Плати

Весь день волновавшееся море наконец успокоило свои воды. Солёные языки лениво облизывали камни и шли мелкой рябью, ловя на себя затухающие отблески совсем закатившегося уже солнца. Оно славно потрудилось сегодня — зной был на грани добра и зла. Теперь же его огромное, пышущее жаром тело удовлетворённо опустилось за горизонт, чтобы вынырнуть в противоположной части света. Чонгук сидит на террасе и, откинувшись в плетёном шезлонге, слушает трение морской воды о камни. Его взгляд устремлён внутрь, за витражное остекление небольшой гостиной его прибрежного домика, а на губах играет усталая обессиленная улыбка. Там, внутри, у зеркала изгибается изящная фигура. От неё исходят волны недовольства и озабоченности. Глухое ворчание кажется успокаивающе-милым, как мурчание кошки. — Ну вот ума палата — в плюс сорок вытаскивать под самое пекло. И за что только держат этого Ли? Ему же даже рыбку аквариумную доверить нельзя, не то что организацию съёмок. Говорил же, давайте в четверг, такой день профукали... Чонгук улыбается ещё шире. — Ангел, да ничуть ты не загорел. Ты белый, как зефирка. Чимин устало роняет руки и снова окидывает своё отражение придирчивым взглядом. — Думаешь? Я намазался соткой спф, но хоть убей, мне кажется, что даже она не справилась. — А ну подойди, рассмотрю тебя получше. Чимин приближается к его шезлонгу, качая головой. — Рассмотрит он, как же... И всё равно даёт схватить себя за ноги. Не удерживается и приземляется прямо на колени к Чонгуку. — Ну-ка... Хм, кажется, совсем ничего не изменилось, — Чон с уморительно серьёзным видом оглядывает его ноги, особенно задерживаясь на коленях, — Так, а что у нас тут?.. Чонгук лезет рукой под широкие белые льняные шорты, задирая из настолько, насколько это было возможно. Чимин закатывает глаза. — Могу вообще снять, если ты закончил валять дурака. Чонгук притягивает его за локоть к себе и прикусывает подбородок. — Снимай. Пак только пожимает плечами. Без всякого стеснения и ломаний он легко стаскивает с себя шорты вместе с трусами. Не впервой. Чон привлекает его за руки и укладывает себе на грудь. Обнажённая фигура фарфоровой балерины вытягивается вдоль всего его тела. Чонгук с упоением оглаживает крепкую спину и мнёт руками усталые напряжённые мышцы. — Да... Вот так... — глухо раздаётся ему в плечо. Чимин уткнулся в него лицом и постанывал от ощущения сильных пальцев на зажатых местах, — Левее... Ниже... О да... Как же болит поясница... Чон не удерживается и немного хулиганит — спускается ладонями на упругие половинки, так дразняще выпячивающиеся, когда Чимин изгибает спину. На одной ещё краснеет след от его зубов, уже третий день как. — Там у меня всё в порядке, — Пак тыкает его кулаком под рёбра, — Выше. — Ну это же как взять и не сунуть палец в рот зевающему коту, — смеётся Чонгук, — Удержаться невозможно. Чимин усмехается. — Неужели тебе не надоедает? Спустя столько времени? — Неа. Столько времени — это уже два года. Целых два года, как Чимин перестал отзываться на имя Кэнди. Целых два года, как Чонгук сначала влюбил его в себя, а потом буквально выкупил у господина Хао. Это стоило ему нервов и денег за долг Чимина — ушлый сутенёр не хотел отпускать одного из своих лучших мальчиков. Целых два года, как Чимин, закрыв глаза, позволил себе нырнуть в этот омут, рискуя последними крохами веры в людей. Целых два года, как он не "шлюха" и "эй ты", а "ангел" и "солнце". Ещё долго Чимин, как забранный из приюта пёс, всё ждал подвоха: побоев, насилия, унижений. Ждал, что Чонгук наиграется и выбросит его на улицу, как опостылевшую жену. Ждал, что у этой слишком волшебной сказки будет поистине кровавый конец. Но вот — два года. Эту круглую дату они отметили с размахом. Чимин потом натурально не мог стоять. Затраханный, зацелованный и обласканный со всех сторон, он только и способен был, что поскуливать в подушку и таять под любимыми большими руками. Отпечаток зубов на заднице как раз оттуда, с той безумной ночи. Его новым поприщем стал модельный бизнес. Чонгуку стоило только подтолкнуть его в правильном направлении, помочь встать на крыло, а дальше его понесли его природные и наработанные нелёгкой жизнью данные. Точёная фигура плюс хорошенькое личико плюс чувственность плюс абсолютная бесстыдность равно успех и востребованность. Особенно с таким-то мощным тылом, как гендир крупной строительной компании, конечно, куда ж без него. Сегодня Чимин весь день провёл на съёмках видеоролика, презентующего новый внедорожник. Играя на аллюзии с лошадиными силами, его с обнажённым торсом посадили на коня и отправили скакать по горным дорогам под палящим солнцем. Вернулся он раздосадованный, уставший и лишь чудом не получивший солнечный удар. И теперь его тело отдавало накопленный за день жар в прохладные руки его мужчины, пока море чесалось о прибрежную гальку, а вокруг разливалась такая нега, что этот вечер хотелось законсервировать в жестяную банку, чтобы можно было открыть, когда будет тоскливо. Чонгук и сам, скорее всего, не смог бы ответить, чем конкретно Чимин заставляет кипеть его кровь и хотеть его с неутихающей страстью. Возможно, нравилось отсутствие раболепия, к которому он так привык с предыдущими пассиями. Возможно, импонировала прямота и честность Пака, так не сочетавшаяся с его прошлым. Но чтобы то ни было, на всё накладывалось чувство ответственности, как перед подобранным на улице котёнком, и, чего уж тут таить — безмерное самодовольство тем фактом, что Чонгук смог-таки вытащить Чимина из борделя и показать ему лучшую жизнь. Так или иначе, Чон не уставал любоваться своим избранником и иногда шутил у себя в голове, а один раз даже озвучил, что если бы Пак мог беременеть, он бы непременно заделал ему ребёнка, чтобы было ещё больше поводов окружить его заботой. Помнится, Чимин тогда его лягнул со словами "Я, конечно, всякое повидал, но ты — конченый извращенец". Чонгук не сдавался и в красках расписывал ему, как бы няшно Пак выглядел с растущим тугим животиком и округлившейся грудью, а тот бил его подушкой-авокадо и вопил "Заткнись! Замолчи сейчас же!". Оба за ту ночь проржались до хрипоты и уснули в обнимку. Чонгук чмокает Чимина в висок и втягивает носом запах его волос. В них — раскалённое солнце, нагретая кожа седла и бальзам для волос с отдушкой маракуйи. — Что за планы на завтра? — спрашивает Чон. — В десять — съёмки для "Картье", — зевая, невнятно бормочет Чимин, — Надо будет выехать пораньше, до пробок. — "Картье"? А не краска для волос? — Это только через две недели. Пак поднимает руку и шевелит пальцами. — Ах ты ж... Всё-таки содрал. Чонгук берёт его ладонь в свою. На подушечках под пальцами — порванные кусочки белой кожи. — Откуда? — Поводья лошади же. Никогда не думал, что они такие жёсткие. Чон чмокает чиминову руку в центр ладони. — У собачки боли́, у кошечки боли́, у Чимина не боли́, — приговаривает он, а после укладывает руку себе на грудь. Пак вяло усмехается. — Спасибо, доктор Айболит. — Обращайся. Чимин по-кошачьи гибко потягивается, похрустывая суставами, и вздыхает. — Ничего, если я прямо вот так и засну? Нет сил даже до кровати доползти. Чонгук запускает пальцы ему в волосы и пропускает пряди между ними. — Засыпай. Солнце окончательно укатилось на другие континенты, забрав с собой все свои лучи. Лёгкий тёплый ветерок мягко касался обнажённой кожи, а спокойное море не прекращало бормотать ни на одну минуту. Чонгук держал в своих руках мирно посапывающего Чимина и щурился на звёзды, сверкавшие яркими блёстками на чернильном небе. Это была одна из тех ночей, которую не хотелось отпускать. Ночь покоя, тишины и нежной, обволакивающей любви. Ночь, в которую казалось, что в мире нет больше никого и ничего, кроме этого момента. Чонгук так и засыпает умиротворённым сном, как дракон на горе золота и самоцветов. Только вместо горы золота у него в руках — его фарфоровая балерина. И за это он заплатил сполна.