***
Желтый жук двигался по дороге, тихо и плавно шурша шинами по асфальту. По радио играла расслабляющая музыка. Мимо проносились фонарные столбы и деревья. Убаюканный неспешным покачиванием машины, Генри спал, прислонившись к окну, а Эмма с нежностью поглядывала на него и думала о будущем, что ждет их впереди. С Киллианом и Региной они договорились, что Генри поедет с Эммой в большой город, где можно выбрать лучшую школу, а потом — колледж, да и вообще там больше перспектив для развития ребенка. Но на каникулы Эмма и Генри, конечно же, будут приезжать в Сторибрук, к Регине и Киллиану, ведь все-таки они заботились о нем все эти десять лет, что он прожил с ними. И они действительно любят его. Замечтавшись о чудесных и ясных днях вместе с сыном, Эмма и не заметила, как за окном все затрепетало и задрожало в предчувствии грозы. На горизонте собирались тяжелые свинцовые тучи, стягивались плотным полотном, и между ними расходились серебристые трещины, будто небо было стеклянным куполом и разбивалось, падало на землю. Эмма беспокойно огляделась. Все менялось. Послышался отчаянный вой полицейских сирен и сквозь туман и помехи пробивался голос из громкоговорителя. — Эмма Свон, остановите машину! — Что? Что происходит? — Эмма заерзала на сидении. — Они думают, что ты похитила меня! — ответил Генри. — Что? Но я не похищала… — Эмма взволнованно стучала пальцами по рулю. — Я знаю, мам, — Генри плотно сжал зубы — Давай уедем отсюда. — Остановите машину, мисс Свон, — повторил голос. Эмма вдавила педаль газа в пол и помчалась дальше, но ее окружили и перекрыли движение. Желтый жук оказался в ловушке. — Это какая-то ошибка, — нервно объясняла Эмма, когда ее вытаскивали из машины. Ее скрутили и усадили на заднее сидение полицейской машины, и сквозь зарешеченное окно Эмма смотрела, как офицер разговаривает с Генри и отводит его куда-то в сторону. — Генри! Скажи им! — кричала Эмма. — Послушайте, я никого не похищала. Это мой сын! Никто не хотел ее слушать. Так Эмма оказалась в полицейском участке. Ее посадили в камеру предварительного заключения.***
— Регина, что происходит? Почему они говорят, будто я похитила твоего сына. Ты же сама отпустила его со мной. Мы же решили, что в городе ему будет лучше. — Эмма, я никого с тобой не отпускала, — Регина говорила с нажимом. — Он сбежал к тебе, а ты вместо того, чтобы вернуть его мне, устроила здесь этот цирк. Это называется похищение, если ты не знала. — Я не похищала. Его похитил Румпельштильцхен, помнишь? Он хотел сделать его своим преемником… — Что ты несешь, Эмма? — Регина смотрела на Эмму с раздражением. — О нет! — воскликнула Эмма, наконец-то догадываясь, в чем дело. — Ты все забыла. Румпельштильцхен хотел, чтобы мы жили в блаженстве, но разве беспамятство — это блаженство? Мы столько пережили вместе, через столько прошли, а ты… ничего не помнишь? Даже то, что мы с тобой… Эмма развернула руку так, чтобы была видна метка на запястье, но теперь корона не переливалась, а просто застыла расплывшимся статичным рисунком. — Что мы с тобой? — напряженно спросила Регина. — Ну родственные души. А это моя метка: корона, означающая тебя. Регина нехорошо и зло расхохоталась. — Какая же ты идиотка, Эмма! — воскликнула она. Достала из сумочки влажную салфетку и печать. Легким движением стерла метку с запястья Эммы... — Никакая это не метка, а печать театра Сторибрук. И я могу их поставить тебе хоть тысячу, но это не значит, что ты моя родственная душа. Регина занесла руку над Эммой, делая вид, что собирается поставить печать ей на лоб, но Эмма успела ее перехватить, увидев на запястье перо. — Вот же! У тебя тоже есть! — торжествуя выкрикнула Эмма. — Почему ты не веришь мне! Я же люблю тебя! — Это татуировка, и к тебе она не имеет никакого отношения, — проигнорировав признание Эммы, Регина со злостью выдернула руку.***
— Эмма, с чего вы взяли, что Генри — ваш сын? — спросил шериф, ведя допрос. — С того, что я знаю это! Но вы можете использовать магию крови и убедитесь сами! — Эмма нервно постукивала пальцами по столу. Шериф снисходительно улыбнулся и так странно посмотрел на нее, как будто она умалишенная и не понимает простых вещей — магии не существует. Эмма безнадежно вздохнула. — Ну тесты ДНК, — нетерпеливо вскрикнула она. — Просто проведите чертов тест ДНК и что там еще, и вы увидите, что Генри — мой сын. — На это нужно получить согласие его законных представителей, не думаю, что мистер Джонс и мисс Миллс… — Разумеется, я не соглашусь, — заявила Регина. Она стояла в тени угла, сцепив руки на груди. Вся ее поза выражала презрение. Киллиан стоял рядом, приобняв Регину за плечи, и с бесконечным сожалением смотрел на Эмму, а Эмма смотрела на его совершенно здоровую левую руку, на безымянном пальце которой поблескивало обручальное кольцо. — Но даже если произойдет невероятное стечение обстоятельств, и Генри действительно окажется твоим биологическим сыном… — продолжала говорить Регина. — Что это изменит? По закону он мой сын. А у тебя, Свон, нет ни дома, ни работы, ни перспектив, ты сама живешь без корней, как перекати-поле, и хочешь еще и Генри за собой потянуть. Я этого не позволю. К тому же у тебя явно проблемы с головой, тебе нельзя доверять ребенка… Ты… — Я не сумасшедшая! — завопила Эмма....***
… и очнулась в больничной палате. Все вокруг было белым: стены, потолок, пол. Эмма в белой пижаме лежала на белой постели, перед с ней стояла медсестра в белом больничном халате и в маске на лице. Эмма вся тряслась и задыхалась. Судорожно огляделась по сторонам. Как она здесь оказалась? Почему? Сердце отчаянно колотилось и выпрыгивало из груди. — Что случилось, Эмма? — обратилась к ней медсестра, стягивая маску на подбородок. — Мне просто приснился кошмар… — ответила Эмма, отдышавшись. Она никак не могла вспомнить имя медсестры, хотя оно было таким простым и понятным, вертелось на кончике языка. — Обязательно расскажи об этом доктору Голду, — медсестра заглянула Эмме в глаза. Погладила ее тыльной стороной ладони по щеке, стирая влагу. — Рассказать? — Эмма задумалась. Сон был таким ослепительно ярким, таким живым и настоящим, казался таким реальным, но теперь, проснувшись, Эмма едва ли могла вспомнить, что именно там было, сон растаял, как утренний туман. Эмма закусила губу, чтобы не заплакать, но слезы все равно брызнули из ее глаз. Она чувствовала опустошение, как будто что-то страшное действительно произошло и не только во сне, она будто прятала эти воспоминания глубоко внутри, но боль, от которой она пыталась избавиться таким образом, все равно осталась, только теперь было непонятно, откуда она взялась. Вошел доктор Голд. Он был в белом халате, с выверенной небрежностью накинутом на зеленую рубашку. Он выглядел безупречно, и его острое лицо, казалось, светилось изнутри мудростью и тайным знанием. Он подошел к кровати Эммы. — Ну что, мисс Свон, вы готовы к сеансу? Эмма кивнула. Но она не была готова. Никогда не была готова к расспросам доктора Голда. Его слова, как цепкие крючья впивались в ее мозг, что-то там скоблили и выпытывали, и Голд говорил, анализировал, спрашивал, пытаясь увидеть смысл в самых бессмысленных вещах, пытаясь сложить из обычных мыслей совершенно невероятную, сюрреалистичную картину мира. Путь казался Эмме простым и знакомым, но заводил ее в дремучий лес, из которого она потом никак не могла выбраться. — Расскажите, что случилось? Голос доктора Голда всегда производил на Эмму странное впечатление. Вроде бы совершенно тихий, лишенный какого-либо гипнотического драматизма, он тем не менее проникал глубоко внутрь ее сознания, каким-то невероятным образом доставал из глубин ее памяти все то, что казалось совершенно недоступным, забытым, но доктор Голд говорил — и обрывки снов, как детали детской мозаики, собирались в единую картину, хотя Эмма и не была уверена, что собрала ее правильно, в нужной последовательности. — Мне приснилось, что я… Это трудно объяснить. Мне снилось, что я Регина, что я Киллиан, и что я — я сама. Все вместе и по отдельности. Это так странно. Я видела сон одновременно от нескольких лиц, и все это смешалось. Я видела их глазами, чувствовала то, что чувствуют они, я понимала их мысли, точно трогала их, изучала, как будто я проникла в их разум. Я видела их сны, или же это они снились мне. Так сложно. Я не могу понять… Там был мир, умещающийся в коробке с игрушками. И мы были этими игрушками. Куклами. А еще… мы с Региной были родственными душами. Она теперь говорит, что ничего этого нет и никогда не было. Но во сне… мы так полюбили друг друга. Все было по-настоящему. Она убила меня. А я простила… А потом я убила ее. И она простила… Еще там были странные звери, как в компьютерной игре. И мы все вместе сражались с ними. И побеждали. А потом мы были в замке Прядильщика, и это были вы, доктор Голд, но он говорил, что вы — только лишь часть его личности. Одна из масок, и что никто не видел его настоящего лица и не знал его настоящего имени. Но я узнала. И назвала его. Румпельштильцхен. Как героя из сказки. Заклятье забвения пало. И вот я здесь. Меня обвиняют в похищении моего собственного сына… Это так… Так несправедливо. Эмма все же не выдержала и заплакала. Доктор Голд дал ей время справиться с эмоциями, а потом спросил. — Как вы думаете, что это значит для вас? — Да откуда же мне знать, что все это значит, это ведь вы психоаналитик, а не я, — взорвалась Эмма. Что бы Эмма ни делала, что бы она ни думала, каждый раз ее ждал вопрос — что это все значит? Но она совершенно не представляла, что это вообще все значит, ох, как бы она хотела, чтобы это все значило хоть что-нибудь, но нет, все вокруг казалось ей хаотическим бредом, рожденным ее воспаленным мозгом, и она бы хотела верить, что в жизни всему есть какое-то объяснение, но пока она не находила ничего, на что можно было бы опереться, за что удержаться, чтобы не погибнуть в этом потоке сознательной и бессознательной бессмысленности. — Эмма, мы пытаемся вам помочь, но вы так активно сопротивляетесь лечению, — с грустью сказал доктор Голд. — Я … Я… — на Эмму вдруг навалилась страшная беспредельная усталость. — Я не хочу здесь находиться, — она резко вскочила с постели, никто не смог ее удержать, разбежалась и выпрыгнула в окно… Осколки сыпались и сыпались, Эмма летела сквозь них и чувствовала — свободу.***
Удар был не слишком сильным, но все же ощутимым. — Мама, следи за дорогой, пожалуйста! — воскликнул Генри, потирая ушибленный лоб. Эмма вздрогнула. Огляделась. Она сидела за рулем машины, которая врезалась в дорожный указатель с надписью «Добро пожаловать в Сторибрук». Город не отпускал. И Эмма подумала, что это, наверное, к лучшему — Генри, может, нам лучше остаться здесь? — Как хочешь, мам. — Если честно, я просто устала от суеты большого города, там от тебя постоянно чего-то ждут, постоянно всем недовольны… Столько требований, столько бессмысленной спешки, а тут… — Эмма подбирала в голове слова, чтобы звучать убедительнее, но Генри с детской прозорливостью оборвал ее оправдания на полуслове: — Ты просто хочешь остаться с ней, да? — он засмеялся. — Почему ты все всегда знаешь? — спросила Эмма, потрепав волосы Генри. — Потому что ты — знаешь, — серьезно ответил он.***
Регина стояла на крыльце дома и напряженно всматривалась вдаль, словно ждала чего-то или кого-то. Увидев приближающийся желтый фольксваген, она явно обрадовалась, но сразу же подавила сорвавшуюся улыбку. — Эмма, ты что-то забыла? — спросила Регина, когда Эмма вышла из машины. — Да, свое сердце, — Эмма расслабленно улыбнулась и подошла к Регине вплотную — Я вдруг подумала, что будет нечестно забирать у тебя сына… Ведь ты тоже любишь его. — Люблю, — выдохнула Регина, одарив Эмму теплым и нежным взглядом. Таким пронзительным, откровенным и чувственным, что у Эммы перехватило дыхание и часто забилось сердце. А потом, будто опомнившись, Регина взглянула на Генри, стоявшего возле машины. — Конечно, люблю. Но ведь ты хотела…. — Неважно, что я хотела, я передумала, — Эмма засмеялась взяла в ладони раскрасневшееся лицо Регины, тихо сказала — Ты нужна мне. Ты моя родственная душа. — Но ты ведь знаешь, что мы на самом деле не родственные души, их не существует, все это просто… — Я знаю, — Эмма приложила палец к губам Регины, не давая ей договорить. — Мне не нужны никакие метки и знамения, чтобы любить тебя. Как воин, вернувшийся домой после долгой и страшной битвы, целует горячо и жадно свою дождавшуюся возлюбленную, так Эмма всем телом, всем сердцем и все душой прильнула к Регине, целовала ее, и было это, наверное, единственное правильное решение в ее неспокойной жизни. И она была наконец-то счастлива.