я это ты, ты это я. и нет у нас ни-ху-я.

Любая война сама по себе является чем-то страшным. Это та вещь, о которой нельзя сказать, что после плохого будет хорошее. Попробуй сказать это тем, кто в спешке покидает дома, лишь бы шальной пулей не прибило. Именно здесь у Волкова появляется его первый [и не последний] друг. Они с Драконом нихуя не похожи. И может, именно это и стягивает их двоих по итогу. С тяжестью, скрипом, но всё же. Ахуеть как крепко. Так, что на какие-то секунды, [что для них на войне как жизнь], может даже показаться, что навсегда. Именно Дракона, который ласково прозвал Олега “Поварёшкин”, за его разные блюда в совсем не полевых условиях, и нужно было спасти. Ну и конечно, именно Вадика оставляют в чём-то, что обзывают “мухтабар//مختبر” как ебучего подопытного кролика. И даже Вадик, что выбирался из любого узла, сейчас впервые в жизни был оцеплен так, как никогда по сей день. Что-то вкололи в пульсирующую на шее. Он плохо помнил это, но хорошо ощущал. Кто-то предал. Что-то пошло не так. Пазл не сходился. Ебучие, [б л я т ь], талибы. И долгие дни заключения с ними. Волков искал любую возможную лазейку, но сукины дети, что вели войны годами, [стоит, блять, отдать должное, хули], были на шаг впереди. Но Олег нихуя не был бы Олегом, если бы не получилось. И случившееся оказалось по его вине. Но это то, о чём узнается уже позднее. Это именно то, что и послужит дальнейшим яблоком раздора, переламывая в щепки всё, что было между ними. На момент, когда Вадима спасли, он уже плохо что-то соображал. Принудительная кормёжка через капельницы, со сменяющимися голодовками, приправленные добрыми пытками. Грёбаные пески. Ненавистная пустыня. Олег Волков. Последнее увиденное перед тем, как снеслась добрая половина здания. Пазл сошёлся у обоих. [П о з д н о]. Слишком поздно менять что-то. Слишком поздно объясняться и что-то говорить. Между ними остались долгие и сыпучие месяцы, а ещё договорённость. Долг Вадима, что он добровольно подарил когда всё только началось. И вот мы здесь. Распахнутая с ноги дверь, с когда-то родным ебалом в проёме. — Поварёшкин! — Вадик.. Сердце пропускает короткий удар, а мышцы уже на инстинкте напрягаются. Олег делает резкий шаг назад, хватая что-то первое попавшееся под руку. Вадик, сука, хорош. Конечно же, с годами не просто не растерявший форму, но и отливший собственное тело в ебучую закалённую сталь. Ты мог бы стать таким же, Волков. Но что ты выбрал? Давай, расскажи нам за кого теперь получаешь удары от того, кто когда-то был твоей ебаной водой в знойной пустыне. Неужели Разумовский правда [т а к] хорош, что пять ёбаных пуль в тебе кричат об этом всем своим видом? Что ОН смог сделать такого, чего не делал для тебя тот, чей удар приходится в ноющее после тренировок ребро? Ты бьёшься с сил, которых ещё достаточно, чтоб не говорить [последних]. Звук вонзающегося в чью-то плоть ножа. Смог бы ты такое провернуть с Драконом? Смог бы так вонзить лезвие в него? А он? Он сможет? Как чувствует себя подопытная крыса, которой удалось свалить из-под опытного ножа? Не без помощи, конечно, но всё же удалось. Паршиво. Хуёво. Тут подойдёт любое негативное прилагательное из любого языка мира. Sia jda [очень плохо]. Придётся потратить месяцы, а то и годы на восстановление своей отбитой сапогами [и не только] талибов головы. Зализывать душевные и телесные раны, топя грусть не то в алкоголе, не то в чужих объятиях. А может в топку это всё? Лучше податься на все четыре стороны и принять приглашение, завёрнутое в красивый конвертик из больших бабок, стать частным наёмником. Вадик умеет только рожи бить да убивать, что ещё остаётся? Лечиться времени нет. Как и страдать по прошлому. Негатив быстро сходит на «нет» в череде разношёрстных, но до одури интересных заданий: там подразукрасить еблет, там слегка шлефануть старые шрамы, а вот там — ну где-то чуть дальше — и вовсе привезти в гробу. Босс очень избирателен в плане методов решения проблем, а каждая его новая жертва превосходит старую. И превосходит во всём. То вместо обычного мажористого выродка будет дорогой [не только сердцу] чиновник. То мэра города придётся немного пресануть, совсем случайно выбивая мозги прилюдно. То вовсе межнациональным конфликтом запахнет, где из выживших может остаться если не один человек, то лишь одна сторона. И Алтан чертовски круто планировал любой замес, не давая возможности отказаться или изменить ход событий. Узнает — полетишь в топку вместе с крысами, а оно надо? Нет. Деньжат надо, а вот кишки по стенам собирать — не особо. И вновь Дагбаев чем-то [или кем-то, тут не всегда ясно] недоволен. Ногами топочет. Руки за цветы выкручивает — а как пройти мимо и не спиздить пару цветочков. В общем и целом, нервничает, а причину нервяка объяснить не желает. Да и не обязан. Просто даёт задание, без возможности просить помощи друга, — да и откуда у Дракона друзья, — и шлёт куда подальше. Мол, пока не выполнишь, не вздумай даже на глаза показываться. И одним воздухом не дыши со мной, челядь. А что Вадику остаётся? Довольная лыба на всё лицо, бегающая меж зубов зубочистка и убийственное, причём во всех его смыслах, настроение. Вот с таким арсеналом он и отправляется вышибать двери очередной квартиры. И хуй бы плавал с тем, кто там и чем опять [снова] насолил этому буряту, однако, резко открытая перед самым носом дверь выбивает уже у Вадика землю из-под ног. В глазах не то темнеет, не то разноцветные фейерверки пятнами расплываются под веками, стоит им на мгновение опуститься. Но проморгаться не помогает, да и выглядит он как дурак. Радует только, что не один он с охуевшей миной в дверях стоит, не понимая, что делать и надо ли? — Поварёшкин? – еле слышно выдавливает глотка, противясь подкатывающему кому. И все воспоминания калейдоскопом прокрутились в голове, разрывая её на части. Не только голову, но ещё и грудину, будь она неладна. Старые шрамы противно заныли, словно каждый лично помнил этого говнюка, что стоял сейчас перед ним с глазами на выкате. И деться никуда нельзя, и сделать вид, что ничего не было. Алтан ждёт именно этого штриха, а значит, надо брать. — Ну пошли попиздим на радостях встречи. – Дракон ловко вталкивает Волкова в квартиру, не давая возможности ускользнуть — спасибо замешательству, которое чуть самого не подвело, — а затем даёт пару раз ногой то по колену, то под ребро, уворачиваясь от пары нелепых попыток отбиться. Всего два движения, и обессиленный противник [противник ли?] падает на пол. Вадик стоит ещё какое-то время и над ним, и в ахуе, после чего хватает тело и тащит на выход. К машине, в которую и закидывает, но не в багажник, как положено, а на заднее, спешно ретируясь с места встречи. Он ещё обязательно расспросит Дагбаева, что за подставу он ему организовал. Но это позже, сейчас главное не свернуть с нужного маршрута и доставить заказ к месту назначения. Ведь он всё делает только для того, чтобы босс был удовлетворён. Волков не из тех кто предаёт. [Никогда] Даже в тот раз с Вадиком. Это было не предательство. Просто обстоятельства сложились так, что всё ебаным снежным комом накатилось, забирая с собой две, на тот момент уже совсем израненные души. Они нашли друг друга, чтобы излечить, а сделали лишь хуже. Как можно сделать что-то, ничего для этого не делая? Всё просто. Жизнь. Как бы тяжело и горько не было признавать это, но не всегда всё складывается так, как мы хотим. И люди, самые нам дорогие, могут оказаться ближе всего в неподходящий для нашего пути момент. Может, однажды дороги пересекутся вновь. Может. Щемящее чувство в грудине куда больнее и сильнее, чем ощущения от ударов. Олег правда дерётся так, как может. Он не готов умирать здесь и сейчас, пусть даже если и от [е г о] рук. И под этим взглядом серых, бесконечных глаз напротив. Бой, к сожалению, заканчивается быстрее, чем успевает начаться. Может, если бы не шавки Вадика, то Волков бы смог. Может.. Взгляд чужеродных глаз последнее, что Волков видит перед отключкой. В чувства возвращается уже в тачке. Чувствует, как укладывают на заднее. Глаза открывает, внимательно по сторонам оглядываясь, да на него вновь натыкаясь. Хочется со всех сил сжать чужую шею, пару раз хорошенько проезжаясь по роже, но Олег не может. Горечь во рту, с привкусом собственной солоноватой крови. Всю дорогу Волков молчит. Нет никакого смысла кричать и звать на помощь в дороге, к тому же, когда рядом с тобой сидят тупоголовые амбалы, один из которых периодически бросает свой внимательный взгляд. Всё это Волков игнорирует. Он знает, что им нужен был не он. Он понимает, что через него добьются желаемого. Наверное. Человек, чьи волосы беспощадно выжгло солнце, [словно ещё тогда, много лет назад в Сирии], добивался всеми возможными способами достижения цели. И если кому-то, блять, [Алтану, сука, Дагбаеву] понадобился Серёжа Разумовский, то пятьдесят процентов, что при помощи Олега они поставят галочку напротив с этой целью. Текущей задачей было придумать то, как этого не допустить. Вариантов, в принципе, не так уж и много. А вот цианистого калия в “шестёрке” вместо пломбы не хранится. Какая жалость. Какая жалость. Лучше уж так, чем.. Руки Вадика всё такие же крепкие и цепкие. Он вытаскивает Волкова из тачки, волоча затаскивая в ангар. — не мешок с картошкой, блять, тащишь. Шипит недовольно Волков, дёргаясь в ответ на то, как его крепче сжимают чужие лапы. Нашёл себе, блять, игрушку. — только давай без своего излюбленного пиздежа. поближе к делу, ага? Вывести. Нужно сделать всё, чтобы это было [не] быстро и [не] безболезненно. Лишь бы закончилось до того, как всё обернётся началом конца. Олег Волков не подводит. Он ебучая преданная собака. Он не Вадик-кукушка, который может бросить целый отряд. Он не Вадик-Дракон, который ни в чём не разобравшись обрывает все связи, предпочитая оставить во всём виноватым Волкова. Тело [что тупо болит] предательски ноет. Но что такое физическая боль, когда перед тобой человек, в чьих руках твоя жизнь, за которого когда то ты и сам бы умер? Кто бы мог подумать, что судьба вновь сведёт с человеком, от которого бежал долгие годы. Да так бежал, что пыль столбом. И ведь дал же себе слово стрелять при первой возможной встрече [о которой уже и думать забыл]. Вадик давно заметил, что Волков в сознании, но придавать этому значения не стал. Лишь до того момента, пока он сам не подал голос. На недовольства Дракон лишь усмехнулся, перекатывая зубочистку меж зубов, и посильнее сжал свой «мешок картошки»: — Много языком работаешь для пленника. И не там, где положено. – выдержка и дичайшая сила воли позволяли не поддаваться эмоциям, даже когда очень уж хотелось, потому наёмник всегда и везде светил довольной миной и улыбочкой во все тридцать два. Обмануть можно было любого, но только не себя. От одного лишь вида расквашенного носа хотелось блевать. А потом добавить ещё и ещё, чтобы, наконец, запомнил и прочувствовал на своей шкуре. Однако босс просил живого волка, а значит, это можно оставить на потом. И в этом Вадик себе точно не откажет. — Ох, прости, что без оваций и ковровой дорожки, volsh [волче]. Но чувствовать можешь себя как дома. – вид весьма истерзанного тела радовал глаз, опьяняя до фантомного металлического привкуса на губах. — Тебе ведь не привыкать побитым слоняться, верно? «Не убить» не равно «не бить». Тонкая грань, которую сложно, но важно поймать. Да и информацию добывать всегда было непросто, только вот жизненно необходимо для Алтана, чёрт бы его подрал вместе с его цветочками. Дракон бил как в последний раз, явно получая удовольствие от корчащегося на полу тела. Только вот Олежа явно не желал идти на разговор, особенно, когда стало понятно, что он вот-вот отключится. — Надеюсь, так тебе удобно, красавица? – прочные цепи плотно стискивали запястья, удерживая гостя навесу. — Вот теперь я готов перейти к делу, azizi [дорогой], это ты вечно спешить любишь. У нас времени до прихода босса ещё ого-о. Поэтому сейчас ты мне расскажешь, где прячется твоя рыжая подружка, а потом продублируешь ему, усёк? Нелюбовь к общедоступным допросам достигла пика на одном из заданий, когда Вадика принялся критиковать какой-то из остолопов Дагбаева, за что и получил пулю в лоб, и он делал всё сам. Как пожелает, чем пожелает, а нередко и с кем пожелает. Небольшой складной нож блеснул в опасной близости к чужому лицу, отчего зрачки Дракона нездоро‌во расширились: — Вот скажи мне, Поварёшкин, что было не так? Почему ты ведёшь себя как его цепной пёс? Быть заложником стокгольмского синдрома очень сложно, но и ты не из слабаков был, чем же этот Разумовский тебя так прижал? Неужели обойма в твоём теле — меньшее из того, что он с тобой делал? [выше пояса отваливаются детали, прошу прощения за задержки. ещё секунду, я сотру пылающую боль перед срывом. надеюсь, это самая трудная часть. мы пытаемся. а они говорят, что довольны. врут. они врут.] Каждый удар приходится телу как родной, [заслуженный]. Как можно предъявлять что-то человеку, что ДАЖЕ сейчас принимает это всё за чистую монету. Бьют не хуя не значит, что любят. Бьют, значит т-а-к надо. Вадик любить не умеет, Олег знал об этом как нельзя лучше. С горечью улыбается, обильно сплёвывая месиво с пасти. Раны болят не так сильно, как что-то в грудине. Синяки. Кровоподтёки. Ссадины от ударов. Почти каждый ёбаный миллиметр тела вновь вспоминает и знакомится с Этим Вадимом. С таким, каким Волков его знал и видел всегда. Но с тем, которым он никогда не был с Олегом. — правда рассчитываешь на то, что я тебе или ему хоть что-нибудь расскажу? Даже так умудряется криво-косо, но улыбнуться. — никаких чумных не знаю, ничего о Разумовском не слышал. дөреслек утта да янмый, суда да батмый. [правда в огне не горит и в воде не тонет]. Конечно не слышал, Олеж. Буквально ведь ещё вчера не ему яичницу к компу подносил, да? Ну и Чумных никаких не чухал, что сейчас, наверное, гранит науки после пар сонно клюют. Да и даже если бы и знал, мы ж прекрасно понимаем, что не рассказал бы. — зависть, Вадь, одно из самых отвратительных чувств. Смотреть в его глаза тяжко нихуя не физически. Лучше б с карих и начал, чтоб легче было. Каждая мышца ноет, особенно в районе груди, стоит языку молоть продолжить. — просил же, блять, без пиздежа. ничего выполнить нормально не можешь. Всё-таки поднимает взгляд. Осуждающе. Злостно. С вызовом, даже в таком нихуя не выгодном для себя положении. И руки уже вытащить пытался, да проще кисти перегрызать, была б возможность. Держи язык за зубами, Олеж. Он же не поймёт, ты знаешь. Слишком хорошо знаешь о том, что Вадику, блять, нихуя не интересно. Его не научили слышать. — это тебя можно прижать, Кукушка. а люди, знаешь, право выбора имеют. Голос Волкова хрипит, а в теле дрожь мелкая гуляет. Не предсмертная ли часом, Волче? Температурку померить? Или так, до свадьбы заживёт? Чьей только, непонятно. — заканчивай уже. звони начальнику с позором. Тошно. Всё происходящее воротит. Мерзкая желчь подступает к горлу, собираясь где-то в солнечном. Выжигает неприятно, пока Волков ком с глотки больнюче под кадыком прокатывает сглатывая. Не скажет. И оба это прекрасно понимают. Так что выход тут один, прикончить раз и навсегда.