Прекрасное их погубило

Что-то ощутимо грело спину, вдавливало в постель; чьи-то ноги оплели тело, руки сомкнулись на животе; тёплое сопение коснулось уха. Изуми вздрогнула, не сразу поняв, что это Шисуи, в испуге дёрнулась, чуть не заехав локтем по мирно спящему лицу. Она так отвыкла просыпаться с ним рядом, на мгновение ей показалось, будто всё произошедшее несколькими часами ранее было всего лишь сном, и сейчас снится другой. «Не мог же он взаправду приехать?» Ей иногда снились — живые сны, она ощущала касания, влажные поцелуи на своей коже, улавливала терпкий аромат его тела, горького табака и хвои. А проснувшись на сбитой простыни, была покрыта липким потом, и низ живота тянул в сладкой истоме. «Если это сон — не хочу просыпаться.» Изуми дотронулась до его руки, огладила пальцы, Шисуи непроизвольно вздрогнул и причмокнул. «Живой — из плоти и крови.» Её сердце бешено заколотилось. «Значит, не приснилось. Значит, всё взаправду», — и одинокая слеза скатилась по лицу. Изуми нестерпимо хотела его увидеть, вглядеться в знакомые черты и найти что-то новое. Она слегка приподняла его руку, осторожно высвободила ногу и перевернулась. Он недовольно простонав, прижал её к себе. Какой большой не была бы кровать и как бы далеко она не откатывалась, он полусонный всегда её находил и утаскивал в центр, крепко обнимая. Раньше, особенно в жару, его привычка бесила, девушка фыркала, выражая своё недовольство, на что он ухмылялся, захватывая её ногами. «Даже не мечтай!», — говорил он, и она, подчинившись, засыпала. Графики у них не совпадали: она уходила раньше, он приходил позже. Шисуи, застав её почти в дверях торопливо надевающую пальто, всегда обижался на то, что не разбудила и они вместе не позавтракали. Изуми никогда не понимала его странной тяги к совместным завтракам, но, скинув обувь, подходила к нему и потянувшись на носочках, чмокнув сонного и помятого в щёчку, размазывала пальцами след от губной помады, пытаясь стереть. Пробегаясь по его недовольному лицу, улыбалась, и говорила мягко, что он так крепко спал и преступлением было бы его будить. Тогда Шисуи хитро прищуривался, заявляя, что однажды, когда она будет крепко спать, отключит её треклятый будильник, поскольку настоящие преступление — уходить на работу в такую рань. И Изуми до жути боялась, что он может совершить такую пакость. Сейчас же, проводя одинокие ночи в узкой постели — невыносимо скучала по тем временам. Чёрные густые брови хмурились, веки подрагивали. «Что тебе сниться, милый? Видишь ли ты то же, что и я?» Продолжая жадно вглядываться в умиротворённые черты лица, Изуми подпёрла щёку рукой, мечтательно улыбаясь. Она любила в нём всё: царапинки после бритья; маленькие пигментные пятнышки, мелькающие то тут, то там; небольшой шрамик на лбу скрывающийся за чёрной прядью; непослушные кудрявые волосы; пухлые губы и широкий нос; белёсый рубец вдоль локтя; толстый шрам на голени; поросль тёмных волос от пупка; немного оттопыренный большой палец на правой ноге, и несносный характер. Хотела бы она знать, любил ли он её так же? Каждый раз смотря на его красавицу жену, непоколебимая вера в его любовь — угасала. Но всё же, немного надежды теплилось у неё в душе, он возвращался к ней, к Изуми, а значит — любил. Что-то же цепляло, привлекало, пока привлекало, и девушка боялась однажды потерять загадочное что-то. Она всегда была лишней — для родителей, может, не будь её, мать могла бы выйти удачно замуж, или родись у них мальчик, мама с папой были бы вместе; балластом — для Итачи, таскаясь за ним по пятам, как дворняга без дома; пятым колесом в телеге — между дружбой двух парней, знающих друг друга чуть ли не с пелёнок. Страх, что однажды она станет ненужной Шисуи и он бросит её, как сбрасывают мелкие камни с обочины дороги, охватывал в последнее время всё чаще. Как-то на практике Изуми разбила ртутный градусник (больница была старая, финансирования особо не было, поэтому начальство не спешило от них избавляться). Все тогда выбежали из палаты, а она осталась, как заворожённая смотрела на мелкие переливающиеся серебряные шарики, ядовитые пары которых опасны, и стоило ей приблизиться с салфеткой, как они разлетались в разные стороны. Шисуи напоминал ей ртуть — неуловимую, отравляющую и прекрасную. — Я так красив? — расплывшись в чеширской улыбке, сказал он. Сладко смахнув сонную дрёму. Она так любила и одновременно ненавидела эту самодовольную ухмылку — хотелось ударить подушкой и в то же время расцеловать наглую рожицу. — Может быть, — хрипловато произнесла Изуми, голос ещё не проснулся. Коснувшись тёплого лба, убрала пружинистую прядь, открывая для себя его чёрные бездонные глаза. Ей так хотелось поцеловать его, перебирать пальцами мягкие волосы, но она этого не сделала. Время для нежности закончилось. «Если бы он только мог остаться.» Она положила ладонь под щёку и прикрыла глаза, хотелось стереть эту самодовольную улыбку, сказав какую-нибудь гадость. «Пусть мучается, что неидеальный.» — твой широкий нос немного всё портит. — Придётся делать пластику… Стану похож на айдола, — Изуми нахмурила брови, не понимая, о чём он говорит, — ну, на тех мальчиков-красавчиков, их крутят по телевизору… такие…с утончёнными лицами. «Как ему удаётся отвлечь её от всех мыслей своими глупыми речами. Как ему удаётся смешить её, когда хочется плакать навзрыд», — говорила себе Изуми нелепо улыбаясь. — Я бы сделала себе грудь, — пролепетала она. Её второй размер выглядел непривлекательным, и все вещи, как ей казалось, смотрелись не сексуально. У Рики был четвёртый, тогда в онсене, когда они разделись догола она испытала зависть и не могла отвести взгляд от пышных форм. Рика была похожа на богиню у которой нет ни единого изъяна: длинные стройные ноги, широкие бёдра, упругие ягодицы, небольшой соблазнительный животик. Она перед ней выглядела щуплым подростком с астеническим телосложением. «Можешь потрогать», — смеясь, тихо сказала она и Изуми не удержавшись пожамкала мягкие, идеальные полусферы, за что потом испытала дикий стыд. — Мне нравится твоя грудь, — «Какой же ты врун! Уверена, первое, что привлекло тебя в Рике — её грудь.», — Хотя если пойдём вместе, то нам могут сделать скидку, — хохотнул он, и взяв за край съехавшее покрывало, накрыл её острые плечи. — Тебе нравится моя грудь? — спросила она, испытывающе на него посмотрев. Надеясь поймать в глазах лукавство. — Да, разве я тебе не говорил. Маленькая — умещается в ладошку, приятно мять, — добродушно сказал он, и глаза его налились теплом. Она дотронулась до груди и сжала. «И вправду, приятно.», — Я включу свет? — Да. Мягкие тени от пушистых длинных ресниц упали на светлую кожу. В тусклом свете ночника он выглядел уставшим и измученным. Шисуи взглянул на неё с нежностью, и тихо улыбнулся. В такие моменты она готова была растаять, как снежинка, упавшая на тёплую кожу. — Я через несколько дней, может, неделю, буду в Кава. Ты сможешь приехать хотя бы на день? «Хотя бы на день? Ты так просто это говоришь, как будто не знаешь, что я не могу. Я не могу бросить маму. Если с ней что-то случиться в моё отсутствие, я себе никогда не прощу». — Не знаю… — вздохнув, протянула Изуми, — если процедуры закончим. Я не могу, как ты — взять и сорваться, — прозвучало резко и зло, поняв, что совершила ошибку, девушка закусила язык, обвинив себя в несдержанности. — Я понимаю… Я не давлю. Я бы приехал к тебе, только полдня буду занят, — тепло сказал он, пытаясь её успокоить. — Тогда зачем зовёшь, если будешь на работе, — улыбнулась она, почесав нос. — Только до обеда занят…— уточнил Шисуи, пройдясь большим пальцем по её губам, всё в ней затрепетало, и она вполуха слушала его, — Я мог бы встретить тебя утром на вокзале, затем отвезти в гостиницу. Ты могла бы выспаться или же прогуляться по городу. Очень, кстати, красивому, есть что посмотреть. — Я знаю, была там, — с Кава её связывали особенные воспоминания. — Была? С кем? — удивился он, слегка приподнявшись. — С папой, — и что-то горькое наполнило рот. — Он там жил какое-то время. Я сдавала вступительные, а на обратном пути заехала в Кава. Маме сказала, что на поезд опоздала. — Поверила? — Не знаю, — пожав плечами, продолжила она. — Может, сделала вид, что поверила. Но, по-моему, счастливому лицу, скорее всего, догадалась… Сказала только, чтобы внимательнее была. Мама хотела, чтобы я ненавидела отца. Всякое о нём рассказывала, но я…— она перевернулась на спину, и сложив руки на груди, устремила взгляд в потолок и замолчала, погрузившись в трудный период прошлого, когда мать запрещала ей видеться с отцом, пресекая любые попытки связаться. Проверяла постоянно почту, отслеживала телефонные звонки, следила за каждым шагом, и говорила гадости, чтобы разрушить образ хорошего отца. Несмотря на то что по закону Исида — отец Изуми, имел полное право видеться по субботам с дочерью, Хазуки любые встречи свела на нет. Дочь на тот момент была единственным оружием, чтобы сильнее насолить и больнее ударить по мужу. Он же ничего не мог с этим поделать. В самом начале мужчина яростно боролся за опеку над дочерью, ему хотелось забрать Изуми к себе, и он вполне мог выиграть суд, но в один день, дочка сказала, что останется с матерью, ведь у мамы никого нет. И он сдался, пошёл на попятную, согласившись на условия бывшей жены. У Изуми с отцом была особенная связь, они были лучшими друзьями, прикрывали друг друга перед мамой, делились секретами и мечтами. Если ей нужен был совет или помощь по домашней работе, она всегда шла к папе, тот никогда не отказывал, каким бы усталым ни приходил с работы, всегда внимательно слушал без осуждения, терпеливо смотрел, как она делает ошибки и мягко указывал на них. Если Хазуки ругала её за плохую контрольную работу, или невымытую посуду, то Исида всегда заступался за дочь, пытаясь сгладить удар. И когда она плакала в своей комнате, именно папа приходил успокоить её, только спустя какое-то время мама приходила к ней с извинениями. Изуми любила маму, но рядом с ней никогда не чувствовала себя свободной — ей всегда приходилось стремиться к мифическому идеалу хорошей дочери. Потеряв связующее звено и поддержку в доме, девочка зажалась и прогнулась под мать, пытаясь соответствовать образу, чтобы ненароком не попасть под горячую руку. Поэтому после череды ссор с матерью, Изуми попросила отца больше не искать встреч. Исида сказал, что будет раз в месяц приезжать, и оставлять письма и кое-какие подарки под третьей скамейкой в парковой аллее недалеко от школы, и она, если захочет, тоже может писать ему о чём угодно, он обязательно прочтёт. Об их потайном месте никто не знал, но со временем Хазуки поймала её и, забрав пакет, выбросила в мусорку, сказав, что делает это для её же блага. После, Изуми не разговаривала с мамой целую неделю. Порой она приходила к Итачи и под предлогом помощи с домашней работой, как бы невзначай, перед самым уходом, просила разрешения посидеть за его компьютером пару минут, найти кое-какую информацию для проекта. Он никогда не отказывал и оставлял её одну. Зарегистрировав левую почту, девочка переписывалась с отцом. Об этом никто не знал, даже Итачи, которому она безмерно доверяла. Эта была только её тайна, единственная и сокровенная нить связывающая её с папой. Так, они поддерживали связь до самого выпуска, и в один день ей представился шанс встретиться с отцом. Мама должна была ехать на экскурсию со своим классом, а ей нужно было на вступительные в другой город. Электричка ехала через Кава, там где-то недалеко жил отец и недолго думая она ему написала, что может выйти на обратном пути и встретиться с ним. Ей уже нетерпелось сдать быстрее экзамены и сесть обратно в вагон. Её сердце трепетало от радости и готово было выпрыгнуть из груди, когда диспетчер сообщил, что они прибудут в Кава через пять минут. Наконец-то она увидит его вживую, поделиться новостями не так сжато и сухо как в электронке. Двери распахнулись и, выбежав на платформу, она потерялась в потоке людей, судорожно оборачиваясь, искала глазами отца, но натыкалась на незнакомые лица. Сквозь шум подъезжающего синкансэна, она услышала знакомое: «Изуми» и побежала со всех ног к папе. Он стиснул её крепко в объятьях, целуя в макушку, а она не могла ничего сказать, ревела как белуга. Кава был небольшой приятный городок с неспешными людьми на утопающих в зелени тротуарах, и очень красивыми, можно сказать, сказочными жёлтыми трамваями. У них было буквально пару часов до следующей электрички, и Изуми думала, как уложить всё скопившееся за несколько лет в эти беспощадные часы. Прощаться было тяжело, и она старалась держаться, чтобы не расплакаться, но стоило ему сказать: « Моя малышка», как она вцепилась в его рубашку и разревелась. Сидя в вагоне, утирая слёзы, она смотрела на отдаляющего отца, теперь уже осунувшегося и постаревшего, и сердце разбивалось вдребезги. Мама ждала её на платформе, завидев, подбежала к ней и обняв стала покрывать лоб и щёки поцелуями. Руки её дрожали, а ресницы были влажными. Изуми растерялась тогда от поведения мамы, от неожиданного её появления, и не знала, что сказать. «Вернулась», — шептала словно в бреду Хазуки, взяв её за руку.