Всё и даже немного больше

Первое, что почувствовала Джейн после пробуждения — холод. Не такой, как холод глубокой зимой, не идущий извне, пробирающийся сквозь одежду липкой стужей. Холод, который она ощущала шел будто не из окружающего мира, а из ее нутра, будто бы теперь кровь Одиннадцать гнала по венам и сосудам не тепло, а мороз. Будто сама кровь заледенела. Потом была тошнота. Девичий желудок переворачивался и скручивался, и не до конца переваренная пища, если таковая и имелась (когда она вообще в последний раз ела?), на пару с желудочным соком, шла вверх по пищеводу, вызывая в глотке отвратные тягостные ощущения. Затем — головокружение, пришедшее на пару с агонической болью в голове. Неясные ассоциации пробрались в голову Одиннадцать — будто ее били молотком по голове, нанося ритмические, четкие удары в область черепа: один удар по макушке, еще один чуть в бок, и, может, еще пару раз по затылку. От таких процедур ее череп раскололся на множество мелких осколков, и теперь эти осколки, острые отчего-то, как птичьи крылья или осока, вонзались в ее открытый мозг. До Джейн не сразу дошло, что такого просто не могло произойти — иначе она бы давно лежала здесь мертвая или почти мертвая. К слову, где это, «здесь»? Она несколько раз моргнула и постаралась абстрагироваться от неприятных ощущений, сосредотачиваясь на собственном разуме. В ушах зашумело, и Одиннадцать отвлеклась на это чувство — на секунду, но этого хватило, чтобы все ее прошлые усилия, потраченные на восстановление рассудка и памяти канули в лету. Но сдаваться было нельзя — почему она пока еще не знала, ну, не помнила, но точно нельзя, ради... Ради кого? Чего? Одиннадцать отмахнулась от мыслей — пока никаких мыслей, сначала нужно хотя бы вернуть контроль над телом и отвлечься, иначе боль просто перекроет все ее воспоминания, заставив обращать внимание только на себя. Джейн сделала несколько глубоких вдохов-выдохов, считая каждый. «Один», и боль на мгновение отступила — всего мгновение, но это уже что-то. «Два», она открыла рот, тихо-тихо произнеся число вслух. Вышло плохо. Язык почти не шевелился. «Три», и Одиннадцать осторожно приподнялась на локтях с земли. Она подумала, что это вполне неплохо. Теперь нужно понять, где она находится. Это будет первый этап в восстановлении воспоминаний. Одиннадцать еще несколько раз моргнула — чертово головокружение мешало ориентироваться в пространстве. Чтобы развеяться, Джейн зарылась пальцами в почву — рыхлая и влажная, будто после обильного дождя. Странно: дождя быть не могло, Одиннадцать была сухая, во всяком случае пот не смог промочить ее одежду так же сильно, как это мог сделать дождь. Теперь Джейн решила посмотреть на небо. Небо было багряным, словно кровь, толчками выходившая из ее рта. Но тусклее — хотя свет от чего-то, что она даже не видела, все равно обжег сетчатку глаз. Стоп, откуда у нее в глотке кровь? Одной рукой Одиннадцать залезла себе в рот, провела пальцами по верхнему и нижнему ряду зубов; как она и ожидала, некоторые из них отсутствовали, и теперь ее десны сильно кровоточили. Это было не хорошо, но лучше, чем могло быть. Вытащив свою теперь окровавленную руку изо рта, Одиннадцать небрежно обтерла пальцы о надетую на нее кофту. Джейн отвела взгляд от своего тела и, наконец, решилась рассмотреть место, где находилась. К ее удивлению, вокруг не было ничего, кроме земли. Огромный пустырь — и она лежала где-то посреди. Вдали, очень далеко, расположился горящий и почти полностью разрушенный город. Если бы Одиннадцать смотрела внимательней, она может и заметила бы останки Хоукинса: бетонные плиты, основания и фундаменты; смешанные с пылью, песком, костями и мясом, принадлежавшим обычным жителям города. Разве они это заслужили, быть погребенными под крышами и стенами собственных домов? Одиннадцать повертела головой в поисках хоть чего-то, что помогло бы ей понять что она тут делает и почему чувствует себя так, будто вот-вот умрет. И она нашла. Справа от нее, в метрах пятнадцати или около того (ей действительно было трудно определить расстояние с кружащейся головой и спутанным сознанием), стояло что-то, похожее на человеческую фигуру. Джейн прищурилась, пытаясь увидеть больше деталей — но глаза обожгло болью так, словно прямо сейчас кто-то решил выдавливать из них сок, приняв по ошибке за лимон. Резкое чувство застало врасплох, и Джейн, сама того не осознавая, издала нечеткий стон, достаточно громкий для того, чтобы человек поодаль услышал. Одиннадцать об этом еще не знала — локти подогнулись, и она вновь полностью лежала на земле. Она легонько прикрыла глаза, пытаясь подавить боль, но та будто разгоралась все сильнее и сильнее. Дискомфорт отступил только спустя пару минут, и за это время кое-что произошло. Одиннадцать не сразу поняла, что в ушах помимо надоедливого писка, появился новый звук. Еще достаточно тихий, но уже ощутимый настолько, что вызывал неприятную резь в голове. Глухой и рыхлый, вроде такого, когда пальцами зарываешься в почву. Шаги! Она открыла глаза и хотела повернуть голову в сторону звука, но не получилось. Шея ее не слушала. Тогда она решила просто ждать. Может, этот «кто-то» объяснит ей что происходит. Наконец, шаги, ставшие уже настолько громкими, что у Джейн еще сильнее заныла голова, стихли. Человек остановился. Она перевела взгляд в сторону, даже это стоило ей приличных усилий — сбоку от нее стоял высокий мужчина, блондин с растрепанными волосами, в белой униформе. Он заложил руки за спину и слегка согнулся перед Одиннадцать, вглядываясь в чужое лицо. От яркого цвета одежды, контрастирующей со всеобщей тусклостью и тьмой, Джейн аккуратно, чтобы не напрягать глаза, сощурилась. — Ты очнулась? Мужской голос был высокий и вкрадчивый, по-странному мягкий. Одиннадцать не узнавала мужчину. Ей нужно было всмотреться в его лицо, чтобы попробовать вспомнить. Джейн моргнула, и когда ее глаза открылись, мужчина уже не стоял на ногах, а был на коленях возле. Подумать только — насколько же он длинный, если даже в таком положении, она еле-еле видела его лицо. Человек будто прочитал ее мысли. И наклонился к ней: — Одиннадцать. И Одиннадцать вспомнила. Вглядевшись в ярко-голубые глаза, услышав свое имя, произнесенное таким знакомым нежным голосом, она вспомнила. На миг вся ее боль отступила, вся тошнота и головокружение — все ушло, уступив место липкому ужасу. Джейн постаралась что-то сказать своим рыхлым голосом, но смогла вымолвить только имя: — Генри. Во рту у нее сразу набежала кровь; следствие нескольких выбитых до этого зубов, и Одиннадцать закашлялась, комично забулькала кровяным потоком. Кровь пошла наружу, замарав и рот, и уже без того грязную кофту. Генри ласково улыбнулся. — Тише, Одиннадцать. Не напрягайся, — он достал из кармана обрывок какой-то ткани и осторожно вытер девичье лицо, — Тебе еще рано умирать. Он взглянул в полные ужаса глаза Джейн и теперь уже серьезно, без фальшивой нежности, сказал: — Пока я с тобой еще не закончил. Воспоминания Одиннадцать были обрывочные и неполные, но этого ей хватило, чтобы понять, в каком ужасном положении она сейчас находится. Векна победил, победил так, что даже ничего не потерял. Это была абсолютная, полная победа. Даже в полубреду Джейн видела самодовольствие, тщеславие и гордость, плескавшиеся в чужих глазах. Хоукинс почти полностью разрушен, его останки догорают в ночи. Все друзья Одиннадцать были мертвы. Она видела смерть каждого из них и ничего не смогла сделать. Хотя искреннее пыталась; но сопротивление Генри не любил, и Джейн поплатилась своими зубами. Также, если она правильно помнит, Первый с помощью телекинеза несколько уверенных раз приложил ее об что-то металлическое и холодное. Где это «что-то» было теперь, Одиннадцать не знала, но свои последствия оно оставило — разбитую голову и, видимо, тяжелейшее сотрясение мозга. Ну, теперь Джейн хотя бы знала, почему чувствует себя как живой мертвец. Генри ощерился, взглянув в полные ужаса и страха глаза Одиннадцать. Еще никогда он такой ее не видел: жалкой и слабой, способной только рыдать и умолять. И это было просто прекрасно. То, как он легко сломал ее. Хотя, дело было сделано не до конца. Чтобы девичьи сердце, душа и разум окончательно треснули, раскололись на мелкие кусочки, нужен был еще один небольшой шаг. Для закрепления результатов. — Ты боишься, Одиннадцать? — Генри вновь говорил вкрадчиво и нежно. Так, будто бы всего этого не было. Будто бы он опять дружелюбный санитар, а она робкая маленькая девочка с глазами напуганного волчонка. Иногда Первому хотелось вернуть то время вместе с Одиннадцать, чтобы попробовать еще раз. Пусть он в этом никогда никому, даже себе, не признается. Он положил руку на ее грудь, и Одиннадцать вздрогнула. Прикосновение теплой, по сравнению с ее телом, руки, было до одури неприятным. — Я чувствую, как быстро бьется твое сердце, — Генри вновь наклонился к ее лицу, — И как громко и сипло ты дышишь, право слово, как, — он расплылся в улыбке и последнее произнес тише, — Пойманный в ловушку кролик. Самодовольство сочилось из всего Генри: из его рта, из его глаз, ушей. Из его позы и движений. Липким соком ползло в уши Одиннадцать, вызывая боль и резь. Усиливая ее тошноту и головокружение. Она была уверена, что Первый никогда в своей жизни не был так доволен. Кот, упавший в чан со сметаной. Он помолчал немного, может, ожидая ответа Одиннадцать. Но она лежала тихо и не шевелилась. Никакой реакции. Что ж, Генри решил продолжить: — Хочешь узнать, что здесь произошло? — он оглядел пустырь, — Ты наверняка почти ничего не помнишь, — он провел рукой по бритой голове Одиннадцать, собрав нечто влажное и теплое. Показал Одиннадцать свою ладонь — под красным светом трудно было разглядеть, но она постаралась и увидела багряное. Кровь. Ничего удивительного или нового не было, но Одиннадцать все равно отвела взгляд. — Я наверное, перестарался. Извини, — Генри вытер руку о землю, — Но мне важно было, чтобы ты больше не могла оказать никакого сопротивления. Я отлично знаю, как сильно тебе нравится пытаться, даже тогда, когда все кончено, — последнее предложение он произнес тише и со странной интонацией. Одиннадцать решила игнорировать. Генри вернулся к теме с воспоминаниями: — Твои друзья, все до единого, мертвы, — он глянул на ее лицо: оно оставалось непроницаемым, — Ты итак это знаешь? Хорошо. Генри ухмыльнулся. Он переходил к интересному: — Тогда, давай я напомню тебе, как умер тот мальчишка, Уилл Байерс? Комья воспоминаний ужасным чувством засопели в горле, и Одиннадцать яростно замотала головой. Вернее, попыталась. Отчего-то тело ее не слушало, то есть слушало, но очень плохо. Генри оскалился и положил теплую ладонь на ее лоб. Он произнес медленно, упиваясь каждым словом: — Это ты его убила. Одиннадцать закрыла глаза и беззвучно зарыдала. Благодаря Генри, один из самых худших обрывков памяти вернулся к ней. И это очень плохо, потому что теперь, вместе с болью и всем-всем-всем, было еще и огромное, невообразимое чувство вины. Сразу же включилась защитная реакция — попытка найти себе оправдание: Уилл был не в себе, он был заодно с Векной, под его воздействием по-сути, и Уилл действительно, абсолютно серьезно, намеревался убить сводную сестру. Одиннадцать не могла удерживать его, он вырывался и бросался на нее вновь и вновь, с кусочком сил, которые Генри ему одолжил, это было не так уж сложно. Джейн не хотела убивать его, искренне не хотела, может, просто заставить его потерять сознание или что-то вроде, но когда вообще ее желания последний раз учитывались? В конце концов, оправдать себя у Одиннадцать не получилось — такие фокусы легко выходят только у психопатов, вроде Первого. Что бы там Генри себе не придумал, в этом плане они схожи не были — чувство вины вкупе с совестью у Джейн были явными и ощутимыми. Кусок воспоминаний с истинными мотивами сводного брата, к Джейн так и не вернулся, и ей оставалось только гадать, зачем и почему Уилл напал на нее. Попытка вспомнить эту небольшую деталь не смогла отвлечь от горя, поэтому она все рыдала, и рыдала, и рыдала. — Рад, что твои воспоминания так легко вернуть. Я мог сделать это иным образом, более детальным, но побоялся, что твоя голова не выдержит и расколется на две половинки, как арбуз. Первый говорил обособлено, будто забыв про то, что сказал ей раннее — будто это не он заставил ее корчиться от ужасающего чувства вины. Он наслаждался ее страданиями, по его скромному мнению, она должна была испытывать вину. Правда, не из-за убийства мальчишки-Байерса, конечно нет, а за то, что когда-то отвергла Генри, обрекая на страдания в Изнанке. Джейн считала, что так не должно быть. Не должно быть ни в коем случае, она должна что-то сделать, хоть что-нибудь. Но она не могла. Сейчас она даже не могла пошевелиться — страх, а возможно и Генри (теперь, с его силой, накрепко пригвоздить ее к земле, держа одним мизинцем, ему не составило бы труда), парализовал ее полностью. Этому также способствовала черепно-мозговая травма. Да и что она могла сделать? Ни она, ни бывший санитар, не могли повернуть время вспять. А иначе ничего не исправишь. Хотя они оба хотели этого — Одиннадцать хотела вернуть счастливое время со своими друзьями, братом и парнем. Когда все еще было хорошо — или хотя бы так выглядело. Первый же, опять таки, был не прочь вернуться в 1979. Они с Одиннадцать могли бы попробовать еще раз, вместе. Сложить пазл заново — сделать то же, что происходит сейчас, но вместе. От этих мыслей Генри мутило, и он стремился схоронить их поглубже, подвести под определение «морок» или «глупые грезы». В общем, он делал все, чтобы не признаться самому себе в чем-то настолько нелепом, нивном и слабом. Одиннадцать заговорила неожиданно: — Генри, — даже одно слово давалось с трудом. Первый, выдернутый из своих мыслей, сразу наклонился ухом к ее губам; чтобы лучше слышать. Одиннадцать зашептала: — Пожалуйста, пожалуйста, — она опять поперхнулась кровью изо рта и не смогла больше ничего сказать. Как же жалко она сейчас выглядела. Генри отстранился. — Пожалуйста что? — он облизнул пересохшие губы, — Что ты от меня хочешь, Одиннадцать? Вернуть твоих мертвых друзей или, может, восстановить этот город из пепла? Генри терпеть не мог, когда его умоляли. Особенно тогда, когда это делала Одиннадцать. — А может, хочешь, чтобы я не убивал тебя? Оставил в живых после всего, что ты сделала? — он как-то странно посмотрел на нее и заговорил уже тише, — Я выиграл, Одиннадцать. И на правах победителя я получаю всё: твою жизнь и еще кое-что. Он вытер тем же куском ткани, что и раньше, слезы, перемешанные с кровью на ее лице. — Хочешь узнать что я получаю еще, Одиннадцать? От странного тона сердце Джейн забилось сильнее, хотя куда уж там, казалось бы. Смысл слов доходил до нее с задержкой — но даже еще не понимая сказанного, она уже чувствовала что-то нехорошее в его голосе. Не дожидаясь ответа, Первый сказал: — Твое тело. Сердце Одиннадцать замерло. Когда она немного поняла, что Генри имел в виду, страх развел кровь с адреналином; резко отступила и боль, и тошнота и все-все-все, теперь она хотела только одного — сбежать от этого ненормального подальше и как можно быстрее. О бессмысленности этих действий в тот момент Одиннадцать даже не задумывалась. К сожалению, не всем планам было суждено сбыться. Стоило ей только чуть-чуть привстать, готовясь к побегу, как Генри своими силами тут же опять прижал ее к мерзлой земле. — Куда ты собралась, Одиннадцать? — он озорно ей подмигнул. — Мы еще даже не начинали. — Нет, Генри, пожалуйста, — она замямлила, давясь слюной, кровью и собственными слезами, — Не надо, пожалуйста, это не ты, умоляю... — ее речь была потоком не слишком связных молитв и просьб. Бесполезное нытье. Несколько минут, и рыдания Одиннадцать слегка стихли. Генри терпеливо ждал; резона разговаривать (или делать что-то еще) с Одиннадцать в истерике у него не было. Теперь она молчала, по ее щекам все еще стекали соленые дорожки слез. Через какое-то время, она хрипло и очень тихо сказала: — Просто убей меня. Пожалуйста, Ген-... — она не договорила, будто нарочно закашлявшись на чужом имени. Генри замер, переваривая услышанное. Потом резко сменил положение, теперь садясь Одиннадцать на бедра, наклоняясь к ее лицу. Он был таким высоким и худым. Со стороны Джейн, снизу, он выглядел как огромный уродливый паук, белый каракурт, затянувший свою жертву в вуаль грязно-серых тенёт. Первый схватил ее за подбородок и мучительно сжал, прижавшись лоб к лбу. Теперь он был близко, так близко, что Джейн ощущала на лице горячечное звериное дыхание. — Просто убить? Ты действительно думаешь, что заслужила простую, тихую смерть? Генри перешел на шепот: — Все, что произошло и будет происходить — твоя вина. Первый говорил без надрыва, но Одиннадцать все равно поняла: она вывела его из себя. Генри умолк, все еще прижимаясь ко лбу подростка. Затем, резко, видимо, чтобы подтвердить свои слова, он припал к сухим и холодным губам Одиннадцать. Его мясистый язык без сопротивления вторгся в рот ошарашенной и мало что понимающей Джейн. Вместе с чужой слюной, Первому на язык попала кровь. Теплая, резко контрастирующая с ее остальной температурой, своим железистым вкусом она вызывала приятную дурноту. Все еще целуя, одной рукой он полез ей под кофту. Эту грязную, измазанную в чем попало ткань, хотелось немедленно снять. Но рано. Длинные и худые, проворные пальцы неторопливо исследовали нижнюю часть живота Одиннадцать, под пупком, не решаясь пойти выше. Кожа Одиннадцать была ледяной, но такой мягкой и шелковистой, Господи. От этой мягкости у Генри сладко заныло внизу. Джейн извивалась и дергалась, мычала в чужой рот — но ничего не помогало. Генри игнорировал, поглощенный поныне не слишком изведанными чувствами возбуждения и томящейся похоти. Иногда он, правда, отстранялся на секунду от ее рта, но только чтобы подышать, а потом опять принимался с любопытством изучать чужие уста. Тогда Одиннадцать решилась на отчаянный шаг: собрав оставшиеся силы, она со всей прыти укусила Векну за язык. Генри стремительно отпрянул и потянулся рукой к своим губам. Теперь в его рту собиралась не чужая, а собственная, ярко-алая кровь. Он помолчал с секунду, рассматривая красное на своих пальцах, а потом, не разбираясь, наотмашь ударил Одиннадцать по лицу. — Больше так не делай. В глазах у Джейн засверкали зубчатые колеса, и ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание; сил Генри не пожалел. Хотя для Одиннадцать это был бы лучший исход. Тем не менее, через пару минут, ее сознание прояснилось настолько, насколько это было вообще возможно, и она вновь оказалось наедине с извращенным поехавшим. Теперь, Генри, дождавшийся, когда Одиннадцать придет в себя, дернул головой в сторону, и ткань на ее кофте сначала натянулась со скрипучим звуком, после слегка надорвалась и, наконец, порвалась, обнажая податливую кожу Одиннадцать. Не в силах терпеть новые накатывающие волнами чувства, Генри уткнулся носом выше груди Одиннадцать, к горлу, вдыхая сладкий запах юного молочного тела, смешанного с металлическим кровавым. Блаженство. Генри запустил трясущиеся руки за спину Одиннадцать, пытаясь нашарить застежки кремового бюстгальтера. После крепкого удара Джейн нужно было восстановиться, сэкономить силы, чтобы предпринять еще одну попытку остановить происходящее безумие. Поэтому сейчас она молча молила Господа, иногда бездумно тягостно постанывая от чужих непривычных касаний. Звук «щелк», и Генри наконец нашел лямку лифчика. Он стянул ненужную вещь, отбросив в сторону. Убрал лицо от горла Одиннадцать и посмотрел. Пред глазами предстал чудесный вид — маленькие, но достаточного размера чтобы взять в руки, аккуратные груди. Небольшие возбужденные (от холода) нежно-розовые соски, обрамленные темными ореолами. Пах Первого горел, внизу живота свербило и тянуло, было так жарко и нестерпимо хотелось. Хотелось ее, Господи, как же ее хотелось. — Отлично, — Генри выдохнул просто так, и прижался к ее груди, окровавленным языком изучая упругую кожу, иногда осторожно касаясь сосков зубами. От такого странное чувство зародилось у Джейн в теле. Не то чтобы это было приятно. С таким она еще никогда не встречалась, вернее, с таким явным. Иногда она ощущала с Майком что-то подобное, но Майк был нежный и аккуратный, и никогда не заходил далеко. Сильнее это чувство возникало, когда она просматривала особые фильмы вместе с Макс. Но то, что было с Первым, было глубже, было таким тяжелым и сильным, что хотелось выть. Будто с тебя срывают кожу и бьют электрохлыстом, причем одновременно, но почему это так хорошо? Это неправильно — в голове Одиннадцать возник диссонанс, побужденный новыми ощущениями. Пусть это было приятно только в отдалении, пусть разумом Джейн и понимала, насколько это было омерзительно, это все равно чувствовалось как предательство. Так неправильно, так неправильно, и она хотела это уничтожить, избавиться. Как угодно. Она заскулила и выдавила из себя несколько коротких: «остановись» и «хватит». Что только сильнее злостно раззадорило Первого. Тянущее чувство в штанах стало уж совсем невыносимым, теснота в паху мешала ясности мысли. Генри отстранился от груди Одиннадцать, теперь перемазанной в слюне и крови. Он посмотрел Одиннадцать в глаза — ее красные, заплаканные и испуганные глаза. Это было великолепно, и теперь ему хотелось сильнее. Джейн тоже посмотрела в чужие глаза, но увидела только одно — огонь желания. Теперь он не был похож ни на дружелюбного санитара, ни на человека, убившего всех ее друзей, а вместе с тем еще и всех жителей Хоукинса, ни на психопата, коим и являлся — а на дикого зверя, бешеного степного волка. Он голодал долго, настолько долго, что его рассудок помутился, и когда же на его пути наконец встретился испуганный маленький зайчонок, то такой шанс он упустить не мог. Он будет драть и рвать, кромсать зубами и когтями, упиваясь соленой горячей кровью. В конце же, когда от зайца останутся одни косточки, волк, с перемазанной в багряном пастью, охмелев и пошатываясь, уйдет искать новую жертву. И так будет всегда. Пойдет по кругу. Генри вырвал Одиннадцать из темных мыслей, прильнув к ее губам, целуя, на удивление, достаточно мягко. На долго его не хватило, и он отстранился, глянув на Джейн грязно-липко. Осматривал добычу с ног до головы. Он прижался пахом к ее бедрам, все еще будучи наверху, и Одиннадцать почувствовала чужое возбуждение. Ее щеки заалели, впервые за все время с Генри тут, и, возможно, до нее только сейчас полностью дошло, что он собирался делать на самом деле. Ей было шестнадцать, и обычно девочки в ее возрасте не только хорошо осведомлены о том, что такое секс, но еще и принимают в нем активное участие. Джейн же похвастаться таким не могла. Однажды, Хоппер устроил ей и Майку урок полового воспитания. Взрослый мужчина робел, пытаясь подбирать слова так, чтобы подростки его понимали, но со стороны это было так неловко и комично, что Майк и Джейн лишь глупо посмеивались, пропуская мимо ушей все, что рассказывал им шериф. Одиннадцать тогда быстро об этом забыла. Более конкретно о сексе она узнала после того, как сдружилась с Макс. Она немного удивилась, когда узнала, что Джейн абсолютно ничего не знает об «этом», но удивление быстро сменилось менторской увлеченностью. Макс решила стать для Одиннадцать просветителем и, пусть немного сжато и смущенно (почти как Хоппер), посвящала ее в тонкости половых человеческих отношений. Конечно, такой интересный процесс трудно объяснять на словах, поэтому помощником для Одиннадцать стали еще и кассеты, на которых почему-то ручкой, от руки, были написаны странные вещи, вроде: «белая милашка и два огромных черных жеребца» или «сантехник и моя жена развлекаются пока я на работе». Джейн любила смотреть фильмы на кассетах, например: «Назад в будущее» или «Сияние» и, мягко говоря, очень удивилась, когда увидела содержание кассет Макс. Тогда к ее щекам стыдливо приливала кровь. Ей было неловко от странного чувства, разливавшегося внутри. Одиннадцать просила Макс выключить, но ее наставница была непреклонна и строга — приходилось досматривать до конца, выслушивая неуверенные комментарии Макс на каждое действие, совершаемое актерами. Когда Джейн однажды осторожно спросила, где Макс достала эти кассеты, ее подруга ответила, сдерживая в голосе грусть: «остались от Билли». Больше Одиннадцать эту тему не поднимала. Так она узнала основы. К сожалению, Макс не являлась профессионалом и едва ли знала много. Часть ее уроков были очень додуманы и не являлись истинной. Но Одиннадцать этого хватило, чтобы тихими и молчаливыми вечерами, предаваться неправильным мыслям. Она представляла себя и Майка, вместо героев порнофильмов и от этого внизу живота стыдливо горело. Так же, как сейчас с Генри, но слабее и правильней. Утонув в воспоминаниях, она не сразу поняла, что Первый, уже в достаточной степени насладившийся ее безвольным телом, полез дрожащими пальцами к ее ширинке. — Не надо, — Джейн взмолилась из последних сил. Попытки вразумить демона ни к чему не привели. Генри посмотрел в ее красивые темные глаза и попытался мягко улыбнуться. Губы дрожали, вышло не очень. — Ты еще девственна? Первый трясся всем телом, как в припадке, и на ощупь пытался найти замочек на молнии штанов Одиннадцать. Получилось только с четвертого раза, он схватил его двумя пальцами, но пока не тянул вниз, все еще внимательно изучая зареванное лицо Джейн, и ожидая ответа на свой вопрос, который, на самом деле, знал итак. Одиннадцать пыталась вникнуть в смысл чужих слов и когда, наконец, смогла это сделать, широко (как могла) раскрыла глаза и стала такой же красной, как небо над ее головой. Не было ничего странного в том, что он спросил это. Но Одиннадцать все равно заробела. Как глупо в такой ситуации. Может, потому что сразу же вспомнила свои нелепые фантазии, где она была с Майком, так же, как сейчас с Генри. Или не так, Майк бы никогда с ней так не поступил, он был бы нежным и аккуратным, интересовался перед тем, как что-то делать. Они вместе бы постигали тонкости глубоких человеческих взаимоотношений и делали бы это, наполненные любовью, лишь чуть-чуть отягощенной похотью. — Одиннадцать, — немного раздраженный голос Генри вырвал девушку из грязных и определенно неуместных фантазий, — Я задал вопрос. Пальцы его левой руки нетерпеливо елозили по замочку бывших когда-то белыми штанов Одиннадцать, правая же рука Генри лежала на одной из ее грудей. Он сидел на ней сверху и дрожал от желания так сильно, что у Джейн возникало ощущение, будто земля под ними вибрирует. Она осилилась что-то сказать, но это было так тяжело, поэтому вместо вразумительно «да», у нее вышел непонятный огрызок чего-то нечленораздельного. Генри фыркнул и нагнулся к ее рту: — Повтори, пожалуйста. Он был таким несдержанным. — Да, — Одиннадцать сипло выдохнула, и кровь импульсом пошла из ее рта, не нарочно заляпав подбородок Первого. Он мигом отодвинулся. Джейн сделала это не со зла, Генри знал, но отчего-то такая мелочь разозлила его. Он сжал свои ладони в кулаки. Нужно было попытаться успокоиться. Если он не сможет это сделать, Одиннадцать будет не суждено дожить до конца их сцепки. Он ударит ее головой о земь так, что ее череп расколется на половинки. Первый не знал, почему он так легко раздражался сейчас, обычно людям было трудно вывести его из себя. Может, виновато излишнее нетерпение перед самым вкусным, а может это похоть застилала его глаза и разум. Или, скорее, его бесили ее бессмысленные молитвы и просьбы перестать. Почему она вообще смеет умолять его о такой роскоши? Он победил и заслужил свой приз. Одиннадцать давно уже пора принять поражение и правила этой игры, искупить наконец перед ним свою вину, но она все равно рыдала и рыдала, и ему хотелось вырвать ее глаза, чтобы из них больше не текли эти гнусные слезы. Вырезать под корень ее язык, чтобы больше не слышать это глупое нытье. Но Первый сдерживался — так нельзя. Точно не сейчас. Сначала нужно было попробовать ее на вкус. Осквернить ее, запачкать. Это было бы хорошо. Было бы просто отлично. Он вздохнул и чуть расслабился. Вытер и свое лицо, и лицо Джейн от багрового. Наконец, Первый расстегнул чужие брюки и обоими руками потянул их за пояс вниз, к коленям. — Это просто замечательно, милая, — он замычал, с опозданием реагируя на ответ Одиннадцать. Как в забвении, вновь наклонился к ее губам, пока ее брюки сползали вниз. Губы столкнулись друг с другом, аккуратно, мягко, и Генри опять проник в чужой кровоточащий рот. Джейн такой расклад не устраивал. Она завертелась и задергалась, как уж на сковороде, завыла в ужасе в чужой рот. У нее даже получилось поднять руки (видимо, Первый ослабил на нее свое телекинетическое влияние, занятый другим), чтобы схватить его за спину, пытаясь поцарапать, нанести хоть какой-то вред через тонкую рубашку. Одиннадцать внезапно вспомнила про свои силы и, раз уже могла двигать руками (и даже головой), решила их использовать; хотя бы чтобы ошеломить его, а потом, вырвавшись из мерзких объятий, сбежать и... Сделать ей этого не дали. Первый, понявший, что Одиннадцать планирует сделать, оторвался от ее губ и в очередной раз прижал ее к земле, в этот раз крепче и надежнее. Он был сильнее в любом случае. Очередная попытка бегства стала для Генри последней каплей. Он схватил Одиннадцать за шею и крепко сжал, из его глаз брызнули слезы; вина излишнего напряжения и злости. Он хотел рассказать и объяснить ей, почему она не права, и почему ей следует перестать сопротивляться, изложить все четко и понятно, так, чтобы даже Джейн поняла его. Но Первый не смог — ему хотелось дико, и слова кувыркались во рту несвязным комком, поэтому все, что у него получилось сказать: — Еще раз дернешься, и я заставлю тебя чувствовать такую сильную боль, что ты позавидуешь своим мертвым друзьям, — он задохнулся словами, и добавил, молясь, чтобы она поняла, — Воспоминания. Одиннадцать замерла, уже сама по себе, без помощи Генри. Теперь она наконец поняла, думала, что поняла: эта битва была проиграна с самого начала и, может, если бы она изначально лежала смирно, ей бы не было так больно и плохо сейчас. Итак, теперь все чего хотелось Джейн — потерять сознание, а потом умереть, тихо и мирно. Без боли, во сне. Больше никакой боли, она бы не выдержала. — Ты поняла, Одиннадцать? — Генри слегка успокоился и унял свое глубокое, как у голодного волка, почуявшего запах мяса, дыхание. Постарался добавить в голос побольше напускной нежности. Он ослабил хватку на ее шее, да и в целом ослабил свои силы, дав Одиннадцать возможность слабо кивнуть. Теперь можно было продолжать. Генри привстал с бедер Одиннадцать и снял ее брюки до конца, отложил осторожно в сторону. Сел прямо перед ней на корточки. Взору предстали тонкие ноги, покрытые мурашками. Он провел ладонью по одной из них, почувствовал дрожь и холод. Отчего-то на лицо нашла улыбка. — Не бойся, — какая глупость, но Первый не удержался, — Если будешь хорошей девочкой, я больше не обижу тебя. Возможно, говорить такой лживый бред его заставляло ноющее чувство внизу живота. Одиннадцать не слушала. Пыталась. Она отвела взгляд и старалась найти хоть что-то, на что можно отвлечься. Но перед ней было только красное, ядовитое небо, и пустая земля вокруг. Небо было однородным и пустым — ни облаков, ни луны, ни солнца. Странно, что она не обратила на это внимание с самого начала. Теперь она даже не сможет отвлечься на подсчет облаков. Из легкого забытья ее вырвало чувство. Она вздрогнула настолько, насколько могла, и по наитию глянула вниз; туда, где почувствовала это. Будто слабый разряд тока — внезапный и острый. Что это, черт возьми такое? Генри почувствовал ее потрясенный взгляд на себе. Он ухмыльнулся и посмотрел в ее лицо. — Прости за резкость. Ты такая чувствительная здесь? — он опять сделал это: слегка надавил на клитор через белье. Джейн замычала. Это было очень странно, намного сильнее, чем до этого. Теперь уж она вся тряслась от нового, неизведанного и отвратительного. Что за... Она хотела сказать: «стой», но сдержалась, крепко сжав зубы. Первому бы это не понравилось, и кто знает, какое наказание он бы придумал для нее. Он тем временем, еще уменьшив воздействие на чужое тело с помощью телекинеза, слегка развел ее ноги в стороны. Она машинально чуть было не вернула их обратно, но вовремя остановилась. Потом Генри, проведя по резинке чужих трусиков пальцем, схватил их за края и стянул вниз, к щиколоткам, открывая взгляду волосатый лобок и слегка влажную промежность. В воздухе кисловато запахло женским нутром, и он жадно вдохнул в легкие этот пьянящий аромат. Для Джейн это был конец. Теперь она, израненная и полностью обнаженная, лежит подле него, уязвимая, как раненный волк. По мнению Первого же, все только начиналось. Одиннадцать зажмурилась, уже игнорируя и головную, и глазную, и какую-либо там не было еще боль. Постаралась уйти в себя. В свои счастливые воспоминания. В очередной раз, сделать ей этого не дали. Генри склонился над ней, и громко, так, что звук обжег ее уши, крикнул: — Смотри на меня, Одиннадцать. Не отвлекайся, — выдохнув, продолжил, — Мы только начали. И улыбнулся. Одна рука Генри лежала на шее Одиннадцать, другая вслепую исследовала ее промежность. Он, склонившись, нависал над красным лицом Джейн, не прерывая зрительный контакт. Это было важно: он не может позволить ей уйти, не тогда, когда начинается самое интересное. Каждый раз, когда он касался ее небольшого клитора, Одиннадцать дергалась под ним, как от удара током, и эти нелепые импульсы вызывали на лице Первого ухмылки. Генри уж точно не был экспертом в сфере женской анатомии, но все равно понимал, что так на Одиннадцать влияют прикосновения к чувствительному и лишь слегка оголенному бугорку, скрытому под плотной кожаной шапкой. Джейн же этого не знала, не понимала. Макс ей такого не объясняла. От этого непонятного чувства хотелось кричать и плакать. Убежать и закрыться, потому что это было неправильно, что Генри одними своими прикосновениями, грязными, пачкающими, может вызывать у нее такие ощущения. Это чувствовалось как измена уже мертвому Майку. Одиннадцать крепко сжала зубы, отвела на секунду взгляд. Ей ни в коем случае нельзя было показывать мучителю над ней что-то, похожее на удовольствие. Иначе она совершит один из самых больших грехов в своей жизни. Но тело Джейн пошло с ней в разногласие, и Первый чувствовал, ощущал явно ее, пусть и робкое, пусть и вынужденное, пусть и сугубо инстинктивное, возбуждение. Возможно, первое в ее жизни. Член Генри горел. Быть первым ему чертовски нравилось. Он убрал пальцы от клитора, и тело Джейн наконец перестало изнывать от грязной похоти. Первый решил пойти дальше. Генри неторопливо ввел в девичье влагалище указательный палец. Внутри Джейн была горячая; наконец-то так нужное ему тепло. А еще очень узкая и, на самом деле, слишком сухая. Он развел ее ноги сильнее в стороны, подтолкнул ее колени к груди, но это не слишком помогло. Он нахмурился, но все равно попытался протолкнуть палец глубже. В это время Одиннадцать лежала, не шевелясь. Она затаила дыхание, полностью ошарашенная и мало что понимающая, кроме того, что происходящее — ненормально и неправильно. Мягкие стенки обхватывали и сжимали палец Генри слишком сильно. Так не должно быть: Джейн слишком напряжена, слишком нервничает. — Расслабься, — Первый пробурчал, и приник к ее мягким, измазанных в чем попало, губам. Его белые волосы неприятно щекотали нос Одиннадцать. Она зачем-то вдохнула чужой запах. От Генри пахло кровью, металлом, сладковато-гнилостным ароматом помойки и чем-то еще, неизвестным. Новым миром. Отвратительно. Рвота подобралась к горлу несчастной почти вплотную. Одновременно с этим, Генри толкался пальцем внутрь Одиннадцать. Туда-обратно, от основания до кончика пальца, пока стенки чрезмерно сухого влагалища сжимали его. Выходило не очень, но Джейн нужно было подготовить, растянуть, хотя бы чуть-чуть; иначе Генри вообще не сможет поместиться внутри. Генри целовал и целовал, отстраняясь иногда, чтобы подышать, а потом снова припадал к губам Одиннадцать. Ее тошнило и от его липких губ, и от ощущения пока еще легкой наполненности внутри. Но она больше не сопротивлялась, даже не скулила, только стискивала, когда удавалось, зубы, чтобы отвлечься. Она пыталась думать о чем-то, кроме Векны и его мерзких действий, но не могла. Мешали поцелуи и этот чересчур внимательный, животный взгляд на нее, идущий будто бы в самое нутро, исследовавший и ищущий что-то, прямо как чужие пальцы. Векна добавил второй, средний палец, и теперь старался толкаться сразу двумя. Она так сильно стискивала его там, что Генри даже страшно было подумать, что они оба почувствуют, когда он вставит в нее член. Поэтому он не думал, а просто двигал пальцами туда-сюда, собирая на них женский сок в небольшом количестве, упиваясь параллельно горьковатой от крови слюной Одиннадцать. Это было великолепно, слишком, и внизу Генри пылал так сильно, что боялся кончить себе в штаны. Необходимо было заканчивать глупые прелюдии. Пусть Первый так и не смог нормально подготовить Одиннадцать, но больше терпеть он не мог. Она была сухая, сухая и очень узкая. Ей будет очень больно — Генри отлично знал, но остановиться не мог. «Она заслужила», — он секундно мысленно оправдался, что, впрочем, было необязательным. Он перестал целовать Одиннадцать, убрал руки от ее промежности и потянулся к своему ремню. Звякнула бляшка, пусть он и не смог сразу за нее зацепиться из-за дрожи в пальцах. Наконец, расстегнул уже свою ширинку и лишь слегка спустил белые форменные брюки, обнажив мокрый и полностью эрегированный член. Жилы на нем пульсировали, требуя, и Первый, осторожно провел по органу пальцами, гортанно застонав. Джейн импульсивно посмотрела вниз, среагировав на звук. Увиденное заставило ее внутренности сжаться. Рвота уже была так близко к языку, что горечь царапала рецепторы на корне. — Одиннадцать, — Генри повторял уже четвертый раз, Одиннадцать под ним молчала и как зачарованная смотрела на его плоть. Такой внимательный взгляд слегка польстил ему, пусть и ненадолго. Легко было понять, что Одиннадцать в очередной раз крепко над чем-то задумалась, и вряд ли это связано с ним. Наконец, Джейн обратила внимание на голос и взглянула в голубые глаза. Первый спросил мягко: — Ты готова? Вопрос был риторический. Генри поцеловал Одиннадцать в лоб, свободной от члена рукой проведя по ее бритой голове. После проекта «Нина», прошло не так много времени, и волосы Одиннадцать отросли лишь чуть-чуть. Генри нравилась такая длина как мужчине. Это навевало воспоминания. В это же время, другой рукой Первый направил член к лишь слегка влажному отверстию. Потерся чуть о ее половые губы, и из горла снова вырвался глухой протяжный стон. Джейн дышала глубоко. Считала про себя, пытаясь отвлечься. Больше ничего не предпринимала. Сделала бы только хуже. На восьмом счете она вдруг почувствовала, как что-то входит внутрь, глубоко и резко, заполняя. По всему телу прошла волна боли, хуже которой, она, пожалуй, не испытывала. Внутрь будто заталкивали раскаленную кочергу. По щекам Одиннадцать опять потекли слезы, боль была такой сильной, чересчур, это, черт возьми, было чересчур. Она завыла, не выдерживая, но Генри, ожидая чего-то подобного, ловко заткнул ее рот ладонью, приглушая раздражающий звук. — Тише, солнышко, потерпи, — он полу-говорил, полу-стонал, проталкиваясь внутрь, глубже и глубже. Ощущения были интересные, между болью и эйфорией, и Первого, в отличие от его спутницы, все устраивало. Одиннадцать, как и ожидалось, была слишком сухая и слишком узкая, такая маленькая для него. Стенки влагалища сжимали его член, намереваясь доставлять боль, а не удовольствие, но получалось у них плохо. Он толкался по чуть-чуть, но этого было мало, слишком сухая, член входил слишком медленно. Хотелось больше, и Генри решился на нехороший шаг. Он дернулся внутрь резко, уверенно, прилагая усилия. Одиннадцать сразу же закричала, надрывая горло и опустошая легкие. Изо рта у нее брызнула кровь и слюна, пачкая ладонь Первого. Растрачивая последние силы, она выла и кричала, мычала и плакала. Это была настоящая истерика, но Генри не обращал внимания. Он был занят, теперь проталкиваясь до конца, от основания до головки. От удовольствия у него кружилась голова, он будто пьянел, чувствуя, как чужие стенки сжимают его член. Ему слишком нравилось ощущать ее. Одну руку он держал на груди Одиннадцать, сжимая ее до боли от нахлынувшего возбуждения, другой затыкал ей рот, чтобы не слышать. Не то чтобы это помогало, но ему, опять же, теперь было плевать. Он стал двигаться более-менее уверенно, с каждым толчком будто разрывая Одиннадцать внутри, будто меняя ее органы местами. Свой горящий дискомфорт он игнорировал; удовольствие его глухо перекрывало. Фрикция за фрикцией, все сильнее вороша женское нутро, Первый протяжно стонал и что-то приговаривал, мурлыкал, как умалишенный. А Джейн все кричала и кричала... Одиннадцать смогла замолчать только тогда, когда Генри уже почти заканчивал. Пред глазами у девушки завертелся, закружился мир, отчего-то возникли видения: воспоминания с ее друзьями, с Майком, с Уиллом, с Макс. В конце концов, она издала какой-то неясный звук и, закрыв глаза, упала в обморок. Генри же все продолжал вдалбливаться в девственное влагалище, пачкая, оскверняя и портя — такова была его награда, как победителя, и он получал ее сполна. Он закончил, на самом деле, довольно быстро. Всего несколько минут или около того. Джейн даже этого хватило, чтобы потерять сознание. Она лежала под Первым и мягко сопела. Он, не сразу осознавший, что кончил, остановился, еще не вытаскивая влажный член. Звук собственного стучащего сердца не давал услышать ее дыхание и, увидев закрытые глаза Одиннадцать, Генри в страхе чертыхнулся, дрожащей рукой нащупал пульс у нее на запястье — еще жива. Пусть и холодная, как труп, особенно в сравнении с Генри, запыхавшимся и потным. Он выдохнул и вытащил член. Посмотрел вниз — по бедрам Одиннадцать, вниз, на землю, стекала белесая вязкая сперма, а еще теплая кровь. Слишком много крови, столько не должно быть. Первый явно немного перестарался — испортил, повредил. — Не обижайся, — он промямлил, поцеловав Джейн в щеку. Не то чтобы ему хотелось такого жестокого результата. Впрочем, против он тоже не был. Генри натянул съехавшие брюки, застегнул ремень и встал. Еще раз осмотрел Одиннадцать. Закусил нижнюю губу — приятные воспоминания, которые когда-то были с ней, грязным сгустком поползли в мозг. В общем-то, он планировал убить и поглотить Джейн сразу после, но теперь, смотря на это истерзанное и изнасилованное тело, он почему-то резко поубавил свой пыл. Жалость ткнула его в грудь, присасываясь, и Первого чуть не стошнило. Он искренне симпатизировал Одиннадцать когда-то. Хотел, чтобы она была с ним. И, если говорить откровенно, он до сих не был уверен, что смог окончательно подавить это горячее чувство внутри себя. Но это не могло иметь значения. Ее убийство — то, без чего он не сможет продолжить воплощать свой план. Даже в таком состоянии она представляла угрозу. Тем не менее, руки Генри дрожали, и он никак не мог настроить себя на убийство Одиннадцать, не мог подавить дрожь. Первый закрыл глаза, и в голове появилась картинка недавнего соития. Он заулыбался по-глупому. Очень трудно было врать себе о том, что ему не хотелось бы сделать это с Одиннадцать еще раз. Что ж, Возможно, просто как вероятность, Одиннадцать послужит ему еще немного. Он оставит ее в живых совсем ненадолго, только для себя. И когда придет время, он убьет ее. Рука его будет тверда. Но не сейчас. Сейчас он подождет пока она проснется и, может, возьмет ее еще раз. Ведь победитель получает все, все и даже немного больше, разве нет?