я это ты, ты это я. и нет у нас ни-ху-я.

Конечно же, сюрпризы по возвращению не просто не заканчиваются, а только начинаются. Заспанный, но уже, сука, такой бодрый [во всех, блять, смыслах] Вад уже нагло тянется к телу. Даже футболка, севшая почти размер в размер, не ощущается никак с тем, как трогает Вад. Плавит нахуй одежду. Но Волков и бровью не ведёт, скрывая и каплю собственной заинтересованности в происходящем. Начинается, блять, брачный сезон кроликов. Где-то вычитал, что раны так лучше заживают, или чё? Клуб самоубийц [с основателем Вадиком, блять, Драконом] вновь открывает свои двери, приветствуя всех желающих понаблюдать за тем, как происходит [само]убийство. Может в этот раз и ускользнёт, но только Олег закипает. Медленно, но верно. Огромнейшая капля вязко скатывается в помутневшее терпение, когда Волков глядит на э-т-о. Бля, ну старался, Олеж. Ты ж его знаешь. Как мог. Пидарас, сука. Шаг. Ещё один. Третий уже не нужен, когда лапа накрывает чужую шею, с силой зажимая пальцами глотку. Волков вбивает Вадика в холодильник [скажи спасибо, что не об ту ручку в полке], и шипит сквозь сжатую челюсть. — игрушку себе нашёл, Дракон? напомнить тебе кто здесь главный? Ой, Олег Татарович, будьте так добры. Видите, совсем от рук отбился этот ваш. Ну, тот! Вы его к ноге как-нибудь, приструните там. Волков взгляд хмурый вниз опускает с презрением, какое только может изобразить сейчас на лице. — aşağılık // мерзкий И ты, Вадь, и сам Волков. И все вокруг вообще. И нет, чтоб пожалеть Татарина! Нет, будем измываться над ним, продолжая святым духом питать. Скоро желудок к позвоночнику прилипнет. Но это ещё когда будет. Пока там лишь плещется собственное возбуждение. Олег толкает ногу меж его, бедром впечатываясь в сток, который с нажимом оглаживает собственным бедром. — acınası // жалкий. Опаляет на выдохе чужие губы, грубо те собственными накрывая [впечатываясь]. Всё не как у людей, конечно! Что, Олеж, в очередной раз принимаешь чужие правила игры? Или сам всё затеял ещё тогда, когда ступнёй устроился аккурат у чужого стояка? Тцц. Какой ты всё-таки. То ли мычит, то ли рычит в пасть, языком вылизывая его. Кусает кончик, вытаскивая тот из пасти. Прихватывает пальцами, в момент, когда чужая челюсть планирует закрыться. — не разрешал. Как же тебе идут пальцы в его рту, ты бы знал! Вадик вот знает. Во взгляде помутневшем читается. По [при]дыханию слышится. — ты же знаешь, что сначала нужно заслужить. Голос вновь опускает в самый низ грудной, пока правая от шеи [наконец-то] начинает прогулку вниз, очерчивая грудь с напряжённым животом. Большим пальцем толкается в глотку, обводя язык, чтоб было больше слюней. Наконец-то накрывает стояк, ещё ближе прижимая к собственному бедру. Медленно ведёт ладонью от головки вниз. Возбуждение искрами выбивается в воздухе, и кажется, что вот-вот волосы наэлектризуются от такого. — сядь. Взгляд в сторону, указывая на стул рядом. Любовь к игрушкам была безумной. Чтобы оставить кого-то в покое, пройти мимо и заняться своими делами — увольте. Доебаться, доебать и уйти довольным — вот это по-нашему. И даже с давящим на мозг [и не только] стояком, Дракон не собирался заходить дальше. На данный момент точно. Вот только Волче явно оценил утреннюю разминку, включая всё своё, мать его, обаяние. Какая к чёрту футболка, Вад. Распаковка окладывается на неопределенное время, уступая место чему-то действительно интересному. Олег в бешенстве был слишком хорош, чего уж греха таить. От одной только ладони на собственной шее хуй вставал как по приказу. Приправить это всё хриплым татарским голосом, и окончательно кончить[ся] можно. Дожил, Драконыч. Шумный вздох. Ещё один. И ещё. Вад уже слова не до конца разбирает, ловя себя на мысли, что в хуй они ему не упёрлись — это же не колено. А вот оно, как раз-таки, давит на самое сокровенное, да до искр из глаз. Терпение у Волкова было ни к чёрту, только вот и у Дракона оно сейчас заканчивалось с каждым усиленным нажимом. Он и тварь, и пидор, и последняя мразь. Только вот кому от этого хуже было? Явно не ему самому. А руки у Олега крепкие, хватка мёртвая, грубая — просто песня, да, Вадик? От одного лишь прикосновения к коже хотелось взвыть, но блядская натура твердила обратное: — Такой уж мерзкий? Ты бы попридержал язычок, Поварёшкин. Сам ни разу не лучше. — но слушается и, получив долю свободы, на стул опускается. Помутневший взгляд серых вверх поднимает, пристально в глаза чужие пялясь. С такого ракурса он разглядел Олега полностью, и то, что [как] наблюдал сейчас, нравилось до тремора в конечностях. Желание прикоснуться иглами впивалось в подушечки пальцев и позвоночник, прошибая мелкой дрожью. Отчасти даже приятной. Только желание подчиниться и принять правила чужой игры было намного выше. Они оба ещё с армии были адреналиновыми наркоманами. Искали самые убогие для секса места, шли на конченые задания и всегда возвращались целыми и невридимыми. Ну, или почти всегда. Если бы не эта рыжая сука… Вадим, блять. И Вадим действительно блять [только через д]. Ожидание томило, а раздраконенный член изнывал от нехватки ласки грубых, но таких одновременно нежных рук. Захотел изморить ожиданием? Или план куда интереснее — снова довести до предела и не давать кончить? Олеж, откуда в тебе столько от твоего садиста? Половым путём передалось? Мерзость. Только пиздецки приятная и завораживающая, что Дракон сидит, не мигая и не двигаясь, содрогаясь в предвкушении. И даже прикусил острый язык. На время точно. Бла. Б л а. И всё, что Вад говорит в эту же стопку. В любом случае, спасибо, что ещё без выебонов. Мог бы? Ну попытался бы. Получилось бы? У Волкова, конечно же, огромные сомнения, но. Берёт в руки нейлоновые хомуты, которые заприметил на полке ранее. Чинил что-то, Дракош? Так вот сообразительный татарчонок найдёт этому новое применение, более нужное сейчас [всегда]. Поочередно пристёгивает запястья к боковинам стула. Ну давай, Вадь, вперёд и с песней. Да со стулом под жопой. Волков довольно осматривает собственную работу, замечая лёгкую растерянность, но никуда не девшееся предвкушение на чужом лице. Потерпи, Дракон, уже почти всё [или нет:] — сиди и не рыпайся. Волков разворачивается, спокойно уходя в сторону коридора. Так, словно и собственный стояк вообще, блять, никакая не помеха [для него возможно, а вот Вадик.]. Из нескольких пар обуви [удивительно, что не единственная], Олег находит самый подходящий вариант. Шнурует ботинки, что на размер больше, прямо поверх штанов. Возвращается, уже просунув руки в карманы. Взглядом выражая всё и ничего. Вадик знает. Он точно может догадываться. У них такие практики бывали и ранее. Да и что уж там, далеко не только [т а к и е]. Проще было бы подумать о том, что они оба не успели сделать за то короткое время вместе. Короткое, но так ебануто незабываемое, что даже спустя годы он вновь здесь. Перед ним. Медленными шагами заходит за спину. Кладёт руку на плечо, пальцами ведя в сторону, к шее. Оглаживает ту, запускает под волосы, хватая за те, да с оттягом назад запрокидывая. В лицо заглядывает, всё с такой же мордой серьёзной и хмурой. Здесь где-то должно быть брошенное [извинись], но Волков с утра пораньше эту тему мусолить не хочет, или. Стяжки должны неприятно пережимать, с тем-то, как Волков затягивал. Значит, на вскидку у них есть минут пятнадцать, прежде чем пальцы начнут неметь и покалывать. Хватит. За глаза и за уши. Отпускает резко, напоследок даже оглаживая место. Ещё пара секунд, и Олег уже стоит перед Вадиком, всей своей серьёзной фигурой нависая над тем. Нога вскидывается, опускаясь с хлопком меж ног, что тот едва успевает расставить по сторонам. Подошва «щёлкает» о дерево, а Волков не отрывает взгляд от серых напротив. Возбуждение носится по телу покалыванием, словно маленький разряд тока, как в детстве кнопки от зажигалок, [не многие поймут, не многие узнают.]. В таких вещах торопиться нельзя. Мысок медленно тянется вперёд, но касается бедра. Олег даёт прочувствовать материал. Надавливает, ведёт выше, теперь уже касаясь через трусы. Оставляет на ткани остатки какого-то песка, совершенно не переживая о возможной грязи. Разве с Вадиком бывает иначе? Про него сборник всего запретного, [ну и конечно же, блять, самого сладкого]. Его вид кричит о том, что он любит [т а к о е]. И если вы это не видите, то просто откройте уже наконец глаза. Молчание, обусловленное тем, что Волков наслаждается. Вновь прислушиваясь к любому звуку со стороны. Ну что, Вадим как дела? Как жизнь молодая? Хорошо у тебя теперь всё? Волков чуть подаётся вперёд, продолжая дразнить Вадика. Левой берёт собственный стояк через штаны, медленно [сука, хорош дразниться!] облизываясь, теперь уже с прищуром на того смотря. Начинает двигать ногой медленно, периодически то увеличивая давление на стояк, то снижая. Предугадать, что взбрело в воспалённую татарскую голову в эту минуту и почему в руке Волкова за секунду появилась, к примеру, скалка — не мог никто. Зато он желания Вадика видел не вооружёнными глазом, что тому на пользу явно [не?] шло. Даже спустя добрый десяток, оставшись без былого физического превосходства, Олег не растерял хватки. А хватка была будь здоров, и собственные руки сейчас это очень хорошо прочувствовали, намертво привязанные к стулу. Каждый раз Вадик покупался на это, даже будучи в [полном] ахуе от того, что творил его “ напарник «, но этот ахуй был приятным — до искр из глаз и дикого оргазма, бьющего не только по вискам. Дёрнув руками, но не для того, чтобы избавиться от хомутов, а так, играюче, напробу, Дракон затаил дыхание. Ожидание скручивалось в тугой комок внизу живота, болезненно-приятно потягивая. Он не любил, когда дорогой-и-ненаглядный-Олежа оставлял его вот так, испаряясь из зоны видимости. Но сердце пропускало пару ударов, когда тот возвращался с чем-то непредсказуемо интересным. Как и сейчас. Вадик охуевше-заинтересованным взглядом прошёлся по ботинкам, мысленно желая получить не один добрый [десяток] отпечатков на каждой [да, блять] части тела. И главное, чтобы давление было нехилым, иначе зачем это всё, Волков? Волков знал, как он любит. Волков пользовался этим и годы ранее, и с удовольствием использовал сейчас. Вадиму не оставалось ничего, как скалиться для вида да мысленно вздыхать, еле сдерживаясь от просьб. Блять. Б л я т ь. Ботинок [идеально] ровно лёг на возбуждение, заставляя замереть. «Не первый и не последний» — пронеслось в голове раньше, чем разум заволокло пеленой вожделения, отключая мозг [будто он когда-то у Дракона был в стадии on]. — Хоть бы подошву протёр, Поварёшкин. Совсем в край охуел, tba lk [драть тебя чертям]. — сам того не замечая, чуть ли не поперхнулся своей же фразой. Ощутимо давило не только на пах, но и голова шла кругом. Взгляд тёмных глаз, взирающих сверху-вниз, слишком пристально и выжидающе, заставляли желание вдарить по каменной роже расти в геометрической прогрессии. С л и ш к о м. Дракон мог бы кончить от одних лиш нажатий то там, то тут, только вот суть удовольствия была не в разрядке. И к сожалению, и к счастью. — Осторожнее, блять, залупу не придави. — придави, да посильнее, чёртов псих. Чтобы искры из глаз, а руки непроизвольно дёргались, отчего пальцы немели бы куда быстрее. Верёвки мало-помалу уже начали натирать, создавая приятные, но не критичные покалывания в кончиках. Как же хорошо. Но хочется ещё. Больше. Вадим неосознанно двигает бёдрами навстречу подошве, поплывшим взглядом темнеющих серых проходясь от мыска к паху «м у ч и т е л я». Блядские бёдра, сейчас как никогда сексуально обтянутые штанами [нахуй тебе тут одежда вообще?] так и просили мощной лапы на себе. А задница — пару шлепков да сжать посильнее. Прижаться пахом или губами, да пройтись меж. Дракон, приём, это Земля, сука ты похотливая. И ни разу об этом не жалеющая. Обычно в такие моменты, особенно поначалу их игр там, в песках, Вад чувствовал, что дело пахнет жареным и готов был съебаться под наиболее тупым из предлогов. Но сейчас он понимал, что жареным тут пахнет только он, отчего особо не противился. И выжидал, чем его, к слову, тоже научил Волков. Ждать и просить — немыслимая унизительная хуйня. Никогда и никому непозволенная. Кроме е г о волче. Это осознание каждый ёбаный раз заставляло нервно усмехаться, позволяя крутить и вертеть собой как только пожелается. — Ну давай же, не тяни за яйца. Хотя, лучше бы потянул, не то вот-вот лопнут, сука. Если ослушаться Волкова во время приказов, то. Блять, лучше было бы не знать. Он молча терпит весь словесный поток Дракона, вместе с тем, как тот подаётся навстречу. Сказано же, блять, не шевелиться. Нет, собака дебильная, нихуя не бе и мэ. Сколько не говори, всё в одно ухо влетает, из другого нахуй со свистом выскакивая. Полудурошный, блять. Последняя фраза, которую Волков обрывает крепким схватыванием чужой челюги. Сжимает пальцами с силой, а у самого глаза едва видно от того, как прикрывает те недовольно. — dalga mı geçiyorsun, gerizekalı? [ты издеваешься, придурок?] Удар носком берца приходится поверх бедра. Волков шлёпает о чужую кожу с хлопком, явно оставляя за собой стремительно краснеющий след. — kafamı siktin. [заебал] энгрэ бэтек [бестолочь]. Надавливает пальцами на щёки, ощущая как с силой впиваются чужие зубы с другой стороны. Так лучше, Вадь? Достаточно грубо? А, тут не вся программа, оказывается. Прикинь, пара страничек слиплись, а дальше то продолжение было. Волков отбивает ногой по бедру, надавливая теперь уже всей стопой, чтоб тот шире раздвинул ноги. Кутак баш, значит, Вадь? Ну давай, блять. Запоёшь как миленький. Седлать чужие бёдра собственными забавное занятие. Особенно, когда злостное ебало оказывается так непозволительно близко, а в теле ноет каждая клеточка. То ли от боли, то ли от возбуждения. — иглы под ногти? спичками мочки? Голос у Волкова сейчас нихуя не бархатный [но только не для Вадика, блять]. Хмурый и серьёзный Татарин со стояком, что может быть страшнее? Жмётся всем телом, прижимаясь к его стояку, да собственным о тело упираясь. Задирает футболку, решая в эту же секунду её скинуть к хуям собачьим. На теле целое цветение. От синеватых тонов до желтоватых. Где-то космические впадины образовались, вместе с мелкими разрезами поверх. Вот что бывает, когда впервые покупаешь краски с мольбертом [плавали, знаем]. — не можешь по-нормальному, да? всему тебя учить нужно. Шипит гневно на шею, острым кончиком носа ведя от жилки вверх, к уху. Ощутимо прикусывает скулу, левой лапой сжимая плечо. Надавливает на мышцу, проминая между палец [ну куда так неприятно то, блять, Волков]. Очередным укусом прикусывает мочку. Руку протискивает меж тел горячих, едва касаясь чужой головки, что уже сочится каплями смазки, пачкая оголённые животы. Дышит реже, пока продолжает ебануто мазать от происходящего. Только не сорвись, Бога ради. Только единственный Бог сейчас в облике Татарина, скрашивает утро заполняя его лучами [собственным ликом нихуя не светлым, смугловатым]. Олег тянется к полке, подбирая кухонный нож, наверное ещё времён жизни Ленина. Кончик ножа подставляет под ключицу, с нажимом ведя к середине груди. Оставляет после себя едва заметную линию, что из молочного цвета начинает розоветь, в конце окрашиваясь алыми вкраплениями. Доходит до солнечного, показательно облизывая лезвие, под пристальный взгляд чужих глаз. Как долго Вадик сможет пребывать в таком вот сознание? Олег ставит на две минуты, если всё продолжится в таком же темпе. Резко дёргает рукой вниз, накрывая губы Вада своими. Испугались? Обосрался! Наощупь перерезает первый хомут, скорее всего даже успевая того порезать, пока глубже толкается языком. — seni sikerim [я тебя выебу]. сидеть! Вот вам бы такое сказал Татарин, вы бы что? Ну по-хорошему и откинуться можно, приличия ради. Повторение мать учения, может и сработает в десятый то раз. Щёлкает второй стяжкой, бросая нож на пол. Ф а й т?