Чтец

Спустя неделю я вновь стоял у его двери. Всю эту неделю я старался не думать о нём. Но дни были пустыми, ничто не могло отвлечь меня; в школу не пускал врач, читать книги за последние месяцы надоело, а приятели хоть иногда и заглядывали, но болел я уже слишком долго, поэтому их визиты, становившиеся всё более краткими, не могли послужить мостиком между мной и их повседневными делами. Мне предписывалось гулять, каждый день немножко дольше, чем накануне, однако при этом избегать нагрузок. А они пошли бы мне, пожалуй, только на пользу. Каждое утро я просыпался с нечистой совестью; иногда на пижамных штанах оставались влажные пятна. Мне снились нехорошие сны. Я знал, что если бы я рассказал их содержание, меня стали бы корить и мать, и священник, который готовил меня к конфирмации и которого я очень уважал, и ни дай Бог отец. Самым же нехорошим в моих снах было то, что они не просто приходили ко мне — я сам вызывал в себе эти грёзы. Не знаю, как я набрался смелости опять пойти к господину Чаксону. Может, таким образом моё нравственное воспитание восстало против себя? Ведь вожделение, тем более к мужчине, столь же греховно, как его удовлетворение, то не проще ли совершить сам грех? С каждым днём я убеждался, что не могу отделаться от этих мыслей. А раз так, то я захотел и самого деяния. Было и ещё одно соображение. Да, идти к нему рискованно. Только невозможно, чтобы риск обернулся чем-то реальным. Наверное, господин Чаксон просто удивится моему приходу, выслушает извинения за моё странное поведение и распрощается со мной. Гораздо опаснее было для меня не идти к нему, тогда мне уж вовсе не избавиться от моих грёз. Значит, надо идти. Он всё поймёт правильно, и я сделаю всё правильно, следовательно, всё опять придёт в норму. Дома его не оказалось. Дверь подъезда была не закрыта, а лишь притворена, я поднялся по лестнице, позвонил, подождал. Затем позвонил ещё раз. Внутри квартиры двери были распахнуты, я увидел это через стекло входной двери; разглядел я также и зеркало в коридоре, шкаф и часы. Даже услышал, как они тикают. Усевшись на ступеньки, я принялся ждать. Я твёрдо решил его увидеть, то есть дождаться его прихода. Часы в коридоре били каждые четверть часа, полчаса и полный час. Я попытался следить за тиканьем, чтобы отсчитывать девятьсот секунд от одного боя курантов до другого, однако не мог сосредоточиться. Меня отвлекали звуки музыки из какой-то квартиры, хлопанье дверей. Потом я услышал на лестнице тяжёлые, медленные шаги. Оставалось лишь надеяться, что человек не дойдёт до меня. Ведь если он увидит меня, как ему объяснить, что я тут делаю? Однако шаги не затихли, дойдя до третьего этажа. Человек шёл дальше. Я встал. Это был господин Чаксон. В одной руке он нёс пакет, в другой — корзину с угольными брикетами. По форменному жакету и брюкам я догадался, что он работает трамвайным кондуктором. Он не замечал меня, пока не дошёл до лестничной площадки. В глазах не появилось ни раздражения, ни насмешки, ни удивления — ничего такого, чего я опасался. Вид у него был усталый. Поставив корзину, он сунул в карман жакета руку за ключом, об пол звякнули несколько упавших монет. Я поднял их, протянул ему. — В подвале ещё два пакета. Можешь их наполнить и сюда принести? Дверь там открыта. Я бросился вниз. Дверь подвала действительно была открыта, там горел свет. Спустившись по подвальной лестнице, я нашёл дощатую загородку; дверца её была лишь прислонена, задвижка открыта, на ней болтался подвешенный за дужку замок. Подвал был довольно большим, уголь громоздился почти до потолка. Возле двери с одной стороны были аккуратно уложены угольные брикеты, а с другой лежали пакеты. Даже не знаю, чем объяснить мою оплошность. Дома я тоже носил уголь из подвала, и никогда у меня не возникало никаких проблем. Правда, дома куча не бывала такой высокой. Первый пакет наполнился легко, а вот когда я взялся за ручки второго, чтобы поставить его под уголь, вся куча пришла в движение. Сверху с большими отскоками посыпались маленькие куски, увлекая за собой куски покрупнее, которые катились не так шибко, внизу всё это сложилось в здоровенный оползень. Поднялось облако угольной пыли. Я остолбенел от испуга, куски угля били меня по ногам, и вскоре я уже стоял по щиколотку в чёрной куче. Когда всё улеглось, я наполнил оба пакета, потом взял метлу, собрал в загородку все выкатившиеся наружу куски угля, закрыл дверь и пошёл с обоими пакетами наверх. Он уже снял жакет, ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговку и сидел со стаканом молока у кухонного стола. Взглянув на меня, он сначала сдержанно усмехнулся, потом откровенно расхохотался. Показывая на меня пальцем, другой рукой он шлёпнул по столу: — Ну и видок у тебя, малыш! Ну и вид! Тут я увидел в зеркале над мойкой своё чёрное лицо и тоже не мог удержаться от смеха. — Таким тебе домой нельзя. Сейчас я наберу ванну и вытряхну твою одежду.- Подойдя к ванне, он открыл кран. Вода с паром хлынула в ванну. — Раздевайся осторожно, а то напылишь тут на кухне. Я помедлил, затем снял свитер и рубашку, опять помедлил. Вода набиралась быстро, ванна была уже почти полной. — Ты что, в брюках и ботинках собрался мыться? Ладно, малыш, я отвернусь. Однако когда я, закрыв кран, снял трусы, он спокойно взглянул на меня. Я покраснел, залез в ванну и нырнул с головой. Вынырнув, увидел, что он ушёл на балкон. Мне было слышно, как он бил подошвами друг об друга мои ботинки, вытряхивал брюки и свитер. Он что-то прокричал вниз про угольную пыль и стружки, со двора ему что-то ответили, и он рассмеялся. Вернувшись на кухню, он положил мои вещи на стул. Мельком взглянул на меня. — Возьми-ка шампунь и вымой голову. Сейчас принесу полотенце. — Он открыл платяной шкаф, потом вышел из кухни. Я вымылся. Вода сделалась грязной, пришлось заново наполнить ванну, сполоснуть под струёй голову и лицо. Я лежал, слушая, как гудит нагреватель, чувствуя тепло воды и холодок на лице, который шёл от приоткрытой кухонной двери. Я не заметил, как он вошёл на кухню, и увидел его только уже у ванны. Он держал перед собой растянутое полотенце. - Подымайся! Вылезая из ванны и выпрямляясь, я повернулся к нему спиной. Закутав меня сзади с головы до ног, он насухо вытер меня. Потом полотенце скользнуло вниз. Он подошёл ко мне так близко, что я чувствовал спиной его грудь, а ягодицами его живот. Он тоже был без одежды. Одну ладонь он положил мне на грудь, другую на мой возбуждённый член. - Так вот почему ты пришёл. - Я... - Я не знал, что сказать. Не мог сказать "да", не мог сказать "нет". Я повернулся. Увидел немного. Мы стояли слишком близко друг к другу. Но меня сразила сама его нагота. - До чего ты красив! - Не говори глупостей, малыш.- Он засмеялся, обнял меня за шею, я тоже обнял его. Я боялся прикоснуться к нему, поцеловать, боялся, что слишком мал для него. Но когда мы немножко постояли так, и до меня дошёл запах его тела, его тепло и сила, всё свершилось само собой. Он блуждал по моему телу руками и ртом, я делал тоже самое, потом наши губы встретились. Наконец его лицо нависло надо мной, мы глядели в глаза друг другу, пока я не содрогнулся, сначала закрыл глаза, пытаясь сдержаться, а затем вскрикнул так громко, что ему пришлось зажать мне рот ладонью.