Мятные леденцы

      — Давай уже, чувак, шевели булками. У меня ещё сегодня работы до жопы.       Микки придерживает дверь заднего сиденья, пока Евгений продолжает возиться с ремнём.       — Чёрт, дай сюда, — рычит Микки, помогая сыну справиться с неподатливым устройством. — Блять, в кого ты такой рукожоп, не скажешь? Точно не в свою мамашу. Она как раз руками работала — будь здоров.       — Очевидно, не только руками, — фыркает Ев, — раз уж я каким-то образом появился на свет от матери-проститутки и отца-гея.       — Вот как, да? — Микки сдерживает ухмылку и отступает в сторону, позволяя сыну достать рюкзак с заднего сиденья. Наблюдает за его нарочитой медлительностью, склонив голову набок и кусая нижнюю губу. — Умничать вздумал, значит. Смотри, говнюк, я всё ещё могу затолкать твою мелкую задницу обратно в машину и отправить тебя на пару дней к твоей грёбаной тётушке. Она как раз выходная с сегодняшнего дня.       Наконец Ев прекращает ковыряться в рюкзаке, в котором, Микки знает, нет ничего, кроме айпода, потрепанной зеркальной камеры, зубной щётки и пижамы. Мальчик разворачивается лицом и смотрит на отца, сощурившись. У него светлые волосы, очевидно, в какую-то родню по линии матери, и яркие голубые глаза, как у самого Микки. А ещё маленький паршивец умный и смышлёный, и совершенно не боится угроз своего горе-папаши.       — Ладно, блять, сеанс гипноза окончен, — сдувается Микки, выхватив рюкзак из рук сына. — Если я не успею сегодня сделать всё дерьмо, которое запланировал, ты, засранец, останешься без карманных денег на неделю, понял?       — Пап, — вздыхает Ев, закрывая дверь машины. — Ты работаешь дома. Почти безвылазно, между прочим. Тебе стоит иногда выйти и расслабиться.       Лицо Евгения, покрытое россыпью едва заметных веснушек, расплывается в хитрой ухмылке. Мальчик поднимается на цыпочки и звонко чмокает Микки в щёку, покрытую намёком на утреннюю щетину.       Чёрт. Он не понимает, как поганцу удаётся провернуть этот фокус каждый раз, но любые попытки Микки изобразить из себя строгого папашу неизменно терпят полный и безоговорочный крах, стоит только сыну немного проявить нежность и заботу. И такая хрень, к слову, происходит в их маленькой неполной семье с завидной регулярностью, потому что юный Милкович с самого раннего детства всегда был ласковым и любвеобильным, как хитрый домашний кот. Полная противоположность колючему и неотёсанному Микки.       — Манипулятор хренов, — ворчит Микки себе под нос. Обнимает сына за плечи, пока ещё по-детски костлявые, но всё равно крепкие, как у его отца. — Погнали, мистер Риппли. Твой приятель, небось, уже заждался.       Ев быстро семенит ногами, чтобы успевать вышагивать наравне с Микки.       — Ого, ты правда читал Патрицию Хайсмит?       — Кого, блять?       — Ясно, значит, просто фильм смотрел.       Мальчик глумливо хихикает, когда Микки шлёпает ему лёгкого подзатыльника.       — Ай. Это за что?       — Чтобы над отцом не ржал, говнюк. Между прочим, Мэтт Деймон в этом фильме очень даже неплох.       — О, да, — Евгений закатывает глаза. — Кто б сомневался, — ухмыляется он, за что снова получает ласковую затрещину.       Микки косит взгляд вниз на взъерошенную светлую макушку сына. Евгению десять и он умён не по годам. В школе его балл с самого первого класса всегда был выше среднего. Он много читает, активно участвует во всех классных мероприятиях и пару лет назад начал ходить в секцию по боксу. Последним Микки предсказуемо гордится больше всего. Потому что, блять, Милкович просто обязан уметь орудовать кулаками. Даже если, как в случае с Евом, его метла подвешена так здорово, что он может запросто, одним лёгким движением языка, смешать обидчика с дерьмом и опустить его ниже уровня городской канализации. Собственно, тем более в таком случае.       Так или иначе, Микки считает, что пацан у него получился на зависть многим, особенно учитывая, мягко говоря, хреновые обстоятельства его зачатия. Микки тогда едва исполнилось девятнадцать, и Терри впервые застукал его с парнем, с которым — отчего-то тогда это показалось просто пиздец какой клёвой идеей — они трахались в гостиной, на старом, засаленном диване папаши Микки. Который, к слову сказать, был прожженным нацистом и просто патологическим гомофобом.       Терри разбил тогда лицо бойфренду Микки, а самому, тогда ещё совсем юному, Милковичу едва не раскроил череп тяжёлой деревянной табуреткой. После чего достал свой видавший виды мобильник и принялся кому-то звонить. У Микки тогда так страшно звенело под черепушкой, что он не в состоянии был слышать ни черта, кроме собственного пульса и рваного дыхания, которое со свистом вырывалось между разбитых, кровоточащих губ.       Спустя минуты, показавшиеся Микки настоящей вечностью, приехала Светлана — молодая русская проститутка с весьма внушительным стажем. Пока она трахала Микки на окровавленном и грязном диване Терри, тот держал горе-ёбаря Микки под прицелом пистолета и заставлял смотреть. И вот это было особенно паршиво.       Микки даже не помнит, что он вообще как-то умудрился кончить. Скорее всего, это был просто чистой воды мышечный рефлекс. Однако, спустя положенные девять месяцев появился на свет тот самый мальчик… Которого Микки теперь любит больше всего на свете. Уж точно больше собственной никчёмной жизни.       Не то чтобы он вдруг воспылал к нему отцовскими чувствами с первой минуты, как увидел. Сейчас Микки этого нисколько не стыдится. По факту в то время он сам ещё был почти ребёнком. Злым и невоспитанным, поломанным и агрессивным, с сердцем, разбитым вдребезги, и уж точно никогда не планирующим становиться кому-то чёртовым папашей и, блять, сраным мужем.       Микки толком не помнит их со Светланой свадьбу. В основном, потому, что успел ещё с самого утра в тот знаменательный день ужраться и укуриться в сраное говнище после фееричной ссоры с тем самым парнишкой.       Но да, на протяжении всей беременности Светы он ни секунды не сомневался, что этот ребёнок не чей-то, а именно его. Просто потому, что всё это дерьмо скоропостижно, но очень умно и тщательно распланировал Терри.       Если у Микки где-то глубоко в душе и скреблись какие-то сомнения, то они исчезли как ни бывало в тот самый миг, когда он впервые увидел мальчика на руках у его матери. Этот малец определённо был Милковичем, с какой стороны ни глянь. За исключением пшеничной светлой шевелюры. Первой мыслью Микки тогда было: «Боже. Неужели новорожденные младенцы бывают такими косматыми?» На этом всё. Это всё, что Микки почувствовал в тот момент.       Прошло несколько долгих месяцев после рождения Евгения. Микки так же неважно их помнил, поскольку каждый день проводил, накуренный до кровавых соплей, иногда даже упоротый парой дорожек кокса. Его парень — бывший парень — настолько разочаровался в том, каким Микки Милкович оказался фееричным и малодушным трусом, что просто сбежал. Ушел в армию, оставив Микки одного, как никому не нужного брошенного щенка. Микки не мог за это его винить. По крайней мере, какое-то время так ему казалось. В любом случае он надеялся, что тот найдёт то, что всегда искал.       Спустя недолгое время Терри Милкович снова загремел в тюрягу и больше так из неё и не вышел. Насколько Микки понял из рассказов своих братьев, папашу-нациста замочил какой-то молодой мексиканец. Микки никогда особо не жаловал всех этих чиканос, заполонивших его грёбаную родину, как полчище красножопых муравьёв, но в тот момент, когда услышал историю, приключившуюся с Терри, он решил, что как только этот чувак выйдет из тюрьмы, Микки лично арендует для него сраный лимузин, до отказа забитый выпивкой, наркотой и шлюхами. Тот парень так и не вышел на волю, но Микки не слишком огорчился по этому поводу.       Их брак со Светланой продлился два года, почти ровно. Иногда Микки трахал её тёмными ночами, не включая при этом свет. Иногда Светлана ебала Микки страпоном, который по ощущениям едва ли не вылезал у Микки прямо через рот. Микки крепко зажмуривал глаза и представлял длинное и крепкое тело, бледную кожу, покрытую россыпью веснушек, и коротко стриженые рыжие волосы.       Однажды, ярким и солнечным летним днём, Света заявилась домой в сопровождении какой-то богатенькой дамочки весьма преклонных лет и сообщила Микки, что подала на развод и хочет устроить свою жизнь с Тамарой. Тамара никогда не хотела иметь детей.       Так Евгений и Микки остались вдвоём, предоставленные друг другу и никому не нужные в этом жестоком, убогом мире. Разве что, младшей сестре Микки — Мэнди. Микки пришлось смириться. Не потому что он, блять, был таким любящим и добросовестным отцом, а потому, что больше всего на свете он боялся быть похожим на Терри.       С горем пополам он получил аттестат зрелости в своей старой школе, которую бросил, ещё когда ему едва исполнилось шестнадцать. С беспомощным ребёнком на руках приходилось туго. Микки работал как ломовая лошадь, стараясь обеспечить себя, сына и младшую сестру, которой приходилось сидеть дома и присматривать за племянником, поскольку это было дешевле, чем если бы Микки пришлось нанять чёртову няньку.       Прошёл ещё год или около того, прежде чем Микки наконец понял, что его жизнь — это одно сплошное беспросветное и бесперспективное говно. Не сказать, чтобы он не задумывался об этом раньше, но теперь Микки был не один. И пускай он всегда был законченным хамлом и эгоистом, молодой Милкович не хотел, чтобы мальчик, который казался таким невинным и сообразительным совершенно не по возрасту, в итоге отправился по стопам своего недалёкого отца или, боже упаси, деда.       Так Микки заставил себя принять единственное верное решение, которое впоследствии изменило жизни и его, и Евгения, и даже отчасти Мэнди. Он долго и местами даже почти продуктивно размышлял над тем, как можно заработать денег, не выходя при этом из дома, никого не обкрадывая и не круша чужие черепа. Чтобы была возможность достойно воспитывать ребёнка, не привлекая внимания органов опеки и не загремев при этом за решётку.       Микки выгреб все свои заначки «на чёрный день» и потратил их на трёхмесячные компьютерные курсы для тестировщиков веб-сайтов и онлайн-приложений. Оказалось, — весьма неожиданно — что это была именно та самая хрень, которая давалась Микки легко. Достаточно, во всяком случае, для того, чтобы свалить наконец подальше из проклятого Саут-сайда и позволить себе снять для них с Евом вполне приличную, хотя и небольшую по местным меркам, квартиру в Вест-тауне.       Мэнди предпочла остаться приглядывать за развалюхой, которой являлся их родной дом.       Они всё ещё близки, и нет, Микки не забыл всего, чем он обязан своей младшей сестре. На сегодняшний день его заработка хватает на то, чтобы они с сыном не нуждались в элементарных вещах, помогали Мэнди и могли откладывать понемногу деньги Евгению на колледж. Чёрт, его сын станет первым из Милковичей, кто поступит — и, несомненно, закончит его — в чёртов колледж.       И да, Евгений в курсе того, что его отец — гей. Ему любезно всё разъяснила тётя Мэнди, когда мальчику исполнилось шесть и он стал интересоваться, почему почти у всех его одноклассников есть мама и папа, а у него только папа и тётя. Микки едва подавил в себе желание в тот вечер удавить сестрицу шнурком от тренировочных штанов, однако сдержался.       С тех пор Евгений периодически спрашивает у Микки, почему тот никогда не ходит на свидания. Не то чтобы у Микки был для этого какой-то вразумительный ответ.       — Здесь живёт твой новый приятель?       Микки задирает голову вверх, осматривая внушительных размеров дом перед ними. Он не огромный или что-то в этом роде, Микки не назвал бы его таким. Но это отличный дом, довольно новый, насколько можно судить, как и все дома в районе, где они сейчас находятся. Низкий белый забор, живая изгородь с обеих сторон, аккуратно подстриженная зелёная лужайка, приземистые кованые фонари вдоль дорожки от калитки до крыльца. Самая, блять, что ни на есть классическая «американская мечта».       На подъездной дорожке у ворот гаража стоит машина. И это не старая, видавшая виды Импала. Хотя Микки гордится своей малышкой, даже невзирая на то, что та старше его самого на добрый десяток лет. Но это… Это, блять, Форд Мустанг Шелби GT350. Микки помнит, как, будучи ещё подростком, пускал слюни на эту тачку. Такая же была у одного из оружейных дилеров, с которым вёл грязные делишки его отец, пока не попал в очередной раз в окружную тюрьму. Микки и Мэнди тогда отправились в приёмную семью на несколько месяцев, пока не выяснилось, что их новый «папаша» — сумасшедший ублюдок, эксплуатирующий детский труд.       Микки трясёт головой в попытке избавиться от накативших вдруг воспоминаний. Чёрт возьми, чем зарабатывает на жизнь отец этого парня? В принципе, он не должен так удивляться. Евгений с первого класса посещает частную школу в Вест-тауне. С трудом, но Микки удаётся платить за эту роскошь. Он хочет лучшего для своего сына. Мальчик достоин всего, чего не мог иметь его отец в той помойке, которой были его детство и юность.       Большинство родителей одноклассников Ева — обеспеченные люди, и Микки не стоило бы удивляться, что вновь прибывший мальчик — кажется, его зовут Фред — принадлежит к тому же слою общества, что и львиная доля детей, посещающих их школу. Однако, по какой-то неведомой причине, Микки вдруг понимает, что начало этой дружбы — не самая хорошая идея. На самом деле это просто странное, возможно, беспочвенное, предчувствие, но в какой-то момент Микки ощущает, как всё холодеет где-то глубоко внутри. Ему приходится подавить развивающийся нервный тик. Микки вытирает неожиданно вспотевшие ладони о джинсы на бёдрах и чешет переносицу большим пальцем свободной руки.       — Пап, всё в порядке? — осторожно интересуется Ев.       — Да. Да, всё круто, чувак, — врёт Микки. Ему даже удаётся натянуть улыбку, от которой у него почему-то начинает болеть лицо.       — Выглядишь бледным.       — Всё хорошо, Ев, — с нажимом повторяет Микки.       Мальчик хмурит брови. Микки редко называет сына по имени. В основном это каждый раз «чувак» или «мелкий», «малыш» или «говнюк», когда Микки и Евгений пребывают в особо игривом настроении. Это никогда не «Евгений», потому что Микки в курсе: его сын терпеть не может собственное странное имя. Это «Ев» в тех редких случаях, когда мальчик в чём-то провинился, либо когда Микки слишком занят и напряжён, либо… Видимо, либо как сейчас, когда Микки понятия не имеет, что вообще за пиздец вдруг так жёстко его накрыл.       — Что-то непохоже, — ворчит поникший Ев себе под нос, рассеянно рассматривая что-то у себя под ногами. — Ты злишься за то, что я снова посоветовал тебе сходить немного расслабиться?       — Господи, чувак, — Микки закатывает глаза. Снимает рюкзак Ева со своего плеча и вручает его сыну, присев перед ним на корточки. Оба слышат, что открылась входная дверь, но пока ни один из них не поворачивает головы в сторону дома. — Послушай, малыш, я не злюсь на тебя. Никогда, ясно? Просто я кое о чём задумался, вот и всё. Прости меня, если я тебя расстроил, ладно?       — Ты меня не расстроил, — клянётся Евгений. Микки может видеть, как при этом предательски блестят голубые глаза мальчика. Видимо, Ев это понимает, потому что через секунду он уже крепко обнимает Микки за шею, уткнувшись носом в его висок. — Я люблю тебя, пап.       — Я знаю, говнюк, я тебя тоже, — улыбается Микки и щекочет сына вдоль рёбер, стараясь немного разрядить возникшее напряжение. Ему это удаётся — Ев бросает его шею, извивается и заливисто хохочет.       — Привет, ты, видимо, Ев-бро? — раздаётся голос за спиной Микки и…       Чёрт возьми. Чёрт. Чёрт!       — Доброе утро, мистер Галлагер, — приветствует Ев.       Микки видит, как широко улыбается его сын. Он не может себя заставить подняться на ноги и обернуться.       — О, чувак, я такой же мистер, как моя младшая сестра — балерина. Зови меня просто Йен.       — Окей, замётано.       — Ев-бро! — радостно доносится со стороны дома.       — Фред, здорова, чувак, — приветствует Ев друга так же восторженно. — Пока, пап. Увидимся завтра.       Влажно чмокнув Микки в щеку и подхватив с земли рюкзак, Ев убегает, оставив Микки наедине с…       Микки едва в состоянии слышать и понимать происходящее. У него шумит в ушах.       Блять, вот как. Просто… Йен. Внутри у Микки всё словно переворачивается и зависает вверх тормашками. Теперь его сердце отчаянно колотится где-то в области левой пятки. У него снова потеют ладони. До сих пор ему даже ни разу не приходило в голову узнать у Евгения фамилию его нового друга. Вот ведь чёртов кретин.       — Микки, — слышит он за своей спиной тихий, немного охрипший голос.       Ему приходится собрать в кулак жалкие остатки своей воли, чтобы подняться на внезапно ослабевших ногах и выпрямиться во весь рост. Микки изо всех сил старается расправить напряжённые плечи, когда разворачивается всем корпусом, чтобы наконец встретиться лицом к лицу с этим неожиданно возникшим взрывом из прошлого.       — Йен.       Боже. Он только теперь понимает, что ни разу не произнёс вслух этого имени за все десять последних лет.

***

      Стоя перед входной дверью, Микки рыскает по карманам в поисках ключей, но никак, блять, не может их найти. На подземной парковке Микки выкурил сразу три сигареты, хотя там и запрещено курить. Теперь его слегка мутит. Всё тело пробирает мелкая дрожь, пальцы трясутся, когда он наконец выуживает ключ из заднего кармана своих джинсов и пытается попасть им в замочную скважину. Блядская хрень! Что за хуйня с ним происходит?       Он проходит в квартиру, скинув на ходу кроссовки, и швыряет ключи на журнальный столик, после чего грузно падает на диван, откинув голову на мягкую спинку. Микки закрывает глаза, спрятав лицо во влажных, липких ладонях.       Блять. Чёртово дерьмо!       Судя по сияющей улыбке на лице Галлагера, ублюдок не слишком удивился, увидев Микки рядом со своим домом этим утром. Что означает — Рыжий знал, по крайней мере, мог предположить, чьим именно сыном является новый друг его отпрыска.       Мать его, у Йена Галлагера есть грёбаный сынишка, к тому же, почти ровесник Ева. Что это, блять, вообще должно означать? Он ведь сраный гей до мозга его тупых костей. Не то чтобы Микки не считал себя законченным педиком, и у него ведь тоже есть собственный сын. Но, боже, сыну Галлагера почти столько же, сколько Евгению. Возможно, он младше на год или около того.       Даже если предположить, что Фред приёмный. В чём Микки почти не сомневается, так как он видел его однажды в школе, и мальчик НЕ РЫЖИЙ, как минимум. Он совершенно ничем не похож на Йена. То есть, ничем, значит, абсолютно. Однако же…       Микки пытается мысленно представить себе Йена сучьего Галлагера в роли отца-одиночки и, блять, он не может. Это точно не его рыжий. Охренеть, когда он вообще снова стал даже в собственных мыслях употреблять это слово — ЕГО? В любом случае, это скорее всего должно означать, что сраный мудак выскочил замуж или что-то вроде того.       Микки чувствует подступающую тошноту. Какого, спрашивается, дьявола ему в принципе не насрать? Прошло сраных десять лет. Из которых в течении минимум двух Микки даже ни разу не дрочил на воспоминания о рыжей физиономии, о веснушках и зелёных, мать их, глазах. Почти ни разу. И за всё это время Микки никому так и не позволил трахнуть себя. Была парочка-другая парней, которых он трахнул сам, были несколько не слишком впечатляющих минетов, на которые он не ответил. И да, блять, всё это было так давно, ещё до того, как они с Евом переехали вдвоём в Вест-таун, что, кажется, прошла целая жизнь.       Чёртов Галлагер. О чём он, нахрен, вообще думал, когда…       Микки не удаётся продолжить дальше размышлять на тему ебучих неадекватных рыжих, потому что его мобильник вибрирует на журнальном столике. Он забыл с ночи вернуть его в обычный режим. Микки медлит несколько долгих секунд. Он не хочет сейчас общаться с Мэнди или кем-либо ещё, но абонент, звонящий ему, настойчив, как тысяча чертей.       — Да блять! — ругается он сквозь зубы, хватая телефон со столика, когда видит, что звонит незнакомый номер. — Кто это? — рявкает раздражённо, но ему сейчас плевать на вежливость.       — Привет, Мик, — раздаётся в трубке голос, который Микки не смог бы спутать ни с каким другим даже через динамик телефонной трубки. Даже через почти целую вечность.       — Откуда у тебя мой номер?       — Эм… — рыжий звучит немного смущённо. — Попросил у Ева. Сказал, что не успел договориться с тобой, во сколько завтра привезти его домой.       — Я, блять, сам в состоянии забрать собственного сына, — отвечает Микки резко.       Почему ему кажется, что он защищается? Хотя, с другой стороны, всё так и есть. Ему по-прежнему больно даже просто думать о Йене Галлагере, не говоря уже о том, чтобы слышать его чёртов голос.       — Я не сомневаюсь в этом, — отвечает Йен так спокойно, что Микки едва сдерживает себя от того, чтобы не сгрызть свой телефон.       Блять, какого хрена он злится? Особенно, если принять во внимание тот факт, что в их давнем и болезненном разрыве с рыжим виноват был в первую очередь сам Микки. Он ведь мог… Мог, мать его, послать вонючего Терри к хренам. Мог просто взять и пристрелить его, как бешеную псину. Отсидеть за это небольшой срок, поскольку нашлась бы минимум дюжина желающих подтвердить на суде, что это было состояние аффекта или самооборона. Он этого не сделал. Потому что был жалким трусом и позволил старому мудаку отнять у него то единственное, что когда-либо в его бесцветной, никчёмной жизни имело для него какой-то смысл.       На сегодняшний день Микки не жалеет, что всё случилось так как случилось. Ведь не жалеет, верно? У него есть Ев. Микки больше не живёт в гетто. У него хорошая, непыльная работа. Он, блять, выбрался из дерьма. Разве раньше он мог себе хотя бы на минуту представить, что его жизнь через десяток лет станет даже отдалённо похожей на то, что есть сейчас?       Нет, Микки определённо ни о чём не жалеет! Тогда какого чёрта ему сейчас так больно, что впору подвывать белугой и лезть на стену? Прошло десять-мать-его-сраных-лет! Он никогда не устанет повторять это.       — Микки, ты там? С тобой всё в порядке?       Чёрт. Кажется, он так глубоко ушёл в себя, что даже забыл о рыжем, всё ещё какого-то хрена ждущем от него на другом конце линии.       — Чего ты хочешь? — спрашивает Микки хрипло и устало. Он лишь надеется, что его голос предательски не дрожит.       — Э-э… Не знаю, если честно, — признаётся Йен. — Ты так быстро сбежал сегодня, что я даже не успел толком разглядеть тебя.       — Какого хуя тебе меня разглядывать, Галлагер? — фыркает Микки и вдруг понимает, что улыбается.       — Мы давно не виделись, — предлагает Йен осторожно, будто шагает по хрупкой скорлупе. — Подумал, мы могли бы встретиться, выпить кофе или немного пива.       Чёрт! Йен хочет с ним встретиться. Почему у Микки от одной мысли о том, чтобы оказаться в непосредственной близости с этим парнем, иметь возможность украдкой прикоснуться к нему, вдруг так глупо слабеют руки?       — Тебе разве не нужно следить за малышнёй или что-то в этом роде? — спрашивает Микки.       Твою мать. Он не говорит Йену, что не хочет с ним встретиться, хотя, по всем правилам, должен отказать ему. Просто взять и сбросить вызов, и забыть этот тупой разговор, который однозначно не приведёт их обоих ни к чему хорошему. У Йена собственная семья, как и у Микки. Но Микки понимает, что не в силах просто взять и сказать нет. Как бы ему этого ни хотелось.       — Лип собирается отвезти детей поиграть в пин-бол, — сообщает Йен и…       Лип. Блять, Филипп ёбаный Галлагер. Эти голубые, близко посаженные глаза Фреда. Микки сразу показалось, что пацан кого-то напомнил ему, но он даже помыслить не мог бы…       — Лип? Твой брат? — глупо переспрашивает он, просто потому что не знает, что ещё должен сказать.       — Эм, да. Я какое-то время живу в его доме. С тех пор, как Лип купил его месяца четыре назад. До этого у него была квартира, и она была не очень большая, так что…       — Так что… — подхватывает Микки после того, как понимает, что Йен не собирается заканчивать фразу. — Фред. То есть… Блять…       Боже. При чём тут вообще Фред? Какого чёрта он несёт?       — Фред — мой племянник. Сын Липа и Тэми. Тэми Тамиетти. То есть, сейчас она Галлагер, конечно.       Иисусе. Тэми. Ну, конечно. Как же он мог забыть? Он ведь слышал, что Филипп Галлагер заделал ребёнка какой-то чиксе из Вест-сайда. Потом они, вроде как, даже поженились. Микки не виделся с Липом Галлагером лет сто или вроде того.       — Постой, — вдруг спохватывается Йен. — Ты ведь не думал? Боже, Микки, серьёзно?       — Что, блять? — огрызается Микки. — Ты о чём?       — Ты правда решил, что Фред мой сын? — в голосе рыжего Микки узнаёт знакомую насмешку. Он закрывает глаза и пытается представить себе ухмыляющуюся веснушчатую физиономию. Микки это удаётся с первой попытки. — Микки, блять! Чувак, о чём ты вообще думал?       — Блять, да я ебу? — вякает Микки. — Подумал, может, ты замуж выскочил, усыновил ребёнка. Прошло сраных десять лет. Почему нет-то?       Ещё не успев закончить фразу, Микки слышит в динамике своего телефона задушенный хохот. Теперь чёртов рыжий мудак над ним потешается. Прекрасно. Ещё никогда он не чувствовал себя таким фееричным долбоёбом, но почему-то от мысли, что Йен не замужем и у него нет никакого ребёнка, Микки становится легче дышать. Боже, он такая глупая размазня.       — Ты по-прежнему тот же импульсивный придурок, которого я помню, Милкович.       — А ты, блять, всё тот же злоебучий блядёныш, Галлагер.       — Так мы можем сегодня встретиться? — спрашивает Йен, слава богу, перестав ржать над растерянным и смущённым Микки.       Микки косит взгляд на свой ноутбук, стоящий в дальнем углу гостиной на компьютерном столе. Чешет переносицу пальцем, прикусив нижнюю губу.       — Мне нужно закончить кое-что. Это по работе. Думаю, часам к шести управлюсь.       — Ты работаешь по субботам? — интересуется Йен. — Кем ты работаешь, Микки? — по тону рыжего Микки понимает, что это не простой вопрос из вежливости. Йену на самом деле интересно, где и кем работает Микки.       — У меня ненормированный график, — поясняет Микки просто потому, что хочет. — Работаю тестировщиком веб-сайтов.       — Ого. Чёрт, это на самом деле круто! — восклицает Йен с неподдельным восторгом.       Микки закатывает глаза.       — Это, блять, чертовски скучно, мужик, — признаётся он. — Но заработок стабильный и неплохой. Мы с Евом можем себе позволить снимать квартиру в Вест-тауне. Он ходит в частную школу. Так что, — Микки делает небольшую паузу, чтобы прочистить горло. — Я стараюсь, чтобы у него было всё, чего не было у нас с Мэнди.       — Но у тебя остаётся минимум времени на себя, — предполагает Йен. Блять, к чему вообще ведёт весь этот разговор? — В смысле, я о том, что понимаю — ты теперь отец и всё такое, но…       — Я, блять, десять лет отец, — ощетинивается Микки неожиданно даже для самого себя. — Я не просил этого для себя. Но и Ев тоже. И я, блять, не хочу быть таким дерьмовым папашей, каким был Терри.       За трубкой слышится глубокий вздох. Микки почти боится, что своим неожиданным взрывом эмоций всё испортил, но когда Йен отвечает, его голос звучит ровно, даже ласково.       — Ты никогда не станешь таким, как был твой отец, Мик. Ты всегда был лучше, чем он. Не думаю, что что-то способно изменить это.       Ты, блять! Тебе почти удалось изменить это, чёртов ублюдок! Любовь всей моей грёбаной жизни.       — Как скажешь, Галлагер, — бубнит Микки себе под нос. — Значит, встретимся в семь?       — В семь — звучит отлично, — по голосу ясно, что Йен снова улыбается. — Так всё же кофе или пиво?       — Пиво, — соглашается Микки, не думая.       — Тогда паб на углу Вест-Чикаго и Эшленд.       — Буду там ровно в семь.       Микки сбрасывает вызов, прежде чем рыжий успеет сказать что-нибудь ещё. Он возвращает телефон на журнальный столик и берёт оттуда же рамку с фотографией. На ней Евгению семь. Они с Микки вместе — смеются и обнимаются. Перед объективом камеры летает полчище мелких мыльных пузырей. Их сфотографировала Мэнди на подержанную простенькую зеркалку, которую сама лично с гордостью подарила Еву на его седьмую годовщину. Мальчишка до сих пор носится с ней, как с чем-то исключительно ценным.       Это был один из лучших дней в жизни Микки. После того, как…       — Какого, блять, чёрта я делаю, чувак? — спрашивает Микки, глядя на фотографию.       Его взгляд начинает задумчиво блуждать по комнате, пока снова не останавливается на открытом ноутбуке. Микки тоскливо вздыхает и ставит фотографию на место. Он не уверен, что сможет теперь продуктивно поработать, но, чёрт, ему придется.