а неуёмные фантазии Катарины могут лишь повредить делу. Нет, здесь потребно иное средство. — Ты права. Вся вина на Вороне, и, знаешь, если бы его и впрямь настигла страсть, я не решился бы осудить его. Беда в том, что он уже настолько лишился всего человеческого, что не способен испытывать ни любви, ни даже подлинной ненависти. Он лишь ищет развлечений — жестоких, безрассудных. Он упивается вседозволенностью, ему нравится ломать жизни. Ты… Прости, что я заговариваю о таком, но ты должна знать. Слышала ли ты когда-нибудь о гайифском грехе? Она удивлённо моргает, слегка сводит брови. — Да, эр Август. В Лаик говорили… о всяком. Навряд ли ограничивалось разговорами. Пара десятков юнцов, запертых под одной крышей на полгода — кто-нибудь да решится прикоснуться к запретному. — Видишь ли, один юноша, смелый, честный, из древнего и славного рода… Да что я буду скрывать от тебя — ты сама наверняка в скором времени услышишь пересуды. Придворные сплетники падки до чужой боли. Этот юноша — Юстиниан, граф Васспард. Чуть вздрогнула. Уже что-то успела услышать? Прекрасно… — Я не снимаю с него вины, ему не следовало ронять честь своего имени, поддаваться греховному увлечению. Но вина Ворона несоизмеримо тяжелее. Он развратил юного графа Васспарда, сделал его своей игрушкой, орудием исполнения самых извращённых фантазий. Слушает внимательно, пальцы напряжённо сжались на колене, но, кажется, брезгливости в ней нет. Мирабелла Окделл недостаточно истово воспитывала в дочерях отвращение к плотским грехам? — Связь между ними длилась несколько месяцев. В один из вечеров граф Васспард, как всегда, уехал, предупредив слуг, что вернётся на исходе недели. Все знали, что он ездит к Ворону, в его загородный домик. Но в положенный срок юноша не вернулся. Тревогу подняли не сразу — мало ли какова могла быть причина задержки… а когда начали искать — нашли очень быстро. В придорожной канаве. Ворон не потрудился ни спрятать тело, ни попытаться скрыть причину смерти, — выждать, бросить выразительный взгляд. Колено девчонки вздрагивает, опять она задевает злополучный столик. — На теле Юстиниана обнаружили порезы, явно нанесённые во время… любовных игр. Но умер юноша не от них. Его задушили. Вот теперь она сглатывает, будто пытаясь побороть тошноту. — Герцогу надоел его… любовник? И он так жестоко от него избавился? — Вряд ли. Скорее всего, Ворон просто перестарался. А потом выкинул сломанную игрушку. — Но… но… как же так… Превосходно. У герцога Окделл нет слов, лицо побелело, пальцы мелко подрагивают. Теперь она к Ворону долго не подойдёт. — Нельзя же так, — бормочет, — так бессмысленно, ни для чего… — Для собственной прихоти, — подводит черту Август. — Дорогая моя, ты в порядке? — он придвигается ближе, по праву друга семьи прикасается кончиками пальцев к широкому блестящему лбу. Холодный. — Может, воды? Нюхательной соли? — Нет, не надо ничего, — она с усилием улыбается. — Спасибо, эр Август. — Прости, что пришлось тревожить этим твой слух. Герцог Алва умеет увлекать и очаровывать. Я не испытываю ни малейшего сомнения в твоём достоинстве и благоразумии, но тебе необходимо знать, какого сорта человек твой эр. — Я понимаю, — она наклоняет голову. — Со мной всё будет в порядке, эр Август. — Я верю в тебя, дитя. Назвать бы её по имени — её собственному, данному при рождении, Эгмонт некогда в разговорах упоминал дочерей… кто ж знал, что потребуется запомнить. Кажется, он собирался назвать старшую Айрис. Но всё же лучше не рисковать. — Мне, наверное, пора, — она неловко поднимается, движения всё ещё скованы волнением. — Не хотелось бы возвращаться затемно. — Ступай. Ты доберёшься благополучно? Может, послать с тобой кого-нибудь? — Нет, наверное, не стоит, — она рассеяно проводит ладонью по лбу. Август встаёт проводить свою гостью, они вместе направляются к дверям. — Тебе придётся нелегко. Но, пожалуйста, помни: двери этого дома всегда для тебя открыты. — Благодарю вас, эр Август, — она набрасывает поданный слугой плащ, и её пальцы, тронувшие завязки, замирают. — Мне хотелось бы ещё спросить. — Конечно, дитя. Слушаю тебя. — Не о Вороне, об отце. Вы ведь близко его знали, любили… — Эгмонт был мне очень дорог. Эту утрату до сих пор не восполнить ничем. — Да, я… Она выпускает завязки, поднимает взгляд — прямой, пристальный. — Отец чтил Создателя. Мне не хочется думать, что на его душе мог остаться тяжкий грех, о котором Эсперадор вынес особый эдикт в осуждение. Вы не знаете, успел ли отец исповедаться перед тем, как стать на линию с Вороном? — При войске состоял капеллан, отец Катберт, — медленно отвечает Август, чувствуя, как холодеют кончики пальцев. — Насколько мне известно, ничто не мешало твоему отцу в ночь перед дуэлью посетить его, значит… Значит, узнала. Да и Твари бы с ней, узнала — и пускай, столица до сих пор о линии болтает. Но как она на этот вопрос выходила! Выверенно, аккуратно — и притом неуклюже, старательно подбирая слова. «Если вам нужно проверить истинность информации, не спрашивайте прямо. Задайте вопрос о другом — и мимоходом упомяните факт, который вам нужно проверить. Если это ложь, ваш собеседник тут же сообщит вам об этом…» Так когда-то его учили — ещё зелёным юнцом. Но кто подучил её? Не сама же она дошла до уловок, достойных дознавателя Багерлее? — Рад, что твоя матушка всё же решилась поведать тебе о линии, — он отбивает удар небрежно, но на точность и изящество сейчас не хватит сил. И она встречает его ответным рубящим, даже не пытаясь закрываться: — Не матушка. Я спросила эра Рокэ, как умер мой отец. Он рассказал. Он. И надоумил, как проверить. Прекрасно знал, стервец, как издевательски прозвучит этот вопрос. Ну, пускай надоумил. Но девчонка-то с какой стати его слушала? Она должна была броситься к другу отца, своему единственному защитнику и покровителю во враждебной столице. Объясните, молю вас! Раскройте мне глаза! Мне пять лет твердили, что отца убили подло, предательски, а Ворон говорит — поединок был честным! И он, конечно, объяснил бы — про матушку, сердцем чувствовавшую, что дуэль была неравной, и убедившую в этом рассудок, про то, что Ворон, давая шанс противнику, лишь играет с ним, как кошка с мышью… — Эр Август? Серые глаза обеспокоенно моргают. Он опускает взгляд, медленно расцепляет пальцы, стиснувшиеся в замок. — Пустяки, — выдыхает, машинально проводя ладонью по груди, — сердце. — Позвать к вам лекаря? — Не нужно, — слабая улыбка. — Главное, будь осторожна. Береги себя. Ворон умеет показаться прямым и открытым, но если он решит, что твои расспросы угрожают его благополучию… — Я буду осторожна, эр Август, — она благодарно улыбается в ответ, и он без труда читает в ясных серых глазах, что и о Юстиниане, графе Васспарде, она непременно спросит «эра Рокэ». Её вообще не стоит отсюда выпускать — но слишком поздно он это понял, слишком внезапной окажется пропажа. Пусть идёт… всё потом, потом. Герцог Ричард Окделл, бесхитростная надорская девчонка, с головой, набитой эсператистскими молитвами, матушкиными наставлениями, идеями Чести. Вот ведь не было печали.