Радио.

      Она умирала в давящей тишине. Кенни осознал это незадолго до того, как её не стало: радио в Гринвуд-Хикс либо играло тихо, либо не играло вовсе. Кушель и дни, и ночи проводила в сырой от пота постели и беспрерывно любовалась верхушками отеческих яблоней через окно. Иногда она закрывала глаза и почти не дышала, и Кенни начинал гладить её по липкому лбу, чтобы привести в чувства. «Намучилась, сестрица», — бубнил он: «Тебе пора отдохнуть».       Отдохнуть? Отдохнуть от тягот, от идеала, от матери, отца и брата. Ни в этом мире, ни в следующем для неё не будет достаточно любви, но, возможно, когда она уйдёт, её избавят от греха и грязи. О, как она любит их яблоневый сад! Ей нравится слушать шум листвы, есть налитые соком плоды, гладить стройный стан каждого дерева. В бреду Кушель мямлила ему на ухо: «Стану ли я яблоней, когда умру?». Кенни утешал её и кивал. Любил ли он её достаточно сильно? Он не помнил, чтобы она любила сад Гринвуд-Хикса.       Вскоре её состояние ухудшилось. Кушель забыла о яблоневом саде и стала спать и от дня к ночи, от ночи к утру. Она отказалась от еды и ванны, и комната её, в которой она лежала, наполнилась ужасным кислым запахом; но Кенни лишился своего отвращения, и сидел у её постели в кресле, наблюдал за ней, запоминал линии её зелёного и больного лица. Ему было её очень жалко, но он жаждал, чтобы она поскорее умерла. Это избавит её и его от мук телесных и совестных. От грязи, содеянным над ней, нельзя было омыться, и как бы Кенни не тёр себя мочалом, грех оставался на нём.       Туманы сменились снегом. Он укрыл тропы и верхушки яблонь, облизал крыши и порог, сделав его белее, чем лицо сестры. Она не застала этого — умерла утром, когда он жарил яйца внизу. Умерла тихо и неспеша, без страха. Даже не стала его звать. Хотела умереть с чистым сердцем, читая про себя отрывки из маминого молитвенника. Мысли её в этот миг были как никогда чисты, а разум — здоров; единственное, чего она желала, это родиться яблоневым деревом на отчей земле и кормить потомков ядовитыми плодами.       — Родная, снова Ирвин Шоу идёт, — Кенни включил радио погромче, переложил омлет в глубокую тарелку и поставил её на поднос. — «Предайте мёртвых земле».       Его крутили снова и снова, и после Кушель, когда он состарился, возможно женился. Эта женщина жила (а может и не жила) на ферме греха, а её дети ели яблоки с яблонь, растущих на её костях; и никто из них не знал об идеале своего отца и мужа. А может их и не было вовсе, и Кенни повесился через шесть месяцев под Ирвина Шоу в комнате с кислым запахом, хорошо перед этим покурив? В любом случае, рак победил, грех был уничтожен, а радио продолжало играть.