Стены, трещины

— Ну что же, — сказал Рокэ Алва, принимая бокал, благодаря своего оруженосца кивком. — Уже не помню, когда я в последний раз видел вас, Окделл — помимо наших тренировок. Я бы предположил, что вы предаётесь развлечениям, свойственным вашему возрасту и положению, но Пако говорит, что вы выезжаете в город не больше, чем на пару часов, и возвращаетесь засветло — видимо, попросту проминаете Сону. Не поделитесь ли, как вы проводите досуг? За чтением Эсператии и земными поклонами? Герцог Окделл медлила с ответом, поглядывая в сторону, словно пытаясь что-то рассмотреть в рыжих языках огня за каминной решёткой, и Алва добавил с усмешкой: — Коль скоро вы столь набожны и посвящаете бессчётные часы молитве, я могу приказать открыть для вас домовую часовню. — Я не знала, что в вашем доме есть часовня, монсеньор, — она моргнула. — Вам нет нужды беспокоиться. Наш духовник учил, что не так важно, где мы преклоняем колени перед Создателем, лишь бы сердце было открыто Ему, лишь бы каждое мгновение мы чтили и ожидали Его… а я, наверное, не слишком прилежна в вере. — В самом деле? — Алва с сомнением покачал головой. — И чем же занята ваша голова вместо благочестивых размышлений? — Я читаю светские книги, монсеньор. У вас обширная библиотека. — Что ж, не самое бесполезное занятие, — он пожал плечами. — Впрочем, многое зависит от выбора чтения. Окделл подобралась, словно почувствовав в его голосе иронию. На белом широком лбу пролегла упрямая складка. — Сегодня я перечитывала «Тень верности». Её не было у нас дома ни в одном сборнике, и я не видела, чтобы её ставили на сцене — а на мой взгляд, у Дидериха это одна из самых пронзительных пьес. — Прелесть какая, — рассеянно отозвался Алва, крутя в ладони ножку бокала. — Поразительно, как легко этот яд усваивается — особенно умом такого склада, как ваш. — Яд? — она вскинула голову. — Дидериховщина. Все эти разглагольствования о крови, Чести, служении… Старина Вальтер мастерски владеет словом и звукописью, его выглаженные строки — отличная колыбельная на ночь или сборник цитат для начинающего острослова. Но воспринимать его всерьёз — значит терять связь с окружающим миром. К настоящей жизни он имеет отношения не больше, чем какая-нибудь «Повесть о греховной страсти рыцаря Бернарда и послушницы Лилианы». Что вы опять краснеете, герцог? Неужто вы и такого успели начитаться? — Я читала, — тихо и твёрдо произнесла Окделл, пальцы сцепились в замок. Блестящие серые глаза с вызовом взглянули эру в лицо. — Я знаю, что такие романы не подобает открывать, но я не раскаиваюсь. — Квальдэто цэра! — Алва откинулся на спинку кресла, смеясь в голос. — Окделл, вы что же, принимаете меня за вашего духовника в сером балахоне? Нравится вам читать о том, как кого-то в очередной раз настигла страсть в тени раскидистых ветвей — извольте. Интерес к плотской любви вполне свойственен юности, тем более в том случае, если утолить его в реальной жизни по какой-либо причине затруднительно. Опять краснеете? Напрасно. Главный изъян этих книжонок — вовсе не откровенные описания, и даже не косноязычие и бедный словарный запас авторов. Подобные сюжеты вызывают у неискушённого читателя желание поверить, что описанное может существовать взаправду — вся эта рыцарская верность, девичья чистота… что там ещё? Торжество справедливости и, уж конечно, вечная неумирающая любовь. Сделав большой глоток из бокала, Алва вновь с усмешкой повернулся к своему оруженосцу. — По сути, в том же самом читателя спешит убедить и Дидерих, только прибегает к более изящным средствам выразительности. В каком-то смысле он даже вульгарнее всех этих посредственных романистов, он подаёт невыносимую пошлость как откровение… Окделл, если бы вы были Повелителем Молний, меня бы, очевидно, уже разразил гром на этом самом месте, — он коротко рассмеялся, глядя в залитое гневным румянцем лицо. — Ну? Что ж вы молчите? — Я не смею спорить с вами, монсеньор. — Но вам хочется? Она медленно покачала головой. — Едва ли вы отнесётесь к моим словам с интересом. Вы составили себе твёрдую точку зрения, а я не так хороша в риторике. — И никогда не станете, если не решитесь испытывать себя, — заметил Алва. — Что ж, как угодно. Налейте мне ещё. Окделл поднялась, приняла у него бокал, осторожно опустила на столик. Наклонила кувшин, и её рука замерла, русоволосая голова повернулась к Алве. — Монсеньор… мы с сёстрами часто слышали от ментора, учившего нас землеописанию: «Если вы не видели чего-то собственными глазами, это ещё не значит, что такой вещи не существует вовсе». — Апеллирование к авторитету, — Алва задумчиво кивнул, — неплохая попытка, хотя я бы не советовал вам прятать ваше собственное мнение за чужим. Этот приём может свидетельствовать о неуверенности и слабости. Серые глаза слегка прищурились: — Может ли ваше рассуждение, монсеньор, свидетельствовать о том, что вы уходите от ответа? — Это уж понимайте, как вам заблагорассудится, — Алва пожал плечами. — Впрочем, отчего бы мне не рассказать вам о том, что я видел — и слышал, и трогал, и пробовал на вкус? О Катарине, например. Её Величество была бы хороша в любой дидериховской драме: у неё непревзойдённый талант заламывать руки и шептать молитвы о судьбе Талигойи, а потом раздвигать передо мной ноги на столе и царапать мне спину. — Не надо, — Окделл резко вскинула раскрытую ладонь. — Не надо, монсеньор. Пожалуйста. — Вы льёте вино на стол, — вздохнул Алва. — Да не суетитесь, после приберут… Я оскорбил ваш слух? Вы опасаетесь услышать нечто такое, о чём не пишут в любимых вами книжках? — Нет, я… Монсеньор, — она шагнула ближе. — Мне кажется, что мужчине не подобает рассказывать кому бы то ни было о женщине, которая ему… доверилась. Алва поднялся, шагнул к столику, протянул руку за кувшином — глиняную ручку всё ещё сжимали стиснутые пальцы, и рука Алвы легла поверх, чувствуя тепло. Пальцы поспешно разжались, и он наконец перелил «Дурную кровь» в бокал. — Вы не могли выбрать менее подходящее слово, чем «доверие», — заметил он. — И я нимало не сомневаюсь в том, что большинство придворных знают мельчайшие подробности моих ночей с Катариной — притом не от меня. Однако, — он сухо усмехнулся, — по существу вы, разумеется, правы. В серых глазах, казалось, мелькнуло удивление. Алва неспешно вернулся к своему креслу, сел, расслабленно вытянув ноги, и указал на соседнее кресло своему оруженосцу. — Впрочем, я позвал вас не для рассуждений об этике, равно как и не для упражнений в риторике. Есть новость, которую вам следует узнать. На сегодняшнем Большом королевском совете объявлена война бириссцам, и я назначен Проэмперадором Варасты. Окделл нахмурилась. — Значит, от победы в войне зависит ваша жизнь… А как же можно победить в войне с кочевниками? — Не спешите радоваться, Окделл. Для начала подумайте и сообщите мне ваше решение: идёте ли вы на войну в качестве моего оруженосца — или вам нужен предлог для того, чтобы отправиться в Надор. Мнимая болезнь кого-нибудь из родичей вполне подойдёт. — Я не радуюсь, эр Рокэ! — девчонка возмущённо тряхнула головой. — И я дал клятву. Я буду сопровождать вас. Алва поморщился. — Прелесть какая. А теперь — повторяю — подумайте, и постарайтесь для разнообразия обойтись без дидериховщины. На войне вы окажетесь по уши в крови и дерьме. Вы будете убивать людей. Вы будете видеть трупы и нюхать их вонь. Вас могут проткнуть стрелой — или оторвать вам ядром руку или ногу, и у полкового лекаря даже не окажется сонного порошка, чтобы облегчить ваши мучения. Если вы готовы идти на это ради того, чтобы вертеться у меня под ногами — вы непроходимо глупы, Окделл. Она чуть слышно вздохнула. — Если я не пойду на войну, обо мне станут говорить, что я не гожусь управлять герцогством. И, может, они даже не будут так уж не правы, — у неё вырвался короткий злой смешок. — Тот, кто правит, должен уметь воевать… во всяком случае, так считается. — Хотите научиться? — Хочу… наверное, себя испытать. Если я справлюсь с войной, значит, я справлюсь и со всем остальным, что потребует от меня мой титул и положение. Рокэ пожал плечами. — Спорно, но не лишено некоторого смысла. Так или иначе, дело ваше. Мы выступаем через шесть дней. Если у вас остались какие-либо незавершённые дела, недописанные письма, отложенные дуэли — используйте это время с толком. Канцелярия заготовит приказ о зачислении вас на военную службу в звании корнета. — Слушаюсь, эр маршал! — девчонка щёлкнула каблуками, на губах дрогнула улыбка. — Вопросы? Она помедлила, качнула головой: — Нет вопросов… вот разве… может, мне их остричь? — пальцы тронули кончики светло-русых волос, отросших после Лаик, подкрашенных отсветами камина в рыжину. Рокэ пожал плечами. — Если вас беспокоит вопрос чистоты — нехватка воды нам не грозит, во всяком случае, первые недели. Я пока не намерен что-либо менять в своём внешнем облике. Он рассеянно поддел упавшую на плечо прядь, и уголки мягко очерченных девичьих губ вновь дрогнули, не скрывая веселья: волосы Первого маршала, спускающиеся ниже плеч, без сомнения, требовали более тщательного ухода, чем вечно встрёпанные пряди оруженосца, едва касающиеся шеи. — Если же вы опасаетесь чрезмерного внимания к своей персоне… В лагере смотреть на вас будут, так или иначе, но докучать вам едва ли решатся. В бою ни у кого не будет времени разглядывать ваши волосы, ну, а если вдруг вы окажетесь в плену — разницы не будет, хоть стриженым, хоть выбритым… — Я слышала, бириссцы дикари, но они придерживаются принципов Чести, — вставила Окделл. — Они отпускают пленных. Рокэ сухо усмехнулся. Положительно, эрэа Окделл сегодня решила доконать его воображение: ещё немного, и он всерьёз начнёт представлять, что и каким именно образом может случиться в Варасте с девицей, начитавшейся книг о войне. И отвратительное настроение будет ему обеспечено на весь вечер: «Дурная кровь» неплохо разгоняет тоску, но она так себе лекарь от тревожных мыслей, особенно если тревожиться приходится за чужую дурную голову. — А вы не уточняли, что они делают с пленными перед тем, как их отпустить? — любезным тоном осведомился он. Окделл покачала головой. — В таком случае, вот вам мой первый приказ, корнет: найти и изучить в библиотеке как можно больше информации о бириссцах. Через два дня расскажете, что усвоили. Про пленных спрошу особо. — Слушаюсь, эр маршал. — Можете приступать. Впрочем… ещё один приказ, Окделл, — Рокэ слегка поморщился. — Я хочу, чтобы вы сделали всё от вас зависящее, чтобы уцелеть. Он помолчал, глядя, как в серых глазах вспыхивают изумление и радость, как к бледным щекам вновь приливает кровь, и обречённо бросил вдобавок: — Не расстраивайте меня.