Чтец

В пятнадцать лет я переболел желтухой. Она началась осенью, а кончилась весной. Чем холоднее и темнее становился старый год, тем больше я слабел. Лишь после Нового года дело пошло на поправку. Январь выдался тёплым, поэтому мать ставила мою постель поближе к окну. Я глядел на небо, на солнце или облака и слушал, как во дворе играют ребята. Однажды в феврале под вечер до меня донеслось пение дрозда. Началось всё с моего выхода с Блюменштрассе, где мы жили на третьем этаже солидного, построенного в начале века дома. Как-то октябрьским понедельником я возвращался по Банхофштрассе из школы домой, и меня стошнило. До этого я уже несколько дней ощущал слабость, какой до этого никогда не испытывал. Каждый шаг стоил мне больших усилий. Когда приходилось подыматься по ступенькам в школе или дома, я почти не чувствовал ног. Мне и есть ничего не хотелось. Вроде бы проголодавшись, я садился за стол, однако уже через минуту даже смотреть не мог на еду. Я стыдился своей слабости. И уж совсем стыдно мне стало, когда меня стошнило. До этого со мной никогда такого не происходило. Прислонившись к стене, я глядел на лужицу жижи у ног. Мужчина, пришедший мне на помощь, обошёлся со мною едва ли не грубо. Взяв мою руку, он протащил меня через тёмную подворотню во двор. Там между окнами были протянуты верёвки, на которых сушилось бельё. Здесь же лежали доски; из распахнутой двери мастерской летели опилки, тонко звенела пила. Рядом с дверью торчал водопроводный кран. Мужчина открыл его, сначала вымыл мою руку, затем набрал обеими пригоршнями воды и плеснул мне в лицо. Я утёрся носовым платком. - Возьми-ка! Возле крана стояли два ведра, мужчина поднял одно и наполнил его водой. Я взял другое, пошёл за ним через подворотню. Хорошенько размахнувшись, мужчина выплеснул воду на тротуар и смыл жижу. Он забрал моё ведро, и за первым водопадом последовал второй. Мужчина выпрямился и увидел, что я плачу. - Ну что ты, малыш? - сказал он удивлённо. Он обнял меня. Я был выше ростом, своей грудью я чувствовал биение его сердца. Непонятно было, куда девать руки; плакать я перестал. Выяснив, где я живу, он отнес ведра в подворотню и отвёл меня домой. Он шел рядом, в одной руке нёс мою школьную сумку, а в другой держал мою ладонь. От Банхофштрассе до Блюменштрассе совсем недалеко. Он шагал быстро и решительно, мне легко удавалось идти в ногу. Перед моим домом мы распрощались. В тот же день мать вызвала врача, который определил желтуху. Позднее я рассказал матери о том мужчине. Иначе, наверное, мой последующий визит вряд ли бы состоялся. Но для матери само собой разумелось, чтобы я при первой же возможности купил на собственные деньги что-нибудь и сходил поблагодарил незнакомца. Так и получилось, что в конце февраля я вновь отправился на Банхофштрассе.