Стены, трещины

— Вы всё же очень жестоко обошлись с молодым Феншо, Рокэ. Он говорил негромко и, перед тем, как наконец решиться высказаться, окинул пыльную дорогу взглядом, дабы убедиться, что спутники держатся в отдалении. И всё же собственные слова царапнули: он привык ценить дисциплину, не обсуждать приказы. Но… но то, на что решился Рокэ, не укладывалось в привычные армейские порядки. Впрочем, сам Рокэ, держащийся чуть впереди, и бровью не повёл: — Вы вольны занимать себя пустяками, Курт, если вам это по душе. Давать советы — довольно пошлая привычка, но я всё же отмечу, что наиболее интересное ждёт нас впереди, а не осталось в лагере, и мне в скором времени понадобятся ваши навыки и умение сосредоточиться. Граф Феншо-Тримэйн не из тех, кого долго помнят после смерти. — Не буду с вами спорить, Рокэ, — Курт тяжело вздохнул. — И всё же… он был нашим самым молодым генералом. Мне казалось, он пойдёт по вашим стопам. — А ему самому, вероятно, казалось, что он помчится впереди, — равнодушно отозвался Рокэ. — Я редко склонен соглашаться с духовными лицами, но преподобный отец сказал вчера после казни вполне разумную вещь: чем больше гоняешься за славой, тем выше вероятность, что она подставит тебе подножку. Курту хотелось заметить, что подножку злополучному Феншо подставил именно Рокэ, но это было бы уже чересчур. В конце концов, если и возражать против решений Проэмперадора — нужно было это делать вчера. Вчера он, генерал Курт Вейзель, стоял навытяжку, ожидая, пока зачитают приговор, и отводил взгляд от бледного, перекошенного лица Оскара, по которому сбегали крупные слёзы. Кажется, Оскар ожидал услышать что угодно, но не это. — Кстати, есть ли прямые наследники титула? — осведомился Рокэ. Курт озадаченно нахмурился: — Вроде бы в семье несколько братьев… Вы можете расспросить Окделл, наверняка он делился с ней. — Окделл, — Рокэ слегка скривился. — Окделл из тех корнетов, которые вечно пренебрегают здравым смыслом. Ей не следовало приходить на казнь. Впрочем, хотя бы от неё я не дождался безобразной сцены. У Курта перед глазами вновь мелькнуло вчерашнее: растрепавшиеся волосы, крупные капли пота над воротником мундира, напряжённые скулы, закушенная губа. Кажется, у девочки тоже в глазах стояли слёзы, но она молчала — пока сорвавшийся на хрип голос Феншо бросал резко, отрывисто: — Это ты! Ты! Кто тебя просил вмешиваться? Кто тянул тебя за язык? Будь ты проклята! Бонифаций тогда протиснулся брюхом сквозь строй, принялся увещевать: к тебе проявили милосердие, чадо, тебя не расстреляют, ты будешь жить, благодари неизреченную доброту Создателя и долготерпение своего военачальника. Феншо отмахнулся, ещё что-то кричал — и Курт нутром почувствовал, что вот сейчас будет сказано непоправимое, что эта девочка с покрасневшими глазами услышит о себе перед строем солдат такое, что не до́лжно говорить не то что о честной женщине — даже о записной блуднице, и тогда ему и расстрела дожидаться не придётся, шпага Проэмперадора проткнёт ему горло одним выпадом, снизу вверх, наискось… Феншо осёкся. И даже выдавил «прости», склонил голову. Он всё же вовсе не был дрянным человеком, не коснулась его та внутренняя гниль, которая точит души некоторых офицеров с юности. И у Курта внутри что-то заныло, противно заскреблось, когда Оскар отстегнул шпагу, протянул её солдатам и те поднесли её Рокэ. Закатная краснота блеснула на поднятом клинке — он хрустнул, ломаясь. Оскар, недавний граф Феншо-Тримэйн, генерал, командующий авангардом Южной армии, указом Проэмперадора Варасты был лишён дворянского звания и разжалован в рядовые. Казнь Чести совершилась, и Курт был готов дать руку на отсечение: Оскар предпочёл бы ей казнь настоящую. Но это сейчас, видит Создатель, это от горячей крови. Если не натворит глупостей — не должен, Хорхе обещал присмотреть — одумается, поймёт, что пока ты жив, остаётся и надежда. Ричард Горик, Первый маршал Талига, тоже некогда был лишён титула — напомнить бы юнцу… Эмиль, впрочем, был категоричнее. «Это политическая смерть, Феншо уже не попасть ко двору. Хотя, знаешь, я не думал, что Росио ею ограничится, он обычно не склонен к полумерам. Неужели наш благостный пропойца Бонифаций всё же склонил Росио к милосердию за бутылью касеры?» В усилия Бонифация Курт, разумеется, не верил — однако и отчаянные выкрики Оскара едва ли имели хоть что-то общее с правдой: даже если б Окделл и попыталась вымолить его жизнь у своего эра — какой Рокэ резон её слушать? Перед глазами мелькнула рука в широком рукаве, указывающая вперёд, и Курт встряхнулся, вырываясь из вязких мыслей. — Здесь мы расходимся, — отметил Рокэ, — вам к Вентозке, мне наверх. Вам стоит ждать занятных новостей о бакранах и их горных козлах — скажем, через неделю. — Слушаюсь, — Курт наклонил голову. — Ожидание — дело скучное, но не падайте духом, — Рокэ слегка усмехнулся. — Если какие-нибудь очаровательные селянки пожелают нас сопровождать, я охотно их с вами познакомлю. — Рокэ, — Курт с беззлобным укором покачал головой, — не шутите так. — Отчего же, я вполне серьёзен. Мне до кошек надоело обходиться без женщин, тем более что… — он фыркнул, не докончив. — А вы, Курт? Всё так же преданы вашей добропорядочной супруге? Толстеющая жена, каждый год по новому ребёнку… Закатные твари, как это скучно! Курт досадливо хмыкнул. Он давно уже привык к поддевкам и колкостям Рокэ по поводу своей верности жене — так же как Рокэ, должно быть, привык к его неодобрению армейских привычек и беспорядочных связей. Всякий раз Курт ссылался на Книгу Ожидания, на догматы веры — что вызывало очередной взрыв насмешек и вялые попытки от них отбиться. Интересно, что будет, если прямо сказать Рокэ: я люблю Юлиану, и мне не нужна, понимаешь, просто не нужна никакая другая? Новые ехидства? Скорее всего. — Я надеюсь, вы хотя бы не делитесь со своим оруженосцем подобной жизненной философией, — буркнул Курт, останавливая коня, ожидая, пока к ним подъедет Эмиль. — На что ещё нужны оруженосцы, как не на то, чтобы смущать юные умы греховными мыслями, — усмехнулся Рокэ. — Возьми я юношу, я бы непременно дал ему понять, что праведность невыносимо скучна. Так отчего не оказать той же любезности девице? Эй, Окделл, — он слегка повысил голос, махнул рукой, и северянка послала свою вороную мориску бодрой рысью, торопясь к ним. Веки её всё ещё были красными, припухшими — ну да в степи это легко было списать на пыль; зато серые глаза сияли.