Путешествие для двоих

Жизнь потрепала их хорошенько, заставила тела разрываться на части. Но они выдержали, перенесли напор и давление, ножи и агонию со всех сторон. Результатами сопротивления удалось сохранить себя, но пришлось отдать навсегда так многое, что от недостатка больно. Следы от борьбы покрывают с ног до головы. Множество шрамов по всей коже, во всех местах. Живого уголка не осталось.

Несколько раз Дилюк был на грани смерти в путешествии, куда отправился, потеряв всё, и чуть не потеряв себя. Спасся чудом — ему помогли и вылечили. Поистине что-то свыше, один единственный шанс, чтобы продолжить битву. Значит, ему нужно жить, значит, он продолжит жить.

Удары раскалённого железа, колкие ранения, порезы и бытовые увечья с той поры зажили, а шрамы остались неестественно бледными полосами на без того белой коже. Они не болят даже не выделяются на ощупь, не мешают и не чувствуются как-то особенно. Казалось, всё было хорошо и самое плохое уже позади. Ему правда дали несколько лет передохнуть и спокойно пожить. А теперь кто-то решил, что пора бы напомнить о былом.

Ныне его тело покрыли новые следы — ожоги. Тяжёлые, ноющие, бóльные. Ранения слишком опасные, самые нежданные и коварные, как в смысле их нанесения, так и в смысле области поражения. Никогда ещё он так не боролся за свою жизнь и никогда ещё никто так не переживали за него. Обожгло почти всё туловище: ноги, живот, грудь, шею, лицо. Благо, спаслась спина и, в общем, вся задняя часть тела, бока пострадали наполовину. Пламень спалила волосы, ресницы и брови. Неизвестно, есть ли надежда…

Посчастливилось быстро получить первую помощь, как и в прошлый раз, когда он был на волоске. Впрочем, позже оказалось, что кожа пострадала сильно, но всë-таки частями, и, на удивление, самые тонкие места, лицо и шея, к примеру, сгорели меньше, нежели остальные.

Сначала было очень тяжело. Вечная неугомонная боль, колкая, ноющая, то же адское пламя как будто снова окутывает его. Существование лишь благодаря множествам катетерам, уколам и специальным химическим растворам. Изо дня в день с надеждами и мольбами, что завтра станет лучше. Только присутствие рядом беспокойных любящих людей, которые боялись даже случайно дотронуться до руки, и беготня уставших лекарей, которым стоит откланяться, постоянно спрашивавших о состоянии и проверявших его самостоятельно.

Где-то с неделю он молчал, поскольку говорить буквально было невозможно. Мало того, что лицо покрывали километры повязок и марли, была надета маска, дабы облегчить поступление кислорода, так ещё и рот, губы были обожжены, горло болело дико. Когда страданий поуменьшилось, появилась возможность общаться шёпотом, а совсем скоро и полноценно разговаривать. Голос немного изменился, по понятным причинам был слабым и хриплым, но ещё само звучание как-то поменялось. Хотя, конечно, сама возможность говорить радовала ужасно, с каждым таким прорывом в лечении, с каждым снятым катетером товарищи рвались устроить всемирный праздник.

Самая тяжёлая реабилитация приходилась на глаза. Пострадали ужасно не только веки, которые чуть ли не полностью сгорели, но и роговица. Долгие месяцы Дилюк ничего не видел, а врачи судорожно хлопотали, пытаясь вернуть мужчине возможность видеть. В итоге показались небольшие улучшения: вместо пустоты проявилась реальность, но очень мутно, очень туманно, бесцветно и узко. Глаз побелел, и стало понятно, что из этого состояния не выйти уже никогда. Было сделано всё, что можно.

Сейчас Рагнвиндр приспосабливается к новой жизни, живя, как и раньше, на своей винокурне со своей прислугой, которая сильно помогала реабилитации. Работники переживают как за родного, возятся и хлопочут вокруг него, помогая открывать и закрывать двери, спускаться по лестнице, уберегает от столкновения с предметами окружения. Первое время мужчина принимал помощь, а потом противился, подтверждая позицию тем, что должен научиться самостоятельно жить в новых условиях. Оно и понятно, но беспокойные работники продолжили украдкой наблюдать за хозяином, хотя и тот вскоре начал их замечать, когда развил слух и научился ощущать пространство.

Прошло уже так много времени, даже волосы начали отрастать на макушке, в местах, которых пламя обошло стороной. Конечно, причёска теперь не будет такой шикарной, как прежде. Ничего уже не будет как прежде.

Ожоги заживали медленно, больно, всё тело жгло адово, невыносимо. Ночами ранения ныли сильнее, в непогоду он ворочался в постели с бессонницей из-за невозможности принять более-менее переносимую позу. Иногда на одежде оставались пятна крови просто от соприкосновения ткани с открытыми ранами. Хотелось кричать, стонать, дабы хоть как-то уменьшить муки, а не получалось даже плакать нормально: глаза болели от солёности.

Лечения как такового не было: менять повязки, омывать раны, обеззараживать. Действовало стандартно, ну, хуже не становилось, но и лучше тоже. Боль надоела. — Я войду? — однажды на винокурню пожаловал гость, который тут не просто гостил долгое время, но и жил, и обжился.

Этот человек имел такие же ожоги на лице, шее и груди: Дилюково несчастье обошло его стороной, но всё же они разделяли одну боль. И получил он эти травмы, и лечили его вместе с нашим героем, но поправился он гораздо быстрее, да и вышло так, что не он принял весь огонь на себя.

По лицу Альбериха распространялись шрамы, именно шрамы, полоски, похожие на скопление молний, трещинки, неровные, похожие на горные ущелья. Впрочем, выглядело даже привлекательно в какой-то мере. Капитан перестал носить глазную повязку: а зачем? итак уже всё лицо в следах, ничего не скроешь, хоть мешок на голову надевай. Очень необычно и странно было видеть его лицо полностью, коллеги долго привыкали и поначалу удивлялись даже больше, чем полученным увечьям. Мужчина нёс с собой корзину, накрытую сверху платком. Это гостинец.

Он ступил за порог, быстро прошёл лестницу, чуть ли не пробежал, поспешил и оказался у нужной двери. Прежде чем войти постучался и через мгновение открыл её. — Это я, — проговорил сквозь скрип витнов и шурупов, слегка заглянул внутрь и вошёл наполовину. Пока не услышит ответ — дальше пути нет.

Дилюк сидел на краю кровати в полурасслабленной позе, около него металлический передвижной столик с лоскутами марли, зелёнкой и какими-то ещё растворами. Позади окно, открытое нараспашку, откуда сквозь тюль бились дневные солнечные лучи и согревали, хотя, казалось бы, куда уж больше.

Видимо, друг сегодня в хорошем настроении. Он сидел в одних штанах, а торс забинтованный, судя по всему, собирался перевязывать. Процесс не особо болезненный, но снимать бинты и потом надевать снова достаточно неприятно, а в ситуации Дилюка, когда болячки заживали медленно и мучительно, процедура приносила много неудобств. Да и пораженная площадь, которая требовала тщательной обработки, огромная… Как же долго.

Услышав голос, Рагнвиндр повёл головой к его источнику, и Кейа ощутил на себе чужое внимание, энергетику, взор незрячих глаз и вроде бы даже почувствовал, что тот немного улыбнулся кончиками губ, узнав своего посетителя. — Кейа.

И капитан аккуратно шагнул вперёд, тихо закрывая за собой дверь. Расстояние совсем небольшое, но деревянные полы всё же дали знак о встречных шагах. На первое время Дилюк специально выбрал такую комнату.

Альберих сел рядышком, его передвижения продолжали отслеживать головой. Они сидели повернуты друг к другу и очень близко, капитан впервые за долгое-долгое время увидел и разглядел лицо родного человека. Не то, чтобы винокур свой теперешний внешний вид скрывал, он даже сам не знал, как выглядел точно, поскольку не желал касаться незаживщих областей и только слабо представлял, ориентируясь на болючие места и рельефы новой кожи во время лебечных процедур. — Как ты? — Кейа положил рядом корзину и потянулся к окну, дабы немного одернуть шторы и спрятать солнце. — Получше. А ты? — Чудесно, чудесно. Я вернулся на службу месяца два назад, — правда, даже после инцидента мужчина быстро реабилитировался и вошёл в колею. — Ох, а я даже и не знал, как у тебя дела… Рад слышать.

Дилюк как-то удрученно опустил голову, а в голосе отдавались нотки разочарования. После выписки он мало чего успел сделать и даже новостями не интересовался.

Кейе с потерей двух ярких рубинов стало ещё сложнее считывать чужие эмоции, но ничего, он научится, зато теперь перед ним сияют опалы. Он тоже не знал, как у любимого дела, только знал, что «состояние не критическое, идёт на поправку». Всё затягивал визит, чтобы не приходить с пустыми руками, а принести специальные лекарства от алхимиков с Хребта. Долго думал, на каком всё-таки этапе лечения находится Дилюк, и по итогу притащил кучу для всего самого разного. Подготовился к любым ситуациям.

Как оказалось, на первый взгляд всё не так не так плохо, как он рассчитывал. У Дилюка много заживающих ожогов буквально на всём лице, но нос, рот и подбородок заживают лучше всего, даже почти зажили, на них нет ни красных пятен, ни рубцовой ткани, только немного другой рельеф кожи. На лбу и щеке, видно, останется фиолетово-красный след, на другой щеке шрам через висок и скукоженная кожа. Где-то есть кровоподтёки. Но это только лицо, а остальное пока неизвестно. И ещё… несмотря на всё проведённое вместе время он впервые видит Дилюка с короткими волосами. Сейчас они отросли уже до ушей. Местами совсем не растут, но кому какое до этого есть дело, Рагнвиндру в нынешнем положении — точно нет.

Кейа тихо и плавно накрыл чужую руку своей, коснулся только кончиками пальцев, боясь причинить лишнюю боль. В ответ Рагнвиндр показал внутреннюю сторону ладони, она была в ссадинах и вся красная, а некоторые пальцы перемотаны бинтами. Альберих мягко взялся за запястье и протянул руку до своего лица, помещая себе на щеку. — Смотри. У меня остались только шрамы.

Дилюк повернулся к нему всем туловищем и обеими руками взял за лицо, как бы кладя голову на свои ладони. Большими пальцами дотронулся до щёчек, под подушечками чувствовались щели, трещины, мягкая обычная и нежная обнажённая рубцовая кожа. По одному шраму он прошёлся от начала до конца, начиная чуть ниже скулы, огибая нос и пробираясь под чёлку, заканчивая чуть ли не у основания волос. Это был самый большой след на лице Альбериха. Левая рука прошлась по скуле и обнаружилось, что Кейа больше не носит повязку. Дилюк сразу же поправил синие локоны за ухо и подсел ещё ближе, волнительно держась за лицо товарища и щупая кожу. Сначала всё тот же большой палец, а потом и все пятеро начали оглаживать рану, нанесённую когда-то им собственноручно. Она проходила от лба по брови и веку, заканчиваясь на тонкой плоти под глазом. Щеки поднялись, под рукой ощутилось стягивание — Кейа улыбался. — Ты снял повязку? — спросил, нажимая на рану чересчур навязчиво и грубо. — Да. Смыла нет, и так шрамы на всё лицо, ничего не скроешь, — накрыл чужую длань своей, и Дилюк ослабил хватку.

Сердце гулко застучало, руки немного растряслись. У него оставалось двоякое отношение к этой повязке, всегда чувствовалась своя причастность, которая, конечно же, имелась. В глубине души хотелось, чтобы Кейа перестал носить её, ведь прятать целый глаз из-за какого-то шрама очень неудобно и лишает достаточно многого. Да и для Кейи смысл этого сокрытия не заканчивался одним лишь фактом невидимости раны, в каком-то смысле он хотел обмануться, будто бы её нет вовсе. У Дилюка в голове всплывали моменты, когда его друг ещё не носил повязку, он пытался сопоставить лицо из прошлого с нынешним лицом Кейи и представил эту картину. Ощутил, как на него глядят те два глаза со сверкающими зрачками-ромбами и милая улыбка, которую винокур также успел ощупать, украшала и завершала прелестную картинку в голове. Стало так тепло в душе, пожалуй, эта новость стала лучшей за последние несколько недель.

Вдруг Дилюк понял, какие у Альбериха мягкие приятные на ощупь ресницы и принялся мелко касаться их пальцами, будто пересчитывая. Впервые он так долго и много трогает лицо мужчины, вообще чье-либо лицо, даже после инцидента и без спросу так тщательно изучает каждый сантиметр. У Кейи интересная кожа: мягкая, в то же время подтянутая, местами нежная, местами шершавая. Такая приятная. Ему тоже приятно это необычное внимание к себе, он никогда бы и не подумал, что Дилюк, даже лишившись зрения, станет с такой точностью исследовать его, чтобы чертить пальцами круги, огибая нос с переносицей, щупать губы и узнавать, что на них тоже есть шрамик в правом уголке. Что же, получается, ранее после разлуки Дилюк разглядывал его с той же усидчивостью… Кейа смущается и краснеет. Напоследок Рагнвиндр полностью накрывает ладонями чужое лицо, гладит волосы и наконец убирает руки. Очень радует, что даже на эти действия мужчина нисколько не отшатнулся, а скорее наоборот, поддавался прикосновениям.

Кейа сидит весь красный, ведь никогда такого не получал от любимого человека. При каждом подобном случае он трепетал и нелепо смущался, так было ещё в глубоком детстве и продолжается по сей день. — Я принёс лекарства от Альбедо. Он сам меня ими лечил, я обещаю, это поможет, — капитан снял платок с корзинки и поочерёдно расставил препараты на столик. — Хорошо. Спасибо, — тот реагировал на каждый новый бутылек, считая их про себя… Уже седьмой пошёл, да сколько их там! — Можно мне осмотреть тебя?

Беспокойство. Нужно самому узнать, как действительно идут дела. Помочь, банально не оставаться в стороне, когда близкому плохо, а ты крепенький и здоровенький наслаждаешься жизнью.

Дилюк пожмурился. Конечно, он уже привык к постоянным расспросам, беготней вокруг и тревожности, как будто он присмерти, требует постоянного ухода и присмотра. Это и правда было нужно, но только в первый месяц лечения, а сейчас-то уже пора приходить в себя, в свою жизнь. Из соображений самостоятельности он прекратил принимать большинство помощи со стороны. Но одно дело позволить Аделине приготовить новую одежду для хозяина, а другое — оказываться перед Кейей со всеми оголёнными шрамами на теле, да ещё и когда он беззащитен… не особо хотелось. И что подразумевает под собой «осмотр» от человека, несведущего в медицине и особенно в специфике его выздоровления.

Он отсел от Альбериха подальше и принял прежнее положение, нахмурился и строго ответил: — Нет.

Всё ещё не доверяет. Был виден даже некий страх в поддельно уверенном голосе и закрытом положении. — Но почему? Ты сам только что осмотрел меня, — Кейа продолжил, спрашивая грустно, попросил ведь без задней мысли. Он единственный близкий человек, который так поздно наведался и ни разу ещё не помог. — Как ты понимаешь, что из этого тебе надо? — постучал пальцами по металлическому столику, имея в виду склянки лекарств: зелёнку и перекись, а теперь много-много лечебных рецептов алхимии. — По запаху, — ответил совершенно спокойно.

Альберих ещё раз оглянул бинты Дилюка. Было видно, что всю перевязку он делал сам: некоторые раны выходили из-под марли, кое-где она зажалась, где-то была завязана слишком сильно и пережимала мышцы. — Какой ты упрямый! Дай я хотя бы покажу, как пользоваться растворами Альбедо. — Ладно, — Дилюк нащупал одну из новых бутылок, протянул до себя, повертел в руке и по ощущениям измерил вес. — Для чего это?

Капитан смотрел разочарованно. Учить больного, не оказывая более никакой поддержки, он не мог. Он просто хотел позаботиться о родном человеке в такое тяжёлое время, и как бы тот не желал взять всё на себя, вполне нормально помогать хотя бы до того момента, когда кровоподтёков не будет совсем и острая боль уйдёт, хотя бы в перевязках и мазях, в вопросах лечения. — Пожалуйста, я хочу позаботиться о тебе, — снова накрыл пальцами руку товарища, в которой находился пузырёк. Тот замялся, и Кейа склонил голову, пытаясь прочесть настроение на чужом лице. — Я буду предупреждать тебя.

Дилюк промолчал в ответ. Ему совсем не хотелось тратить драгоценные силы и время на отговоры. Тело уже ныло от старых повязок и просило поскорее их снять. Всё же, не хотелось, чтобы Кейа так скоро уходил, а потом самому пробовать разбираться в алхимии Альбедо. — Ладно.

Альберих облегченно улыбнулся, вынул бутылëк и положил на столик: — Этот надо наносить в самом конце.

Одной рукой обнял Дилюка за плечо, второй отыскал пузырёк с лекарством, которое требовалось в самом начале, взял его, раскрыл, а потом закрыл и положил назад: он ведь ещё не снял старые бинты. — Мне нужно снять бандаж, — потянулся к торсу, не требуя ответа, просто предупреждая. — А, давай я сам, — мужчина укрылся от чужих рук и отсел ещё дальше, принялся снимать с себя тряпки, сначала отрывая медицинский скотч. Кейа хотел сделать это сам, но решил не возражать и не просить, раз товарищу так будет легче. Всё же он помог снять марлю со спины и перехватил бинты в свои руки, уже совсем скоро полностью избавил от них Дилюка и открыл себе обзор на чужие раны.

Долго разглядывал Рагнвиндра, на вид, не прикасаясь, пытался понять, где какие лекарства лучше использовать: сначала хотел наносить разные на участники, но по итогу понял, что требуется работа в отношении тяжести увечий. Кейа достал из корзины вату, взял раствор и вылил немного, почти забыв, но всё же предупреждая Дилюка: — Для разных ран я буду использовать разные лекарства. Так будет эффективнее, — поднёс склянку к чужому носу, давая понюхать. — Это же перекись. — Верно, сначала обеззаразить, — сунул раствор в чужую руку, наклонился и быстро обработал большую рану на солнечном сплетении и животе. Покалывает, Дилюк привык к этой боли, и она уже нисколько его не трогала. Внезапно Кейа подул на ожог, это и уменьшило противные ощущения, и позволило перекиси быстрее высохнуть, но Рагнвиндр чуть поежился и закусил губу от приятного ощущения холодка. — Всё в порядке? — Да.

Кейа взял новое лекарство, также поднёс к носу и проговорил: — Это для самых тяжёлых, плохих ранений, самое сильное. Альбедо меня лечил так же.

Он поднёс вату к коже и крепко прижал, воспроизводя движения алхимика, потом, через несколько секунд, убрал и выкинул. Сильно, больно пощипело, ожог раскраснелся и закровил, — но так и надо, реакция прошла. Мужчина согнулся, но его остановили, чтобы дать лекарству нормально подействовать, он прикусил губу ещё сильнее, сжал пальцы в кулак. Альберих гладил его спину, чтобы было легче переносил боль, он ещё давно заметил, что на ней нет ни одного ожога, только старые, зажившие и сейчас никого (почти) не беспокоящие шрамы. — Можешь не сдерживаться, я понимаю, насколько это больно, — Дилюк резко выгнулся и откинул голову, глубоко вдыхая воздух ртом, Кейа успел поймать его и уберёг от столкновения со стеной.

Вскоре лекарства впитались, было получено обещание, что остальные не такие неприятные и переносятся легче, а ещё что действие оказывается сильное и уже завтра ожог станет лучше. Дальнейшую обработку Альберих старался проводить как можно нежнее, несмотря на отклонения от техники Альбедо: самому было больно наблюдать, как страдает любимый человек, будто эта боль через касание отдаётся ему и чувствуется сердцем в несколько раз сильнее. Медицина — жестокая штука, страшно не только получать увечия, но и лечиться от них, а часто второе оказывается ещё мучительнее первого.

Особенно аккуратно Кейа обходил участки на шее и лице, на самой нежной коже, дуя на раны и продолжая поглаживания по спине. Странно выглядели места со старыми шрамами, их перекрывали новые, но на чистой коже они продолжали выделяться. Капитан видел даже их впервые и очень хотел спросить, узнать историю, особенно про самые глубокие, большие, которые продолжали виднеться на покрасневшей обожжённой коже; а рядом с другими отпечатались точки от ниток, интересно, Дилюк сам накладывал швы или это делал кто-то другой…

Кейа забинтовал торс и шею, как и было, в два слоя, свободно накладывая бандаж, чтобы ничего не пережать, поверх заклеил медицинским скотчем. Напоследок оставил обработку рук, уже выдохнул и отложил лекарства, покончил с ней, и вдруг вспомнил про нижнюю часть тела. — Тебе надо обрабатывать ноги?

Дилюк замялся, вспоминая об ожогах на бёдрах и думая, в каком они состоянии, требует ли это осмотра и помощи со стороны. Хотел, разумеется, отказаться, но всë-таки из соображений о лучшем для своего здоровья тихо сказал: — Да.

Кейа, будто ничего не понимая, резво наклонился, а позже, опираясь на чужие ноги, встал на колени и потянулся к ремню. Быстро разделался с ним, но когда потянулся к ширинке, встретил сопротивление. Дилюк схватил его за руки, и Альберих послушно их убрал, сильно сконфуженный. Заставил себя оторваться от наблюдений за чужими раздеваниями, повернулся к столику и принялся обливать перекисью вату. — Всё, — сообщил больной, и Кейа снова обратился к нему.

Знал, что не смутит Рагнвиндра своими взглядами, но сам смутится до невозможности, поэтому всеми силами игнорировал места, которые так хотелось осмотреть. Как оказалось, ноги, в отличие от остального туловища, Дилюк обмазывал зелёнкой, а торс, видимо, перестал из-за болезненных ощущений. Здесь кожа поживее, но всё ещё не в идеальном состоянии, можно использовать препараты самые лёгкие, несущие иное действие — заживление шрамов, такие же он наносил местами на лицо и сам пользовался кремом, когда не забывал. Уже прошло три месяца, так что да, можно пользоваться кремом. Кейа легонько дотронулся до бедра, как вдруг его снова остановили. — Давай я сам, а ты… помоги мне понять границы ожогов. — Хорошо, — кивнул, не смея поднимать взгляда вверх на лицо любимого.

Он отдал Дилюку вату и накрыл его руки своими, немного дрожащими, даже не заметил, что вообще-то вата находилась только в одной, а вторая спокойно себе лежала на коленке. Кейа вместе с возлюбленным водил ватой по площади раны, направляя и показывая её границы, сначала на одной ноге, потом на второй. Закончив, он снял крышку с баночки крема, взял чужую кисть и опустил кончиками пальцев в содержимое. — Это восстанавливающий крем. Тут у тебя хорошие шрамы, уже почти зажили.

От холодка Дилюк немного удивился, а потом поëжился от этих же ощущений на оголённой разгоряченной коже. Кейа не сдержался и обработал второе бедро, предупредив об этом, но не дожидаясь ответа, и затем, когда они оба закончили, подул на раны.

Альберих сел назад на диван, придвинулся к товарищу, подождал его. Уходить совсем не хотелось, он так соскучился. Побыть бы рядом ещё немного… Казалось, если сейчас уйдëт — что-то оборвётся внутри и больше никогда не восстановится. Снова обнял друга за спину, а потом обнял полностью, обеими руками, стараясь не прижиматься и не прижимать сильно к себе, но тот ответил и сам укрепил объятия. — Я скучал, — буквально вырвалось изо рта, обычно Кейе сложно делиться своими подлинными чувствами, к этому всегда приходится подготавливаться заранее. Поняв, что сказал, он на секунду замер и растерялся, в животе скрутило от мимолётного страха, но вдруг он ощутил, как Дилюк кивает ему в плечо: хотел сказать то же самое, но, в отличие от Альбериха, не решился.

Чуть замявшись, переведя дыхание, тот всë-таки решил продолжить: — Скажи, я могу вскоре опять к тебе зайти? — Кейа боялся, на самом деле боялся отказа, боялся задавать этот вопрос и даже пропускать в голове мысль, что нет, нельзя. Хотя Рагнвиндр никогда не возражал, по крайней мере открыто, даже если хмурился и устало вздыхал, правда никогда не был против. Двери его дома всегда открыты, и особенно для этого человека. — Можешь не уходить.