Хаинас

      Ребятки, тут такое дело (если вам это интересно). У меня произошли некоторые изменения в мироощущении и я не хочу дописывать Хаинас как фанфик по скизам. Но! Хочу написать Хаинас как ориджинал.       Мне не нравится, как я взялась за Хаинас. Я хочу писать своих персонажей, некоторые из которых, возможно, вдохновлены скизами, но не должны восприниматься как скизы. А ещё я не хочу обманывать ожидания людей, пришедших за скизами.       Если вам нравится мой слог — ждите Хаинас в ориджиналах (только скорее всего я сменю название на "Гиены" — как хотела ещё до выпуска первой главы фанфика). Последний абзац этой части — то, что ещё написалось к этому фанфику, когда его заморозка ещё не планировалась. Возможно, я ещё слегка отредачу то, что уже было написано (мне далеко не всё там нравится), и заморожу этот фик. Сорри за кринж, но такие вот дела.

***

            После странного дня прошло несколько дней и ночей. Феликс спал без снов несколько часов, просыпался, существовал до обеда, спал, просыпался заново, существовал до вечера, ложился спать, и круг возвращался к начальной точке. Он не помнил ни одного из своих снов, и это его не удивляло. Его также не удивляло и желание закрыть окна и не выглядывать в жалюзи; не удивляло ощущение чьего-то взгляда с улицы и откуда-то со стороны шкафа. Что его удивляло, так это то, что цитрусовый запах, как бы он ни проветривал комнаты, не выветривался и становился иногда даже тошнотворным. Его настораживало и то, что что-то внутри него будто спряталось — уползло в норку, пятясь, молча глазея, выслеживая окружающий мир. На левой щиколотке у Феликса не сходили с кожи темные пятна, как от ушибов, но ничего не болело, и он не придавал этому значения.

***

      Хенджин стоял, чуть ссутулившись, и ошарашенно глядел на Феликса. В воздухе стоял запах тихой предосенней ночи, холода и металла. Перевязанная рука дрожала, и бита — вместе с ней. Феликс моргнул раз, другой, шагнул вперёд, и, сняв с себя шуршащий анорак, накинул его на плечи другу. Свет от фар проезжавшей где-то далеко за их спинами машины скользнул по глазам Хенджина, и они влажным и диким огоньком на пару секунд вспыхнули в темноте.       — Пошли, замёрзнешь, — маленькая ладонь неловко хлопнула по вспотевшей горящей спине.

***

      Феликс не умел подделывать улыбку. Да и вообще не получалось у него, как это называется, «носить маску». Если он был недоволен — тщетно растянутые губы дрожали, а глаза, хотя и прищуренные для правдоподобности, легко являли окружающим всё, что чувствовал обладатель. И, как Хенджин сам себе честно признался, во время попыток Феликса подделать улыбку тот выглядел даже некрасиво, так сильно фальшь сквозила через его лицо.       Зато искренне улыбался Ли Феликс ярче всех. Будь то полностью обнаженные зубы или едва уловимое движение бровей — а он незаметно для себя умел улыбаться без участия губ совсем — он весь светился. Хенджин никогда не мог поймать этот свет; ему хотелось, как бабочку, закрыть этот отблеск в ладонях, посадить в банку — или нарисовать в тетради, и держать у себя до смерти и никогда не отпускать.       Но не получалось. Всякая попытка нарисовать или описать свет Феликса была тщетной. Если взять бабочку за крылья, чешуйки с них останутся на пальцах, и бабочка не сможет больше летать — так и «пойманный» уже было свет не светился.