… Вижу тебя и тут, и там, Что-то сверлит и мается в одиночестве. Без тебя, моя светлая, плохо думать, Без тебя, моя тёмная, жить не хочется…
из произведений автора
«Кто придумал понедельники? Зачем они нужны людям, когда есть более приятные дни недели? Например среда или пятница, суббота, даже вторник будет по приятнее», — думала Таня, бредя по промозглому лесу, в поисках следа маленького зелёного летающего бандита. Тангро, чуя её приближение, забавляясь, нарезал круги над верхушками огромных деревьев. «Понедельники — зло. Все важные и сложные дела всегда начинают с понедельника, не спросив понедельник, нужны ли ему эти дела, а потом набрасываются на бедный день недели, будто он в чем то виноват», — Таня продолжала монолог с самой собой, злостно отряхивая ворот куртки от комков снега, упавших за шиворот с ветки. Вроде бы март на дворе, но снегу было не объяснить, что его уже никто не ждёт. Они с Ванькой решили, что переезд — дело важное, постоянной работы у них нет, значит понедельник — лучший день для этого события. Точнее, решили они это вчера вечером, в воскресенье, понедельнику же ничего не оставалось, кроме как принять удар на себя. Теперь задача номер один — поймать Тангро. Без него их переезд невозможен. Во-первых, потому что он член их маленькой семьи, а, во-вторых, не хотелось бы оставлять такой сюрприз новым жильцам. Ведь дракончик, нарезвившись всласть, вернётся в родную гавань, где его будет ждать совсем не Ванька с бочонком ртути. Ванька, милый, милый Ванька. Он понимал, насколько Тане тошно жить в глуши. Как бы она не крепилась и не уговаривала себя, жизнь в покосившейся избушке с лешаками по соседству и лошадьми в качестве друзей семьи стала для Тани клеткой, выбраться из которой ей мешала только безграничная любовь к Ваньке и всему, что он ради неё делал. А ради неё Ванька согласился на переезд из любимой хижины в менее любимую, но находящуюся ближе к, так милой Таниной душе, цивилизации. Таня поняла, что справиться с Тангро без помощи магии у нее не получится. Она прошептала заклинание, выпустила еле заметную искру, и дракончик, выравнявшись в пике, мирно осел у нее на руках. — Вот так бы сразу, хулиган, — усмехнулась девушка, загребая Тангро в охапку, — тебе понравится в новом доме. «И мне», — произнесла она уже в голове. Таня надеялась, что смена места жительства усмирит её хоть ненадолго. Её, всем сердцем рвущуюся обратно в Тибидохс, на драконбольное поле, в её комнату без черных штор и Гробыни, но с Пажем, контрабасом и воспоминаниями. Нет, Таня любила Ваньку. Многоглазка всё расставила по своим местам — в её жизни не было места для страданий и приключений в виде Бейбарсова. Да, она решила именно так. Жить то ей хотелось с Ванькой. Вот только в Тибидохсе. Таня подошла к совсем скоро уже не их дому. Ванька готовил Тантика к переезду. Было решено, что всю живность в новый дом отправит Таня с помощью магии, а вот насчёт вещей Ваня настоял на самостоятельной перевозке. Таня не стала спорить. В конце концов, Ванька ради неё пошел на большой шаг. Не говоря уже о том, сколько шагов он делал раньше. Сколько ждал её, спасал её. Её милый, родной маечник. Так что одну поездку на телеге она как-нибудь переживет. — Ты поймала Тангро? — поинтересовался Ванька. Его улыбка была настолько сияющей, что Тане стало тепло от одного её вида. — Уже спит, — она улыбнулась ему в ответ. Сборы были почти завершены. Оставалось только забрать сумки, сложить их в повозку и можно было ехать. — Ты будешь скучать, — констатировала Таня, глядя на то, как Ванька поджимал губы, просматривая, всё ли он упаковал, как аккуратно переносил пауков из углов за печь, потому что «Новые хозяева их убьют и всё, а они ведь живые, нельзя так». Ванька усмехнулся уголком рта. — Я не могу скучать, зная, что ты рядом. Я могу скучать только по тебе, а о доме я буду вспоминать. В конце концов, мы ведь вместе, а это самое главное. Таня чувствовала вину за то, что они покидают этот дом. Но все-таки, уехать было решением Ваньки, она просто не стала возражать. Так она себя успокаивала. Идея — её, да, но решение то Ванькино. Они погрузились в большую телегу, запряженную конем по имени Гротик (Ванька уже перестал придумывать оправдания всем данным животным именам и смирился, что все и так понимают первоисточник), и начали свой путь к новому дому.***
Последнее время я
сплю среди бела дня.
Видимо, смерть моя
испытывает меня,
поднося, хоть дышу,
эеркало мне ко рту, —
как я переношу
небытие на свету.
Я неподвижен. Два
бедра холодны, как лед.
Венозная синева
мрамором отдает.
И. Бродский
«И снова не умер». С этой мыслью Глеб открыл глаза. Очередное утро, которое он встречает жалким человеком. Жалким человечишкой. Ничтожный. Всё ещё пьяный, дурно пахнущий и окончательно осточертевший от всего: от солнечного света, от пения птиц, от неба, от вечно улыбающихся родственников. Они бы меньше улыбались, не поработай над ними Ленка, но она поработала, и теперь дядюшка с тётушкой ходили перед Глебом на цыпочках. Глеб не хотел подниматься. Глеб хотел умереть. Но он не мог, хотя попыток было множество. Сёстры и дядя с тёткой не оставляли его одного на то количество времени, которое бы ему понадобилось, чтобы избавиться от мучений раз и навсегда. Вот и сейчас — он лежит на полу в луже собственной рвоты, а в дверях со скромной улыбкой появляется тётя Вера. — Совсем испачкался, — начинает хлопотать она, подбегая к Глебу и поднимая его на ноги, как и почти каждое утро. — Давай мы приведем в порядок тебя, а потом и твою комнату. Пять из семи дней в неделю утро Глеба Бейбарсова начиналось одинаково: он просыпался на полу после бутылки (или нескольких бутылок) водки, выпитых с вечера, появлялась тётя и начинала приводить в порядок всё вокруг, пока вечером Глеб не напивался снова, и так по кругу. В оставшиеся два дня в неделю Глеб просыпался примерно в том же состоянии, только не в своей комнате, а в комнате какой-то незнакомой ему девушки, имя которой он не то чтобы не помнил, но даже не собирался запоминать. В таком ритме он жил уже четвертый месяц. Первые несколько недель после его приезда к родственникам были сущим адом и для самого Глеба, и для всех, кто его окружал. Лена с Жанной даже применяли магию, иначе его было не усмирить. Он крушил всё вокруг часами, а после за секунду успокаивался и ложился на пол или на кровать, замирал и будто даже не дышал, тоже часами. Он думал. Он думал о том, что привело его к этому состоянию и о тех, кто в этом виноват. Глеб винил всех. Он винил глупого маечника, он винил Тантала, сестёр, старуху, сделавшую его тем, кем он был всю прежнюю сознательную жизнь. Но, спустя месяц выжигающей его изнутри ненависти Глеб начал винить себя и пить. Пил он много — иначе было нельзя. Если Глеб пил мало, он не забывался, а начинал думать о своём ничтожном существовании, что приводило его к попыткам того, от чего его настойчиво и надоедливо оберегали. А единственное, что сёстрам удалось выбить из Глеба — это обещание не умирать по своей воле. Поэтому приходилось жить и кое как переставлять ноги на пути в ванную комнату. Под струями холодной воды Глеб пришёл в себя и даже стал немного похож на молодого парня, который просто не высыпался примерно несколько лет. Звонок в дверь заставил его на секунду напрячься. Никто из знакомых его родственников давно не ходил к ним в гости, а сёстры заявлялись без звонка и стука где-то посреди комнаты в любое время суток. Он услышал шаркающие шаги дяди, услышал как упала цепочка с двери и щёлкнул замок. Неясные голоса и клич дяди: — Глеб, это к тебе. Глеб взял полотенце, промокнул длинные волосы и подбородок с отросшей уже даже не щетиной, а почти полноценной бородой и вышел в прихожую. На пороге стояла невысокая симпатичная женщина лет тридцати и держала в руках файл с какими-то документами. — Глеб Бейбарсов? — поинтересовалась женщина. — А вы кто? — Глеб насторожено осматривал незнакомку, пытаясь понять, есть ли в ней что-то от темных магов. Дар то у него отняли, но вот чутьё осталось. — Виктория Александровна, декан факультета искусств вуза, в который вы недавно подавали документы. Вы не берете трубку, Глеб, а мы очень заинтересованы в том, чтобы вы у нас учились. Глеб поднял брови и вопросительно взглянул сначала на дядю, а потом на женщину. — Минутку. Он зашёл в свою комнату, достал из шкафа зудильник и набрал Ленку. Каждый гудок он сопровождал похрустыванием пальцев и придумывал, как именно начать разговор, чтобы окончательно не свихнуться или не разругаться. — Кого я вижу, неужели наш грустный вурдалак вылез из своей могилы? — рассмеялась с экрана девушка с разноцветными косами. — Была бы у меня прежняя сила ты бы в эту могилу сейчас попала, — зло буркнул Бейбарсов, — что это за факультет искусств и какие документы я туда подавал? Ленка наигранно округлила глаза и хитро поинтересовалась: — Неужели ты решил взяться за ум и начать с учебы? Поздравляю, горжусь тобой! — Давай не начинать ссориться, это ты устроила? — Скажем так, я принимала участие в размышлениях на эту тему. — Я не собираюсь ходить в школу и учить уроки. Если ты помнишь, пять лет назад я заставлял мертвецов чистить мне обувь после того, как я пачкал её их же внутренностями. После такого за парту к лопухоидам не возвращаются. — Ну, во-первых, не в школу, а в университет, а, во-вторых, это было давно, Глеб. Не так давно в хронологическом понимании слова, но достаточно, чтобы из властелина тьмы ты успел превратиться в алкаша из соседнего подъезда. Ты не похож на себя прежнего. Я переживаю. Мы переживаем. Мне очень жаль… — Ах, вы переживаете? Вам жаль? Меня не нужно жалеть, — отрезал Бейбарсов, сверля Ленку суровым взглядом. Ленка поджала губы. Если бы Глеб не знал её много лет, он бы подумал, что она вот-вот заплачет. — Хотя бы попытайся начать новую жизнь. Тебя никто не сможет заставить, если тебе не понравится. Магазин работает круглосуточно, ты всегда сможешь вернуться к своему алкомарафону. Но я прошу тебя, дай этому всему хотя бы месяц… — Месяц? — перебил Глеб. — Всего месяц, — продолжала Ленка, — пожалуйста. Ради нас с Жанной. Мы ведь не переживём, если ты сопьешься у кого-нибудь под забором. Глеб задумался. Всё снова решили вместо него. Он был зол, но, расфокусировав зрение, он увидел в отражении зудильника своё собственное. Лицо было очень худым и при этом опухшим, болезненно белым, заросшим. Он опустил взгляд ниже и отметил, что грязь, органическая и не очень, въелась как будто бы не только в его одежду, но и в кожу. Он был слаб и жалок. Глеба Бейбарсова никто не имел права жалеть, особенно он сам. И он решил. — Месяц. А после я́ решу, что делать. Именно я. Не вы. Лицо Ленки просияло на миг, но после приобрело прежнее выражение. Будто она боялась спугнуть Глеба своей радостью. — Договорились. Рюкзак купить или ты справишься? — усмехнулась она. — Что-нибудь придумаю, — немного оттаял Глеб. Попрощавшись с Ленкой, он вздохнул и вышел обратно в прихожую, где его ждала растерянная женщина. — Да, это я Глеб Бейбарсов.***
«Вот мы и дома», — подумала Таня. Её взгляду открылась широкая улица, по обеим сторонам которой выстроились в ровный ряд большие дома с огромными земельными участками. Деревня, в которую они переехали, находилась в пятидесяти километрах от города, имела магазины, школу, детский сад, спортивную площадку, больницу и ветеринарную клинику. Деревня, ещё несколько лет назад заселённая только стариками, понемногу оживала, люди начали снова съезжаться в неё. За последние несколько лет сюда переехало около сорока семей и местное руководство обеспокоились вопросом обеспечения комфорта и уровня жизни своих жителей. Таня, иногда летавшая в эту деревню за покупками, узнала, что местная школа ищет учителя музыки (а как бы ещё она объяснила свою огромную любовь к зимним прогулкам с не менее огромными музыкальными инструментами в руках), а ветеринарная клиника врача, не сразу, но начала задумываться о том, как бы поговорить с Ванькой на тему переезда. Подготовка и моральный настрой к разговору заняли у неё намного больше времени, чем сам разговор. Ванька ничего не сказал, когда она говорила с ним в первый раз. Он просто продолжил колоть дрова, а вечером следующего дня сам завёл этот разговор. Они приняли решение переждать нелёгкий для лешаков период зимовки и в начале весны вернуться к этой теме. Как результат — Таня, подходящая к калитке их нового дома и вдохнувшая воздух полной грудью, расплылась в улыбке, при долетавшем из соседнего двора звуке детских голосов. Тем немногим пожиткам, которыми они успели обзавестись, удалось найти место уже к вечеру и Танька да Ванька сидели в новой кухне своего большого, немного скрипучего дома. Жеребцы были размещены во дворе в на скорую руку построенном стойле, а Тангро носился по комнате, пытаясь сделать из любимых хозяев шашлык по-драконьи. — Ты подумала, что мы будем делать, когда его увидят соседи? — поинтересовался Ванька, ставя чайник на огонь. Ванька был сдержан. Он не был зол, по крайней мере внешне, но в тоне его голоса отчётливо прослеживалась тревожность вперемешку с грустью. — Что-нибудь придумаем. В конце концов, всегда можно сказать, что это попугайчик, который заболел ветрянкой. Ванька, так же сдержано, рассмеялся. Таня почувствовала небольшое раздражение. Он что, издевается над ней? Пытается после уже свершившегося дела доказать ей, что она была не права? Он ведь сам согласился. Должен был, значит, обдумать, что говорить людям. — Не нервничай, — примирительно начал он, — эй, нет, — Ванька подскочил к Тане, которая начала насыпать чай в чайник, — ты что, забыла, какой сегодня день? — Ааа, — протянула Таня, — точно, не буду тебе мешать. Дело в том, что каждый последний день месяца у Таньки и Ваньки был днём романтических посиделок. Точнее, традицией, на которой настоял Ванька с первого месяца их переезда в Тайгу. Валялкин заваривал особый чай, который не разрешалось трогать в другие дни месяца, они прекращали любые дела, насколько важными бы они не были и посвящали время друг другу. Таню под конец месяца всегда начинала раздражать эта традиция. Чай был отвратительным, но она уговорила себя, что раз в месяц может потерпеть и порадовать Ваньку, а он пусть радует её во все оставшиеся дни. Тем более, что после таких вечеров, Таня успокаивалась и раздражение, накопившееся в ней под конец месяца, как рукой снимало. Знал всё-таки что-то этот маечник о ней, всё-таки знал. Несмотря на витающее в воздухе напряжение, традицию, к Таниному сожалению, никто отменять не стал. Чай появился на столе. Таня никогда не видела, откуда Иван его достаёт и куда кладёт потом, иначе выбросила бы к чёртовой матери. Мол: «Прости дорогой, кто ж знал, что он такой прихотливый, в огне горит и в туалет проваливается». — За нас, — поднял чашку Ванька, как будто бокал с шампанским. — За нас, — вторила ему Таня, как вдруг стук в дверь прервал их момент уединения. — Я открою, — сказал Ванька, — ты пока пей. Таня кивнула и поднесла чашку к губам, но как только Ванька пошёл открывать, махнула содержимое чашки в стоящий рядом горшок с цветком. «Прости, Ванечка, но ещё одну порцию этой жижи я не вынесу». Через несколько минут из коридора прекратили доноситься голоса и Ванька вернулся в комнату с пирогом в руках. — Представляешь, соседи принесли, — почти радостно начал он, — рады, что у них пополнение молодёжи. О, — он заметил пустую чашку, — ты уже выпила? — Да, очень хотела пить и ты же знаешь как я люблю этот чай, вот и не сдержалась, — затараторила Танька. — Тебе сделать ещё? — Нет, нет, спасибо. Я пойду спать, устала за сегодня. Таня чмокнула Ваньку в щёку и поспешила скрыться в комнате. «Конечно, конечно. Ещё чашечку, отравить меня вздумал?» — про себя возмущалась девушка, расстилая постель. Она легла и закрыла глаза. Мысли кубарем носились у неё в голове. Обычного, после таких вечеров, спокойствия не наступало. Таня начала думать про Тибидохс. Она снова думала про драконбол и свою комнату в замке. Странно, уже давно у неё не было таких настойчивых мыслей. Мысли её последнего времени — это мысли-гастролёры: они появлялись на несколько минут и тут же убегали, как будто у них по расписанию была следующая рыжеволосая бывшая драконболистка, которую нужно было обязательно сегодня посетить. Тане не спалось. Она накинула халат и вышла в кухню, где всё ещё сидел Валялкин. — Я выйду подышу воздухом, что-то не спится, — сказала она, запрыгивая в шлепанцы. Ванька спокойно кивнул и улыбнулся. Он улыбнулся своей обычной тёплой улыбкой, которая так согревала Таню последние несколько месяцев. Но сейчас Тане было прохладно.***
Впервые за последние пять месяцев Глеб Бейбарсов оказался в ванной комнате по своей воле. Впервые за последние пять месяцев он держал в руках бритву с благими помыслами. Он с раздражением изучал отражение в зеркале. Решив, что так дело не пойдет, он привёл лицо в порядок, плеснул в него холодной водой и начал изучать снова. Кажется, так он выглядел, когда впервые увидел её. Только волосы были короче. Глеб взял в руки ножницы и поднёс к лицу. Вдруг за его спиной раздался голос: — Тебе помочь? Глеб не вздрогнул. Он привык, что сёстры заявляются без предупреждения. — Жанна, какой сюрприз. Хорошо, что я одет, — усмехнулся юноша. — Не ёрничай, — Жанна закатила глаза, — мы видели друг друга в могилах, это ли не роднит людей больше, чем постель? — Наверное, ты права. Глеб передал ей ножницы и сел на стул перед зеркалом. Каждое движение, которым Жанна состригала длину волос, сопровождалось для Глеба особым стуком сердца. Как будто с каждой прядью, он куда-то возвращался, но не помнил куда. Как будто его собственная внешность становилась катализатором болезненных воспоминаний. Когда волосы стали нужной, по мнению Жанны, длины, Глеб вгляделся в своё отражение и тихо произнёс: — Ещё. Убери их. Жанна молча кивнула и продолжила. Через несколько минут Глеб увидел Бейбарсова, которого не видел никогда. Никогда после неё. — Так отлично. — Мне нравится, — сказала Жанна, осматривая Глеба так внимательно, что будь он с ней не знаком, ему стало бы неловко, — Ты выглядишь взрослее. — Только вот иду на учёбу, — усмехнулся он. — С чего то же нужно начинать строить новую жизнь. Я поэтому и пришла собственно. Пока она рылась в сумке, Глеб про себя отметил, что «пришла» это немного не то слово, которым можно описать визиты сестёр. Но у некромагов всегда было своё понимание о приличиях. Жанна достала из сумки ключи и кредитку. — Мы с Леной решили, что ты готов. Или, по крайней мере, более готов, чем месяц назад. Глеб снова усмехнулся. Он не пил уже месяц, и сёстрам это явно нравилось. Хоть и не сразу, но это стало нравиться и ему самому. — Меня выселяют? — Тебе доверяют, — поправила Жанна с улыбкой, — Будешь жить рядом с университетом. Меньше времени на дорогу, больше времени на учёбу и… — она запнулась, будто бы задумываясь, стоит ли это говорить, — возможно на кого-то ещё. Может ты встретишь кого-то, не всегда же быть… — Я понял тебя, — прервал Глеб неловкое бормотание Аббатиковой. Он не собирался обсуждать свою личную жизнь с ней. Ради неё же самой. Да, она была влюблена в него в детстве и с тех прошло время, но тем не менее, у неё никого никогда не было даже в мыслях и, возможно, Глеб ещё был частью её мечтаний и надежд. Каким бы жестоким он не казался, Жанна с Ленкой были его самыми близкими людьми, терять и ранить которых желания у Глеба не возникало. — Ну вот и славно. Адрес на бирке, думаю, ты разберёшься. Карта безлимитная, но яхты оставь хотя бы на окончание первого курса. Глеб рассмеялся. — Яхты — это немного не по адресу. Жанна смотрела на него молча, явно желая что-то сказать. — Ну говори уже, я же вижу, — настоял Глеб. — Береги себя. — Ты не это хотела сказать. — Ты… — Жанна мялась. — Ну же, — Глеб начал раздражаться. — Ты думаешь о ней? Глеб замер. Он не знал, что ответить на этот вопрос. Он не ожидал, что кто-то у него спросит о ней ещё когда-нибудь в жизни. Он и сам старался не задавать себе вопросы, понимая, что ответов, которые ему подойдут и которые успокоят, не найдет. Она жила своей жизнью, где-то не с ним. Вероятно, по уши влюбленная. Не в него. Так какой смысл был в этих вопросах и хоть каких-то ответах? Он даже не смог обвинить её в том, что произошло. Он очень пытался, но не смог. Хотя досталось всем, даже Жанне, столько всего для него сделавшей Жанне, которая сейчас стояла перед ним, ещё надеясь на ответ. — Нет, — только и сказал Глеб. Жанна молча кивнула, положила ключи и карточку на угол раковины, поцеловала его в лоб и растворилась в воздухе.