О чем мечтают лотосы

      Тайшакутен не брезгует испачкаться, когда ставит плетенный ящик с рассадой на землю и заходит в воду, опускаясь на корточки. Императорские одежды — белые и чистые — мокнут и темнеют, что наверняка должно вызвать причитания у слуг, но на самом деле они уже привыкли.       Все знают, что лотосы — любимое увлечение их Императора, и он никогда не поручит заботу о них другим.       Хотя в Зенкене всегда царит весна, ни одно растение не может цвести вечно. Оно набирает силу, зреет, потом отцветает и уходит на покой, чтобы набраться сил. Цикл жизни и смерти продолжается всегда, даже если в Небесном Царстве тот мягче и короче, что почти не ощущается.       Тогда как в бассейне в тронном зале цветут лишь иллюзорные лотосы, в маленьком укромном саду, который удалось разбить наверху Белой Башни, Тайшакутен посадил самые настоящие.       «Не обладающие никакой «чудесной» силой, живые лотосы не становятся хоть сколько-нибудь менее драгоценными или прекрасными», — скажет Небесный Император любому, кто попробует польстить цветам его духовной сущности. В Небесном Царстве и Области Демонов ходит суеверие, что Император селестиалов связан со всеми лотосами в мире, поэтому не стоит вредить этим цветам, если не хочешь навлечь его недовольство. При этом, если ты хочешь взять цветок себе, чтобы насладиться его красотой, то пожалуйста, бери. На месте одного всегда вырастут другие.       Тайшакутен улыбается уголками губ, нефритово-зеленые глаза смотрят таинственно, не подтверждая первое утверждение и всегда соглашаясь со вторым.       Сейчас «сезон», чтобы ухаживать за многими растениями, подкармливать и проявлять к ним внимание. Высадить новую рассаду. Если честно, у Тайшакутена сердце наполняется болью из-за тех лотосов в его пруду, которые решили вдруг «заснуть». По необъяснимым причинам, которые, вопреки ожиданиям, даже он не ведает. Никто не знает, о чем думают лотосы. И какие им снятся сны.       — Прости меня, — с тихим вздохом, слегка разрывая пальцами илистую землю там, где он помнит, что ранее прорастали вверх длинные стебли; в прошлом месяце он аккуратно срезал листья и стебли у всех цветов, чтобы они могли отдохнуть, проверил их на вредителей и гниль, но ничего тревожного не нашел, сейчас свежая зеленая поросль уже начала заполнять пруд, но конкретно этот цветок не «проснулся», и с этим остается лишь смириться. — Я постараюсь лучше позаботиться о тебе.       Кто-то другой, наверное, вырыл бы корневище и просто приготовил из него угощение. Но Тайшакутен придерживается своего правила. Обычно он просто выбирает несколько случайных лотосов сразу после цветения, выкапывает корень, а семена подпиливает и сажает в воду прорастать, чтобы через несколько «сезонов» посадить их в пруд взамен.       Круг реинкарнации — это настоящее бессмертие.       Тайшакутен подтягивает ближе стоящий рядом ящик и легонько похлопывает по нему. Так он вырастил нынешние ростки. Несколько горшочков, из которых сейчас слита вода. Молодые листочки — идеально круглые, как монетки — трепещут на ветру и купаются в утреннем солнечном свете.       — Разве вы не совсем большие уже? Пора вам переселяться, — Тайшакутен работает, подвязав рукава, уверенно и неспешно, он приказал никому не беспокоить его без веской причины.       Даже если требуется еще выполнить много работы, чтобы устранить влияние Эфира на Область Демонов, затронувшего жизни как демонов, так и селестиалов, этот процесс займет годы. Поэтому сейчас, как никогда, требуются мгновения привычной повседневной рутины.       Тайшакутен прощупывает почву в прохладной воде, чтобы найти лучшее место, а потом пальцами копает небольшие ямки. Земля мягкая, скользкая, илистая, покрытая сверху мелкой-мелкой галькой, так и норовит засыпать свежие ямки.       Лотосы обязательно сажаются так, чтобы листья оказались над водой.       В прошлом месяце он готовил из лотосовой муки пирожки и угощал ими Сому, пока Бирури отсутствовала с дипломатическим поручением, но та не оценила их приторность. «Следует в следующий раз использовать сахарную пудру вместо сахара?» — рассеянная мысль, Тайшакутен на мгновение останавливает работу и прикидывает в уме, ему вполне пришелся по вкусу результат, но Император все еще, безусловно, совершенствуется на кухне, тем более у него не так много свободного времени.       Его голова легкая и невесомая. Мысли текут неспешно, как река.       Тайшакутен ничего не слышит, кроме звуков воды и ветра. В месте, где нет никого постороннего, это должно быть неудивительно. Но не для него.       Он. Ничего. Не. Слышит.       Ничьих мыслей. Ничьих молитв. Ничьих снов. Вот уже три недели. И впервые за три недели это его почти не беспокоит. Руки в прозрачной, лишь слегка помутненной илистой взвесью воде бледные и худые, такие же, какими были всегда. И при этом другие.       Некоторые лотосы он сажает глубже, потому что они взрослее. Пруд неглубокий, и растения, окрепнув, сами заполнят его по своему удобству, но все же он старается не теснить их, придерживая одни семена у себя в спальне подольше, а иные высаживая раньше.       — Вот так. Теперь ты вырастешь большим и сильным, — воркует, приминая ил вокруг последнего саженца на сегодня.       Он отряхивает ладони от воды со звуком удовлетворения, а потом поднимает перед лицом и смотрит.       На коже ярко выделяется весь новоприобретенный узор.       Тайшакутен больше не слышит чужие мысли.       Тайшакутен больше не выращивает лотосы на своем теле.       Легкое покалывание иголочками распространяется от затылка к спине, а в ушах звучит статический шум. Он все еще не привык. Ему все еще… слишком тихо и не хватает «веса».       Будто в трансе он медленно наклоняет и сводит ладони чашечкой, словно держит что-то, и посылает мысленный импульс. С надеждой, что сейчас, наконец-то, получится. Вырастить цветок, как он делал тысячи раз в своей жизни. Как те, что все еще растут в бассейне в тронном зале и по всему Зенкену. Они не «отцвели» три недели назад, когда Тайшакутен умер. Когда его духовная сущность сгорела в Эфире. Не распались, не исчезли. Если они сохранились, значит, он все еще способен их создавать? Разве не так?       Но усилие канет в ледяную глубокую прорубь, и ничего не происходит. Разочарование. Расстройство. Тревога.       Чувство себя не на месте. Беспокойство.       Звук шагов, ворвавшийся в тишину сада, неотвратим, как небесный гром.       — Что, опять возишься со своими драгоценными детьми?       И голос. Звучный, низкий и перекатывающийся в горле смеющимися нотками, из-за которых, даже не глядя, можно уловить чужую улыбку.       «Ах!»       — Им определенно повезло, что у них такая заботливая мама.       Тайшакутен поднимается на ноги и оборачивается.       — Асура.       И действительно. Перед собой, посреди шелестящего сада и накрывающего пушистой белизной неба, потому что Белая Башня очень высоко, а город где-то там, внизу, Тайшакутен видит того, кому больше всего рад. Но кого меньше всего мог бы надеяться увидеть. Даже если Тайшакутен восстановил воспоминания, и теперь они двое вернулись к тому, кем были раньше?..       «Почему ты не пошел своей дорогой, освободившись?»       «Ты решил все за меня, это была твоя месть?»       «Это вопрос, на который ты хотел получить ответ? Влюблюсь ли я в тебя, если ты не будешь моим героем?»       Вернулись не только годы дружбы и воспоминания о любви, но и их финальное противостояние, и годы Бездны, и все те мелкие и грандиозные, фатальные последствия решений Тайшакутена, которые тот принял.       «Почему ты все еще считаешь меня своим драгоценным другом?»       — Твое чувство юмора так и не стало лучше, — и пускай не становится, думает Тайшакутен, слишком многое и без того претерпело изменения. Когда-то, когда он создал Траястримсу, жизнь в ней была статичной и не особо разнообразной, но простой…       Тайшакутен качает головой и обрывает мысли.       Ему стоит сперва побеспокоиться и о старых цветах, которые уже давно растут в пруду. Подкормить их. Он давно этого не делал. И вовсе он не их мама.       — Ты все еще считаешь забавным называть меня настоящим цветком.       Тайшакутен слегка дуется и берет из той же корзины миску с подготовленным удобрением.       Короткий веселящийся хохот звучит в ответ, и в улыбке мелькают белые зубы:       — Разве ты не любишь купаться и греться на солнце? Нет? Как по мне, ничем не отличается от твоих зеленых детей.       Все еще вызывает диссонанс и удивление видеть его друга таким светловолосым. Хотя ему, безусловно, идет. Затмевает солнце. Тайшакутен считает то, что Асура — самое красивое создание на этой земле, столь же объективным фактом, как то, что солнце встает на востоке.       Не задумываясь, он набирает немного воды из пруда и принимается размешивать содержимое. Он смотрит на движения своих рук сквозь ресницы с ровным выражением:       — Сома сказала тебе, где меня найти?       Красные и золотые цветы «обнимают» его тело. Нарисованные на коже. Полностью распустившиеся лотосы и маленькие закрытые бутоны. Один из них — красный и яркий, как огни Бездны — своими лепестками лежит у него на щеке (Тайшакутен не видит, но, как нервный и чутко реагирующий на стресс зверек, постоянно осознает его присутствие). Даже стебли, прочерчивающие кожу, и редкие листья их окрашены только в два цвета. Красных намного больше. Это символично, если так подумать.       Учитывая, что Тайшакутен уже много лет не носит собственное сердце.       Осколок чужой духовной сущности, заменивший ему сердце, в груди пульсирует и бьется сильнее, согревая изнутри ровным теплом, но духовной сущности самого Небесного Императора больше нет. Ни цветов, ни глаз. Вместо нее теперь есть ядро другой природы… божественность.       Тайшакутен пока не знает, что он думает по этому поводу…       Вернувшаяся память как слоистый грунт. Есть две версии его текущей жизни и воспоминания о по-настоящему Первой. Те слои — более глубокие и масштабные, — которые он пока не готов смешивать и вытаскивать на поверхность.       В голове Тайшакутена все, что касается Бога Траястримсы, помечено листочком «не сейчас» и отложено в дальний ящик.       Тем более, когда память — меньшая из его проблем. Когда он больше не может читать мысли. Впервые в жизни он оказался в полной тишине, и он всегда этого хотел, да, но что это значит для него, как для Императора? Ах, это ведь была его единственная ценность — знать, что тревожит его подданных, иметь возможность быть для них таким Императором, которого они хотели видеть.       Тайшакутен оказался барахтающимся в глубоком омуте. Лотосы, которые отрываются корнями от дна и всплывают, погибают первыми, когда наступают холода или нападают хищники.       Он…       — Прекрати думать, — Асура вдруг оказывается на расстоянии менее шага, звучит всплеск воды, два тела практически стремятся слиться в одно: носки обуви в поле зрения, тогда как ступни Тайшакутена привычно босые, полы одежд, с шелестом коснувшиеся его ног, и как всегда… жар этого мощного и сильного тела, который всегда ощущался на физическом уровне, сбивал мысли и заставлял думать лишь о нем. — И накручивать себя, — заканчивает строго и порицающе.       Тайшакутен рефлекторно кладет руку на чужую грудь и замирает.       Под ладонью, на которой вместо глаз лишь все тот же злополучный узор из цветов… только ощущение гладкой горячей кожи. Никаких вспышек чувств, которые всегда становилось проще читать.       — Я… — губы внезапно пересохшие, а в голове мутится, — ничего не слышу.       Над головой Тайшакутена раздается короткий фыркающий звук, и большая загорелая ладонь ложится поверх его и смело прижимает вплотную.       — О, разве ничего?       Стук. Это нельзя назвать «слухом», но Тайшакутен сосредотачивается и разбирает под защитой из плоти… сердцебиение. Пульсацию сердца, которое сам Тайшакутен вложил в нее так много лет назад. Оно все еще знакомо более медленное, неспешное, утешительно спокойное и прохладное, как кусочек звездного света против того пылающего костра, которым ощущается родное сердце Асуры.       Асура… Спокоен? Расслаблен? Или взволнован?       Алые глаза слегка сужаются, и щелчок пальцев перед лицом заставляет обратить на себя внимание.       — Не гадай. Если не знаешь, что у кого-то на сердце, ты должен спросить.       Испуг, который наполняет нефритово-зеленые глаза, суеверный и почти комичный, заставляет Асуру рассмеяться. Тайшакутен сразу вспоминает, что его друг и раньше мог отличаться довольно острым языком — свойство дикого нрава, которое минувшие годы только усилили в нем. Этот рокочущий и темный смех отзывается вибрацией в горле, и твердая грудь под рукой сотрясается мелкой дрожью.       И хотя раньше Асура редко проявлял эту «злую» черту в отношении Тайшакутена, чей спокойный, вежливый и нежный вид вызывал у него инстинктивное чувство вины за грубость, даже сейчас, когда он позволяет себе злорадствовать, в нем нет ядовитости или враждебности.       Глупое сердце Тайшакутена трепещет, как птичка, которую поят из источника с живой водой.       «Ты в самом деле так «легко» простил меня».       Больно и сладко.       Тайшакутен знает, что он не заслужил права столь чутко реагировать, но…       — Я… чувствую себя потерянным, — слова даются тяжело, будто это камни во рту.       Говорить о своих чувствах… неудобно. Неловко. Сложно. Он бы даже сказал — кошмарно. Но Тайшакутен вдруг так остро осознал, что…       — Значит, если ты не скажешь, я никогда не узнаю, что ты чувствуешь?       Да, конечно, он почти никогда не слышал мыслей Асуры, но всегда знал его чувства. А теперь… ничего. И это наполнило Тайшакутена иррациональным ужасом.       Выражение в алых глазах меняется: хотя в них сохраняются веселые искорки, глаза переполняет неожиданная снисходительная нежность. Асура вздыхает так, будто вынужден что-то терпеливо разъяснять ребенку, но он согласен на эту участь. Качает головой, кажется, пытается сделать еще шаг, но позабытая миска в бледных руках упирается ему в живот, мешаясь. Поэтому Асура забирает ее и принимается сам размешивать содержимое.       — Одни чувства очевидны, а другие нет. Некоторые сложны, и даже сам человек может их не понимать. Но, в конце концов, лучшим способом узнать чье-то сердце навсегда останутся слова, — произносит, прежде чем его губы вновь изгибаются. — Тяжело живется обычным людям, да? Им приходится говорить вслух. И как они справляются?       — Прекрати надо мной смеяться! — Небесный Император опускает голову и неистово трет глаза, смотрит из-под ресниц обиженными глазами с покрасневшими уголками. Впрочем, если этот жест и успешен, то явно не в том ключе, на который Император рассчитывал.       Чувства, трепетные и пушистые, как семена одуванчика, вспыхивают, напоминая, что они никогда и не пропадали. Принцип «от любви до ненависти» работает не всегда. Иногда это смесь, которая делает голову вспыльчивой, а поступки непредсказуемыми, но самое важное сохраняется в сердце, поэтому остается возможность для второго шанса.       Асура дает ему второй шанс, будто сам предлагает собственное сердце в протянутой ладони.       — Так что с этим делать? — содержимое миски на самом деле пахнет не очень приятно, Асура подносит лопатку к лицу, морщит нос и возвращает на место. — И что это вообще такое?       «Возьми его и стань со мной одним целым».       Спустя годы они оказались в той же точке истории: только теперь Тайшакутен больше не может называться селестиалом? И пришла его очередь стать просто собой?       Тайшакутен находит в этом странную рекурсию. Будто события прошлого повторились, но лучшей стороной. И круг замкнулся, поэтому можно оставить его позади.       — Костная мука и сера, — Тайшакутен машет рукой рассеянно, игнорируя ошеломленно округлившиеся глаза, будто он не посещал специально огненные районы Области Демонов возле Бездны, чтобы достать последнее. — Раз отобрал, то теперь помогай.       Властный указующий жест указательным пальцем в сторону лотосов за спиной. Он оборачивается к ним обратно и перекидывает переплетенные несколькими лентами волосы за спину — пушистый кончик касается икр и посылает по воде рябь. Проводит ладонью по затылку, где щекочут вылезшие пряди и расположился еще один из нарисованных цветов — маленький закрытый бутон, который золотом мерцает на бледной коже.       Тайшакутен чувствует алый взгляд на себе неотрывно.       — Лотосы действительно могут быть довольно требовательными, да?       — Они вполне самостоятельные, но не откажутся, если о них захотят позаботиться, — Тайшакутен смеется.