Прекрасное их погубило

Она ненавидела часы в преддверии прощания, в горле тут же начинало свербеть, а нос щекотал запах горчицы и мёда, в душе расцветала жёлтым пушистым цветом мимоза — та самая, что росла когда-то около дома. Перед глазами всплывала фигура отца, с небольшим чемоданом в руке, и тот день, когда мама выгнала его из семьи. Полы его синего пиджака слегка трепал весенний ветер и он медленно шёл по узкой тропинке неуклюже спотыкаясь. Остановившись у калитки, прямо под деревом, так напоминавшем ей жёлтое облако, папа ссутулил плечи и обернулся. Изуми слышала мамин тихий плач в спальне, размеренное тиканье настенных часов, и сквозь пыльное стекло смотрела на отца, его глаза сощурились, подбородок задрожал, и она поняла, что он заплачет. Чтобы приободрить, подняла руку и слабо помахала, пытаясь натянуть улыбку и еле шевеля губами, прошептала: «я буду ждать». Папа грустно улыбнулся в ответ, и резко повернувшись, ушёл, так и не увидев стекающих слёз по лицу дочери. Жёлтое облако колыхнулось от ветра и поселилось в душе, вместе со слезами, которых никто не видел. Сгладить и успокоить возрастающее волнение в груди, всегда помогала работа, Изуми включив кран, машинально водила губкой по чистой тарелке, и обрисовывала в мелких деталях план на день: поехать с мамой в больницу, после процедур прибраться у неё, купить продуктов, приготовить обед. Почувствовав, что Шисуи на неё смотрит, открыла сильнее напор, потонув в шуме воды, она продолжала отвлекаться на повседневные дела. Он подошёл к ней со спины и обвив руками, поцеловал, положил голову в ложбинку между шеей и плечом, закрутил кран. Изуми прикрыла глаза, наслаждаясь приятным теплом, хотелось раствориться — стать воздухом, или остаться с ним навсегда в этом моменте. «И почему у меня нет сверхспособности, останавливать время», — подумала она, огладив его руки. Раньше она не ценила такие моменты, уворачивалась и ворчала, укоряя: «работа сама себя не сделает», сейчас сожалела. А он знал всё: рано или поздно время закончится — тянулся урвать то прекрасное, что между ними было. «Не справедливо. Всё в её жизни…» — Потом помоешь. Иди ко мне, — сказал он приглушенно, она медленно повернулась и провела мокрыми мыльными пальцами по его лицу, поправила упавшие на глаза непослушные пряди. Когда он смотрел на неё, сердце ухало в желудке от осознания насколько её жизнь бессмысленна и пуста без него. Порой Изуми приходила в ужас от мысли, что он или она могли не сесть в тот поезд, или ехать в другом вагоне, так и не встретившись. «Подумать только, прожить жизнь без него». Хотя было время, когда она проклинала тот злополучный день и встречу с ним, пыталась забыть и вырвать с корнем из воспоминаний и сердца. Шисуи говорил в своё оправдание лишь одно — признайся, что он женат, между ними ничего бы не было. И она охотно с этим согласилась. День их встречи девушка помнила хорошо: был декабрь, но снег ещё не выпал, город украшали огнями и витрины магазинов пестрели гирляндами, красными шарами и еловыми ветками. Везде царила рождественская атмосфера, люди были доброжелательны и покупая подарки близким людям к предстоящему празднику смеялись и широко улыбались. Только она после долгожданной встречи с отцом была разбита и опустошена, ощущала себя ненужной, пережёванной. У отца была вторая семья и он любить их, как когда-то её и маму. И хоть она давно знала об этом, но почувствовать боль смогла только сейчас. Раньше она осуждала мать, за то, что не нашла сил простить измену отца и принять его обратно. Обвиняла в излишней жестокости и остервенелой ненависти к нему, теперь же прочувствовав всё на себе, поняла её трагедию — каково это узнать в середине жизни, что человек которого ты любил, нашёл другую любовь и готов строить новые отношения. Она ехала в полупустом синкансене, ничего не видя вокруг, хотелось забиться в угол и плакать до бесконечности. Вагон слегка покачивался, словно на волнах безмятежного моря, и Изуми думала о матери — несправедливо затаённой обиде на неё; о счастливом отце и его новой семье. И тут словно под толщей темно-синей воды услышала глухой зов. — Изуми, это ты? Она вынырнула на голос из глубины самосознания, подняла взгляд. Высокий парень с заметной щетиной на лице, улыбался, опираясь одной рукой о спинку сиденья. Девушка нахмурилась, пытаясь вспомнить, где уже видела эти кучерявые взлохмаченные волосы, широкий нос и удивительно длинные пушистые ресницы. — Шисуи?! — возбуждённо воскликнула она. — Я, — сказал он, широко улыбаясь. Его улыбка ничуть не изменилась за эти годы — всё такая же открытая и озорная. Поначалу они не ладили, она жутко ревновала его к Итачи и к маме (которая без умолку нахвалила ученика из своего класса). А после отъезда Итачи, Шисуи стал единственным с кем она общалась, и кто помог выбраться из пучины собственной трагедии, поддержал. Они часто стали проводить время вместе, он рассказывал об Итачи, о детстве и шалостях, а она, будто вместе с ними проживала тот отрезок времени. После он поступил в университет, жил в общежитии и редко приезжал домой, а она в скором времени вместе с матерью переехала. Ей совсем не хотелось наступать на прежние грабли, навязываться к кому-то со своей дружбой, поэтому не писала ему, как, собственно, он ей. Жизнь шла своим чередом, и вскоре образ мальчика, в которого она была влюблена и его друга, потух в повседневных заботах. Изуми вскочила с места и обняла, поцеловав в небритую щёку, и тут же поморщилась от горького запаха табака и спиртного. — Как ты…что ты …как ты здесь оказался? — совсем растерявшись начала спрашивать она, пробегаясь по нему взглядом. Он выглядел усталым и несчастным. А запах спиртного наталкивал на мысли, что с ним что-то стряслось — нехорошее. — Еду в Танигакурэ, — разорвав объятья сказал он и вскоре плюхнулся на сиденье напротив, слегка задев её ноги, она поджала их к себе, — а затем в Ива, нужно взять интервью у мэра. — О, ты уже работаешь, — протянула она, слегка наклонив голову. — А ты всё ещё учишься, — ухмыльнулся он, почесав нос. Когда диктор объявил, что через тридцать минут они подъедут к Ото, Изуми напряглась, — выходишь на следующей? — Изуми кивнула. — Вот значит, куда вы переехали? Я когда бываю в Конохе, прохожу мимо вашего дома, за ним следят — траву подстрегают, но ни тебя ни мамы не видел. — Мы не приезжаем в Коноху, мама платит соседу, чтобы ухаживал, подумывает продать, но не решается. В Ото переехала только я, здесь ординатура дешевле и можно взять пару ночных смен в больнице — хорошо платят. Мама же живёт в Наги, работает в школе. — Как-то вы далековато друг от друга разбежались? — Это точно, — тихо засмеялась она, — маме нравится местный климат, а я не вижу там для себя возможностей. Раз в год езжу к ней, навестить. У тебя как? Как отец? — Папа, — он замолчал, посмотрев в окно, — слёг. — Что случилось? — встревоженно спросила она. Отец Шисуи ей нравился: был добрым и отзывчивым человеком. Ей казалось, что он был неравнодушен к маме, но в силу своего воспитания не решался сделать шаг, да и мама после папы, мужчин не воспринимала, впрочем, с господином Шинджо мило беседовала о пионах. — Полез чинить крышу и упал с лестницы, повредил тазобедренный, — Изуми охнула, прикрыв рот ладошкой, — недавно инсульт перенёс. — В Ото хорошая больница, привози к нам. Я присмотрю, помогу… — С ним, — замялся он, — сиделка. И в Конохе его уважают, хорошо все относятся. А я мотаюсь по странам, в Конохе такие деньги не заработаешь, а лечение дорого обходится. Осуждаешь, что не с отцом? — сказал он и посмотрел прямо в глаза. — Нет, я понимаю всё. — На самом деле я бы мог остаться, — произнёс Шисуи и, запрокинув голову, заморгал, — но я не могу там долго находиться. Видеть его таким — задыхаюсь. Извини, что вывалил всё на тебя, у тебя, наверное, и без меня проблем много. Вокруг меня всегда люди, но, просто мне не с кем…понимаешь…вот так поговорить, — колонки зашипели, и диктор объявил о прибытии. — Мне…моя остановка, — подпрыгнула она, засуетившись. Шисуи был подавлен и ей хотелось его поддержать, но остаться с ним она не могла. — Может, дашь мне свой номер. Раз встретились, — невзначай сказал он, чуть нагнувшись вперёд. — Да, конечно, — торопливо ответила девушка и стала рыться в сумке, — я что-то разволновалась, не каждый день встречаешь людей из детства. Не могу найти телефон. Только вчера сменила оператора, и номер ещё не выучила. Ты не подумай, что я специально, — извинялась она, продолжая искать телефон. — Вот возьми, — он протянул визитку, — звони в любое время, доступен двадцать четыре на семь. Изуми вышла из поезда, растерявшись на платформе, обернулась к вагону. Шисуи смотрел на неё, отогнув указательный и большой палец и приложил к уху, губами прошептав: «позвони». Впрочем, погрузившись в учёбу, ей нужно было готовить доклад, она благополучно об этом забыла. А потом спохватившись, не смогла найти несчастную визитку. Через недели полторы, выходя из здания госпиталя, она услышала за спиной: — Изуми! — и замерла на месте, совсем не ожидая его появления. Ей было так стыдно оборачиваться, хотелось провалиться под землю. — Я знаю, что это ты Изуми — с ехидством сказал он, понимая её замешательство. — Ты так и не позвонила. — Извини, — медленно повернулась она и состроила жалобную гримасу. Воротник его куртки заиндевел от холода, пряди и ресницы покрылись инеем. Он провёл на улице не один час. — Я понимаю, что прозвучит неправдоподобно, но я, честное слово, потеряла твою визитку. — Ну-ну, — прищурился он, приблизившись к ней. — Но, как ты меня нашёл? Я не говорила, в какой больнице… — Я журналист и много что могу найти. В Ото всего-то двенадцать больниц. Тебя, между прочим, очень легко было найти. — Да? — удивилась она, изогнув бровь. — Стоило сказать Изуми, так все врачи хором отвечали: «знаем эту красотку, работает у нас» — Дурак, — пробурчала девушка, понимая, что он шутит. — На самом деле ты не популярна и я уже отчаялся. Это был последний госпиталь и самый вредный. Там в проходной, никто не захотел отвечать на мои вопросы, позвали охранника и вышвырнули. Я и подумал, что ты явно здесь работаешь. — И как давно ты ждёшь? — Достаточно, чтобы отморозить себе яйца. — Я недалеко живу, пойдём согреешься. На будущее, чтобы не отморозить — нужно надевать подштанники. — Учту, — улыбнулся Шисуи, — доктор. Было поздно, когда они закончили есть и разговаривать, и подумав, что Шисуи уже не успеет на последнюю электричку, предложила заночевать у неё. Квартира была небольшая, и она нечасто принимала гостей, но запасной футон с подушкой, всегда был в шкафу. Он не стал сопротивляться и, разложившись в гостиной, уснул. Утром он уехал, лишь оставив в комнате витать запах мужчины. А затем, раз в неделю, стал к ней наведываться и они проводили за разговорами уютные вечера, пока в один день он её не поцеловал, а она не оттолкнула, как обычно поступала со всеми парнями на редких свиданиях. Изуми опустилась на кровать и, зарывшись в подушку, заплакала, ей всегда было так тоскливо и невыносимо одиноко, после его ухода, что хотелось умереть. Автоматический будильник на часах зазвенел, и она поднявшись с постели, направилась в душ, приводить себя в порядок, чтобы мать ничего странного не заметила. Выпив крепкий кофе, одевшись в первую попавшуюся одежду, вышла из дома, надеясь не встретить Рику в больнице, та отчего-то, в последнее время, часто там маячила. Рика не казалась Изуми заносчивой или неприятной, при всей её красоте и статности, была проста в общении, улыбчивой и готовой прийти на помощь. Она ухаживала за тяжелобольными людьми с должным уважением и терпением. Смотрела за её мамой, когда та скрывала от дочери болезнь, и жила в Конохе со странным желанием умереть в родных стенах. И по приезде, именно Рика отнеслась с радушием и помогала со всем, так как в Конохе многое изменилось. Поговорила с братом и поспособствовала быстрому принятию на работу. В рассказы Шисуи, что она коварная и совсем не такая, какой кажется — слабо верилось. Может быть, не будь Рика женой Шисуи, то они, возможно, стали бы подругами. Однако, чувство вины, что она на протяжении трёх лет спит с её мужем, и нежелание делить с ней мужчину, заставляли сторониться. Да и после встреч с ней, Изуми чувствовала себя грязно и мерзко. А Рика наоборот тянулась к ней, то ли от вечного одиночества, то ли от любопытства. — Мам, — протянула Изуми, завидев мать на крыльце дома, — я же сказала не торопись, — открыв калитку, она быстро преодолела расстояние и, взяв её под руку, отобрала сумку. — Я не настолько немощная и ходить могу без посторонней помощи. По крайней мере, до процедур. — Я вызову такси, подожди. — Поедим на автобусе, а обратно на такси. — Если ты из-за денег, то не переживай, у меня хорошая зарплата. Мам, пожалуйста, не упрямься, — взмолилась Изуми, вести в душном транспорте мать, которая могла в любой момент грохнуться в обморок не было никакого желания. — Ну, хорошо. Изуми, что это за одежда, — скептически рассматривая, сказала Хазуки. — Ты так никогда замуж не выйдешь. — Мам, — протестующе закатила глаза девушка, — ну сколько можно. Хожу я на свидания, мне никто не нравится. — Не нравится, потому что ты всё никак не можешь пережить свою влюблённость в Итачи. Я не спорю, он был хорошим и воспитанным мальчиком, но может быть пора отпустить этот идеал и присмотреться к кому-нибудь попроще. — При чём тут Итачи, — вспылила Изуми. Она не любила, когда кто-нибудь указывал на её детскую влюблённость. Сейчас, вспоминая своё поведение и тот период жизни, испытывала неловкость. «И почему до меня никак не доходило, что он ко мне совершенно равнодушен. Пристала к нему как банный лист, приняв хорошее воспитание за симпатию.А какие письма душераздирающие писала. И хорошо, что они ни разу не пересеклись, провалилось бы от стыда сквозь землю». — При том что ты всех сравниваешь с ним. — Ты ошибаешься. Боже, — цокнула она, — таксист снова номер дома попутал, пойдём навстречу. Дочь поняла насколько у неё сильная мама, когда увидела, как она старается скрыть боль не отражая её на лице, как она пытается держать спину ровно, улыбаться, шутить по поводу своей болезни и говорить о будущем, которого у неё не будет, лишь бы не причинять дочери боль. Изуми не видела слёз матери, ни перекошенное от мигрени лицо, но знала, что когда она уходила — мать плакала и стонала. Изуми тоже старалась держаться, брала дополнительные смены на работе, чтобы отвлечься от всех проблем, и пыталась сдерживать слёзы, глотая постоянно горький ком, когда видела иссохшее тело матери, лысеющую голову и затуманенный потухший взгляд от лекарств. Она не имела права расклеиться, мама держалась, и она должна. Рика сегодня не встретилась в коридоре и процедура прошла хорошо (обошлось без рвоты, только лёгкое головокружение). Уложив мать на диване, она прошла на кухню и по просьбе матери начала готовить жаркое. Мама посапывала, приоткрыв рот, когда всё было готово, закрыв крышку, дочь прошла в ванную комнату и набрав ведро воды, начала убираться. — Я пойду, мам, — сказала она, надевая кроссовки и ища лопаточку, которая всегда куда-то исчезала. Из кухни еле слышно послышалось шарканье тапочек. Изуми открыла дверь и чуть не врезалась в высоко худосочного парня в тёмной футболке и брюках. Он её бесцеремонно разглядывал и каждый раз на его скуластом лице появлялась еле заметная улыбка. — Здравствуйте, — осторожно начала она, теряясь в догадках, посмотрела через плечо, подумав, что, возможно, мамин ученик, решил навестить. Они частенько захаживали, узнав, что вернулась. — Вы к маме? — Неужели я так изменился?! — густо сказал мужчина, потерев переносицу. Изуми начал раздражать гость, казалось, его забавлял тот факт, что она его не узнаёт. Она склонила голову набок, изучающе прошлась по нему, а затем нахмурившись, решила не тянуть и поставить все точки над i. — Простите, мы знакомы? Он поднял руку и слегка щёлкнул её по лбу. В глазах потемнело, и кровь хлынула к лицу, в мгновение стало невыносимо душно и жарко. — Итачи, — тихо, дрожащим голосом проговорила она и сморгнула пару раз, убеждаясь в реальности происходящего. Он всё так же стоял, довольно улыбаясь. — Как? Что…ты здесь делаешь?