Несущий дары тьмы

Я настолько стар, что едва помню те далёкие воспоминания. Все эти дела давно минувших дней размылись в моей памяти и представляют из себя мыльницу. Многие из них, кстати, застала ещё моя шляпа, но больше всего повидала эта голова! Хоть, как я уже и говорил, я помню всякое такое мельком, но события тех ночей, когда привычная мне жизнь была рассыпана в прах, до сих пор не покидают меня. Вспоминая о таком, испытываешь разное. Но с течением времени я смирился с этим, моя прошлая жизнь теперь совершенно не колышет меня и не трогает душу, как раньше… по первому времени. Но, ладно, не буду томить, если тебе настолько интересно. Садись и слушай внимательно, только одёрни меня если что, а то я большой охотник поговорить на отвлечённые темы. Был далёкий и такой недоступный для смертных 1604 год. Зима в Валахии, то бишь на моей первичной родине, стояла страшная, снежная и невероятно холодная, особенно таковым выдался конец января. Именно в это итак нелёгкое время я появился на свет Божий. Как рассказывала моя уже давным-давно покойная маменька, царство ей небесное, на кону родов послали бабы мужиков за фельдшером. Вот только разыгралась слепящая глаза вьюга, и бедолаги заблудились, сойдя с просёлочной дороги в хлебное, голое поле. Когда уже никто не надеялся на возвращение храбрых мужей, роды пришлось принимать местным бабкам-знахаркам, что всегда присутствовали во время таких переломных для семей моментов. На удивление всё прошло довольно гладко, и фельдшер вовсе не потребовался старым знающим своё дело женщинам. Но одна, самая мудрая, приглядевшись ко мне сказала, что коротка моя жизнь будет, а загробная и того хуже: неспокойна и черна. Каждый истолковал по-разному предсказание старой провидицы, даже моя матушка, которую заживо зашивали иглами и отпевали молитвами, выяснила для себя какой-то смысл, но ясно всем стало одно: я не потяну долго. С такими уж не очень позитивными мыслями в начале апреля, когда тяжкий холод отпустил из своих тисков наш край, меня окрестили Вальтером. Да, я знаю, ты удивлён, что зовут меня теперь иначе, но продолжай слушать! Надеюсь, дальше ты поймёшь, зачем я воспротивился данному матушкой и православной церковью имени. Всю мою обыденную и захолустную жизнь в небольшом селе я практически не помню. Видимо она была ужасно блёклой, что не врезалась мне в ум особенно никаким моментом. Из всего этого скудного и однотипного существования, пожалуй, хочется отметить несколько важных пунктов. Я был очень болезненным, из-за чего местные прозвали меня «чахоточный» и, по справедливости сказать, было за что. От практически любого дуновения прохладного ветра или ударившего неожиданно холода, я моментально заболевал и приносил ненужные хлопоты своим родным. Ух и намучились они со мной! Каждый раз они пытались уберечь меня от этих треклятых болезней. Часто не заставляли работать в поле, каждую ночь делали портянки, которые крайне сильно раздражали меня, грудь мазали жиром, а во рту вкус очередной вяжущей и горькой травы стоял чаще, чем вкус нормальной еды. Так и тянулись годы, несмотря на никудышное здоровье моё. Всё село и его горбатые и убогие обитатели спорили сколько же мне отмучиться оставалось, пока я не подхватил оспу… Именно тогда в глазах всех родных и местных я был мёртв, а дни мои были сочтены. Если ты никогда не видел или уж, упаси Господь, не чувствовал оспу, то можешь считать, что тебе крупно повезло! Истинное мучение лежать прикованным к кровати и гнить в кровавых нарывах. А в очередном бреду ты будешь умолять, чтобы кто-нибудь уже покончил с твоей бренной жизнью. Всё лицо и тело покрывается красными, багряными, лопающимися и, вследствии этого, кровоточащими пузырями, которые по итогу гниют и чешутся так, что хочется содрать кожу живьём. Ой, да ладно, не кривись ты так! Я понимаю, что это не слишком уж лицеприятные описания, но ты ведь не будешь спорить, мол, этого не было, так ведь? Но хорошо, убедил, если тебе не нравится, продолжать, пожалуй, не буду. Итак, вернёмся к сути. В этот раз, как ты понял, я заболел мучительно и надолго. Никто даже надеяться не смел на моё выздоровление. Все покинули меня, оставя наедине с иконой и деревянным крестом, чтобы Бог облегчил мою участь и поскорее забрал столь молодую душу. Лишь моя сестра (кстати немного позже остановлюсь на ней по подробнее) тайком приходила ко мне, несмотря на то, что ей строжайшим образом было запрещено входить в мою тёмную и одинокую обитель. Отчего тёмную, спросишь ты? Да от того, что во время оспы меня преследовала светобоязнь, что кстати, является очередным неприятнейшим симптомом. Но, конечно, под тяжкой ношей религии все восприняли это ни что иное, как происки дьявола. Это стало ещё одной причиной нахождения в моей комнате иконки, а на покрывшейся язвами шее, креста. Многое мне пришлось пережить во время болезни, но были у неё и отчасти позитивные стороны. Моя сестра помогала мне в борьбе с муками и являлась тогда моим главным и единственным утешением. Звали её Элизабет, и на протяжении всего моего жизненного пути я вспоминаю о ней с улыбкой. Это был невероятной доброты человек. Она всегда являлась для меня эталоном светлости и всего непорочного в человеке. Как же она была хороша собой. Кроткая, честная, трудолюбивая — вот так о ней отзывались все, да и я тоже не мог не упомянуть этих качеств. И так проникнувшись ко мне бескрайней жалостью и скорбью она приносила мне некоторые лекарства (чаще всего приносила она протопленное молоко, кусочек маслица, горбушку хлеба из муки грубого помола и несколько полевых цветов) и молила Бога о моём выздоровлении. Также, чтобы я забылся, она подолгу рассказывала, что в деревне делается и всякие мудрёные сказки. Под её нежный голос я засыпал, хоть и чувствовал нестерпимую адскую боль. Как сейчас помню, говорит Лиза тихо-тихо чуть ли мне не на ухо: — Терпи, братец, потерпи ещё немного! Я каждый день молю Бога, чтобы он дал тебе силы и здоровье поправил. Ты главное потерпи ещё чуть-чуть, не покидай нас, Бог тебя простит, всех нас простит! Потом также тихо плакала и, поправив свой заношенный фартучек, уходила, прикрывая скрипучую дверь. Так проходили недели, а жизнь всё не покидала моё тело. А когда истекла пятая, мне потихоньку становилось лучше. Пузыри лопались, лилась кровь, а раны переставали гноиться и затягивались, оставляя кривой шрам. Помаленьку прекращалась боль, силы, чтобы вставать и совершать какие-то действия, вновь возвращались и наполняли моё теперь неприглядное тело. Тогда я был счастлив и в мыслях в первую очередь благодарил сестру, как милосердного ангела, что не теряла надежду, и каждый раз придумывала новые способы меня вылечить. Вот, например, недавно, она растирала мои нарывавшие раны травяным отваром, а теперь гной и вправду переставал сочиться. Как это назвать нежели чудо? Но, конечно же, когда я впервые самостоятельно открыл дверь и прошёлся слабым, но уверенным шагом по нашей лачужке, то все уповали на чудо Господнее. А когда об этом сие исцелении прознали и наши односельчане, то началось, не постесняюсь того слова, безумие! Все эти невежи разделились будто на два вечно враждующих лагеря. Одни снисходительно кивали, говоря, что если Господь Бог не забрал меня сейчас, значит для чего-то в этом гнетущем мире я ещё нужен. Мол, просто не выполнил своё земное предназначение, но тебе не кажется это полным бредом? Глупо делать смыслом жизни всех людей какое-то таинственное предназначение, о котором просвещен только всевышний. Как мне кажется есть только деяния, кои ты уже совершил и планируешь совершить, но ни одна из частей того неисправимого населения так не считала. Вторая же группа крестьян просто наперёд была уверена, что дело всё как раз в нечистой силе, что в самый мой слабый момент существования она одолела моё тело и даровала мне эти жизненные соки, чтобы погубить их всех. Ох, ну что за народ! Вечно у них всё из крайностей в крайность. Либо живу, чтобы делать добро для своего предназначения, либо, чтобы удушить всех стариков и детей, а оставшихся заморить холодом и голодом. Третьего же нам не дано — глупцам эдаким! Всё даже в какой-то момент докатилось до абсурда. Собрались, значит, эти люди на воскресный приход и ругаются, думают, как со мной поступить, вместо того, чтобы отмаливать свои грехи и очищать такие набожные душонки! Кто-то просил мою мать отдать меня в их руки, чтобы свершить судьбу всего села. Кто-то же напрямую угрожал ей расправою, если она не отдаст меня на растерзание самочинщикам. В такие тяжкие дни мне было по настоящему страшно, ведь я уже ведал, что значит отдать жизнь Богу из-за вот таких вот подозрений. Один неправильный шаг или подозрительное действие ставило клеймо нечистого или же ведьмы! Последней была, кстати, наречена моя матушка, которая упрямо не хотела отдавать меня. Хоть я и повторюсь, но я действительно боялся и вздрагивал от каждого упоминания того, что если расправа не произойдёт добровольно, то тогда настанут времена крайних мер. Тогда, лёжа по ночам на своём подобии кровати, я представлял, как горит соломенная крыша нашего дома, как матушку и Лизу сжигают на огромном коле заживо, а мне разрезают горло перед священным алтарём. При таких думах катилась детская слеза и разгоралась ненависть ко всему этому глупейшему населению. А таковыми я считал их потому, что верил в Бога по иному, чем они. Я искренне считал, что Бог никогда не станет желать детской крови или страдания невиновных. Бог есть самое чистое и светлое создание, которое может лишь поощрять, если ты на верном пути, корить, если ты совершаешь злодеяние или же как-то наставлять на истинный уготованный тебе путь. А те безумцы просто верили в другого, более кровожадного и неправильного Бога. После таких рассуждений, которыми, сказать по откровению, я гордился, представлялся мне образ милостивого Иисуса, который спасает нашу семью от всех бед, кои так горячо обещали селяне. Но как оказалось спас меня вовсе не Иисус, а та самая старая знахарка, что принимала роды у матери. Из-за её неоспоримого статуса и влияния на вот таком очередном воскресном приходе ей удалось переубедить отщепенцев в моей полной непричастности к тёмным силам, а в доказательство попросила рассказать Отче наш, и к своему счастью, эту молитву я знал назубок, поэтому проблем не возникло. После данного случая всё утихло и улеглось, а село вернулось в прежнее русло. Все снова вернулись к своей земле и полям на ежедневную работу. Для них не поменялось ровным счётом ничего, а вот у меня произошли координальные изменения. Теперь семья была уверена, точнее только мой отец был уверен, что у меня появился особого рода иммунитет и защита Господа в придачу, поэтому отныне я целиком и полностью могу отдаваться земле, на которой работала моя семья. Если ты ещё не заснул, то хочу кое-что поведать о своём отце. Как странно, что я до этого момента даже ни слова о нём не упомянул. Из-за этого у тебя, может быть, уже ложное представление появилось о том, что семья моя была нецелостной, но нет. Был у меня и батюшка. Многого о нём сказать, конечно, не смогу, потому что мы толком и не общались даже. Это происходило благодаря нашему разному положению, он целыми днями работал, а я в большинстве случаев просто ошивался дома или поблизости. Отец считал меня неполноценным и предпочитал не обращать на меня никакого внимания. В его представлении я был самым настоящим дохляком, которому дай Бог ещё три-пять лет прожить, а потом отойти на покой. Я тоже не дурак и прекрасно понимал своё положение, но как ни странно смерти я не страшился, ибо понимал свою бесполезность. Поэтому когда я чуть повзрослел (было мне где-то двенадцать лет) и отправился работать как и все остальные, то обрадовался, что теперь буду исполнять своё это предназначение, о котором твердила даже та знахарка-спасительница. Работать было тяжело, особенно осознавая, что добрую часть своего кровного ты отдашь более статным господинам. Эту несправедливость я тоже никогда не понимал. Почему кто-то должен работать и изливаться потом и кровью, чтобы кто-то другой просто забрал то, что могло бы спасти несколько семей от беспощадного голода зимы… Так горько было наблюдать за теми, кто отдавал чуть ли не последнее, оставаясь с голым носом, а потом либо умирал этой же самой зимой, либо серьёзно корёжа своё здоровье, доживал от двух месяцев до года. Как хорошо, что у нас не случалось такой беды, но всё равно во мне что-то переворачивалось, когда приходилось отдавать оброк. Может я просто эгоист? Кто знает, вполне себе такое может быть… Но несмотря на этот сложный удел крепостных, чуть ли не привязанных к земле крестьян, чеснок всегда был у всех и каждого. Он был в каждом доме и его всегда употребляли в пищу вместе во всеми супами и остальной пищей, будь даже это чёрствый хлеб, особенно любили его в чорбой. Что? Ты не знаешь, что такое чорба? Ах, да, каждый раз забываю, что разговариваю со смертными, крайне извиняюсь, сейчас всё поясню и расскажу ещё кое-какие забавные детали из того времени, происходящие на моей родине. Чорба это что-то на подобии густого мясного супа, но тебе ли не знать что такое суп из мяса! Вы же смертные часто едите такое, нет? Или я могу ошибаться… Но не так это и важно какие ещё блюда вы там напридумывали, давай я лучше расскажу тебе про этот злополучный чеснок, который теперь на дух не переношу. Так вот, у нас в Валахии чеснок ели постоянно и всегда, как для вкуса, так и для того, чтобы отгонять всякую бесовщину подальше от своего дома. Поэтому часто можно было встретить огромные связки чеснока у дверей в дом, сараи или же коровники. О, пока про коров вспомнил, расскажу ещё кое-что! Часто в небольших сёлах, как например наше, встречалась практика натирания рогов скота чесноком. А зачем, спросишь ты. Ха, а за тем, чтобы уберечь скот от некого существа из нашей мифологии (вот старость то не в радость, совсем забыл, как зовут его, но не ругайся, я расскажу самое важное). Была некая демоническая нечистая сущность, которая по рассказам самых старых баб по ночам высасывала всё молоко у коров и кормящих матерей. Да, знаю, сейчас это звучит особенно абсурдно, но тогда веришь любому бреду, чтобы защитится от очередной напасти. Любопытно, что только сейчас у меня промелькнула мысль о том, как схож я с этим существом, отличие лишь в жидкости и жертвах. Подумать только, что люди в то время слагания легенд могли быть так близки к истинной сущности зла! Но так уж и быть продолжим дальше. По тебе видно, что ты хочешь побыстрее узнать все мои секреты, но терпение, слушатель мой. Научившийся ждать получит большее… Как ты уже узнал, я работал на своей земле теперь как полноправный участник и помощник. Дни тянулись одинаково и проходили в какой-то степени стремительно. Светло, темно, вновь светло, темно, зима, весна, лето, осень и так по кругу. Было мне шестнадцать, когда умерла моя матушка. Скосила и отправила её на тот свет болезнь, но другая, а не та, что была у меня. Болела она не очень долго, но заметно, и уже через месяц силы оставили её. Отпели и похоронили мы её поздней осенью на нашем сельском местном кладбище. Сестра Лизонька убивалась по ней и при каждом упоминании обливалась горькими слезами. Отец был также угрюм, как и всегда, но всё же можно было проследить некоторые изменения в нём, а именно во взгляде. Он стал остеклянелым и ещё более пустым. А я же воспринял новый поворот судьбы подозрительно спокойно, будто так и должно было быть. Такова уж человечья доля и ничего с этим поделать нельзя. Но даже такое моё, казалось, логичное поведение все опять же списали на мою одержимость. Тут же поползли слухи, и все местные от мала до велика стали обвинять меня в смерти матери. В их голове это выглядело как цепочка из последовательных событий. Сначала моя болезнь, во время которой произошла, будь она неладна, эта одержимость, затем как зло окрепло, оно погубило мою мать, а следующими должны были стать и остальные. Даже тогда я считал это чистой и беспросветной глупостью, но куда уж мне до этих всевидящих! Так и вновь получилось, что стал я местным козлом отпущения, и если случалось некое несчастье в виде сгоревшего сарая или неурожая, то всегда в этом был замешан только я. Но самое забавное для меня стало то, что так смело говорили они лишь за моею спиной, тогда как в лицо побаивались даже упоминать о чем-то похожем. Они лишь одаривали меня косыми взглядами или же вовсе старались не попадаться на глаза. И, сказать по правде, мне очень нравилась такая реакция. В такие моменты я считал себя что ни на есть неприкосновенной и уважаемой личностью, несмотря на то, что это был самый обыкновенный страх и нежелание связываться с таким мутным человеком, коим в глазах всех я был. Однажды, возвращаясь по моему из своего сарая, что был далековато от нашего дома, я подслушал разговор одного старика со своей соседкой. И не подумай, что я подслушал специально, нет! Просто во мне отозвалось любопытство вот и всё. Так вот, сам диалог я попытаюсь передать как можно точнее. Сначала они разговаривали про недавно отелившуюся корову старика, на что тот горделиво отвечал, что теперь не знать ему горя с такими здоровыми помощницами, на что старуха-соседка плюнула три раза через левое плечо и сказала: -Ты, старый дурак, не хвастай, а то накличешь несчастий, и будут те помощницы! Да такие, что с голоду подохнешь! -Да что ты, тут же никого кроме нас и нет совсем, кто ж услышит то? — А тот и услышит, кто постоянно тут как тут! Ты уж понял поди о ком я. Вот он и услышит, да такую гадость тебе сделает, что за всю жизнь не отделаешься! — Да ну, что-то ты лукавишь мне, старая. — Вот те крест! Правду говорю. Вот больше месяца назад Астам кузнец то, рассказывал какой у него урожай морковки то вышел. Вся как на подбор, хороша, крупна! И что ты думаешь? Через неделю всю морковку у него в закутке жук какой-то поел! Всю испортил, представляешь? Вот зуб те даю, что сын Марфкин ему этих жуков и подсунул. Всё этот гадёныш сделает, чтобы извести нас! — Да успокойся, старая, ты что, на солнце что ль перегрелася? Что ж ты на него то взъелася так? Просто не встречайся на глаза вот и всё, целей будешь, поняла? — Да ты его хоть в глаза видал то, ты, дурак старый? Хоть и в поле день, а всё равно бледен как поганка, лицо в шрамах и как тень туда-сюда шныряет, как будто неприкаянный! Все девки да мужички молодые уж у Бога под алтарём стояли, да союзы скрыпили, а он всё ходит да ходит туда-сюда. А всё оттого, что колдун он! Вот и не может под Божьим алтарём стоять. Самодовольно посмеявшись в голове своей, пошёл я всё же по своим делам, а то ведь наслушаешься и сам глупей невеж сделаешься. Было ли мне обидно? О нет, во мне больше преобладало недовольство и радость за такою нестандартную репутацию. Да и с другой стороны от части за них даже жалко становилось, ведь людям настолько скучно живётся на одной земле, что они придумывают себе вот такие странные развлечения как слухи и собственные вымыслы, но ни мне их за это осуждать! Пусть говорят, что хотят, лишь бы потешили себя. Так прошло пол года со смерти матери, а жизнь всё продолжала меняться. Отец запил ещё сильнее, чем до этого. Он и до сего момента любил глотнуть чего-нибудь спиртного, но в этот раз разошёлся до такой степени, что водка его и сгубила. Такое часто происходило в сёлах, поэтому не стоит жалеть ни моего отца, ни его предшественников. Остались мы с Лизой одни, что ещё сильнее нас скрепило. Сестра моя нежная обливалась слезами по покойным родителям, тогда как я оставался абсолютно невозмутим и холоден, но ни к её слезам! Я старался её поддерживать и утешать, что получалось у меня довольно скверно, если уж говорить на чистоту. В этот же самый период объявился в нашей, точнее в жизни Элизы, другой важный человек. Появился у неё ухажёр, что вызвало во мне смешанные чувства. Это вроде бы было и большим утешением для неё да и для меня тоже, но какая-то обида засела во мне тогда. Но я ни в коем случае не хочу обвинить в этом мою сестру, нет! Просто теперь я мог быть спокоен, что она не останется одна в тоске, но как же дело обстояло бы у меня? Что бы сделалось со мной, если бы не случайное стечение обстоятельств? Кстати, довольно удачное и роковое стечение обстоятельств относительно меня. «А какое же?» — спросишь ты. Очень неожиданное, но спасительное для меня! Приехали, значит, некоторые статные господа в наше захолустье с намереньем скупить некоторую долю крепостных для работы на другого хозяина на другой земле. Все отнеслись по-разному к этой новости. Кто-то плакал, представляя, как чужаки забирают членов их семей, кого-то пробрал гнев по такому же поводу, но я как всегда не разделял настроения моих односельчан и крайне обрадовался вести, ведь для меня это большая возможность перебраться на новое место подальше от так ненавистных мной лиц. Это было словно началом новой жизни и я никак не мог упустить свой единственный шанс на нормальную жизнь! Только вот сразу же за радостью пришло уныние и раздумья, что если вдруг меня не заметят среди всего потока нашего населения, и по итогу останусь я ни с чем? Чем я могу подкупить статных господ помимо своего юного возраста и умением работать в поле? Да все, чёрт возьми, могли работать в поле! А особым навыкам я не был обучен, кроме чтения каких-то молитв на старославянском и знанием некоторых слов на этом же языке. Но как оказалось позже, опасения мои были напрасны и меня сразу же выделили из остальных по признаку моей прошлой болезни. Как я узнал уже в другой земле, из-за того, что переболев оспой, довольно страшной болезнью, которая косила десятками и сотнями людей при эпидемиях, у меня выработался иммунитет к этой заразе и мне были ни по чём некоторого рода профессии. Например, таковой являлась работа человека обработчика кожи. Такие люди, кои постоянно контактируют с разного рода кожей в течении какого-то времени заболевают оспой и зачастую просто умирают, а я мог спокойно работать из-за иммунитета хоть до старости, именно поэтому я и отправился далее на новое место. Помню, как слёзно тогда прощалась со мной сестра, а я опять же успокаивал её, говоря ласковые её слуху слова. Наплакалась и настрадалась она вдоволь, ведь за такой небольшой промежуток времени на её долю выпало столько потрясений, ах, бедная, бедная моя Элиза. Но у Элизы был теперь родной для неё человек, ласковый муж, что смог скрасить досуг и сделать её самой счастливой женщиной на свете, а я был совершенно один, в чём потом я только сильней и убедился. Но прощался я не только со своей любимой сестрой, но и с остальными полюбившимися мне местами. Хоть я и ненавидел эту скудную дикую местность, было в ней некое очарование и светлость. Прощался я с небольшим сосняком и с его обильной тенью, что был неподалёку от нашей лачужки с соломенной крышей и земляным полом, прощался с могучими синими далями и холмами. Расставание с хорошо знакомыми местами подарило мне сладкую печаль и радость предвкушения нового бытия. Через несколько дней я отправился на встречу к новой жизни, которая, как мне казалось, ждёт с распростёртыми объятьями. С этого момента и начнутся самые ключевые события, которые ты так ждал, поэтому советую слушать ещё более внимательно, а то ненароком пропустишь некую деталь и всё, заново придётся рассказывать. А мне, если честно, и в радость будет поговорить с тобой как можно больше. Давно я общался со смертными, да и в принципе любому живому существу нужно общение, тут уж не поспоришь и против природы не пойдёшь. Но перед этим ещё немного кое-каких пояснений стоит добавить, но ты не переживай, это не последняя наша ночь, поэтому мы столько всего ещё успеем обсудить… Прошёл уже почти год, как я работал подмастерье у сапожника, который мастерит эти самые сапоги и другую обувь из кожи. Как ты уже, наверное, успел догадаться, эту самую кожу обделывал именно я. Работа была мне не в тягость, но пришлось очень многому учиться, прежде чем взяться за дело. Сапожник был довольно уважаемым человеком, все были с ним очень даже снисходительны и вежливы, а у меня и подавно не оказалось с ним разногласий. Я был полностью послушен и выполнял каждое его поручение, хоть иногда и огребал по шапке из-за казусов в обработке. То натянул не так, то пришпарил неправильно, то свернул криво. На все эти ошибки и указ на них я воспринимал спокойно и учился на них. Также в свободные дни я обучался и другим наукам. Например, тот же самый сапожник, который считал меня самым настоящим юнцом и обращался со мной как со своим ещё глупым сыном, учил меня читать на среднеболгарском, который был актуален в данном месте из-за близости территорий Валахии и Болгарии. Когда к нам поступали заказы или предпочтения того или иного заказчика-господина я должен был прочитать всё, что было нацарапано пером по бумаге. С этим возникали большие сложности по первости, но я быстро приноровился. Когда я уже свободно читал и говорил на среднеболгарском (до этого я и все мои односельчане, а также люди в этом крупном селе общались на валашском), то мог похвастаться тем, что мог написать своё имя или же что-то в этом роде нетрудное. До самостоятельных предложений я всё же не дорос. Этим своим приобретённым качеством я гордился, ведь писать и читать могла лишь малая часть крестьян, в основном этими и многими другими знаниями владели статусные люди и их отпрыски. Время летело быстро, знания и опыт копились, как и мои впечатления. Всё то время, которое я просуществовал в своём прежнем селе казалось теперь лишь тусклым и неинтересным сновидением, ведь теперь я видел и познавал гораздо больше, чем в одиноком захудалом селении. Как ценному рабочему с иммунитетом мне давали больше поблажек, которыми я вдоволь пользовался. Мне позволяли выходить в сам центр села и как-то распоряжаться своими немногими деньгами, кои мне давали за «опасную» работу. Также давали возможность по необходимости брать маленькие отгулы или спускаться за рабочий станок в свою мастерскую позже обычного. Жизнь моя шла спокойно и безгорестно, пока лавочку нашего любимого всеми сапожника ни прикрыли по причине его продажи в ещё более большое и уважаемое селение во владениях какого-то князя. Как же горевал я в тот момент, когда мой спаситель и по совместительству учитель покидал меня навсегда. Он тоже был не в восторге, но и в печали не был, ведь его жизнь не заканчивается. Он умный и образованный человек своего дела, которого ещё умудриться поискать надо, ему не за что было переживать. А вот мне отныне необходимо было вновь искать работу, которой было не очень много, ибо занятость рабочих была преобладающего характера. Но сапожник подарил мне многие знания, благодаря им я становился всё более дорогим в цене своей жизни. Я почему-то был полностью (с головы до ног) уверен, что найду себе новую работу, и я действительно нашёл её, но она оказалась столь специфической, что вызвала сковывающий ступор и страх. К этой странной и пугающей многих и по сей день профессии меня привёл ряд не очень позитивных событий. Разразилась эпидемия оспы. Люди умирали пачками, да так, что никто из священнослужителей не успевал копать могилы погибшим, боясь заразиться. И что, мой догадливый друг, понимаешь, к чему я клоню? Конечно, работать на кладбище гробовщиком пошёл именно я, ведь к этому у меня был целый список преимуществ. Мой иммунитет, который за это время я успел возвести в образ священного дара, а также постепенное улетучивание страха перед самим понятием погост и кладезь трупов. Признаюсь, эта работа была столь необычна и отчасти захватывала разум, при осознании того, что и жить мне придётся в коморке в нескольких метрах от кладбища. Подумать только, просыпать и видеть в малюсенькое окошко чёрную древесину крестов! Я был заворожён своим новым местом работы и проживания, поэтому принялся за дело немедленно. Во время этой работы поменялось так много чего, что это даже и описать трудно. Поменялся и мой образ жизни, взгляды, да и чего уж умалчивать, моя чёртова жизнь поменялась так, что в чувства меня приводили чуть ли не все силы ночи! Но обо всём по порядку. Работа эта оказалась вполне мне по нраву, но большую радость и гордость приносило отсутствие других храбрецов с такими же качествами, как и у меня. Я был единственным в своём роде, может в этом и состояло моё предназначение? Судить через столько веков уже не возьмусь, но скажу, что дух был мой спокоен из-за ощущения крепости, что никто больше не заберёт у меня мой хлеб. Жил я и вправду в маленькой коморке напротив погоста. По своему содержанию она была скудна, но всё, что в ней находилось, оказалось необходимым. А состояла она из моей кровати, почти впритык приставленному к ней грубо сделанному столику с одним единственным стулом, на котором как на колу висела одежда, были также полки с различными предметами, нужными для жизнедеятельности человека, и маленькая печка. Но главной своей гордостью я считал карту кладбища, что собственноручно начерчена, написана и повешена почти в самого изголовья кровати. Делал я её довольно трепетно, подписывая имена и фамилии к специально отведенному участку. А эти имёна я списывал с самих крестов и металлических табличек. Больше ничего интересного не было, но я и не нуждался в других особых развлечениях, потому что работа выматывала все мои силы, и времени на какой-то другой отдых помимо сна почти не оставалось. Только представь, насколько странен был мой режим дня! С раннего утра до обедного времени я копал могилы для усопших, после обеднего досуга мне иногда поручали прибирать территорию погоста от всякого шлака, с середины дня до темноты я забывался крепким сном, а к ночи просыпался для совершения обходов по всему погосту, охраняя тот от людей со скверными помыслами. Так и проходили дни моей жизни. По началу я боялся, что при работе постоянно буду теряться от волнения и набожного страха перед мёртвым местом, но там мне было достаточно спокойно только днём. Ночью же, как я себя не успокаивал, сердце всё равно трепетало перед неизвестным «другим» миром. Что, верил ли я в загробную жизнь? Да, я не раз задумывался о таком. Во время таких дум становилось мне не по себе, ведь я представлял, как после своей смерти человек, полупрозрачным духом бродит по кладбищу и наблюдает за происходящим. Когда например, я копал глубокую яму, то часто по запотевшей спине пробегал холодок от ощущения, что мёртвые могут с полным вниманием наблюдать и за мной, но долго такие мысли не продержались. Человек как создание очень плох тем, что к любой дряни привыкает, и я не стал исключением. Очень скоро я привык и к копанию глубоких ям, и к ночным обходам всей площади, и к ноющей боли в мышцах, и к тесному соседству с трупами в целом. Но то стало началом моего конца! Утекло достаточно воды при моей работе в таком своеобразном месте, чтобы я стал теперь искать в ней огромные минусы. С тех самых пор как я ушёл не по своей воле из-под крыла сапожника, у меня вовсе пропала личная жизнь и хоть какие-то малейшие разнообразия. Всё, что я делал изо дня в день, ты уже знаешь. Мой взор и мозг не получал ничего иного кроме этих проклятых ям, крестов и лопат. Несмотря на то, что я был жив и находился в ещё не старых летах, я уже руку об руку шёл с гниющими мертвецами и жил только в их компании. Мне было ужасно одиноко, и я проклинал себя и на собственную голову посылал всевозможные проклятия. Малейшими и то немногими отличиями одного дня от другого стали заполнение моей карты новыми «обитателями», поход к близлежащему церковному приходу и житейские разговоры с батюшкой и другими священнослужителями. Весь остальной мир досуга и разнообразий был закрыт для меня как райские врата, а потому теперь я буквально молился о прибытии замены из остального живого мира большого села. Молиться то я молился, только вот мои молитвы услышал не Бог, а некто ужасный, кто явился ко мне будто гром средь ясного неба! Какое у тебя заинтересованное лицо. Что, сразу интересно стало и любопытство вверх взяло? Так насыть же его наконец, мой друг, ведь мы приблизились к кульминации, но далеко не к концу. Было мне уже девятнадцать лет, когда я уже несколько десятков раз успел пожалеть о своей дрянной работе и при этом в своём мозгу обратно защищал её. Всё ведь лучше так, чем на улице в пыли и без крова. Так хоть я зарабатываю гроши, но живу в тепле и являюсь уж теперь не совсем позорным скованным крепостным. Хотя пыли от меня в принципе столько же, сколько её было бы, спи я на дороге. Профессия грязная, нелицеприятная и тяжёлая и ни какого почёта и уважения от людей не стоит. Все думают, что могилы сами собой появляются, и трупы с гробами сами собой закапываются! Но ладно, тут уж чисто мои претензии пошли. А чего же я должен умалчивать то, что я, может, тоже хотел быть уважаем, как и мой учитель-сапожник? Я ведь тоже и относительно умён был, и работёнка моя тоже практики и умений требует, но ладно, так уж и быть, заканчиваю жаловаться. Пришло время для самой тёмной стороны моего повествования… Только давай договоримся, что ты меня и мои последующие поступки не осуждаешь, а я тебе всю откровенность попытаюсь передать в самом соку, почти как было. Договорились? Вот и чудно, за твою простоту спасибо отдельное надо было сказать, но я не буду этого делать, а лучше сразу же предамся своим воспоминаньям. Во время очередного своего ночного обхода территории кладбища, я как всегда думал о своём, далёком. Думал я о том, что проходы кое-где слишком узки, что свеча в моём фонаре уж слишком в этот раз тускла, что лес и все деревья стоят огромной чёрной волной надо мной, в общем об окружающем меня приевшимся картинам. Тут у меня в голове пронеслась мысль о возможности посетить старый склеп одного дворянина, что находился на этой же площади моих отныне «владений». Старый склеп статного дворянина был красив собой, и поэтому радовал мой глаз даже в тёмное время суток. Каждый раз, смотря на него, я предавался детским фантазиям. Кто был этот человек, как и отчего он умер, был ли он уважаемым и хорошим господином? На эти вопросы ответов я не знал, знал лишь из металлической таблички, что его звали ……. И что принадлежал он к роду сегодняшних моих господ, но был им довольно дальним родственником. Ведь даты смерти отделяли их довольно большой пеленой времени друг от друга. К слову, когда я думал об этом старейшем господине, я попадался на довольно эгоистичной мысли. Я воображал, что когда-нибудь мне удастся войти в такой же статус, как и он, и когда я умру, у меня тоже будет красивый склеп, а не корявый наскоро сколоченный безымянный крест, как у обычного крепостного. Да, я понимал, что для почёта и любви, я должен совершить нечто настолько грандиозное и выдающееся, что тут же начал бы выделяться среди моих товарищей по несчастью. А это самое грандиозное было невообразимо далеко от меня, что невозможность этого сковывало мне душу тоской. Я ведь ничего и себя не представлял! Я был самым обычным могильным червём, что ворошит мёртвую землю, не более. Между мной и такими людьми стояла непреодолимая пропасть, это словно небо и земля! Тут чтобы отвлечься от нарастающего уныния, я стал представлять, что бы со мной сделалось, если бы Бог послал меня в семью дворян или других стоящих хоть чего-то людей. Мир этих сладких грёз обволакивал меня всё сильнее с каждым мигом, ведь всё, всё бы тогда было бы по-другому! Итак, идя среди могил и смотря на их в общих то чертах удовлетворительный вид, мне становилось скучно даже со сказочными думами, поэтому, удостоверившись, что никого по близости нет и быть не может, я поворотил назад и направился в свою любимую часть кладбища, если можно было её так назвать. Склеп и другие могилы чем-то отличившихся людей располагались под раскидистыми деревьями, что дарили могучую объёмную тень и придавали особую таинственность этому месту. Шёл я теперь не маленькими узенькими проходами, а большой чуть ли не центральной дорогой. И как раз из-за большого обзора моё зрение привлёк к себе странный тёмный силуэт, что тоже находился неподалёку от моего любимого склепа. Как только я его заметил, то в голове начали метаться мысли. А что если это дикое животное выползло из леса на запах гнилого человеческого мяса, или и того хуже, мародёры, которые пришли отобрать у мёртвого человека последнее ради собственной выгоды? Но нельзя было медлить, кто бы это ни был, нужно было сопроводить наглеца на выход! Я медленно стал приближаться к силуэту, вцепившись руками в своё единственное оружие, которое у меня на тот момент имелось — лопату. По мере того, как я приближался, незнакомец (тогда уже у меня не осталось сомнений, что это был именно человек) никак не реагировал, а совершал странные движения, причину который я вовсе в ночной мгле не разобрал. Однако, когда расстояние между нами укоротилось на десяток метров, он обратил своё лицо и пристальный взор на меня, и моё сердце в пятки ушло от такого наистраннейшего поведения гостя. При прямом зрительном контакте (а я, чёрт возьми, уверен, что всё это время он сверлил взглядом именно мою тушку) он не выдавил из себя ни единого слова. Так бы эта вакханалия и продолжалась, если бы я не собрал все свои силы в кулак и не прокричал наглецу: — Ей, какого чёрта ты там удумал? А ну проваливай отсюда, колдун ты чёртов! Незнакомец уверенными и быстрыми шагами стал пробираться ко мне. В этих движениях я проследил некий напор, уж мысль у меня в голове промелькнула, что лучше вообще сбежать куда-нибудь от страха, чем оставаться с этим чудаком хоть и секунду, но по странной мне причине я почему-то не произвёл этот план в действие. Господин, не доходя двух метров, остановился и заговорил со мной очень даже любезным тоном, что признаться подкупило меня, но не убавило страху. Выглядел тот довольно нетипично для моего глаза. Это был высокого роста мужчина в непростой одежде. Одет он был как дворяне, не менее. И тут меня обдало страхом ещё сильнее, но уже не от непонятной ситуации, а страхом за мою шкуру. Как вообще такой как я мог так грубо заговорить с таким статусным господином не поколебавшись? Если про такое узнают или же он и сам доложит на меня, то уже завтра я самолично на этом кладбище лежать и буду. Я хотел было извиниться, но незнакомец учтиво начал первым: — Прошу меня простить за такую нелепую ситуацию. Мне следовало бы сразу представиться, а потом уже пытать совершить свою задумку. Меня зовут Иммор. Я не знал, как реагировать и что предпринять, чтобы не показаться ему ещё большим невежей. Я не мог шевельнуться, но язык всё же пока поддавался моему влиянию, поэтому я выскреб из себя следующие: — С какой же целью Вы пришли в такое время? Он странно улыбнулся, и пристально смотря мне в глаза, продолжил: — Ах, да, я бы хотел попросить Вас об одной услуге. Не могли бы Вы показать мне, где находится могила молодой девушки, что недавно предалась земле? И непременно сопроводить меня к ней? Эта просьба вызвала у меня недопонимание, ведь он ничего не ответил ничего толкового на вопрос «Какого лешего он забыл на погосте ночью?», а лишь назвал причину, которая была крайне странной. Особенно учитывая, что такой господин хочет посетить недавно похороненную крестьянку в такое неподходящее для траура время. Но страх быть закопанным самому меня пересилил, и я точно также вежливо ответил: — Да, я знаю, где находится нужная Вам могила и я с радостью сопровожу Вас к ней, только не могли бы Вы быть ещё немного любезны к такому как я и ответить на вопрос «Зачем Вам посещать её в тёмное время?» Голос мой дрожал, и мой ночной гость заметил это. Он улыбался, и в его улыбке было нечто устрашающее, некое чувство превосходства (которое я мог прекрасно понять) и злорадство она передавала мне. Поверил ли я этому чудаку? Нет, конечно! Я был не настроен верить этому господину, но выбора у меня не было, если бы я отказал, то он счёл бы это высшим оскорблением и подвесил моё худощавое тело на позорном столбу на рассвете. Мне бы вырыли убогую яму, соорудили крест из найденных досок и зарыли как скот, а я признаться честно, мало видел в этом приятного. Да и к тому же, кина бы не было, откажись я от сопровождения странного гостя на необходимую ему могилу! — Я не люблю шум и присутствие людей в таком священном месте, поэтому предпочёл более тихий промежуток времени, но как оказалось и в такое время тут тоже может кто-то быть! Ответите Вы лучше мне, пока мы идём, а что такой молодой человек, как Вы, забыли в этой обители застывшего времени? Я ничего не ответил из-за принципа, а может из-за страха, что тоже не исключено, и развернувшись к нему спиной и молча побрёл к месту назначения, а гость послушно проследовал за мной следом. Мы шли теперь уже по всё более узкой тропке. Я впереди освещал нам путь, а он почти бесшумно продвигался сзади. Я подчеркну слово бесшумно, ведь я ни сколько не преувеличиваю, порой я оглядывался, думая, что мой спутник просто покинул меня и отошёл по своим делам, но каждый раз с содроганием замечал я его уж слишком странную для человека фигуру. Когда я оглядывался, он ещё более широко улыбался и проговаривал слова, которые ни капли не внушали мне спокойствие, а ещё более нагоняли жути: — Не волнуйтесь и не оборачивайтесь, знайте, я всегда буду за Вами. Спустя несколько десятков минут пока мы бродили и маячили поддёргивающимся пламенем свечи перед душами, которые в моём воображении прогуливались тут и так же тщательно следили за гостем, я всё-таки нашёл могилу покойной девицы. Эта был самый обычный, ничем не выделяющийся среди других холм земли с аккуратным крестом. Я остановился прямо перед ним и резко обернулся к господину, что так любезно просил меня найти участок этой усопшей. Я уступил ему немного места, чтобы он прошёл ко мне и так же, последовав моему примеру, склонился над ложем мёртвой. Иммор (ну и имя, конечно, он себе выбрал) и вправду сделал то, что и я, только взгляд его прыгал между двумя объектами внимания. Он поглядывал то на меня, то, чтобы не вводить меня в какие-либо подозрения или неудобства, на могилу, к коей якобы пришёл. Так продолжалось ещё некоторое время пока мне не надоело это бесполезное бездействие и гнетущая безмолвность. А боковое зрение у меня было развито неплохо, и я обратил внимание, как выглядел мой гость вблизи и его странное выражение лица. Только сейчас я заметил странную бледноту его, даже в какой-то степени неестественную. Она особенно сильно выделялась на фоне его чёрных длинных волос и такой же по цвету бороды. Также меня сильно смущал исходящий от него запах, что тоже не был похож на запах дворянина. Пахло от него чем-то затхлым вперемешку с холодной сыростью, хотя откуда мне было знать, как пахнут истинные дворяне? Может, они никогда не топят печи в своих особняках, а спят под толстыми пуховыми одеялами? Ладно, Бог с этим запахом, его глаза выражали эмоции хищного животного, чем человека. А ещё, к слову, он почти не моргал! Вот это уже действительно вызвало у меня неиссякаемое желание убраться назад в свою тёплую коморку, от греха подальше, и заняться каким-нибудь менее пугающим занятием. Казалось, будто мой спутник прочёл мои мысли, поэтому сделал резкое и сильное движение в мою сторону, будто он вовсе хотел повалить меня на землю и вспороть мне брюхо! Клянусь всеми небесами, что именно это он и сделал, если бы не сильный порыв ветра, налетевший со стороны тёмной массы леса. Это очень сильно взбудоражило моего друга и впрямь так заставило его замереть на месте как статуя! Он был крайне удивлён, что глядел в моё перепуганное лицо, так словно я только что я напрыгнул на него, а не наоборот. Тут же он принял очень задумчивый и по совместительству спокойный вид и протянул мне свою руку. Я лежал на земле, сжимая в вспотевших руках лопату, на которой висел мой уже потухший фонарь. Я перестал видеть, что ещё сильнее обезоруживало меня перед этим… давай назовём его турок? Хотя нет, не надо называть его турком, несмотря на то, что он и нападает внезапно, как главные враги моей родины, он всё же дал мне то, без чего не представляю я более свою жизнь! Но об этом позже. Я лучше сейчас расскажу как всё дальше то и было, и как я с ним чуть ли не закадычным другом стал! Он протянул мне свою руку, кою я не увидел. Я лишь беспомощно вращал глазами в попытках хоть что-то разглядеть. Не став дожидаться он сам схватил меня мёртвой хваткой за запястье, которое ещё умудрился поймать в темноте, вот эдакий прохиндей! Тогда своей кожей я почувствовал, что Иммор был ужасно холоден, но тогда я счёл это за его страх или слишком лёгкую накидку на его плечах. Он с удивительной силой поднял меня на ноги и заговорил уже серьёзно, без малейшей насмешки: — Извольте извинить меня за такое безрассудное поведение, я не понимаю, что нашло на меня. Видимо это всё из-за моих расстроенных нервов по причине кончины моего близкого человека. Позвольте я вновь зажгу Ваш фонарь. Вот, другое дело! Боже, да Вы так бледны, ох ну и напугал я Вас знатно. Ничего, в следующий раз, когда мы с Вами свидимся, а мы обязательно встретимся, я обязательно отплачу, непременно! Даже не смейте возражать. Я же, увидев наконец свет Божий, и эту, прости Господи, Божью тварь (хоть далеко он и не Господа создание). Да, хоть мне и было страшно от присутствия этого чудака перед собой, но извинения вполне показались мне за чистоту и искренность, поэтому я начал отрёхивать от земли и без того поношенную накидку и попытался показать ему, что нам уже пора. К чему я так придирчив к нему? Может, у него действительно умерла его любимая девица и его нервы не в порядке? Может я просто одичал и давно не видел людей, тем более дворян, по такой причине и посудил я его так скверно? Не зная, что думать, я первый заговорил с ним: — Простите меня, конечно, но нам пора вернуться. Я стал было идти, и внутри себя я почему-то считал, что мой спутник станет рьяно протестовать, но он вполне себе покорно вновь последовал за мной, но теперь что-то в нём переменилось. Он стал охотно задавать мне вопросы, на которые я с удовольствием отвечал, ведь никогда до селе никто не интересовался мной и так не любезничал! Подумать только, почему статусный человек обращается на «Вы» к какому-то замученному смотрителю и гробовщику? Это, признаться моей самодовольной личности, мне нравилось, и весь страх как-то улетучивался. Я же тоже хотел задать ему парочку уж очень меня интересующих вопросов, но мне не хватило духу и смелости. Я побоялся пробудить его гнев или отвращение к моей компании. Мы шли по настоящему густому мраку ночи среди тут и там мелькающих крестов и тёмных памятников. Я давно привык к такому виду и тот не будоражил моего внимания, ведь это вполне себе обыденная для меня вещь. Но почему он так спокойно, не замечая сего и даже не оглядываясь, шёл как ни в чём не бывало? Когда я вновь стал задумываться о мутной личности моего спутника, он прервал меня очередным вопросом. — Почему Вы избрали столь нетипичную работу для своей персоны? — спросил он у меня по пути. — А куда деваться? Работа если есть, то почему не взяться? — А Вы не побоялись работать здесь? Странно, обычно народ более пуглив. — Ничего страшного или сверхчеловечного здесь нет! Бояться надо живых, а не мёртвых. Мёртвые что, лежал в своей земле в деревянных ящиках и им уже ничего не надо от живых, они мирно упокоены, и если уж допустить, что живут, то в своей далёкой стране. После этих моих слов Иммор странно рассмеялся. Раньше значение этого смеха я не понимал, но теперь вразумил, что он надо мной тогда нагло насмехнулся. Вскоре он ответил: — Интересная у Вас позиция, пожалуй, учту. Мы почти вышли на территорию кладбища, когда он увидел вдали мою коморку. Он неподдельно и удивлённо тогда ещё спросил: — Так Вы что же, прямо тут по близости и живёте? — Ну да, своим жильём я не обзавёлся пока. Взял то, что давали за бесценок. — А Вы гораздо смелей, чем я предполагал! — Это не смелость, всего лишь отсутствие выбора. Я с Иммором миновал территорию кладбища и уже готов был проститься с ним. Сколько странных эмоций он оставил мне! Сколько пищи для фантазий и размышлений подкинул за такой короткий промежуток времени, что я в жизни столько не испытывал. Мне было с ним немного грустно прощаться, ведь странная компания, но хоть какая-то, а то как сыч сижу целыми днями и ночами не слыхаю даже речи человеческой, не то чтобы умное и благородное общение. Уж я об этом и подумать не успел, как мой новый знакомый заговорил опять: — Если не воспротивитесь, я зайду к Вам завтра в то же время, что и сейчас. Ведь мне то всё удобней так приходить, да и Вы как вижу всё ещё на ногах в такое время, поэтому мы ещё непременно свидимся. Что ж, до скорого! — Да как же Вы такой почтенный гость и в такой кабелятник придёте? Там хоть и не так всё плохо, но Вашей персоне там совершенно не место. — Об этом можете не переживать, мне главное — Ваше присутствие со мной. Остальное можно и опустить, а что-то и подправить. Смысл этих его последних фраз я уловил мало, но лишь на следующий день я пойму, что чудак имел в виду. А пока, ещё не знамши, что будет завтра, и что Господь преподнесёт мне следующей ночью, а возвратился домой и холодной водой вымыл своё запотелое лицо под самодельным рукомойником за комнатушкой. А затем до рассвета примастил своё усталое тело к кровати, забывшись глубоким сном… Следующий день был как в тумане. Ночь я спал спокойно, но на утро да и на протяжении всего дня всё моё нутро было взбудоражено от ожидания новой встречи с моим новым страшным знакомым. Хотя как страшным? Он был скорее непонятным для меня, все его слова, действия и движения вызывали дрожь и неподдельный интерес одновременно. Я словно наблюдал за змеёй в кустах, тоже страшно от мысли, что она укусит тебя и впрыснет яд, но она завораживает своею грацией и движениями, что глаз не оторвёшь. Да, гость мой был отталкивающим, но более всего меня волновало состояние моего дома, куда обещался он наведаться. Это же полный кромешный позор на мою бедную голову! Сама комнатка была маленькой, но могла вместить в себе двух человек с натяжкой. Еды у меня никакой особо не было. Вообще для меня тема еды была очень щепетильна, ведь я довольно мало ел, отчего и выглядел болезненно (я выяснил мою внешность, когда смотрел в отражение на водной глади бочки). Я сам был бледен и страшен собой, а ещё про господина что-то наговаривал! Так ругал я себя почти до самого вечера и сыпал разными обвинениями в свою сторону. Почему я просто не убежал тогда? Хотя как я вообще мог убежать, это ведь моя работа и моя проблема и пропасть была бы оттого, что наглец бы что-нибудь сотворил! Мне ведь приходилось отвечать за все эти треклятые трупы и их владения! Зачем таковым гниющим телам вообще что-то нужно, если они мертвы? Вряд ли им понадобятся красивые памятники или кресты. Этот культ создали сами люди, чтобы покрасоваться друг перед другом, чтобы сосед позлил соседа, тем что у одних могилка краше! Это ведь абсурд! Сначала напридумывают такой ерунды, а мне потом пересекайтесь с такими, как Иммор, и что тогда? А если он вовсе убить меня хочет, чтобы… А без чтобы! Просто так ему надобно меня прикончить, для того, чтобы повесилить себя и поиграть с моими глупыми мозгами. Он ведь неоднократно прошлой ночью отвешивал мне столько странных фраз, что и с целью запутать. Конечно, именно так он и хочет сделать, ведь для чего статусный человек обратится на «Вы» к червю могильному и будет оказывать ему почести, как ни для того, чтобы просто посмеяться над простым крепостным рабом?! Да что уж там, он уже посмеялся раз, когда повалил меня на землю, а потом извинился, как будто ничего и не было! А я же, дурак, не крикнул ему ничего из-за глупого предостережения и даже простил ему такую выходку. В своих мозгах, конечно, но простил ведь? Так я и оглянуться не успел (так увлёкся своими думами о том, как я отомщу обидчику, как выведу его на чистую воду и отыграюсь за весь свой страх, что он внушил мне, пока играл со мной) как спустились сумерки, и тьма погрузила погост в забвенье. И тут весь мой напор и смелость как рукой смахнуло, и не потому, что я трус, нет! Любой бы на моём месте испугался и трепещал перед приходом этого мучителя. Я нехотя встал и вышел из коморки, в коей просидел весь вечер в гневных мыслях, вместо того, чтобы просто уснуть и хоть на минуту не вспоминать о грядущем. Как бы мне не хотелось выходить из моего единственного убежища, где чувствовал я себя в относительной безопасности, но нужно было идти и совершить обход. Я зажег свечу, всунул её в стеклянную мутную колбу в виде фонаря, прихватив излюбленную лопату, отправился на исполнение своего долга. Шёл я медленно, с опаской. Вспоминая, что мой друг ходит бесшумно, я боялся оглядеться вокруг и увидеть его мрачный силуэт сзади. Мой этот страх только дополняли сказанные им вчера слова, что мол, он всегда теперь за мной будет. Ни один мой обход не был таким пугающим и трепетным, как этот! Я так не боялся, даже когда впервые совершал его. Но несмотря на своё волнение, я нигде не увидал его силуэт. Тут у меня будто камень с души упал, я вновь развеселился и уже в приподнятом настроении уверенно шагал назад. Вот уж издали виднеется тусклый огонёк из окошка моей коморки! Теперь почерневшие кресты и мшистые холмики смотрелись мне милей, чем раньше, теперь никакой сумрак погоста мне не страшен, теперь только я тут хозяин и никто более! Я подошёл к своему дому уж вплотную, когда вновь почувствовал холодок по телу. Остановившись, я прислушался к звукам вокруг, но ничего кроме поющих во всю сверчков не услышал и вот уже чуть-чуть и я готов был войти внутрь, как тут раздался знакомый голос: — Так вот Вы где! Я уж было подумал, что Вы сбежали, чтоб больше меня не видеть, а Вы вон как, уж обход сделать успели. Всё, это было верхом моего страха и неожиданности тем более! Вот, чертяка проклятый, оказывается, он тоже искал и ждал меня всё это время здесь, как верный пёс. Я отскочил от голоса и появившегося невзначай силуэта прямо рядом со мной. Отпрянул я с такой силой, что снова чуть не упал, а мой фонарь опять погас, будь он не ладен! Вновь темнота и вновь заговорил Иммор, но уже без своей злой насмешки, как ранее. — Ах, ну что ж Вы пугаетесь то постоянно, будто я чёрт какой! И всегда так и норовите потушить свой фонарь, чем же он Вам не угодил то? Сказав это, он вновь как-то по странному зажёг мой маленький мутный фонарик и, когда я мог увидеть его лик, то сразу же поклонился. Я, чувствуя волнение и дрожь в коленях, на автомате, как зачарованный отпер дверь и загнул в свою обитель, ожидая, что она спасёт меня от всего на свете, даже от этого господина. Как только я шагнул через порог, мой гость замер с желанием попасть в мой дом, но пройти за мной так и не решался, поэтому он не теряя своей учтивости спросил: — Так можно ли мне к Вам войти? Я вот, как и обещал поблагодарить Вас за услугу пришёл, а Вы прямо перед моим носом двери закрываете. Я обернулся и почувствовал себя вновь каким-то дикарём и невежей, но я поспешил изменить тон своего общения ним и извиниться, а оттого сказал: — Конечно, проходите, только вот не ругайтесь на меня из-за жилья. Я предупреждал Вас, что здесь не мёд. Тут мой гость просветлел и, всё-таки ему удалось минуть порог моего скромного жилища. Он встал в полный рост и, оглянувшись, произнёс: — Зря Вы себя так ругаете. Вполне себе уютный и скромный угол. Вы, наверное, верующий человек, прям по Божьим заветам живёте. Скромно и ничего лишнего… — он присел на уготованный мной заранее для него стул и стал тщательно всё оглядывать, а на лице его повисла задумчивость. Я же сел на свою кровать, но всё равно, даже в таком положении я находился впритык к столу, напротив своего гостя. Я молчал, и он не подавал никаких признаков общения, лишь его взгляд словно зверь, шастал туда-сюда, но в конце концов я спросил: — Так Вы пришли с беседой или так снова к своей… усопшей? Своим голосом я отвлёк его, и изучающий взгляд теперь метнулся ко мне. Задумчивость пропала, вместо неё он снова натянул улыбку. — Нет, я пришёл вовсе ни к ней. Мне захотелось побывать сегодня только у Вас, и если не станете сопротивляться, я поинтересуюсь Вашей личностью, но и Вы не стесняйтесь, задавайте вопросы и главное ничего не бойтесь. Я же вижу, как Вы боитесь меня, но это зря, ведь теперь Вы можете считать меня своим другом. А ещё прошу меня простить, право, я же при нашей первой встрече даже не поинтересовался, как Вас зовут. Это было очень невежливо! — Меня зовут Вальтер. — Хм… Уж слишком Вам красивое имя для крепостного дала маменька, как думаете, может это всё же что-то да значит? — игриво спросил Иммор. Я же воспринял эти его слова как очередную насмешку, но, не подавая виду, что я обозлён на него из-за этой его игры надо мной, я поспешил ответить: — Ах, ну что Вы? Это ведь просто имя, что оно вообще может значить? Разве в этом есть какой-то толк? — Извольте, но зависит от того, как посмотреть. — Вы просили тоже задавать Вам вопросы, так вот, пожалуйста. Почему Вы обращаетесь к крепостному на «Вы»? Это ведь где видано, чтобы господы так поступали? — А может, я вовсе и не считаю Вас крепостным. Может, Вы сами того не подозревая, скоро станете таким как и я. — Не смейтесь надо мной! Думаете, что я совсем глуп и не понимаю, что быть такого не может? — Нет. Я не держу Вас в дураках и вижу вполне, что Вы отличаетесь от основной части крестьян. — А как Вы ж это увидели, позвольте поинтересоваться? — У Вас над кроватью карта висит, я предположил, что именно Вы её и написали, значимо Вы умеете и читать и писать! Вы обучены хоть каким-то наукам, у Вас есть потенциал, и я не стремлюсь над Вами поиздеваться. Его последние слова произвели на меня странное впечатление. После них во мне невзначай родилась маленькая надежда, что может оно и правда? Может этот господин хочет предложить мне другую работу где-нибудь в более хорошем месте не за гроши, как сейчас? Эта надежда обдала мою запылённую душу свежим ветром, отчего я немного повеселел и стал менее предвзято относиться к своему ночному посетителю. Как всё удачно для меня сложилось, он интересуется мной, проходит ко мне в гости и говорит, что я обучен и могу быть как и он! Такого мне даже в самых светлых снах не снилось, а тут настоящая явь! — Извините, можно я спрошу о том, кто Вы есть такой и из какого Вы селения? Судя по имени, Вы скорее всего чужестранец. — О нет, я из валашских земель, но они дальше, чем эти. — Так Вы сюда ко мне прибыли из такой дали? Вам наверняка такое очень утомительно. — Меня не обременяют дорогой сюда. Для меня это сущие пустяки, Вальтер. Так и прошла почти вся ночь за разговором. Говорили мы о многом, хоть и напряжение чувствовалось между нами достаточное. Но мой собеседник был настолько грамотен и почтителен ко мне, что он увлёк меня своими речами, что я совсем позабыл о страхе. Как только на горизонте сквозь пелену леса стала пробиваться заря, он поднялся и решил наконец таки со мной попрощаться. В глубине души я почувствовал грусть, что первый гость в моей жизни покинет меня и может быть даже навсегда. Может, я больше никогда его не увижу и не услышу умных толковых речей, и мне вновь придётся окунуться в свою тухлую скучную жизнь. Мне стало паршиво на душе, и чтобы хоть как-то разбавить своё настроение, я с надеждой спросил: — Вы ведь придёте ко мне ещё? — О, непременно, дружок, мы ещё свидимся! Прошло уж более недели как мой новый загадочный знакомый посещает меня почти каждую ночь подобно тому разу, о котором я тебе только что поведал. Он приходил ко мне будто из ниоткуда, его силуэт словно каждый раз рождался и пропадал в мраке ночи. Обычно Иммор появлялся вблизи моей каморки и, если меня не находил, то терпеливо ждал возвращения, чтобы вновь затянуть интересную беседу. Помнишь, я постоянно упоминал о том, какой величины страх испытывал когда находился в близи этого господина? Так вот именно после нашей четвёртой встречи он пропал полностью. Теперь меня сковывало лишь любопытство от его нестандартного мировоззрения и суждений. Да, в нём до сих пор остались странные движения и выходки, но всё моё объяснение их состояло во фразе «Он дворянин, человек высокой культуры и крайне образованный, может для таких и свойственно данное поведение». Все наши встречи проходили одинаково, но это не значит, что они были скучными. Нам всегда было о чём поговорить и что обсудить. Например, Иммор был большим охотником до различной степени странности вопросов. Когда мы прогуливались по кладбищу он однажды спросил, верю ли я в жизнь после смерти, на что я ответил, как это суеверно ни звучало, но верю, за такой ответ он одарил меня широкой улыбкой и загадочной фразой, мол так и есть, и ты когда-нибудь в том убедишься. Тогда (о наивнейший человек!) я не понимал его двусмысленных намёков и таинственный фраз, коими он любил разбрасываться и вводить тем самым меня в тупик своих мыслей. А что мне оставалось делать? Я думал и воображал, предполагал и ломал голову потом на протяжении всего трудового дня над смыслом всех слов моего собеседника, но это оказывалось довольно тщетным занятием, ведь я в единому выводу никогда не приходил. Но один раз случилось ему задать мне такой вопрос, от которого я не мог уснуть многие часы. Вопрос Иммора состоял в следующем: Смог ли я отнять человеческую жизнь, если бы от этого зависела моя?» Тогда я помню, ответил, что никогда не смог бы сгубить ничью жизнь ради своей, уж лучше самому подохнуть, чем совершать столь тяжкий грех и жить дальше с кровью на руках. Это показалось мне отвратительным и довольно жестоким вопросом, отчего я даже на мгновение испытал то самое отвращение к моему спутнику. Он вновь улыбнулся, но далее уже куда более строже ответил мне, что человеческая жизнь хоть и вправду ценная, но нельзя обесценивать и своё существование и если мне грозит серьёзная беда (голод), то можно и совершить нечто подобное. Это непоколебимость во время этих слов меня испугала. Неужели он действительно мог убить человека ради выгоды для себя? Эта мысль не давала покоя мне долгое время, но Иммор уже давно успел завладеть уважением в моих мозгах, поэтому у меня вскользь промелькнула искра мысли, что, может быть, его мнение действительно имеет место быть, а я просто слишком сентиментален к чужим жизням. Помимо занятных разговоров на улице мы любили отсиживаться и у меня в коморке за заполнением карты или же за чем-то горячим. Иммор приловчился таскать мне каждую ночь какую-то еду, но сам при этом не ел ничего, кроме тёплого молока. Он объяснял это тем, что мне гораздо нужнее еда, чем ему. Сам то он мог наесться вдоволь, прибыв в свою обитель особняка на горе, что был окружен густым сосняком (по его ловам жил дворянин именно там, вот льстец дрянной!), а я не мог сделать также и насытится. С едой, сказать по правде, он хорошо помогал мне, ведь до этого дела мои на этом фронте были худы. Теперь хоть я впервые в жизни смог почувствовать сытость, но и это золотое время прошло как миг. А сейчас как раз подходит время для одного из самых ключевых моментов моего рассказа, поэтому приготовься слушать и внимать ещё усилено, если ты до этого просто дремал. А если ты слушал вполне себе серьёзно, то ты уже скорее всего догадался, что этот самый ключевой и переломный момент моей многообразной жизни связан именно с Иммором, что стал проводником в, признаться, довольно жестокий мир. Мой гость как обычно встретил меня около входа в коморку и поприветствовал рукопожатием своей холодной рукой (правду говорят, что всё гениальное просто, ведь Иммор объяснил низкую температуру своего тела наследственной болезнью сердца). Я же был рад его видеть и тут же пригласил в свой скромный угол и принял очередные подношения его. Мой спутник входил в мой дом теперь, как в свой, совершенно того не стесняясь. Сел на своё излюбленное место и стал пристально наблюдать за моими действиями. Я в то время занял себя тем, что поставил глиняный горшок в водой на разогретую печку в ожидании того, что вода в скорейшем времени должна закипеть. А Иммору я как всегда отлил из кувшина им принесённого молока. При такой обстановке вновь стал оживляться наш диалог. Вновь мы болтали о разном, но гость был напряжён чем-то и постоянно поглядывал в маленькое окошко, рядом с которым сидел. Смотрел он на холодную сентябрьскую ночь и на поредевшую темень леса, что виднелась издали. Смотря на то, с каким интересом мой собеседник осматривает внутренности улицы, я тоже поднапряг глаз и пытался увидеть хоть что-то, но мой слух и глаз зацепили только летучие мыши, что летали в хаотичном порядком как сумасбродные, издавая при этом ещё и не самые приятные звуки. Наконец Иммор повернулся ко мне и спокойно с некой жалостью в голосе произнёс: — Ах, бедняжки! Всё кружат да кружат вокруг домов и сараев, всё укрытие по теплее ищут. Ведь животные очень чуткие прошу заметить, всё чувствуют, даже приближение холодных лап зимы. Да и не только… — А что же они ещё могут чувствовать? — спросил я из-за нового заинтересовавшей меня темы. Может Иммор вновь поделился бы со мной интересным рассказом или очередным мнением. — Многое, мой друг, очень многое. Именно поэтому нельзя животных обижать, даже если они такие невзрачные как летучие мышки. А как Вы относитесь к этим детям ночи? — Я? Ну не знаю. Не задумывался о таком. Меня они никогда не трогали и ничем таковым не мешали, вот и нет у меня повода, чтоб к ним плохо или же наоборот хорошо относиться. А Вы я вижу поклонник всех господних созданий? — Не всех, конечно, но эти существа и правда столь интересны для меня, что я часто люблю понаблюдать за их жизнью. — Необычное у Вас увлечение. — Ваша вода уж кипит давно, али не слышите, как раздражённо она бурлит. Снимайте её с печки да попробуйте смородневый сироп, что мне удалось достать. Я за несколько мгновений снял глиняный горшок с горячей водой, обмотав его длинным куском тряпки. Поставил на второй маленький столик, что стоял почти рядом с печью. Пар, что струился пеленой, заполнил всю комнатушку теплом и духотой. Окошко запотело и Иммору снова пришлось отвлечься от изучения ночной улицы. Откупорив баночку, оставленную мне в подарок, я получил подобие чая, кружку которого я отнёс на стол. И вот я снова был за столом на против гостя, но задумчивость не слетала с его бледного лица. Наконец я решился спросить, что с ним делается, ведь до этого его поведение было нескольким иначе. Может что-то случилось, и именно я из-за своей обходительности и волнения должен спросить всё ли хорошо в делах моего друга. — Вы выглядите очень задумчивым сегодня. Что же за дума так особо омрачает Вас? — О, а Вы наблюдателен, у меня действительно есть у меня очень важное дельце, касающегося моего долга. Как думаете, долг перед своей матерью важен? Я ожидал многое в словах Иммора, но не этого явно! Какой долг перед матерью он имел в виду? Любопытство вновь взяло меня в новой силой, и я, уже потеряв самообладание, начал расспрашивать его обо всём подобном. — Несомненно, долг всегда важен, хоть перед кем! Но позвольте поинтересоваться, что же у Вас за священный долг перед Вашей матушкой? — Она попросила меня об одной вещи, и я никак не смог проигнорировать её слова, поэтому и пообещал ей выполнить просьбу. Вот теперь и думаю, как исполнить её желание. Вы ведь сами понимаете, что она стара и её желания для меня закон. — Радость — осознавать, что Ваша матушка застала ещё этот мир и Вас молодого, теперь то она уже стара, но поймите меня правильно, она отойдёт на покой со своим желанием спокойно. Счастливая она! Но можно поинтересоваться, что же такая старая женщина могла попросить у Вас? Как только я задал такой, видимо щепетильный вопрос, моему другу, раздался неожиданный грохот. Что-то на большой скорости влетело в маленькое окошко, едва не разбив его. Далее последовал характерный звук копошения в траве и отдалённый визг летучих мышей. Меня тогда такое навзничь возникшее явление ещё как напугало (это теперь я прекрасно понял, с какой целью был проделан этот трюк) и я поспешил выйти и посмотреть на бедолагу, который не избежал суровой встречи с окном. Я встал и тут же объясняясь, сказал Иммору: — Ох, позвольте я выйду и проверю окно и существо, которое так больно ударилось. Подождите меня здесь, я быстро. Иммор хоть и тоже обратил внимание на громкий звук, но он не стал останавливать меня и принял в какой-то степени безразличный вид. Скрестив руки на груди и опустив голову ниже, с улыбкой ответил: — Конечно не против, сходите и проверьте эту бедную мышку, можете даже принести её сюда, чтоб та оклемалась. Я вышёл из коморки, холодный ночной воздух тут же обдал меня. В эту ночь он показался мне более ледяным, хотя может быть мне просто почудилось в виду того, что я сидел в душной распаренной комнатке. Присев на корточки рядом с предполагаемым местом, я стал осматривать росистую траву и прислушиваться к шуршанию в ней. Пока я искал виновницу, в голове моей пронеслись мысли о таком странном поведении моего гостя. Почему он не последовал со мной в этот раз, ведь если недавно совсем упоминал, что не безразличен к таким существам? Да и вообще, почему он так смело предположил, что это именно мышь? Но тут я почувствовал на своих ладонях движение, а когда увидел что ползало по ним, то еле сдержал вскрик (не подумай, что я хотел вскричать от страха, это вовсе не так! Это было больше неожиданным, чем пугающим, но всё же до этого я никогда в своей жизни не держал летучих мышей). Да, мой догадливый, по моим рукам ловко передвигалась мышка, ощутимо цепляясь своими маленькими лапками за мою кожу. Она совершала движения вполне быстро и проворно, поэтому я сразу же сделал вывод, что с ней всё-таки всё хорошо и моя помощь ей не потребуется. Тут я начал пытаться поймать её в своих собственных руках, но эта зараза всё никак не поддавалась и не хотела покидать меня. Когда же я двумя пальцами ухватился за неё и с приложением некоторой силы (никогда бы не подумал, что в такой маленькой тушке может быть столько силы) я отдёрнул её от себя, встал и подкинул в воздух, чтоб та взлетела. Мышь благополучно взлетела и неуклюжими движениями рвано полетела в сторону леса к своим сородичам. Иммор сидел как обычно на своём месте и как только увидел меня в дверном проходе, то тут же спросил: — Ну как она? Не до конца расшиблась? — Нет, только так полетела. Крепкое на удивление существо, после такого удара довольно быстро оклемалась, я думал, она помрёт тут же. — Видите, я ведь говорил, что они удивительные создания. Присаживайтесь, ваш «чай» уже остыл. Хлебните и скажите мне как Вам смородневый сироп. Присев, я снова взглянул в лицо своему собеседнику. Он продолжал странно улыбаться, а его бледное лицо приобрело ещё большую уверенность, чем обычно. Я понял тогда природу этой улыбки так, что он просто ждёт моего отзыва о своём подарке (но повторю ещё раз то, как же я был наивен и не замечал очевидного. Сейчас хочется похвалить современных людей, что они перестали доверять кому попало и стали более аккуратными в своих решениях. Но думаю, тебя это не касается, ведь ты говоришь со мной, а значит ты не боишься смерти или просто ещё лишком молод). Я хлебнул горячую жидкость и тут же мою глотку окатила странная горечь, а по языку прошёлся нетипичный и невиданный мне до этого вкус. Эта была смесь сладко-кислого варенья с чем-то инородным, но что могло там оказаться, я не знал. Я сморщился от вяжущего чувства, нахмурил брови и уставился в пол. Гость заметил это и торжественно, громче, чем когда-либо он вскрикнул мне: — Ну как по вкусу священный дар? Я хотел было встать с кровати (зачем не знаю), но тут же в голове раздалась сильная боль. Все мои мысли смешались, я будто терял контроль над собственным разумом, всё вокруг кружилось и теперь передо мной была не комнатушка, а водоворот различных цветов и силуэтов. С каждой секундой мне становилось всё душнее и жарче, будто кислород совершенно кончился в коморке безвозвратно. Еле сдерживая равновесие, я отчаянно, хрипло пытался что-то сказать своему гостю. Повернувшись к нему, я обнаружил его совсем не плывущим, как остальные предметы. Иммор был таким же чётким и ясным, а его лицо выглядело злорадным и спокойным. Тут я не удержался, пол и потолок теперь стали для меня единым целым, и даже не почувствовав удара, я лежал теперь на полу. Картинка становилась всё хуже и туманнее, но вновь я увидел чёткого убийцу над собой. Он был по-прежнему спокоен и теперь даже с некой заботой в голосе стал приговаривать с каждым разом тише: — Усни же теперь навсегда, Вальтер. Спи спокойно и не о чём не жалей, ведь потом вы воспрянешь вновь новым. Проснёшься ты вершиной ночного творения! Всё погрузилось во тьму и моё сознание покинуло меня. Я не помню, как долго блуждала во мраке моя душа, но когда я вновь увидел свет, то с ужасом вспомнил то предсказание Иммора и всё встало на свои места.