***
Тяжесть. Вот что приходит на ум. То ли потому, что в автобусе Патрик засыпает у Билла на плече, укачанный колдобинами. То ли потому, что, ступив на школьный двор, исчезает. Закладывает руки за голову, лениво потягиваясь. Всё ещё сонный, но двигается куда быстрее. Утекает, как ёбанный песок сквозь ёбанные пальцы. Хлопает по плечу Рыгало, здоровается с Криссом, с десятком людей. Становится частью опасной стаи, членов которой плохо различают учителя — для них они одинаковы, никакой уникальности. Билл дёргает ресницу с нижнего века. Он мог бы узнать старшего брата по запаху. Мальчишка треплет волосы, чтоб выкинуть лишнее, — космы на ощупь словно парик. Всё из-за красной краски. — Эй, добро пожаловать в ещё один дерьмовый день. — Ричи волочит портфель по земле, джинсы на коленях разорваны в клочья. Когда он кидает сумку, учебники вываливаются наружу. — Тебе бы утренние новости вести. Прямо заряжаешь позитивом, — Билл улыбается, незаметно прихватывая рукав полосатой кофты. Ричи бьёт кулаком в плечо и окликает Бена. У Тозиера несколько синих прядей и очки, обмотанные скотчем. Кажется, на прошлой неделе Хокстеттер помогал вставлять на место правую линзу. — Давай, Стог, шевелись, тут главный Дохляк пришёл! Билли пихает Тозиера локтем. Стог нагоняет, когда Ричи заводит тираду о том, какая же биологичка Стивенсон старая сука. Бен отвечает, что очкастый срывает каждый её урок, поэтому-то она его ненавидит. Ричи подставляет ему под нос средний палец. Перед тем как троица заходит в школу, Билл оглядывается — Патрик ушёл со двора.***
Всё шло своим чередом. Билл то и дело ломал карандаш на математике, затем затачивал вновь. Успел послать мистера Веддера — совсем не из рокеров — раз двести. Жаль, что не вслух. На четвёртой перемене сходил покурить с Беверли, хотел найти Ричи и Бена, но те куда-то запропастились. Бев говорила о том, что классно покататься по стране, как закончит школу, осталось только придумать, где взять деньги. Билл слушал внимательно — стройный поток мыслей Беверли помогал отвлечься от желания выхаркать сегодняшнее утро на страницы. Всё шло, блядь, прекрасно, пока не наступил обед. Хэнском, как всегда, отдал часть порции Беверли, ибо та не наедалась. А Ричи, продевая трубочку в сок, завёл тему о лете. — Мы обязаны лихо затусить, серьёзно, или я свихнусь. Поэтому предлагаю отправить наших родичей во временную кому и по очереди разнести дома, — он потянул сок из трубочки. — Моей тётки и без того дома нет, поэтому я не стану подмешивать снотворное ей в чай, — Бев сняла мясо с вилки. Её тётя была ночной медсестрой — работа находилось всегда, а в пустом доме Маршей находилось место для гостей. — Только я в пролёте, зато всегда таскаю из дома вкусную еду. Миссис Хэнском — заядлая домоседка, даже с работы старается возвращаться пораньше, чтоб поскорее погладить кота и удостовериться, что единственного сына не угробили его лучшие друзья. — Когда-нибудь твоя мать подаст в суд на Ричи за то, сколько вашего домашнего печенья он сожрал, — Марш рассмеялась, прикрывая рот. Ричи попытался выстрелить соком ей в лицо, но Беверли ударила его кисть наотмашь, опрокидывая коробку на стол. Билл не слушал. Он наблюдал за тем, как Грета Кин опирается на стол. На ней чёрная майка с глубоким вырезом, пышная грудь касается руки Патрика. Он смотрит на то, как цепочка падает в ложбинку. Билл впивается ногтями в ладонь. Грета подпирает щёку, болтает, стреляя глазками. Она так близко, что Патрик может почувствовать запах её волос. Билл ощущает, как почти крошатся зубы, подобно штукатурке. Сука. Какая же сука! — Чё думаешь, Билл? — доносится из-под толщи. Он не различает лиц, но кидает, стискивая кулаки, пока костяшки не побелеют: — Мы найдём где зависнуть. По крайней мере, заброшки всегда открыты, — Билл старается улыбнуться не слишком нервно. Ричи принимает ответ, а Бен говорит что-то про безопасность. Билл отклоняется на стул лопатками. Патрик разговаривает с Гретой, дотрагиваясь до её округлого плеча. Они смеются.***
Пат уехал. Не с Гретой. Не с этой сукой. Уехал с парнями, запрыгнув на заднее сиденье тачки Хаггинса. Машина сорвалась с места, оставляя метки на асфальте. Билл же тащился домой пешком, разглядывая кустистые деревья, мусорные баки, спрятавшиеся под ветками, разбитый асфальт. По дороге, сразу за автомастерской, где работал Ленни — рукастый мужик с бутылкой пива в зубах, — стояла заброшенная мясная лавка. На малиновых кирпичах красовалось: «ЛУЧШЕЕ МЯСО В ОКРУГЕ! ГОВЯДИНА, СВИНИНА, БАРАНИНА». На белых линиях, обрамляющих надпись, отваливались куски. Билл их сам отковыривал, они сгибались под натиском ногтя и отскакивали ему в ладонь. Кажется, в детстве в лавке телепалась жизнь — Хокстеттер даже помнит мясника Джеки, который искал для сопляка конфеты в замусоленных карманах. Когда Билл получал заветный лимонный леденец, то слезал с крутящегося стула и тянулся к высокой стойке пухлыми пальчиками, подпрыгивал в надежде достать и повиснуть. Но кризис достал первее — ловкий ублюдок. Билл прошерстил пятками асфальт, его район притаился за поворотом, подобно охотнику с ружьём. Жители попрятались по своим норам, самые свободолюбивые покуривали на крыльце. Пацан проходил мимо, побивая палкой покосившийся соседский забор — хозяева глухие старики, не шелохнутся, даже если кого-то будут убивать. Дом встретил запахом кислятины. Наверное, шмотьё в бельевой корзине протухло. Странно, что в день смерти отца пахло точь-в-точь, пускай вещи лежали постиранными. Вода из-под крана запузырилась в стакане, на донышко лёг мутный осадок. Кеды прилипали к полу, а скотч на стыке с подошвой требовал переклейки. Билл пригладил его большим пальцем, серебристая полоска послушно легла на место. Такой же скотч скреплял линолеум у ножки ванны, недалеко от раковины. Там где лежала голова Зака Хокстеттера. Его нашла жена, сыновья же увидели лишь чёрный пакет да врачебную каталку. Но Билл мог представить пористое, красное лицо отца в луже крови. Зака схватил сердечный приступ, когда он упал, то ударился головой об ванну. Два года назад — старшему Хокстеттеру пятнадцать, мелкому тринадцать. С тех пор на полу замытые пятна крови. На новый линолеум не нашлось денег, а куски старого мать отрывать побоялась. Патрик же с Биллом попросту не захотели. Дверь в собственную комнату, как всегда, закрыта. Внутри приветствует кислотно-розовый постер «Pretty On The Inside», стиляжный Дэвид Боуи под светом яркого фонаря, а над ним лицо младенца в центре цветка. Ещё три постера Nirvana, фотографии ракушек, распечатанные на библиотечном принтере, вырезки из газет, посвящённые Кобейну, рисунки, снимки театральной парковки на Бэгли-авеню, 220, которые Билл сделал сам. Между ними пузырились бежевые обои, грозясь скинуть накопленные сокровища в расстояние между стеной и кроватью. Сигареты во внутреннем кармане рюкзака чуть помялись, Билл постукивает одной по пачке и зажимает фильтр губами. Плеер висит на проводе наушников, прихвативших карандаш. Он падает грифелем вниз, а Билл обходит комод и залезает на подоконник. Носками кед подпирает оконную раму. Его ждёт Том, с признанием, что он жалкий неудачник. Слизняк. В плеере новые батарейки, наушники греют, и кнопки приятно отзываются на давление. Дома никого не будет до самого вечера, поэтому дым можно втянуть медленно, смакуя, пока в голове Томми поёт о том, как плачет, созерцая образ девушки. Любви. Пепел Билл стряхивает за окно, сквозь завитки сизого дыма можно рассмотреть расколотую в нескольких местах дорожку к калитке — сетка на ней заржавела. Билл вглядывается в то, как одиннадцатилетний Патрик бежит к своим друзьям, а осеннее солнце лижет его синие кроссовки. Годом позже их будет донашивать младший из братьев. «Ты паришь, как пёрышко, В этом прекрасном мире». Сигарета тлеет. Мальчишка вдыхает воздух для затяжки. Наблюдает за тем, как Патрик выбегает без шапки, пиная комья снега. Ему всё ещё одиннадцать, но он уже никого не слушается. Весной выбегает, сжимая в руке зелёный водяной пистолет. Летом мама кричит ему надеть кепку на голову. Затем ему исполняется двенадцать, тринадцать, четырнадцать. С каждым годом меняются вещи, рост, голос. Вот он уже не несётся сломя голову, а идёт, засунув руки в карманы. Не изменяется лишь младшенький братишка, наблюдающий из окна, как тусклая тень. «Жаль, что я не особенный, Ты же охуенно особенный». Он затягивается, пепел падает на колени, близко-близко к расчёсанной ссадине. Билл не ревновал к Рыгалу, или Криссу, или Бауэрсу. Сотням других парней и девчонок. Ведь Патрика нельзя закрыть на ключ — задушишь (шит). Ему нужно место, мир их дома чересчур тесный. В нём липучие полы, словно ленты для мух. «Хочу, чтобы ты замечал, Когда меня нет рядом». Не ревновал. Нуждался в уколе, запускающем сердце. Если бы Патрик оставлял лежать с мокрыми следами на заднице — измятого, искусанного, — то Билли бы ничего не говорил. Даже не глядел бы на дорожку, как изголодавшийся пленник. Грета Кин, наверное, не голодала. Её родители не были богачами, но дядя умудрялся оплачивать дом в привилегированном районе Дирборна. Работая фармацевтом в Детройте и медбратом — в междугородней больнице. Нет-нет, она не голодала, она могла выклянчить у дядюшки с папулей практически всё что угодно. Могла выкатить полную грудь или махнуть задницей в обтягивающих джинсах и заполучить любого парня с взыгравшими гормонами. Билл не гонялся за слухами, но сейчас вспомнил, что Кин отсосала дружку своей лучшей подруги, пока та выворачивала кишки в ванной. «Я всего лишь слизняк, я чудик, Что, чёрт возьми, я делаю здесь?» Наушники зажимают в тиски. Билл ногтем продавливает корку на ране. Сука. Какая же сука! Песня заканчивается, сигарета начинает пожигать пальцы. Он тушит бычок с наружной стороны окна и выбрасывает. Сдёргивает наушники, мелодия кричит вслед, пока средний палец не давит паузу.***
Размашистый почерк терзает дневник, ручка царапает бумагу, продавливает слова на следующую страницу. Сейчас десять вечера, Шерон должна вернуться через два часа — у неё вечерняя смена в магазине, и она постоянно затягивает с закрытием. Стены в доме картонные, а дверные петли жутко скрипят. Ручка замирает в миллиметре от листка. Билл слышит топот ботинок. Шаги немного расхлябанные — выпил, либо никто не подвёз, и он шёл пешком от автобусной остановки. Сейчас лето, поэтому возможно всё и сразу. «Глупыш Билли» слышит, как Патрик проходит мимо его двери. Органы цепенеют, вздохнуть не получается. Шаги доходят до угловой комнаты, поворачивается дверная ручка, замок щёлкает. Затихает. Дневник прячется под матрас. Билл переступает скрипучие доски, опирается на обои в мелкий цветочек, что поклеены в коридоре. Он прислоняется щекой — стена теплеет, чем ближе становится дверной проём. Рядом с ним по окантовке дерева трещины, летом в них частенько забирались мотыльки, пока отец не потравил их. Биллу кажется, что он постучался, но вспомнить не может — Патрик стягивает майку, стоя спиной к двери. Его лопатки сходятся к позвоночнику, когда Хокстеттер расправляет плечи, похрустывая шеей, — привычка сутулиться. Билли машинально сводит колени. — А подсматривать нехорошо, — разворачивается нарочито медленно, наклоняя голову к плечу. Джинсы сидят низко, выделяют линии, ведущие к паху. Младший братишка переминается с ноги на ногу, скрещивая руки на груди. — Извини, я просто хотел поговорить, — улыбается непринуждённо, неосторожно съезжая по стене к комоду. — М-м-м, давай побыстрее, в душ хочу, — кидает майку на кровать. — Какого хера в этом городе так жарко? — Патрик почёсывает заднюю сторону шеи. Пот поблёскивает на груди под светом уличного фонаря. Жёлто-оранжевый прожёктор льётся через окно, стелясь к носкам кед. Билл пятками упирается в стену возле комода, прислонившись затылком прямо под плакатом «House Rockin’». — Я-я… просто подумал… Ремень выползает из шлёвок, словно крупная змея. Приземляется на кровать рядом с майкой. Кольца слепят, стоит пальцам расстегнуть пуговицу на джинсах. Билли старается сглотнуть как можно тише. В жару Патрик не носит белья. — Я просто подумал, что мы могли бы зависнуть вместе, — опирается о стену левой ногой, чуть пружиня. — Скоро каникулы, а мы с друзьями не придумали, чем заняться. — Не. — Кровать поскрипывает, когда Патрик плюхается сверху, чтобы расшнуровать ботинки. — Я хочу побыть со своими, без того, чтобы оглядываться на группу малолеток. Правый ботинок ударяется о пол. Билл машинально вздрагивает. — К тому же… — Пат снимает второй. — У тебя среди гремлинов есть симпатичная рыжуля, приударь за ней, прежде чем знакомить с парнями постарше. Лёгкий алкогольный шлейф с примесью пота ввинчивается в ноздри. Оплетает, движется тише, вкрадчивее. — Брось, мы с Беверли друзья и просто… Невозмутимо. Так просто. Смотреть в глаза не отрываясь, не моргая. Соскальзывает, как рыба с крючка, только наоборот. Оглаживает кадык, ложбинку между ключиц. — Что? Разве она не красотка? — Патрик наступает на багровую дорожку света, она обхватывает его джинсы. — Красотка. Но… — постукивает пяткой о стену, дабы не начать вылизывать Патрику грудную клетку. Старший братец театрально хлопает себя по лбу. Не пьяный, чуть разморённый, словно кот, сожравший любимую канарейку. — Оу, я забыл, извини-и-и, — он смотрит сверху вниз. Билли ощущает жар, исходящий от тела, будто Патрик только-только вернулся с душной улицы. А надоедливый братец словил на пороге. Патти, давай поиграем? Отцепись, глупыш Билли. Внизу живота разливается истома, вынуждая сдвинуться поближе к дверному проёму. Вдохнуть воздуха. — Тебе же больше нравятся парни. Слишком близко. У Патрика по радужке бегают чертята. Дразнятся, тыкая мальчишку красными рожками, обвивая хвостами. Он упирается в дверной косяк, шёпот поднимается от скулы к мочке уха. Если бы Билли был девочкой, то между ног стало бы влажно. — Тогда ты точно найдёшь чем заняться летом. С тобой постоянно тусуется кто-нибудь с членом между ног, — он подтрунивает буднично. Глядит с прищуром, открывая дверь. Биллу скручивает желудок, слова слипаются в ушах, словно засохшая древесная смола. — Пока, глупыш Билли. «Глупыш» переступает порог, свет с улицы густеет. Рот Патрика усмехается, а мыски Билловых кед всё смотрят в комнату, когда дверь закрывается с тихим писком прямо перед его носом.