И всё живое умирает.
***
— видали? Феликс терзал птицу. Та, обесперенная и обезголовленная, с обрубленными ногами, была жестоко и тоскливо распластана по круглой тарелке, как жертва бессмысленного древнего обряда, исполняемого почти что бесцельно, разве что лишь ради сохранения традиции как последнего напоминания о прошлом. Зубы разрывали белую плоть, челюсти устали разрушать сопротивляющееся мёртвое — неживое? — мясо. Он ел, потому что привык, потому что мама говорила питаться не только хлебом и водой, потому что боялся загнать организм в недостаток витаминов, кальция, железа — ну или что там есть в вареной курице, похожей на резину. Проталкивая один полупрожёванный кусок за другим по пищеводу, Феликс боковым зрением глядел на голые серые стены вокруг него. Окружающий мир, если бы ему дали выполнить задание для младшей школы, был смутно настоящим. Ощетинившимся на Феликса так, как он ощетинивался сам. Холодным, стоя́щим. И всё-таки эти стены, пол и потолок почти одного серого цвета, которые выстраивали силовое поле, стоило их покинуть, ему нравились. Нравился почти пустой холодильник. Нравилась тишина, в которой слышен каждый шорох. Нравилось, что время здесь тянулось медленно и быстро одновременно. Нравилось одиночество, не ощущавшееся таковым — будто дом общался с ним какими-то ультразвуковыми сигналами. Нравилось, что он привык к скрипению пола по ночам, к звуку в другой комнате, будто выключается электрический чайник, к бесконечно малому и большому пространству дома. Нравилось ступать голыми ногами по холодным половицам и чувствовать рельеф поддельного дерева, нравилось осесть на пол где-нибудь у ванны и по часу смотреть тиктоки. Нравилось, как это существование обволакивает его, странно-вкусное, как мёд из алоэ и грейпфрута. Иногда нравилось думать о том, что когда-то помимо него здесь будет жить такое же существо, как он; иногда нравилось думать, как он обнимет кого-то в этих стенах, как приготовит кому-то еду на этой покрытой разводами плите, как позовёт кого-нибудь в этот дом, предупредив, что у него бардак. Но то, что было иногда, уходило настолько же быстро, насколько и приходило, и он, в общем-то, и этому был рад. Свернувшись в эмбриона, завернувшись в рваную простынь, закрыв окна и дверь, остаться так во сне — Феликс был бы рад. Неживая серая нора жила, связанная с единственным хозяином кровеносно-нервной системой в другом измерении, и с сокращением его лёгких незаметно вздымался пыльный ламинат. Полуободранные серые обои встрепенулись от повеявшего цитрусового ветра. В последние недели в городе появлялся лаймовый запах, и спиралевидными потоками, воздушными змейками он минутами вертелся вокруг Феликса, опутывая руки и ноги, достаточно мощный, чтобы шерсть вставала дыбом. Он появлялся и исчезал слишком незаметно, чтобы ухватиться за него, и будто не был даже заинтересован в Феликсе, и только поэтому не увлекавший того дальше никуда. Короткие часы после рецидивов лаймовой трясучки маленькое кошачье испуганное сердце тоже начинало трястись, и было тревожно. Кровь ускорялась в своём беге по венам, и вскоре, обшарив каждый капилляр и не найдя ни угрозы, ни чего другого нового, возвращалась в привычный темп. Голова дёрнулась в сторону запаха-гостя, и привычно по телу заискрились предупреждающие звёзды, готовые в очередной раз провести свой дозор и вернуться в спячку. Феликс нахмурился, услышав новое. Что-то новое вылезло в воздухе или в нём самом, обволокло всего — вдруг то, что казалось ему раньше небольшим припадком, обернулось ясно ощутимым, давящим на сознание, желанием бежать. Разноцветные сухопастельные искры в конечностях начали жечь и морозить. В запахе был не только лайм. Или был не только запах. На Феликса смотрели, и несдержанное движение чужого хвоста шелестело ветряными колокольчиками, а его шелесту начали вторить обои подобно древам с обглоданными листьями. — доедай мясо-то. На полу осталась чьи-то белее снега и отражавшие солнце так же, как снег, шерстинки. За окном пошёл снег вперемешку с дождём. Феликс отмер не сразу, а когда всё-таки отогрелся от чужеземного мороза — решил, что это Дом бунтует. Дом стоял спокойно и печально трещал. Наступила зима.***
Ветра свободно гуляли по равнинному пригороду. Они здесь не путались меж домов, не врезались насмерть в каменные стены, а мощными ветряными реками лились в тысяче направлений, сменяя дежурство настоящей замерзающей реки, много, впрочем, превосходя её в силе. К пригороду редко выбирались люди из города — там было нечего делать и, говорят, пахло мясом, потому что в пригороде была птицефабрика. Перелески, грустные редкие здания из красного кирпича, широкие низкие равнины с вечно жёлтой травой не привлекали никого. Феликс вышел из скрипящего автобуса, и диковатый мглистый запах нырнул ему в ноздри. Под разноцветным анораком и раскрашенной кем-то другим непонятно давно футболкой встала шерсть. Кот цвета мыши-полёвки терялся на фоне хвойно-зелёной с белым куртки и белых штанов и потому, пока шёл у дороги, был похож на безголового всадника без коня. Или на назгула. Назгулы искали кольцо, а Феликс искал что-то. Что-то, частичка которого распласталась по всему полу дома, охватила стены и потолок, затянула нитями воздух так, что неживая твердь задышала беспокойно. Что-то, распространившееся от растаявших на полу снежинок. Он шёл полчаса, час, не зная куда, вглядываясь в еле различимый компас нутра. Либо тот давно перестал работать исправно, либо Феликс разучился определять по нему направление, но он начал петлять, заходить в тупики глухих стен гаражей, возвращаться на прежние места — не находя ничего. Под ложечкой сосало от непонятного чувства тревоги, резавшего ему кости. Невольно думая об этом, он не смог найти источник этой тревоги, был ли он в пригороде или в том, что места начинают повторяться, а в груди что-то продолжает скрести и холодить. Когда глаза замозолились от грязно-прямоугольных ландшафтов, Феликс зашёл в ангар. Кривая железная тяжёлая дверь не была открыта нараспашку, но оказалась рядом как раз в тот момент, когда от вида разбитого асфальта под серым небом стало душно, а от холода гуляющего ветра заболел затылок. Дверь затворилась за котом, и в ангаре проявился зелёный коридор. Ощетинившись, Феликс пошёл вдоль салатовых стен, пропахших сырой штукатуркой; лампы тускло светили со своего побитого потолка, и каждая третья моргала. Он шёл мимо закрытых дверей. Около некоторых висели таблицы, и взгляд задерживался на них — чаще всего то были расценки услуг. По большей части — медицинских. За стенами молчало, и Феликс шёл дальше. В ангаре располагалось аж несколько пунктов с принтерами и камерами, стоматологических кабинетов. Ещё был диетолог. Где-то промелькнул адвокат, причем он находился меж двух стоматологий. Постепенно сами таблицы с указаниями начали заполняться цветами, начертания букв менялись, а ячейки цен где-то становились пустыми. За некоторыми кабинетами слышались шорохи. Плитка под подошвами кроссовок иногда раскалывалась на углах, а сквозь трещины проступало что-то красное. — пошли-ка отсюда. Ведомый ногами и животным интересом, кот крался дальше. Вибрисы касались узких стен и чувствовали дыхание штукатурки. Череду дверей вдруг нарушило зеркало в полный рост. От неожиданности Феликс остановился. Зверь из-за стекла, в котором не блестел свет ламп, смотрел на него нечитаемо, но его грудь вздымалась живо. Он был живой. За спиной свет тускнел. Феликс повернулся ко входу — где-то вдалеке вместо тяжёлой двери была стена. Он где-то свернул и забыл обо этом. Шерсть запятнистила и вздыбилась, но кот мелкобегущими шагами пошёл дальше. За некоторыми дверями теперь начали слышаться голоса. Он замедлялся, прислушивался, но не мог разобрать слов. Где-то послышалась бормашинка и животный скулёж, и тогда сердце закачало кровь по жилам суетливо и громко. На лбу проступил пот. — вот теперь пора валить! Часто дыша, Феликс развернулся и, топча плитку, пошёл под мигающим тусклым светом туда, где, как ему казалось, был выход. Сырая салатового цвета штукатурка пахла нездорово, а быстрые шаги раздавались на десятки метров вперёд-назад. Через несколько дверей, когда звуки бормашинки подстихли, эхо от шагов разделилось — так ему показалось. Через несколько секунд, подходя к зеркалу в полный рост, он задохнулся пониманием. Ноги остановились сами, и тело задрожало от гуляющих импульсов. Зеркало было другим коридором. Стекла там никогда не было.***
Вдох. Вдох. Выдох. Не сдох. Ему было страшно идти дальше. В полуметре от него коридор разветвлялся под прямым углом, и нельзя было увидеть, что находится в этом разветвлении; зато где-то вдалеке эхо шагов продолжало гулять. Феликсу страшно. "мне страшно!" Он чуть подвытянул шею, пытаясь заглянуть за угол. В тот момент, когда слезящийся от больного воздуха взгляд зацепился за что-то отличное от пространства и живое, чья-то длинная рука высунулась из развилки, цапнула Феликса за куртку и затянула к себе. Он не успел как следует ни зацепиться руками за стену, ни впереть пятки в пол, но из-за жалкой попытки этих действий навернулся, больно ударившись коленками и плечом о плитку. Кто-то стальной хваткой рук и ног прижал его к себе, не давая двинуться, и тут же зажал рот и нос холодной жёсткой пятернёй, не давая вздохнуть. — Ты, когда видишь чьи-то глаза, понимай, пожалуйста, что они тебя тоже видят, — грустно прошелестело на ухо. Феликс замер пойманным мышонком. — Дышать хочешь? Я отпущу. Только не ори. Мышонок кивнул — и ладонь, зажавшая ему половину лица, переместилась на лоб, всё ещё обездвиживая голову, но теперь позволяя дышать. Сердце билось в диком темпе, постоянно соскакивая с ритма, но спиной Феликс почему-то слабо ощущал другое сердце — то стучало не рвано, но тревожно. Через пару секунд он понял, что не один боялся — шаги приближались, а тот, кто свернулся с ним в болезненный клубок, медленно отползал в тёмную глубину другого коридора — того, который казался зеркалом. Когда они отдалились от выхода с мерцающими лампами в темноту настолько, что Феликс на вид с трудом различал, где его саднящие после удара о пол ноги, а где чужие длинные палки-конечности, существо за ним замерло и сжало его грудную клетку так, что он неслышно подавился воздухом, а заодно снова закрыло ему рот. Всё это время в мозгу мерно раздавалось чьё-то движение, а теперь оно остановилось. Время, и так скакавшее в своём ходу, теперь полилось вязкой массой, и в голове зазвенело. В светлом проходе вдалеке прошёл кто-то. Феликсу вдруг стало тяжело, и перед глазами встала пелена; в зверином страхе он зажмурился и отвернулся, как мог, чтобы не видеть лица существа на том конце. — Не спать, — кошкино ухо дёрнулось от язвительно-тревожного шёпота существа. Спустя пару мучительных минут слежки за мигающим светом наступила тишина. В голове перестало звенеть, а дыхание поуспокоилось. Набравшись смелости и злости за собирающуюся на коленках кровь, Феликс укусил подушечки ладони, зажавшей ему челюсть. Обвившее его существо пискнуло сквозь свои сжатые зубы и рефлекторно дернуло лапкой. Почуяв свободу, кот попытался высвободиться, но тут же покусанный им зверь зло потянул его за волосы к полу. Во мраке и желании дать сдачи никому из них не было понятно, где, чья и какая часть туловища, и до тех пор, пока оба не выдохлись, они пыхтящим комом катались по холодным хрустящим плиткам, кусаясь, царапаясь и набивая себе синяки о стены. Наконец Феликс всё-таки оказался придавленным чужой тушей к полу, и хотя беспокойство галопом ходило по его венам, прежняя тревога ушла. — Фу, ты мне руку обслюнявил, — скорбно простонала туша. — Сам пыхтишь, как паровоз, блин, одолжение тебе сделал и — пожалуйста! получил по морде. В тихом голосе звучала усталая обида. — По яйцам получишь щас. Пусти. Феликс напрягся, силясь освободить руки, но незнакомец только сильнее вжал его в твёрдый кафель. — Чтоб тебя нашли и сожрали, ага. Я же для праздного интереса тебя выслеживал, бродил тут, ждал тебя, пока ты найдёшься. Сверху фыркнули прямо Феликсу в нос, и он фыркнул в ответ. Раздражённо вбирая воздух, он вдруг почувствовал запах. От существа пахло так, будто оно только что съело целый лимон. Котёнок сжался и выдохнул: — Кто ты? Чужой хвост слышно мягко стукнул по полу. — Хёнджин. Помолчали. Феликс подышал. Сверху тоже подышали. Феликс глотнул скопившуюся слюну раз, другой, обмяк на холоде, закрыл глаза, больше не пытаясь в темноте различить чужое лицо. И всё-таки заехал существу коленом куда-то в низ живота. Уже изрядно побитая плиткой нога разнылась сильнее, а существо сверху не сдержалось и заныло вслух. В последней попытке преградить путь к развилке оно упало сбоку от Феликса, а тот притянул больную конечность ближе к себе. Понемногу поднявшись в сидячее положение, он заметил в другой стороне едва мерцавшую зелёную табличку. «ВЫХОД». Отчего-то при виде белого человечка на зелёном фоне в сердце появилось чувство светлой надежды и покоя. Собравшись с силами и ногами, Феликс попытался встать и пойти к тому, что окрестили выходом — при взгляде на знакомую развилку его начинало мутить, а в голове воскрешался звук бормашинки, поэтому возвращаться не хотелось. Через пару мгновений пришлось срочно опереться о стенку, чтобы не потерять равновесие, потому что прежде тихо скулящее животное вдруг крепко вцепилось в его щиколотку, грозя ещё одной встречей коленных чашечек с кафелем. — Ублюдок! — обиженно рявкнуло. — Сдохнешь же, если один пойдёшь! — Пусти, — он остервенело пнул свободной пяткой державшую его руку, но та только сильнее сжалась, несмотря на задушенное шипение её обладателя. Теперь Феликс чувствовал уже только злобу и желание вернуться домой. Табличка «ВЫХОД» призывно светилась ярко-зелёным. Усталость ходила в теле и разуме ходуном, а чужая холодная рука вцепилась мертвым кольцом. Успев пару раз снова упасть из-за того, что назойливый незнакомец поднимался и пытался его остановить и другой рукой, Феликс с горем пополам кубарем вывалился на свежий воздух вместе с его тяжёлой ношей. Пара секунд заминки последней дала ему шанс вытряхнуться из хватки и побежать. Он не знал точно, куда бежит, но знал, что подальше от ангара и существа оттуда. На улице уже было темно, тучи разошлись, и с неба мерцали звёзды. Ветра не было, не было и духоты. Лунный диск внимательно и безучастно светил на землю. Добежав до знакомой остановки, отряхнувшись от увиденного, Феликс запрыгнул в старенький автобус, доехал до своего района, дошёл до своей квартиры. Открыл дверь. Подумал, что в автобусе никого не было. Подумал, что у незнакомца из ангара были белые с черным уши и хвост и красные волосы. Зашёл. Закрыл дверь на оба замка. Умылся. Разделся. Лёг спать. В голове трещала бормашинка.