Как уничтожит свои воспоминания? Как вычеркнет из прошлого кровную обиду свою?
Салтыков-Щедрин М. Е., Дневник провинциала в Петербурге
Прекрасное мгновение, когда ты ощущаешь жизнь. Оно проносится мимо тебя очередным грустным прохожим. Но в момент, когда время вокруг замедляется, люди растворяются в воздухе, а ты сам словно пребываешь вне материи, даже кислород становится тяжелее и резче. Ты идёшь быстрым шагом по тёмным коридорам улиц, пока с двух сторон тебя подпирают старые многоэтажные дома. Правой ногой ты вступаешь в глубокую лужу, а левая утопает в осеннем бассейне грязи и листьев.
И именно в этот момент ты, промокший насквозь, останавливаешься, чувствуя эйфорию.
Ощущение свободы, как будто упавшее с неба.
Ты останавливаешься, поднимаешь голову вверх, дождь попадает в глаза, нос, щекочет щеки. И в эти часы, замедленные в одну секунду ты резко чувствуешь себя легче. Как будто что-то, что терзало тебя на протяжении долгих лет, отступило.
Голос в голове уходит на второй план.
Ты должен спешить.
Куда? И зачем? В одночасье ты приклеился к тротуару и не можешь пошевелиться. А люди все еще проходят мимо тебя, задевая плечом. «Юноша, уйдите с дороги вы мешаете!»
«Зачем остановился, вот дурак»
Но есть ли тебе до этого дело?
Холодные, мокрые пальцы сжимают в кармане телефон, и ты чувствуешь, как завиваются от дождя волосы, которые ты на протяжении всего утра выпрямлял.
Но есть ли тебе до этого дело?
Сердце словно подстраивается под ритм дождя, и каждое слово, всплывающее у тебя в голове, теряет смысл.
Есть ли для этого слова?
Именно сейчас ты словно вдыхаешь не холодный раскаленный воздух, а силу. Силу, которая покинула тебя, когда-то, в тот самый нужный момент. Ты думаешь, ты сломался? Что-то важное испарилось, а сейчас ты понимаешь: все хорошо, по крайней мере пока. Быт, семья, люди уходят на второй план. Сейчас в этом мире есть только ты и дождь. Полное спокойствие и умиротворение.
Ты другой мир.
Ты целый мир.
И пока есть возможность, стой посреди тротуара под жутким ливнем.
&Цусима
Дазай так и не понял, чем же он занимался три года. Фёдор учил его русскому, Куникида всему остальному, а Мори был очень примерным родителем. Но почему-то его редко выпускали за пределы поместья. Осаму действительно полюбил Огая. Он продолжал быть пугающим, но заботился о Дазае, как никто другой. Единственной потерей Дазая за эти годы стал Ода. Он просто пропал. Отец сказал, что у него появилась девушка и он уехал, но это звучало неправдоподобно. Дазай смирился. Он долго плакал. Лежал с температурой под сорок несколько дней. Он не знал почему Ода, его любимый Ода, поступил с ним так. Но разве мог он ненавидеть его? Разве мог осудить? Это казалось неправильным и нереальным. Жизнь Дазая сама по себе казалась довольно нереальной. Но явно обрела краски. Улыбаться людям стало почти нормально. В этом году отец выставлял картины с ним, и это было довольно волнительным. Дазай поедет в город, познакомится с новыми людьми и, быть может, влюбится. Ему 16 лет, он хочет видеть мир. Утром двадцать девятого апреля ярко светило солнце. — Молодому господину следует проснуться. — Хироцу, отстань от меня. Ещё пять минут, — промямлил в подушку сонный голос — Ваши пять минут закончились уже десять минут назад. Мори-доно ждёт вас за столом. Ранний подъём был кошмаром. Но только для Дазая. Особняк просыпался с рассветом. Когда Дазай забывал о сне, он слышал искрящийся хохот горничных, скрип паркета и шум дома. Это были самые уютные звуки в мире. Этот дом жил. Здесь всегда пахло порошком, людьми, едой. Наверное, если бы у любви был бы запах, то он непременно бы был таким. Комната Осаму была светлой, но далеко не от утреннего солнца. Она светилась сама по себе, а ангелы на потолке тепло улыбались. Но сегодня что-то было не так. Было слишком тихо. — Хироцу? — Да, молодой господин? — Что-то утром произошло? Стук в дверь заставил Осаму повернуться лицом к дворецкому и вопросительно приподнять бровь Дазай крикнул. — Да? Одна из горничных, Майя, неловко заглянула через проём и тихо сказала: — Хироцу-сан, господин покинул поместье. Молодой господин, можете поесть у себя. Дазай нахмурился. На его памяти такого раньше не было. — Хироцу, какое сегодня число? — Двадцать девятое апреля две тысячи девятнадцатого года. Этот день был ужасен. Каждый год, независимо от погоды, наличия планов, отец уезжал. Весь дом погружался в траур, а когда Дазай, не сумев угомонить своё любопытство, спросил, получил лишь долгий полный тоски взгляд.Восемь лет назад двадцать девятого апреля Чуе исполнилось десять лет.
Восемь лет назад двадцать девятого апреля его сестра умерла.
Восемь лет назад двадцать девятого апреля назад Мори Огай потерял сердце и репутацию.
Но для Дазая это всё оставалось загадкой. Его день совершенно не отличался от любого другого дня. Он так же спускался на завтрак, все так же проходил мимо пурпурного крыла, завтракал, гулял, читал стихи. Последнее время Дазай увлеченно выписывал журнал, где публиковали молодых поэтов. Откровенно говоря, любви к поэзии в Дазае почти что не было. Она была ему чуждой. Однако Достоевский не мог оставить его без знаний русской поэзии, поэтому Дазай был вынужден читать, знать, любить. Поэзию сложно понимать. В поэзию нужно смотреть, проникать. Ее читают не глазами, слушают не ушами. Пробить сердце Дазая не смог даже Пушкин, но что-то особенное почувствовало его сердце в стихотворениях некого “Арахабаки”. Вырезки из журнала с его стихами висели у Дазая на пробковой доске в понятном лишь ему одному порядке. Хироцу снова решился растормошить зависшего подопечного. — Дазай-сан, у вас есть немного времени, иначе ваш завтрак отправится в мусорку, а Анго снова всю неделю будет бубнить, что вы не уважаете его труд. — Майя же сказала, что я могу поесть здесь, — Осаму снова уткнулся в носом в подушку, издав звук полного отчаяния. — Ваша дисциплина, оставляет желать лучшего. Куникида просил не давать вам спуску. Вставайте, если вы хотите досрочно поступить в университет в этом году, вам следует быть усерднее. Хироцу говорил это с невероятно спокойным и равнодушным лицом, он повторял одно и то же по нескольку раз на дню, потому что с возрастом господин Дазай становился абсолютно несносным. Он перенимал от своего отца достаточно много качеств, что явно не всегда шло ему на пользу. Например, привычка язвить, возможно, и сидела глубоко в нем с тринадцати лет, однако овладеть этим искусством в полной мере ему помог Мори. — Я не хочу, — Давай вел себя как капризная маленькая девочка, когда просыпался в плохом настроении, когда его заставляли что-то делать и когда ему было скучно. То есть почти всегда. Но особенно капризным он стал после отъезда Одасаку. Для Хироцу это было теперь ежедневной рутиной. Он по-старчески тяжело вздыхал и надеялся, что все это — поздний переходный возраст. Из размышлений Хироцу вырвал голос молодого господина. — Хироцу? — Дазай смотрел на дворецкого с абсолютно детским выражением лица. — Да? Взгляд Осаму стал цепким и хитрым. — Куда уехал отец? — Дазай даже прищурился от любопытства. Хироцу снова вздохнул. — Господин сам расскажет вам, если посчитает нужным, я не имею никакого понятия. Это была ложь, настолько очевидная, что обоим от нее было тошно. Осаму скорчил разочарованную рожицу и резким рывком сел на край кровати. Он познал за свою жизнь множество невыносимых вещей, но самой ужасной стала необходимость терпеть ворчание Анго и Куникиды-сенсея, у этих двоих с особой легкостью получалось выводить людей из себя. Если Осаму опоздает, то завтрак действительно выкинут. Этот вопрос воспитания и дисциплины был решен достаточно давно. Мори предупредил, что пунктуальность — это показатель воспитания, а Дазай терпеть не мог следовать расписанию. Необходимость он почувствовал, когда в очередной раз опоздав к ужину, столкнулся с пустой тарелкой и невинно улыбающимся отцом. — Мне казалось, что я предупреждал тебя, — тон как всегда не был угрожающим, но холод в голосе чувствовался за версту. Огай смотрел на Осаму разочарованный взглядом. — Я… — Осаму закусил губу, чтобы не выдать свое волнение. Сжал кулаки. Что происходит, почему он будет голодать? — Я говорил, что твой ужин окажется в мусорном ведре, если ты опоздаешь, сегодня ты ужинаешь на кухне вместе с прислугой. Если ты не уважаешь чужое время и чужой труд, ты не будешь есть как господин за господским столом. Этот жестокий опыт, привёл Осаму в чувство. К ужину он больше не опаздывал, мог позволить себе проспать завтрак в выходной, но не более. Отец не любил этого, а Дазай не хотел его расстраивать. Но больше его никто не наказывал, даже если он опаздывал. Сегодня был особый случай. — Майя, принеси, пожалуйста, завтрак сюда. Во сколько придёт Куникида? — кричал Дазай, натягивая штаны. — Куникида-сенсей придёт через сорок минут, завтрак сейчас подадут, Дазай-сан. Майя была потрясающей и исполнительной девушкой, которая сменила Гин, когда ту повысили. Дазаю она нравилась. Разве может не нравится, если человек чётко исполняет обязанности? Завтрак прошёл в спешке, Осаму судорожно читал "Записки у изголовья" в надежде, что успеет до занятия. За пять минут до начала, он сорвался в библиотеку, проклиная про себя время. Но сенсей не пришёл. Прошло десять минут, потом пятнадцать. За все годы Куникида не опоздал ни разу, поэтому недоумение расплывалось по Осаму со скоростью света. Сенсей так и не пришёл. На звонки не отвечал. День действительно был странным. Приближался время обеда. Дазай, оставив книги в библиотеке, направился на кухню в ожидании. Пора было заняться самым весёлым делом в мире — приставанием к Анго и Акутагаве. Кухня в поместье Мори Огая была особым местом, там всегда было уютно и весело. Она была похожа на бурную реку посреди пустыни. Бурлит и утоляет жажду. Если бы любовь была местом, то Осаму уверен, это была бы кухня. Анго разделил с Осаму потерю Оды и воспитывал в нём добродетель (так говорил Куникида). Акутагава просто был по натуре старшим товарищем и приглядывал за Осаму в своей манере. Он кормил Осаму пирожными и готовил ему вкусный облепиховый чай, когда тот болел. Неожиданно, Дазай вспомнил, что Акутагава-кун в отпуске вместе с сестрой, и его настрой немного упал, однако на кухне всё ещё был Анго. Этот дом стал действительны домом для Осаму. Здесь было тепло. Подходя к кухне Дазай услышал топот, шум и почувствовал знакомый запах пряностей и мёда. Он широко распахнул дверь и с улыбкой на лице закричал. — Ребята, всем привет! В ответ он услышал стройный хор: — Здравствуйте, молодой господин! Дазай улыбнулся ещё шире. Персонал на кухне довольно часто менялся, но при этом каждый знал, Осаму Дазая — сына господина Огая, он часто любит бывать на кухне. Ему притащили стул. — Где ваш шеф? Я хочу сегодня сырный суп на обед, — Осаму сделал серьёзное и требовательное лицо, словно капризный маленький ребёнок. Из глубины кухни виделся человек, вытирающий руки полотенцем и недовольно смотрящий прямо на Дазая. — Малое невоспитанное дитя. Дазай-сан, у нас опять капризы? — Анго был слишком погружен в хотелки молодого господина, но каждый божий раз их исполнял, потакая, поэтому потирая шею и закатывая глаза шёл к шкафу, где стояла посуда. Анго всегда готовил для Дазая сам, не доверяя даже Акутагаве-куну. Тому позволялось лишь готовить десерты. — Анго, пожалуйста, я нуждаюсь в этом прямо сейчас! — Дазай немного выпятил нижнюю губу и состроил несчастную рожицу. — Ты же знаешь, я не могу без твоей стряпни, молю! Анго, повернувшись спиной к Осаму в поиске кастрюли, заворчал. — И для этого я учился столько лет, чтобы мои шедевры называли стряпнёй? — Не ворчи, Анго, это старит. Анго опять закатил глаза, вызывая у Дазая, приступ весёлого смеха. Шум кухни не утихал. Осаму любил находится на кухне, здесь было всегда шумно и, как в муравейнике, все куда-то бежали, и в этом круговороте событий приятно просто быть. — Анго, представляешь, Куникида сегодня на занятие не пришёл, я ему звонить пытался, а он мне игнор в ответ, — грустно жаловался Дазай, прислонившись щекой к руке. Анго недоверчиво посмотрел на Дазая. — Я тебе не верю, — сказал Анго и снова отвернулся от Осаму. — Чего? — возмущенно воскликнул Дазай, — Я не вру, я целый час просидел. Отвлекаясь, от готовки Анго снова посмотрел на Дазая. — На него не похоже, очень странно. — Ага, сегодня вообще все очень странно, у всех пятница тринадцатое, у меня двадцать девятое апреля каждый год — день странностей. — М-да уж. Анго поправил очки. — Сходи переоденься к обеду, минут через 20 будет готово, подадут как обычно. После позвони ещё раз сенсею, случилось может чего. А теперь иди давай, отвлекаешь. С недовольным лицом Дазай встал со стула и пошёл к выходу. — Вот блин, взяли выперли.***
Спускаясь к обеду, Осаму уже забыл об обидах. Он предвкушал, как будет есть свой прекрасный сырный суп, благословляя Анго. Он уже почти поднёс первую ложку к губам, как услышал крики в коридоре. Ударив кулаком по столу, он пошёл к источнику звука. Неужели у работников конфликт? Раньше такого не было. Чем ближе Дазай подходил, тем отчетливее слышал незнакомый голос. — Хироцу, я спрашиваю последний раз, где он?! Он отправился раньше меня и должен был уже прибыть! Выйдя в проём ближе к выходу Осаму увидел рыжего парня, который кричал на его дворецкого. Он пах машинным маслом, ментоловыми сигаретами и скоростью. И злостью он тоже пах. Интригующий запах. Праведный гнев разгорался в груди Дазая. Он нахмурил брови и походя на своего отца заговорил с незнакомцем. — Кто вы такой, почему вы находитесь в моём доме и кричите на мою прислугу? Парень отвлёкся от дворецкого, посмотрел на Дазая, хмыкнул и оценивающе осмотрел его. — В твоём доме? Твою прислугу? — с каждым вопросом он всё ближе подходил к Осаму, — Хироцу, это тот самый пацан? Получив кивок, он продолжил своё движение. — На носу себе заруби, детдомовский, здесь твоего ничего нет, всё моё. Коротышка зло смотрел на Дазая, словно тот разрушил его семью. — Чуя- сама, прошу вас, он тут не при чем, — Хироцу нервно смотрел на юношей, которые вот-вот перегрызут друг другу глотки. — Да мне плевать, боже, при чём, не при чём, смотри, какие у него наглые мерзкие глаза, ничего не стоящая грязная дворняга. Невозможная грозная ярость, кипящая кровь в венах, но Дазай джентльмен. Он по‐джентльменски взрывается. — Лучше быть воспитанной дворнягой, чем бракованным щенком породистой собаки, чьим воспитанием даже заниматься не станут. Юноша отшатнулся. Он со всей силы толкнул Дазая в проём и прошёл мимо. Хироцу побежал за ним. Что вообще происходит? Осаму встал, держась за левое плечо. Влетел в косяк он довольно сильно. Зазвонил входной колокольчик, и дверь открылась, из-под зонта виднелось осунувшееся лицо отца, когда его взгляд упал на Дазая, он быстрым шагом подошёл и обеспокоенно подхватил руками за спиной. — Что произошло? Что с рукой? — Мори нервно оглядывал общее состояние сына. Из гостиной доносились крики. Дазай поднял взгляд на отца, встал, отряхнулся и начал говорить. — В доме чужак, он кричит и требует тебя, отец. Лицо Огая ожесточилось. — Только этого мне сейчас не хватало, — и оставив Осаму, побежал в гостиную, тот побрел за ним. Зайдя за спину Огая, юноша след в след шёл за ним. Входя в гостиную, Осаму снова услышал этот саркастичный тон. — Я конечно знал, что ты тварь, но чтобы настолько, мне даже в голову не приходило. — Чуя, я прошу тебя… — Я тоже, мать твою, тоже просил! Мама тебя просила. Тебя никто не звал и не ждал. Думаешь подобрал оборванца, всё, все грехи отпущены? — Чуя! Дазай никогда не видел, чтобы Мори кричал. — Что, пап, что?! Пап? Дазай смотрел на рыжего парня, который кричал на его отца и не понимал, почему тот кричит. — Элис, наверное, в гробу переворачивается каждый раз, когда видит тебя у своей могилы, — выплюнул Чуя, глазах его стояли слёзы обиды. Уставшим тяжёлым взглядом Мори смотрел на родного сына. — Что смотришь, может меня тоже убьёшь? Что-то в Мори лопнуло, это было для него слишком. — Убить не убью, но выгнать отсюда взашей могу. — Здесь твоего всё равно ничего нет. Сам с улицы и детдомовского тоже с улицы притащил. — Осаму не трожь, он не при чём, — Мори сжимал и разжимал кулаки, нутро разрывалось. — Ха-ха, — зло засмеялся Чуя, — Слышал, детдомовский, твоего тут ничего нет. Засунув руки в карманы и вновь подняв глаза на отца, Чуя пнул стул, стоящий рядом с ним, и направился к выходу. — Аривидерчи, неудачники. После короткого звонка колокольчика, тяжело хлопнула входная дверь. Мори повернулся к Осаму и потёр виски. — Хироцу, принеси виски в мой кабинет и не трогай меня до завтра. Осаму только хотел спросить и набрал воздух, как его прервали. — Никаких вопросов, Осаму, иди в свою комнату. — Но? — Никаких вопросов, — зло разделяя каждое слово повторил Огай. Также зло он посмотрел на Дазая и быстрыми размашистыми шагами пошёл в свой кабинет. И вот Осаму снова четыре, и он снова стоит перед отцом, который кричит на него, а потом бьёт. Бьёт, куда попадает. Пьяные не особо разбирают куда бить. Ему снова одиннадцать, он заворачивается в тонкое приютское одеяло, чтобы не слышать крики соседа, которого пинают старшие. Он на трясущихся ногах поднимается наверх и садится на кровать, не видя ничего вокруг. Обоняние отключилось. Холодно. Всё было хорошо, пока прошлое не напомнило о себе. Сидя в своём кабинете, Мори Огай думал о том же самом. А Куникида, стоящий в гостиной в доме семьи Накахара, только что сопровождавший Накахару Коё в покои, не понимал, как эта история снова настигла его.