Стены, трещины

Ветер доносил от хижин дымный густой запах прокопчённого мяса, и Клаус невольно сглотнул. Несмотря на плотный ужин, в желудке вновь заинтересованно урчало — как и всегда в походе, есть хотелось часто и помногу. А вот в сон пока не клонило, и Клаус неспешно прохаживался между хижин, проверяя привязанных лошадей, разглядывая пустые тёмные дворы и плоские крыши. Под одной из них сейчас любился герцог Алва со смуглой бакраночкой — Клаус усмехнулся этой мысли. Оно конечно, девка хороша, он и сам был бы не прочь, но всё ж таки — герцог, это вам не хрен с горы… Чужой разбери этих благородных: есть такие, кому и родом, и умом далеко до монсеньора, а уж гоношатся — слова им не скажи. Да что долго искать, у них, вон, был один такой енерал, сейчас под ружьём ходит и пушки таскать помогает. Беззвучно хохотнув, Клаус с наслаждением повёл лопатками, почесал поясницу. Всё-таки надо лечь спать, не то завтра он будет клевать носом, монсеньор не одобрит. Повернувшись было, он замер на месте, увидев, как с крыши ловко сползает и спрыгивает на землю фигурка. По нужде отходят за стенку, в тень, а этот выбирается прямо на дорогу, между домами. Нет, это не кто-то из его, Клауса, парней, это… Ну точно, девчонка, герцогова руженосица. Клаус сперва, как попал к герцогу, всё глаза на неё лупил украдкой: статочное ли дело, баба в армии? Высокое начальство, видать, заметило то и разъяснило, что эта баба — сама как есть настоящий герцог, и не дай кому Создатель на неё даже взглянуть непочтительно. Что ж, у них, благородных, свои порядки, и не Клаусу в них встревать. А вот то, что девчонка собралась куда-то, очень даже его касается. Вернётся Прымпердор после сладкой ночки — и что Клаус ему скажет? Прошляпил, не углядел? — Доброй ночи вам, сударыня, — он шагнул вперёд, кланяясь. — Куда ж это вы в такую темень? Девчонка дёрнула плечом, не оборачиваясь, направилась вдоль стены хаблы. Клаус подступил ближе: — Вернулись бы. Здесь хоть и свои, а всё ж мало ли, что у этих козопасов на уме. Она наконец повернулась, в лунном свете Клаус разглядел на её лице досаду, тут же сменившуюся усмешкой: — Если «сударыня» — то подите к кошкам. Вот если вы обратитесь ко мне «корнет Окделл», мне придётся выполнить ваше распоряжение, господин полковник. — Да я… — Клаус почувствовал, как ему печёт щёки, и разозлился. За словом он в карман никогда не лез, но с этой-то как разговаривать, которая с одной стороны — девчонка, с другой — корнет, а с третьей — герцог? — Мне не спится, — она не стала дожидаться связного ответа, — я пройдусь. — Тогда я с вами, — рубанул Клаус. — Если вы где в темноте на козлиные рога напоретесь, монсеньор с меня шкуру спустит. — Монсеньор занят, — фыркнула она. Ого. А это уже интересно, жабу их соловей. Это след, свежий след, по которому нетрудно прийти к цели, не будь он Клаус Коннер, таможенник, привыкший выслеживать нарушителей. — Я так понял, монсеньору очень важно задружиться с бакранами, чтоб барсов одолеть. Чего стоят только эти глаза на блюде, — Клаус усмехнулся, — мне аж не по себе стало… — Монсеньор очень самоотвержен. О да. Таким тоном, должно быть, на балах — или что у них там — благородные девицы друг друга с грязью смешивают. Вот чего тебе не спится-то, красавица. Поди, извертелась на крыше, как на горячих угольях. А герцог Алва что же? Неужели не видит, не замечает? Клаусу вспомнилось, как он совсем ещё юнцом караулил у ворот Лизу, насмешливую, с густыми тёмно-золотыми косами, как она, смеясь, повисала на руке Жана, проходя мимо и бросая на Клауса радостный и хищный взгляд. Эх, хороша была девка — а как он тогда с ума сходил, чуть в Рассанну не сиганул с камнем на шее. Герцог Окделл, кажется, в Рассанну не собиралась, только хмурилась и закусывала губу. Тоже, поди, из тех, кто слова в простоте не скажет. Однако ж приходила чесать Лово за ухом, бросала ему остатки от обеда, смеялась и никогда не замахивалась на него, если он, заигравшись, ставил лапы ей на грудь, пачкая песком рубашку. — Вы, герцог, того… не огорчайтесь, — выдавил Клаус и выругался про себя, когда Окделл смерила его ледяным взглядом: — О чём вы? — Да я, эт самое, о бакранах. Ну, к тому, что нам здесь торчать недолго, сговоримся с Бакной ихним и спустимся. Окделл пожала плечами, повернулась обратно к хабле старейшины. И чего он, правда, полез к этой каменюке со своими утешениями? …Герцог Алва смотрел с любопытством, его глаза смеялись, и Клаус развёл руками: — Видать, запали вы ей в душонку чем-то, вот и вышла проводить. С бакранки, тоненькой, смуглой, застывшей на каменном карнизе, Клаус невольно перевёл взгляд на бледную Окделл, державшуюся за левым плечом монсеньора. Она смотрела перед собой, развернув плечи, и с её ладной осанки, крепких рук, стройных ног, расслабленно обнимающих бока лошади, можно было бы ваять статую всадницы-воительницы навроде тех, что Клаус видел в губернаторском парке в Тронко. Алва поднял коня на дыбы и помахал рукой — бакранка рванулась вперёд, застыв на самом краю. Клаус поморщился от невольного испуга: — Дурёха, так ведь и свалиться можно… — Не свалится, карниз широкий, — отозвалась Окделл, — я могла бы по нему проскакать. Клаус ничего на это не сказал — не промолчал Марьян, молодой и дурной: — Да что вы, господин корнет, не получится! Там даже бакранский козёл ногу сломит. Не говоря ни слова, Окделл подтолкнула свою кобылу, разворачивая и направляя к горной гряде. — Я вам верю, Окделл, — донёсся ей в спину голос монсеньора. — Верю. У нас не так много времени. — Хорошо, монсеньор, — она повернулась, всё такая же сосредоточенная, невозмутимая. — Не сейчас.