Несущий дары тьмы

После спонтанного и неожиданного рождения Франклина, я стал думать теперь уж не только о своих насущных проблемах, но и о проблемах этого огромного увальня, за которого я отвечал отныне. Сколько же с ним мороки пришлось испытать мне за годы нашей недопонятой людьми жизни! Он был словно тупым ребёнком, которому приходилось объяснять простейшие вещи. Только вот дети иногда бывают милыми да и места занимают поменьше, чем этот кусок мертвечины. Однако меня радовало то, что всё-таки существо обладало некоторыми знаниями, быстрой обучаемостью и отсутствием речевого аппарата. То есть мне не приходилось объяснять ему, что об огонь можно обжечься, а под дождём промокнуть. А также выслушивать глупый лепет, что сильно бы напрягал меня, и так уставшего от походов в город и поиска работы. Ах да точно! Я забыл рассказать, как дела то я дальше обустраивал… Что ж, ничего особенно хитрого я не придумал. Долгое время мы просто скитались по тому самому лесу. Я оставлял Франклина в тени густых деревьев, а сам искал заброшенную избу или лесную хижину, в которой можно временно наладить ход дел и как следует подумать о новом шаге. И таковую я через неделю другую нашёл. Только вот своё местоположение я более не отслеживал, и даже не заметил, как вошёл на «чужую» территорию. О, а что это такое ты узнаешь немного позже. Поверь, ты не пожалеешь, если прослушаешь исповедь как в мире тьмы выглядит иерархия! Так вот, нашёл я подходящую хибару на окраине того самого леса, в который вошёл я ещё в тот злополучный день. Небольшой город при каком-то статном господине был как нельзя кстати, ведь я планировал получить хоть какой-то заработок, чтобы прокормить Франклина. Он ведь в отличие от меня не может просто перегрызть кому-нибудь глотку, чтобы насытиться. Конечно аппетит у него не как у человека, но брать откуда-то человечью еду необходимо. С такими светлыми мыслями мы прибыли на новое место, надеясь, что теперь всё будет по другому. И оно так и оказалось, но явно не таковым образом, что я задумывал изначально. Сейчас разжую что к чему. Пока я таскался по городу при дневном свете или сидел на крыше хибары в ночи, я ощущал чувство смутной тревоги. Ранее мне чудилось, что это лишь волнение перед чем-то новым или последствие голода, который также вернулся в мою жизнь после издыхания единственного друга. Но как же я был глуп тогда! Никакой это не голод и не максималистские человеческие чувства… Это чувство, когда слабый хищник входит в угодья сильного безжалостного охотника. Я чувствовал более сильного упыря, который не потерпит чужаков в своих землях. Дело в том, что у каждого упыря есть своя территория, где он вправе кошмарить людей и делать практически всё, что ему заблагорассудиться. Они делят эту землю в процессе схваток, как дикие животные… Ну, например когда вожаки из волчьих стай дерутся за территорию и пугливых зайцев на ней… Да уж, я не мастер аналогий, и пример достаточно пугающий для человека, в общем забудь, суть ты понял. Жаль конечно, что до того момента мне никто ничего не рассказал про войну за территории, а то как-то неудобно в одну прекрасную ночь внезапно подвергнуться нападению одной нахальной графини. Забавная тогда получилась история, но крайне увлекательная! Хоть я и чувствовал себя в опасности, не придавая этому особого значения и действий, сильная и статная упыриха сама нашла меня. Звали её госпожа Эйш, но какая была женщина! Хоть на характер она была порой и скверна: любила она язвить и кусать за слабые места, упиваясь смущением и замешательством, но как истинная вампирша она была невероятно красива, что и губило смелых мужчин её графства целыми взводами! А вот я попался на её удочку иначе, но об этом тоже немного позже, а пока я передам наш диалог и её бесстыжие слова. Было это рядом с заброшенной хижиной, где на тот момент похрапывал Франклин, а я как неприкаянный всё бесконечно думал о чём-то, ходя взад вперёд и по кругу. Напала она на меня, как я уже упоминал, совсем внезапно. Только и успел услышать шипение и язвительный смешок, а потом почувствовать, что графиня черным туманным вихрем обрушилась в мою сторону, с лёгкостью сбив меня с ног. Мои глаза наверняка были размером с четвертак, когда я понял, что упыриха крепко схватила меня за шею и нависла над моим бледным лицом, щекоча его своими светлыми волосами. Так мы и познакомились, а наше общение началось с её насмешки: — Такой моложавый, а уже вторгаешься в личное пространство госпожи?! То, что я был обескуражен — ничего не сказать! Я не знал, как вымолвить хоть слово, а потому как напуганный мальчишка пролепетал: — Я… Я не хотел! Это получилось случайно. Я не знал, что мне делать дальше и куда идти. Мне некуда возвращаться, ведь я… — Ах, моё чутьё как всегда оказалось право! Значит молодой вампирёныш без дома с девственным кровавым списком? Неужто ты настолько жалок? Я молчал, ведь по сути своей она была права. Забавно понимать её спустя такое время, но возможно из-за моей неопытности я ей и приглянулся. — Что ж, Могучая Матерь Ночь никогда не ошибается, она выбрала тебя для какой-то роли! Кто знает, может ты прекрасно подойдёшь на роль женского слуги? Хочешь, чтобы прекрасная госпожа забрала тебя к себе, как чудную зверушку? -Ч…Какого чёрта? — только и смог я произнести, когда меня сравнили с придворным зверьём. — Таковы мои правила, дружок! Хочешь остаться и жить как тебе подобает, то придётся служить мне, а если твоя чёртова никому не нужная мужская гордость не позволяет тебе служить графине, то убирайся! Ах, как же я люблю вспоминать это слепое время, когда абсолютно любой порядок из мира тьмы был для меня открытием и заставлял удивляться так, словно я только научился этой эмоции! Наверное, у тебя возникло несколько вопросов по поводу бестактного или даже странного поведения графини? Сейчас расскажу интересную вещь, которая возможно покажется тебе любопытной. В нашей иерархии именно упырихи стоят выше, так как Могучая Матерь Ночь сама является ею. По этой причине считается, что именно женщины ближе к образу и подобию богини. Мужчины бесспорно также сильны и не обязаны потакать абстрактным желаниям прекрасных дам, но так уж заведено, что грубость и неуважение к ним сродни греху. Опираясь тогда на все известные мне знания, мне оставалось лишь согласиться. А что мне ещё нужно было поделать в такой ситуации? Конечно же, я согласился не только из-за факта того, что она леди, самое главное, что я зарубил на носу — мне не придётся голодать и жить как крыса среди тьмы, гнилья и сырости бараков. Она, за верную службу, обещала позаботиться и о Франклине и обо всех проблемах, что возникнут со мной и моим спутником. Для меня тогда такая щедрость показалось пущей подозрительностью, но в свои года я уж и понимаю для чего я ей понадобился. Как ни крути, упыри одиноки в своём существе. Бедной женщине хотелось иметь кого-то рядом, кто будет разделять с ней муки тёмного мира. Людская прислуга тоже была преданна ей, но то — только люди, которые не смогут понять всей тоски своей госпожи. Да и к тому же люди всегда хотят получить свою выгоду во всём, даже в том, что может убить их самым страшным образом. Часть добровольцев хотела заполучить хотя бы частичку даров тьмы, другие же просто велись на неземную красоту и хотели получить ласки и материальные богатства статной, ни в чём не нуждающейся женщины. Вечная тема, которая к твоему даже столетию начинает вызывать скуку и тошноту! Но не будем об этом. Теперь же я поведаю больше о самой госпоже Эйш и моём бытие в её землях. Графство её было обширным: люди славно работали и плодились, лишь изредка находила какая-то хворь или неурожаи, еды было достаточно, чтобы существовать и радоваться милости Бога. Кажется будто эти условия совсем стандартное, то, что должно быть в каждой земле, но времена были другими. Лишь некоторые земли Валахии могли похвастать тем, что было в распоряжении у госпожи Эйш, особенно в эпоху постоянных набегов и войн от турков. Сама же госпожа объясняла это тем, что Могучая Матерь Ночь смиловалась над качеством и количеством «провизии» на её угодьях. Однако одна вещь оставалась для меня самой загадочной. Как обратили графиню? Она ведь наверняка была самой обычной женой графа, пока не случилось что-то из ряда вон выходящее. Так и оказалось. Как сейчас помню её историю. Сначала она отнекивалась, мол была простой женщиной с большими амбициями, а дары тьмы лишь помогли ей осуществить мечту, но не мудрено, что всё оказалось иначе. Позже расскажу, какой разговор у нас случился, а пока немного рутины. Моя служба оказалась не таким уж сложным делом, как казалось мне изначально. При свете дня она спала в своих роскошных покоях, а на закате выходила, чтобы прожить обыкновенную ночь за работой и порой «весельем». При её большом поместье хватало и обычных слуг, которые выполняли самую разнообразную работу. Самой грязной из них считалась доставка «еды». Слуга вёл себе подобных в специальные комнаты графини и более этот несчастный никогда не покидал их. Моему получеловеческому сердцу всегда казалось это что ни на есть зверством. Как люди ради снисхождения могут обрекать на смерть себе подобных? Хотя у них вряд ли был выбор. Госпожа Эйш, могу поспорить, также ставила людям свои радикальные условия, из которых обрекай на смерть или же умрёшь сам. Однако не могу осудить её за подобный метод. Чем больше пугаешь людей, тем меньше они хотят тебе прекословить и ставить твою власть в сомнение. Но отвернёмся же от моральных тем и вернёмся к служению. Как я уже упоминал, слуг у Эйш было много, и каждый из них знал о том, что их владыка «нечиста» собой, и прислуживали ей как положено из-за страха больше не увидеть дневной свет. Мне же было всё равно до сего, двигало мною желание оставить всё как есть, ведь эта женщина и вправду привела меня и Франклина в порядок. Да, она сделала огромную милость, разрешив взять его с собой, даже приставила для него отдельное место и людей, чтобы не было ему столь одиноко. Франклину тогда я соврал, что это моя родственница, у которой мы будем пока гостить. Но он будто и не пытался раскусить мою ложь, ему было хорошо, и покидать стены поместья ему вряд ли хотелось. А что же касается меня? Чего юлить, я также оказался в восторге! Никогда до этого я не видел и не имел в распоряжении стольких вещей немалой стоимости! Ранее, работая как проклятый на кладбище, я мог только позавидовать мёртвым, а сейчас я словно сам был графом в окружении людей, что боялись меня не менее лесного зверя. По началу, такое поведение навевало мне долю грусти, а потом свыкся. Видимо моей грязной душе нравится тешить своё самолюбие таким образом. Лишь посмотришь своим хищным взглядом в чью-то сторону, так желание приближаться у смертных тут же отпадало. Зашуганные все были, и понятно почему… Если же со мертвыми мои отношения понятны: я не трогал их, а они не беспокоили меня, то с графиней несколько было сложно. Она не поручала мне сложной работы, потому что таковая выходила мне не в физическую, а в моральную. Любила она играть с моими мозгами, как только вздумается! То груба и не разборчива в своих словах и действиях, то жалеть меня принималась, то смеялась так, словно накатила на несчастную истерика. А порой и игривость на неё находила, пряталась она от меня по всему поместью и шляпу мою отнимала, подшучивая с тем. И подтрунивала она надо мной постоянно! Хотя, по делом мне было в те года. В мои обязанности входили разного рода дела, которые упырь мог делать в два счёта. Подай то, принеси это, доложи тому то, побудь здесь и всё в таком роде. Однако могу отметить одну странную черту в характере просьб госпожи. Было у неё пристрастие: до жути она любила, когда кто-то наблюдал за её делами, порой даже интимного содержания. Просила отправиться с ней в банную комнату, спальню, гардеробную, чтоб лишь смотреть на её стан, не произнося ни слова. Незнакомцу, как я, было изначально тяжело принять это, ведь покрывался я смущением и отводил взор в пол, за что Эйш давала мне по лицу мокрой тряпкой иль тем, что под руку попадётся. Ну что поделать, если доселе я никогда не видел женщину в таком виде? Однако всё данное такая же мелочь, с которой можно свыкнуться. Но вот что действительно наводило на меня неописуемую тревогу и трепет это совместная «трапеза». Мы сидели в большой зале за крупным вытянутым столом, предназначенным для гостей, коротая время за разговором. Когда же раздавались звуки распахнувшейся двери, а в проёме показывался «грязный слуга» и выбранный несчастный, госпожа расплывалась в широкой улыбке. Жестами и вежливыми почестями она указывала бедолаге сесть за стол, а сама пыталась его заболтать. Как часто то бывает мелкий дворянин или же крестьянин думает, что в чём-то провинился, а в знак вежливости и волнения не смотрел на графиню, пока та расхаживает сзади, присматривая место для укуса. Это и губило их всех. Она стремительно набрасывалась на человека, не давая ему даже пискнуть, и тут же начиналась трапеза. Помню, как несколько раз у меня начиналась истерика, на что графиня ехидно улыбалась своими окровавленными губами. Несмотря ни на что, она заставляла меня смотреть на это, а когда я давал слабину, она злилась или наоборот начинала говорить со мной как с глупым ребёнком. С иронией и поддельной заботливостью она причитала: — Ох, бедный! Ты боишься собственной природы, потому что в тебе ещё бьётся наивное человеческое сердце… Но вскоре оно потухнет, и ты познаешь истинное наслаждение от своего существования! В такие моменты я ощущал себя в бреду, словно все эти отвратительные жестокие картины порождает больной разум. Я надеялся, чтобы это было так! Но картины таковые обретали лишь большие краски и безумие противоположно терпению графини. Порой она начинала вытворять совершенно странные вещи, добиваясь своей потайной цели. Очередной человек сидел за столом мрачнее тучи. Я вжался в спинку своего стула напротив, предвкушая скорое кровопролитие. Что у меня, что у человека, струился холодный пот от страха и тревоги, которые мы испытывали в принципе от одного источника. НО тут графиня решила действовать не по своему обычному сценарию. Она достала из-за пазухи кинжал и воткнула его в руку человека приковывая жертву к этому злополучному столу. Купец, судя по его одеяниям, завопил, однако он ещё не знал, что на его беспомощный зов никто не придёт. Я обомлел, ведь это только начало уготованного для меня представления. Эйш схватила ледяными руками скривлённое от ужаса лицо несчастного и повернула его в мою сторону. Он пытался вырваться, пытался звать на помощь, но хватка стальной полусумасшедшей леди не позволяла сделать ему ни шага. — Посмотри, как он страдает… Давай оборвём его жизнь вместе? -НЕТ! — от неожиданности происходящего на глаза выступили слёзы, а голос и душа внутри моего тела колотились так, словно вскоре вовсе покинут его! Но госпожа настойчиво призывала меня. И чтобы увеличить влияние на впечатлительный ум, она с невозмутимым видом вогнала точно такой же кинжал уже в бедро купца. И когда я говорю, что она была невозмутима, имеется в виду, что ни один мускул её лица не дрогнул! Будто это и не тяжкое убийство вовсе, а бытовая юмористическая сценка, где непослушный ребёнок не хочет есть пресную кашу. Хлынула кровь. Она текла по ножкам стула на ковёр, а также разлилась лужицей на дубовом дорогом столе, который графиня нещадно испортила орудием своей пытки. Жертва кричала и плакала, проговаривая что-то неразборчивое. От шока и боли он мямлил нечто своё, а стервятница не унималась: — Ты заставляешь его страдать своим невежеством! Он будет мучиться до тех пор, пока он не растеряет свои жизненные соки, либо пока ты не облегчишь его участь своими руками. Другого не дано! Решайся же быстрее на убийство своего никчёмного человечьего разума… Когда я лицезрел кровь, на уста выступила слюна, а живот скрутило болезненной судорогой. Мне ужасно захотелось есть! Однако мог ли я тогда позволить себе это? Мог ли я решиться на убийство с дрожащими руками и болью на сердце… Нет. Я не мог так поступить. Мои рамки не позволяли мне покинуть эти установленные человеком законы. Я продолжал смотреть на эту вакханалию, как идиот, и плакать от раздирающего внутреннего кошмара выбора, которого и в помине быть не должно! — Н… нет. Я никогда не позволю себе в здравом уме пойти на такое! Никогда! Я не такой как Вы! Я не кровожадный урод, что упивается страданиями других! — Мортис, посмотри как ему плохо! Неужели ты хочешь, чтобы этот человечек, из-за которых так болит твоя душа, испытывал боль? Посмотри же на его лицо полное страха! О, бедный! — последнее она сказала с явной издёвкой. А чтобы продемонстрировать своё пренебрежение и отвращение к жалости перед людьми, она размашисто лизнула щеку купца, всю влажную от слёз. — Нет, нет, нет… — чтобы унять свои бешеные мысли, я до боли сжал веки и более не смотрел на сворящийся вокруг ад. А терпение женщины к тому моменту лопнуло. Послышался хруст шеи, редкое хпюпанье слюны и громкое глотание. Кошмар бедняги кончился, а его судьба оборвалась на такой чудовищной ноте. Далее всё было как в тумане, помню лишь колкие слова насытившейся графини: — Вот и слизывай остатки с пола и стола, раз ты жалкий падальщик и ни на что более не способен! Она вышла, громко хлопнув тяжёлыми дверьми. А последнее, что я услышал было приказом слуге «прибраться». После этого очень долго я не мог прийти в себя. Меня терзала ненависть к графине. Она предоставила мне ложный выбор, где результат одинаков! Человек бы всё равно умер, но чьими руками это было бы сделано? Какова разница, если исход один? Не мог я как раньше смотреть на неё, ведь открыл её мрачную сторону игривой безжалостной охотницы, которая не прочь поиздеваться над другими, ради собственного развлечения! Так прошло несколько месяцев. Я продолжал служить ей как раньше, изредка говорили мы о чём-то стороннем, но более она не таскала меня смотреть на свою трапезу. Будто между нами выросла беспросветная пропасть, через которую я не мог отважиться перепрыгнуть. Голод я не испытывал, так как графиня делилась со мной едой в кувшине. Какая забота, несмотря на то, что она была крайне разочарована! Однако я надеялся на скоротечность её милости, и предполагал, что следующим шагом Эйш будет лишения меня этого. Но она тянула с тем, что постоянно заставляло меня думать о планах хитрой продуманки. Может она готовит меня, чтобы отныне я мог убивать для неё людей вместо постоянно сменяющихся слуг? Но кажется ли это слишком непродуманным? Люди скорее охотно поверят такому же человеку, чем бледнолицему незнакомцу, что известил их о вызове в покои верховной владыки. Нетипичным решением бы это было для умной женщины, что придумала целую систему похищения людей. Но ни одно из моих предположений не сбылось, ведь у неё практически и не было никакого мотива за собой. Многое поменялось в наших отношениях и одновременно ничего. Я продолжал ходить за ней по пятам, чтобы выполнять её капризы, но теперь пропала в ней кокетливость и игривость. Она сделалась холодной и даже мрачной, за что я винил себя. Однако позже у нас состоялся крайне откровенный разговор, к которому я не был готов. Как обычно, происходило это раз в неделю, графиня Эйш отправилась в банную комнату в моём сопровождении. В те времена принимать ванну боялись, а где-то, в районах более близких к Европе, вообще считали это греховным занятием из-за омрачённой репутации купален. И могу понять почему. Распространение услуг продажных женщин, паразиты и страшные инфекции, вспышки которых гасили население как мух. Будь я человеком и носа бы туда не сунул. И да, мне стыдно это признавать, но к своим… Вот чёрт, я забыл сколько лет мне тогда было! Да какая разница, по моему не больше двадцати или… или даже и шестнадцати мне не было… Трудно спустя четыреста лет вспоминать, но и не столь то важно! Так к чему я это? А к тому, что за эти немногочисленные лета я ни разу не принимал полноценную ванну. В нашей деревне все мылись наскоро либо в небольшой кадушке, либо просто протирали своё тело влажными тряпками после работ в поле, чтоб грязь за порог не тащить. Мыла не было, ведь куда там, полевым неотёсанным крысам знать и видеть, что такое мыло. Пользовались лишь одним видом ядовитого дерева (бузина по-моему), плоды которого действовали по слухам не хуже куска волшебного «лечебного» мыла. Графиня никогда не была подвержена человечьим слухам о бане. Обычно она грубо отвечала: «Я похожа на невежду, чтобы работать по их глупым поверьям? На кой чёрт я должна бояться греховности, если всё моё существование уже страшный грех?» После такого ответа все вопросы отпадают, не правда ли? Вот и я замолкал и продолжал делать то, что от меня требовалось: подливал горячей воды, натирал ей спину маслами, обтирал её душистыми полотенцами. В эти моменты лишь звонкие всплески воды слышались вкруг, но в этот раз графиня заговорила первой: — Как бы ты не называл себя, Мортис, но ты тот ещё лжец… — тон её был мрачен, а взор смотрел в пустоту, не прерываясь на моргания. Тогда я не понял к чему она начала эту беседу. В голове сразу же начали мелькать отрывки из наших прошлым разговоров, но так и не припомнил я, где же я лгал ей, а потому кротко спросил: — И где же я солгал Вам? — Ты воодушевлённо рассказывал мне о прошлых похождениях в лечебнице. Если я ошиблась в названии, не поправляй, мне всё равно, как это место зовётся. Всё бы ничего, но ты упоминал главное, за что зацепился мой ум. Ты якобы признал себя и свой новый облик — тут она начала смеяться — даже имя сменил. Как символично! Повисла пауза, а я стремился оправдаться. — Так разве это ложь? Я ведь больше не хочу стать человеком, а значит с таковым покончено. — Ты сильно ошибаешься! Ты убил лишь одно невыполнимое желание, но разум и сердце у тебя, как у самого жалкого человечешки! И даже не смей это отрицать… — Что жалкого в том, что я не хочу убивать и обрекать кого-то на смерть? Я не хочу быть эгоистичным убийцей. — Согласна, убийство в мире людей это страшное и горестное событие. А те, что убивают своих же, претендуют на роль большего зверя, чем мы, ведь в нашей среде это обыденная вещь, а для них это лишь эмоции и грязные помыслы. — Но горе из-за нашей «обыденной жизни» перекинется на людей. Тебе хоть и будет хорошо, а те несчастные будут страдать. Ты думала когда-нибудь об их семьях? Об их матерях, отцах, детях? Нет, ты не думаешь о таком, когда низменное желание насытиться берёт верх. И это отвратительно! Ты словно голодный облезлый волк, рыскающий в снежном поле, ища заплутавшего путника. — Какая драматизация и глупый детский взгляд лишь на одну сторону медали! Тебе бы на проповеди в церкви выступать с призывами окститься. Я нахмурился от такого насмехательства в мою сторону! Да она просто издевалась надо мной. Вновь испытывала мои мозги на прочность. Больше я не хотел с ней о чём-либо разглагольствовать, а потому молча стал смотреть на вздымающуюся водную гладь ванны. Но тут смех госпожи затих, и с серьёзностью, с которой никогда доселе она ко мне не обращалась, продолжила: — Никогда не задумывался, почему я так просто приняла тебя в свой дом? Почему подпускаю тебя близко и позволяю видеть в таком виде? Я был заинтересован и навострил своё внимание лишь на бледный силуэт Эйш. А ведь и правда, почему? Я списывал это на везение и милость, может на рабство, но никак не допускал, что за тем может стоять какая-то глубинная цель. Я не знал, что вымолвить. Но тут инициатива снова оказалась в её руках, и леди, словно читая мои мысли, проговорила: — Повезло же тебе по забавной причине… Я увидела себя в твоей жалкой неуверенной тушке. Тридцать лет промелькнуло пред глазами и вновь я… такая же потерянная и несчастная. Воспоминания овладели мной. Обида, боль, самоизгнания. И тут я подумала, что хочу помочь тебе. Я захотела увидеть со стороны, как «человек» проделывает этот путь. Почувствовать чужие страдания, и может быть, потешить себя. Но это оказалось совсем невесело. Лишь расстраиваюсь постоянно. Она согнулась и опустила голову. Её белые густые пряди волос пали на воду. Выглядела она опустошённо. Комната была в пару, словно в тумане. Полутьма стояла повсюду, лишь несколько свечей то и дело мерцали и потрескивали из-за влаги. На ум мне пришла схожесть графини с утопленницей, и мне стало её жаль. Я хотел что-то сказать, лишь бы подбодрить госпожу, ведь она находилась в сильном расстройстве, но её безумство вновь принялось созидать идеи. — Тебе ведь любопытно, не так ли? Полезай ко мне, и я расскажу о своём присоединению к миру тьмы. Не этого ли ты так хотел услышать? Может ты, наконец, почерпнёшь нечто для себя и перестанешь жалеть людей. Сначала я не понял, чего она требует от меня. Залезть… куда? Неужто она имеет в виду свою ванну? Да быть такого не может! От того, что я такой тугодум, я постеснялся уточнить о её планах, но она настойчиво повторила: — Чего стоишь, словно не к тебе обращаются? Опять стесняешься, как юная дева? Иль же ты боишься, что я опять буду смеяться над тобой? Так уж и быть! На сегодня сделаю исключение. Уж больно мне поговорить охота. — жестом она указала свою рукой на другой край длинного купала, дно которого у знатных особ выстилалось большим куском ткани, чтоб не пораниться о древесину. Хоть я и бледный, но от смущения, говорю без преувеличений, после этих слов стал красным! Это… Это ведь уму не постижимо. Как до такого вообще можно было докатиться? Она настолько отчаялась или же окончательно спятила? Ох, лишний раз подтверждаю своё мнение, что каждый человек так обременён стеснением, что не может позволить себе даже оголить то, что досталось им от природы, ну или от Бога, как тогда любили говорить. Стеснение так часто лишает этих несчастных с ограниченным количеством времени моментов удовольствия, за которые смертные могли бы любить свою жизнь. Однако эти рамки и препятствуют возникновению чего-то нового и ужасного в их обществе. Вот почему люди не могут побороть страхи и скованность во благо всеобщему? Почему обязательно в этих словах о свободе отклик найдёт лишь безумец, который обязательно пойдёт и сделает то, что принесёт отвратительное удовольствие лишь ему. Убьёт… Омрачит чьё-то и так жалкое существование… Надругается самым жестоким образом. Вот тебе, человек, ещё один повод для дум, а я что-то отвлёкся. Вернёмся-ка пожалуй к трепетному откровенному признанию госпожи Эйш. Не буду рассказывать, как я поборол стеснение. (произошло это, потому как любопытство пересилило любое смущение). Я сидел в горячей полумыльной воде, смотря на графиню не отводя взгляда, в ожидании, когда же она начнёт своё повествование. Я всегда был достаточно тощим, поэтому мой торчащий позвоночник болезненно впивался в противоположный от графини край ванны. Сидел я как скрюченный узник, согнувшись в коленях, обхватив их руками. Мои чёрные, на тот момент, волосы от влаги воздуха стали тяжёлыми и повисли вдоль шеи и спины. От такого моего вида Эйш издала негромкий смешок, но вовремя вспомнила про обещание и одёрнула себя. Вскоре она начала: — Можешь расслабиться. Отныне между нами нет секретов. Раз хотел узнать обо мне и моей трагедии, то слушай и внимай. — в знак своей открытости она развела руки по краям этой чертовой бочки, выпятив грудь. — Как ты думаешь, я была женой графа с самого начала? — Ну… Я думаю да. — Верно. Я была дочерью приближённых к графской семье зажиточных дворян. И как-то обыкновенно бывает, меня посватали к графскому сыну. Я была несколько старше него, и на отношении это сказалось в мою пользу. Мой муж слушал меня и советовался с моим «мудрым» старшим мнением. На переговоры мы всегда ходили неразлучно, и были мы дружны. Детей у нас не было, но он словно и не задумывался об этом. Однако все вокруг всегда шептались о моём возможном нездоровье. Но то были мелкие сошки, и всё что они делали от бессилия, распускали грязные сплетни после службы в трактире. Казалось, что всё идёт лучше некуда. Муж не деспотичный тиран, власть держится в наших чутких руках, а другое и не замечалось вовсе. Но даже и такая жизнь может закончиться в мгновения ока. Всё началось с того, что поздним вечером мы принимали одного купца из соседней земли. Он хотел заключить торговую сделку, предложив тот товар, которого у нас было не столь в достатке. Но по этикету гостя нужно встретить, а коль поздним вечером прибыл накормить, уложить в собственные покои и уж на утро провести переговоры. Но какова сейчас ирония, ведь тогда этот гость не притронулся ни к какой еде, поблагодарив за радушный приём, попрося лишь оставить его отдохнуть после долгой дороги. — Он был упырём? Она рассмеялась. — Какое забавное оскорбительное слово! Будь я в моложавом отречении, как и ты сейчас, именно так бы я выражалась по отношению к этому господину. Но ты опять угадал! Он был вампиром, однако никто в ту пору не придал значения той его выходке. Все просто стремились выполнить пожелания гостя. На следующее утро прошла сделка, но почему-то купец тянул время. Он сказал, что не хочет возвращаться так скоро домой, а пожелал остаться и осмотреть чужие владения. С письмом он лишь послал в свою родину гонца, а сам отдыхал и вёл с моим мужем самые разнообразные разговоры. Однако постоянно он странно поглядывал на меня, а потом отворачивался либо просил прощения, что засмотрелся на такую прекрасную леди. Мои подозрения не были такими вескими, чтоб делиться ими с мужем. Я просто предпочитала снисходительно молчать и заниматься своими делами, пока купец не явился ко мне лично. Он сказал, что решился заключить новую сделку именно со мной, потому, что находил графа «не достаточно проницательным и остроумным для такого рода деятельности». Я понимала, что есть нечто подозрительное в его предложении, но я всё равно согласилась. Мы встретились в далеко нелюдной части поместья в малой зале для гостей. Было уже поздно, но господин выглядел очень живо. Он предложил выпить своего «вина» привезённого из собственных виноградных угодий. Я согласилась и подала ему два гранённых бокала. Чем он заговаривал мне зубы, я уже не вспомню. Помню только то, что он пил вместе со мной, а потом моё сознание начало мутнеть. Так и померк свет со словами: «Рождение прекрасной госпожи из мира тьмы». — Ты… умерла в тот день? — не выдержало моё любопытство. К тому моменту рассказа, я и вправду расслабился и не заметил, как стал ближе пододвигаться к ней из-за безумного интереса. — Да. Смерть моя была быстрой и безболезненной. Но всё интересное и весёлое меня ждало после. Как думаешь, где я впервые раскрыла свои глаза? — Я не знаю. Может в могиле? Вновь последовал смех. Её груди, находящиеся в воде, то и дело вздымались и колыхали воду. — Почти. Я проснулась и обнаружила беспросветную темноту. Но мне было мягко, и в голову пришла мысль, что лежу я в постели. Но каково было моё удивление, когда я поняла, что сверху меня накрывает тяжёлая каменная плита. Я стала пытаться её отодвинуть и у меня, как ни странно, получилось. Высунувшись, я с ужасом осознала, что это мой погребальный склеп. Рядом были другие каменные усыпальницы графской семьи, но лишь моя была украшена увянувшими цветами. Вторая моя мысль закричала, что это был отвратительный сон, и что после того, как я проснусь, обязательно обращусь к ведунье. Я хотела уж было произнести молитву, но мои уста не проронили ни слова. Я не могла молиться. Тут мною завладел неописуемый ужас. Я захотела немедля найти своего мужа, даже если всё, что меня окружает — это мерзкое сновидение. Не помня себя, я покинула склеп и направилась к поместью. Муж мой сидел в нашем любимом саду на скамейке и лелеял розовый куст, который мы когда-то выбирали вместе. Его тоску никто из приближенных слуг не мог выносить, они все оставили его наедине с гнетущим горем. Я долго стояла поодаль и плакала. Слёзы мои лились всё сильнее, когда я видела, как он страдает. Я боялась… Ох как боялась подойти к любимому. Я в один счёт могла прекратить этот кошмар, пойдя и крепко обняв его. Всё снова бы сталось как прежде, словно сна или отравления не было. А могла и смертельно напугать беднягу! Но что ж мне оставалось делать? Я, не выдержав гнёта вокруг, (мне казалось, что даже воздух вокруг стал тяжелее, а мои конечности, которые до сего двигались достаточно легко, налились свинцом), с плачем подбежала к нему. Никогда, клянусь никогда, я не видела его таким… напуганным. Мой муж был так ошарашен моим ночным визитом, что смертельно побледнел и упал в розовый куст, раня свои нежные руки. Я старалась успокоить его. Я подняла его с земли с невиданной до того скоростью и силой. Он смотрел, будто в пустоту, а его пальцы были в крови. Тут нечто ужасное овладело мною. Слёзы и страх сменились слюной и страшенным голодом. Чувство, которое, испытав, невозможно позабыть. Я не знаю чего во мне стало больше, но я приподнесла его ладони к своим разгоревшимся до красноты устам. Я целовала их и слизывала кровь, что на вкус отныне была слаще мёда. Я извинялась и плакала, просила простить меня за мой безрассудный поступок. Как можно было ночью пойти пить вино с незнакомцем, хоть он и купец, что предложил сделку? Какой дьявол навёл меня на такое?! Но граф не промолвил ни слова. Лишь всё по прежнему взирал на пустоту. Так он и обмяк в моих руках! Несчастный умер от ужаса, увидев покойную жену при свете ночного светила в саду. Он отяжелел в моих объятиях, и я отпустила его, но на ноги он уже никогда не поднимется. Я закричала. Было больно и страшно. А моё нутро раздиралось на две части. Убежать, как зверь или опустошить его тело. Выпить всё до дна! Пока ни в одной его жилке не останется ни единой капли жидкости. Только кровь могла заглушить мои слёзы. Но знаешь, что выбрал мой человечий разум? Мои глаза округлились. Настолько мне было интересно и трепетно от рассказа госпожи. Я даже представить себе не мог, что однажды графиня Эйш могла быть… такой. Такой напуганной и загнанной в ловушку, такой… несчастной. — Я знаю, что ты сделала. Ты в ужасе убежала, надеясь забыть всё безумие ночи, пообещав, что будешь смирна и неуступчива своим страшным желаниям? Она ухмыльнулась. — Каждый из нас идёт по одному и тому же сценарию. Можно бесконечно давать себе обещания, но что получится в итоге? Ты рано или поздно сорвёшься и нарушишь договор с собой. Это принесёт страдания всем, но в первую очередь тебе. Ты возненавидишь себя и будешь искать успокоения в смерти и изгнании. Но ничего из того не сделает легче. Возможно, ты умрёшь самым несчастным идиотом на свете. Какова будет обида, когда тебе дано многое для свершения своих самых грандиозных идей, а вместо тому ты выбрал умереть от рук закостенелых гнилых изнутри людей? — она внимательно посмотрела мне в лицо, ища эмоционального отклика. И… она его получила. Самодовольно графиня продолжила. — Самоизгнание… Какое знакомое наказание, не так ли? Ходишь сюда, туда, как неприкаянный. Прячешься от мира, потому как боишься себя и гнева людского. Ты ходил по полям и лесам, видя бескрайние просторы и богатства Валахии. Какое-то чувство свободы приходило на сердце, я права? Оно помогало отвлечься. Ты выбрал не худший вариант. Но что если я сейчас расскажу о том, как я добровольно заперла себя в каменной тюрьме? — В какой тюрьме? Ты хочешь сказать о… — Да, о своём собственном, уготованном для меня склепе. Там, где чудовищу самое место! Я гнила внутри душного ящика, проклиная тот день, когда появился купец. Из-за него я стала отвратительным созданием, а как ножом по больному были воспоминания о кончине моего мужа. Я слышала, как ему возводили склеп, слышала всю трагичную процессию. Любила я додумывать, что граф на самом деле жив, что лежит он точно как я, внутри тёмной камеры. Но реальность такова, что я просто хотела страдать! Я хотела покарать себя или даже умереть там, но в конце концов я поняла: смысла в моих истязаниях и слезах не было. Ничего бы не изменилось, если я продолжала изображать покойника. Мне хотелось вернуться в мир, вновь занять место во власти и жить, как подобает человеку, но вина… Она была внушена всем людям с рождения, а когда ты становишься иным, то этот рычаг ломает и давит на старый образ послушного человечка! Конечно, можно сломать его, но те люди, что не смогли повторить освобождения, будут ненавидеть тебя бесконечно. Все эти лицемеры хотят, чтобы ты страдал в ИХ мире, построенном на презрении. За это я и презираю людей! — госпожа остановилась, потому как поняла, что эмоции захватили её. Откашлянувшись, она продолжила: — Как я уж говорила, вина преследовала меня повсюду: хоть во тьме могилы, хоть в ночных пейзажах. Ведь как так? Я убила собственного мужа, но отсутствие помысла в убийстве не снимало с меня виновности в столь горьком деянии. А сколько же будет таких, которых я убью специально из-за голода? Много… Ведь я живу вечно. Я нахмурился. Уж больно неприятно было слышать колкую правду. — Как ты решилась на это? Ты просто поставила свой эгоизм выше жизни и желаний этих несчастных людей. И это после того, как ты убила собственного мужа? Разве горе от его смерти не должно было показать тебе, насколько неправильно лишать сия богатства других? — Весь мир построен на эгоизме одних и пресмыкании других. Кто-то плюёт на рамки и идёт дальше, получая желаемое, а кто-то продолжает сидеть с бесполезными обещаниями. Неужели ты всё никак не поймёшь? Если бы я не кормила тебя, голод всё равно оказался бы правым. Ты нарушал бы свои табу снова, снова и снова, пока жестокий мир не научил тебя жить иначе. Но зачем тебе нужны бессмысленные тревоги, верно? — она широко улыбнулась. Видимо её рассмешило моё недовольное лицо. Повисла пауза. Я не хотел ничего говорить, ведь я не знал как принять это. Как мне реагировать? В глубине своей сущности я понимал, что она права. Нет в том никакого смысла. Это словно колесо. Оно будет крутиться, а события чередоваться, но лишь одного в нём не было и не будет. Счастья… Как его достичь? Неужто я получу его, если буду убивать? Но почему обязательно следует выбирать одно из двух категоричных? Либо ты убиваешь и наслаждаешься, либо ты голодаешь и льёшь слёзы. Есть ли здесь золотая середина? Я уж было хотел что-то промямлить, однако она вновь серьёзно заговорила: — А теперь предположи, дружок, как я оказалась там, где я отныне нахожусь? — Откуда мне знать? Чёрт тебя только знает! Не знаю я, и знать не хочу. Но судя по твоей мерзкой улыбке, ты сожрала всех придворных, слуг и нового правителя заодно, а потом собрала вокруг себя отчаянных сектантский псов без собственной воли, которые готовы прислуживать и потакать тебе до конца их жизни. А потом вы все вместе шли пугать народ, чтоб ни одна вошь в твою сторону не прыгнула! Графиня громко рассмеялась, а главное… искренне. Когда я в последний раз слышал, как она смеётся? Ну что ж, я рад, что мне удалось позабавить её своей глупостью! Эйш же всё ни унималась. Спустя несколько минут она смахнула со своего глаза слезинку. — А ты забавный, но такой льстец! Тогда я не способна была этого сделать, но раз уж ты так сказал, то считаешь меня способной. Ах, а ещё моё воображение нарисовало чудесную картину, как все вши и блохи в спешке улепётывают из графства от страха перед графиней! Я тоже представил себя эту нелепицу, от которой невольная улыбка также пробежала и по моему лицу. Теперь ясно, кто из нас больший идиот. — Раз уж ты не хочешь немного подумать, я расскажу всё сразу. После моих прекрасных доводов о том, что было бы славно поменять своё жалкое существование, через несколько месяцев я вышла на свет божий. Но теперь уж не была я такой глупой: у меня за плечами был хитрый план. А состоял он в том, чтобы тихонько пробраться в поместье и найти предполагаемого «нового» графа, и запугать его так, что станет он моей покорной куклой, которой я смогу прикрываться в делах политических. Так я и действовала. В ту роковую ночь я явилась к младшему брату своего мужа и чуть не убила и того бедолагу, ведь он узнал меня. Хотя нет, сначала не узнал. Я попросила разрешение войти в поместье у допоздна засидевшегося графа, и тот, наверняка меня с кем-то спутав, разрешил на свою голову. С тех самых пор он стал как ручной хорёк! Слушал и выполнял все мои приказы. От его лица я правила. Но сложнее всего было управиться с приближёнными и другими слугами. Но и тут я нашла интересный выход, наврав, что если они не будут служить «дьяволице», то я обреку графство на неминуемую смерть и проклятие голодомором. И представляешь, эта толпа дураков до сих пор верит! — Но куда делся тот граф? Я видел какого-то, что по твои пятам ходил, это был он? — А этот? Нет, это его сын, которого с детства я держу в узде. О, бедняга! Помню, как он пытался перечить мне вместе с некоторыми придворными, вот и устроила я тогда представление с демонстративной казнью и поеданием этих неверных, а молоденький граф тогда ещё заикой сделался. Вот и слушает меня во всём, ведь никто не хочет расправы над собой. — А почему ты не убила того молодого графа, ведь он снова может стать угрозой. — Да потому что он единственный наследник! Больше его мать не смогла выдавить. Умерла бедная рано от какой-то болезни, а потом и он вместе с ней. Однако я здесь ни при чём! На удивление я посмеялся, но потом почему-то напрягся. — Надо быть очень рискованным, чтобы решиться на эти грязные дворцовые игрища. Не боишься, что когда-нибудь люди поднимут такой бунт, что не оправишься после? Госпожа Эйш лишь лениво отмахнулась, говоря без слов, что всё под её чётким контролем. Ей не хотелось говорить, потому как интересовало её совсем не то. — Так что ты понял за весь наш разговор? — Я понял, что ты видишь во мне своё дитя, которому ты рассказываешь сказку, а далее спрашиваешь, понял ли он её смысл. — Опять язвишь? — она самодовольно хмыкнула — Ну раз это помогает тебе отсрочить мысль о личной никчёмности, то, пожалуй, занимайся этим сколь хочешь! Тут графиня ловко выпрыгнула из ванны и нагая, ступая по полу своими мокрыми ступнями, ушла, даже не прикрывшись. Я уж было хотел последовать за ней, но та лишь приказала не копировать её тень, ведь захотелось женщине побыть одной. А я же продолжал мокнуть в мыльной воде и думать… В моём разуме всё мелькала мысль о золотой середине, которую можно избрать как прекрасный вариант. Что если составить для себя кодекс? Например, никогда не убивать детей или простых людей, которые ни в чём не провинились и ведут жизнь доброго порядочного гражданина, а убивать лишь самоубийц и дряхлых больных стариков, что мечтают о скорой смерти. А может и вовсе начать вершить самосуд и убивать всех тех, кто нарушает законы? Всех пьяниц, душегубов, воров и прочих. Но кто же мне давал право судить? Разве стану я лучше, если опущусь до их низости и убью? Люди… Чаще всего у них есть выбор. Они убивают по разным причинам, но у них всегда есть выбор в пользу того, чтобы никогда не применять насилие. А что есть у меня? Мне предстояло подумать об этом в полном одиночестве. Прошло около года моего нахождения в поместье графини Эйш. Всё шло как обычно. Днём зачастую я спал, а ночью мы с госпожой занимались делами политическими. Точнее, лишь она прининала в этой смертной скукоте важнейшую роль. Я всего то ошивался рядом и выполнял её небольшие просьбы, а отношения наши становились всё теплее и теплее. Вечером, перед и после работы, я захаживал к Франклину, который стал схож именно с разумным мужчиной моего возраста. Он научился писать и читать, а его одним из любимых занятий стало чтение. Даже если книга была скучной и никак не связана с наукой, он читал всё. В какой-то момент я даже начал бояться, что мой спутник обгонит меня по разуму. Но для меня это не столь важно. Общаться мы стали больше и на две стороны. За день он писал на бумаге всё то, что хотел спросить или рассказать, а я потом зачитывал и отвечал на порой странные вопросы. Несмотря на то, что я много раз твердил ему, что госпожа Эйш моя дальняя родственница, он продолжал твердить, что мы бы прекрасно сошлись. На это я обычно смущался и отмахивался, меняя тему. Жил он в отдельной комнате, которую потом обустроил на свой лад и очень даже неплохо. Притащил откуда-то целые стеллажи под книги с запахом сырости и старины. А ещё на мою неожиданность Франклину полюбилась улица. Он не боялся косых взглядов или того, что кто-то осудит его за немоту, однако всё равно предпочитал лес. Говорит, что нравятся ему лесные твари, звуки леса и пение пташек. Вот и всё, что нужно было ему для счастья! У меня же дела обстояли немного труднее. Идею с моральным кодексом по выбору жертв я не забросил и дорабатывал деталями. Например, если когда-нибудь на моих глазах произойдёт нечто, что можно назвать преступлением, виновника сего можно будет изничтожить без суда и следствия. План планом, но за это время я правда поменялся. Я стал легче относиться к смерти и убийству в целом. И… не хотел, конечно, при тебе об этом рассказывать, но мне от того отлегло от сердца, что я совершил первое намеренное кровопролитие. А произошло всё так. Графиня выследила одного «неверного» и отдала мне со словами, что я могу опробовать его. Долго я колебался и не мог решиться ступить на эту скользкую дорожку, но мне давно следовало сделать первый шаг. Эмоции от данного сложно описать. Это нечто между гордым смирением, облегчением и упоением. Наверное, для людей это сравнимо с дорогостоящим куском полукопчённого мяса, которое ты пробуешь впервые. Не знаю даже… Буду надеяться, что сравнение соответствует действительности. Хоть мне, как я упоминал, и стало легче, но появился новый предлог для дум. Это был человек, которому итак была уготована смерть. Он находился в комнате, из которой для него не было выхода, и где ни одна живая душа не могла прийти к бедняге на помощь. Но что я буду делать на вольных хлебах? Если люди будут просто ходить и заниматься своими делами, смогу ли я сделать хоть что-то? Хватит ли во мне духу, чтобы напасть первым? Оставалось это тайной, пока вынужденные обстоятельства не привели к тому, что я и Франклин снова оказались на природе матушке. О, такая это история была! Для кого-то может трагичная, а для кого-то и с хорошим концом. Помнишь того самого графа, что был ширмой для правления госпожи Эйш? Так он вновь поднял восстание, но уже готовился так, чтоб никто ничего и не успел понять. Долго готовился вместе с подданными, что хотели видеть полноправным графом именно его, а не дьяволицу, пожирающую собственный народ. Не буду распинаться, скажу только, что произошëл сей переворот днём, когда вампирша слаба и не может использовать все свои преимущества. Она спала в своих укромных покоях и умерла во сне. Люди позже совершили ритуал в тишине храма, чтобы навсегда отобрать жизнь у её праха. Я же тогда был с Франклином и из той комнаты я услышал раздирающие до боли в ушах крики госпожи. Я был страшно напуган, ведь ключи от личных покоев были лишь у владелицы и меня. Так кто же был виновен в её смерти? На это раздумье у меня не осталось времени. Я сбежал, как и всегда. Покинул женщину, которой так верно служил… чтобы спасти себя и своего вездесущего спутника. Но таков мой путь. Я мог сколько угодно винить себя позже, представлять как я спас бы её от всех бунтовщиков, но всё напрасно. Она мертва, а значит мне предстояло вновь столкнуться с жестокой природой и жить в лесу. Но теперь у меня за плечами есть план… (как говорила покойная несчастная). Мы бежали в лес, в тот самый, где с Эйш мы впервые встретились. Хоть мне и было грустно, но в глубине души меня одолевало странное спокойствие. Будто всё это время графиня безутешно мучилась, и только теперь обрела истинный покой. Из-за её смерти я недолго переживал именно по этой причине. Мне следовало идти дальше. А злился я больше на себя, ведь при первой же опасности я бросил её одну на растерзание. Надеюсь лишь, что новый граф стал не хуже прошлой. Однако то уже явно не мои дела. Пришло время обустраивать свои собственные, начало берущие из леса. Опять из треклятого леса! Пересекать его мы планировали как можно быстрее, ведь бунтовщики знали нас и могли пустить по следу охотничьих собак. Я то мог летать, а вот с Франклином опять возникли проблемы. Он был медленнее меня, хоть и привык пробираться сквозь густой лес за все свои бесчисленные прогулки. Спустя несколько дней и почти непрерывного движения мы оторвались. Услышать человеческую речь в такой глуши казалось уж более невозможным, и я решил сделать перерыв. Наконец Франклин мог поспать на мшистом лугу, а я разведать новую территорию. Планировал я найти новый город или крупный свод нескольких промышленных деревень. И, о чудо, на крупное селение мы и напоролись! Дошли мы туда более чем за день и очутились на обочине деревни, где многие были фермерами, лишь изредка попадались на глаза высокие строения или прилавки. Но остановились мы здесь явно не для работ в поле. Здесь я хотел заполучить новые одеяния, чтоб слухи о моей персоне не дошли вперёд меня. Плащ я сменил тогда на лёгкое, грубо стёсанное пальто, а цилиндр обкрутил куском серой ткани, что и неприметна была и отличала простую шляпу от той, что запомнили в поместье. Франклина я тоже приодел, но в шубу поплотнее, ведь он мёрз, хоть и меньше, чем простой смертный. Вскоре мы вновь удалились из этого села в соседнее, где по слухам существовала небольшая местная больница. В мой план входила работа в какой-нибудь, пусть даже захудалой, но больнице. Пусть вместе со знахарками, шарлатанами и прочими, всё равно, ведь в данном поприще у меня было немало знаний. В самом крупном селении, от которого отходили бедные, таковая всегда должна быть. Обычно они были неэффективны, и практиковалось там больше шаманство, но я планировал взять верх именно научным подходом. Помню, как просил я местного главного врача взять меня к себе, а он вечно считал меня за сумасшедшего колдуна целителя и прогонял, но под конец трудяга понял, что лучше разделить работу с кем-то, чем допоздна корячиться над язвами самому. И он не ошибся! Я действительно неплохо справлялся со своими обязанностями. Был я поначалу лишь помощником и занимался стандартной гигиеной, которая нужна в каждом помещении. Но после небольшой проверки я стал полноценным врачом. Так я вклинился в первый небольшой рабочий коллектив на равных. Главный врач был единственным из всех, кто обладал хоть малым, но образованием. Остальные, а именно две старушки и зачуханный мальчишка, что был им подмастерье, знали лишь о врачевании народной медициной. Именно они принимали суеверных до скрежета зубов и рожениц. Всё остальное висело лишь на несчастном худощавом докторе. Денег было не шибко, но хотел я заработать на первое время, чтоб после на эти средства перебраться в место покрупнее. Жили всё это время мы в каморках подразумевавшие палаты. Совсем маленькая комнатушка, Франклину было в ней ужасно тесно, а потому он уступал место мне, а сам спал на улице или коридоре. Режим моего сна и бодрствования сильно изменился. Теперь вновь я стал человеком, что работает весь день, а ночью храпит в ожидании новой тяжкой смены. Пациенты и другие люди меня не особо любили и испытывали недоверие, но и назад со своими нарывами и болячками возвращаться не хотелось. Видя как мне тяжело на новом месте в новой роли, Франклин не хотел оставаться в стороне и тоже хотел найти работёнку по себе, ведь тоже остро переживал перемещение из личной комнаты с удобствами в барак с низким потолком. Но он был нем, как рыба, а потому мне пришлось идти и искать вместе с ним место, где нужны лишние рабочие руки. Взяли его только на работу в поле из-за большой выносливости и силы двоих мужчин. Конечно, очень надеялся я, что с его то редкими умениями в чтении и письме, будет нечто солиднее, но проклятым крестьянам и не нужно чтение, важна лишь сила и страх умереть голодным. Такая тоска находит, когда рассказываешь про долго тянущиеся года, где нет ничего кроме плана и скудного общения! Хотелось повеситься от гнёта деревни, где тебя принимают за чужака, распуская самые абсурдные слухи. Было даже такое, что знахарки шептались, мол Франклин мой отец, которого я сделал уродом, что на самом деле я чёрный маг, что «вселил» в тело своего брата чёрта. Забавно было послушать всякое. За даром слух отменный пропадать будет? В этой смердящей яме провели мы почти девять лет, а после, на часть грошей в карманах, отправились в новый путь, воспользовавшись пришедшей войной. Двинулись мы в сторону фронта, дабы занять пустующую усадьбу или дом, не боясь умереть или попасть в плен. Такой дом удалось найти на западной части. Люди из селения бросали имущество лишь бы бежать подальше от безжалостной армии турков. Представь только себе, как смотрели мимо проходящие на пару безумцев, что рискуют сыграть злую шутку со своей фортуной! Буду вторить себе, заняли мы пустой дом с некоторыми проблемами в виде сломанной лестницы на второй этаж, выбитых неутеплённых окон и отсутствием мебели. Из всех роскошеств был там длинный стол, прикрытый лохмотьями, грязноватый ковёр, который наверняка не успели свернуть и увезти с собой на повозке, и пыльные занавески, колыхавшиеся на холодном ветру как паутинки. Но это лучшее, что мы могли себе позволить. Сначала было неудобно, а после обжились за следующие пятнадцать лет. Во времена ожесточённых боёв обосновали румыны свой лагерь недалёко от нас. Приползали туда раненные, на лошадях носили их с побоищ. Трупов было видимо не видимо! Вот и принялся я за старую работёнку. Где-то лечил, а в каких-то случаях гробы колотил. Тут мы и открыли свою золотую жилку! Люди стали узнавать нас, а спасённые были милы и клялись отплатить. К слову, обещания свои они выполняли. Позже, когда утихомиривалась бойня, приходили в укреплённую деревню родственники храбрых мужей. Узнавали они обо мне и вправду платили, чем могли. Кто-то помогал вещами, едой или деньгами. Любые дары я принимал, хоть ранее очень стеснялся показаться неимущим. Франклин тоже развлекался. Обустроил он собственную поляну, где выращивал запасы для себя. В это же время научился он готовить, потому как поперёк глотки у него стояли мои слова о «немом и неспособном» брате, кои я использовал ради прикрытия. Правильно я тогда вывел фразу: «Что для человека горе и страх, то для меня выгода». Насмотрелся я за те годы на смерти и калек, что стало мне это словно в обыденность. Тот умрёт, а тот поправиться, а того я приближу к смерти, ведь никто не будет задаваться вопросом, почему человек умер от кровопотери на войне. Голод меня не мучил, а кодекс выбора жертв не противоречил отнимать жизни тех, кто не сможет отныне выкарабкаться из её объятий. Прекрасная жизнь начала царить в моём доме, что мы с Франклином привели в порядок. Я возмужал и не осталось следа от того меня, что был десятком лет ранее. Но всегда присутствует тяга к большему! Когда прошло тринадцать лет, я понимал, что пора уходить, ведь все вокруг превращались в горбатых стариков, и лишь я оставался таким же бодрым. Они могли списывать это на силу моего здоровья, но тянуть не было смысла. У меня объявился новый план, который гласил о вездесущности. Каждые пятнадцать лет и менее необходимо было менять сёла и города. Путешествовать и стараться браться за всякие работы, а не только за чудесное врачевание, чтобы не породить слухи о скитающемся знахаре. Хотя будут ли ещё живы распространители слухов? Не важно, я не хотел пренебрегать осторожностью, чтобы однажды не оказаться на месте Эйш. Такой образ жизни я вёл очень долго. Мне нравилось чувствовать себя свободным, и в этом была своя привлекательность. Приходишь на новое место, осваиваешься, преподносишь себя как честного гражданина, слегка работаешь на репутацию, а после пожинаешь плоды в виде доверия и насыщения. Каждый раз я пытался выдумывать нечто новое. Где-то я гробовщик, где-то извозчик, а иногда и вовсе ничем не занимался, а работал лишь Франклин на очередной стойке или вспашке. Шли годы, десятилетия, века… Я получил несколько образований. Мой спутник стал уж не разлучен со мной. У нас были тёплые отношения, несмотря на некоторые конфликты в быту. Также как и я, он менялся. Он был серьёзным, как по мне сверх меры, заботливым и, чёрт возьми, крайне умным! Частенько мы спорили о наших финансах и дальнейших планах, в которые он подкидывал умные доводы. Я же наоборот чувствовал, что теряю мою восприимчивость к людям. Все их проблемы стали казаться ужасно мелочными, а голод и хворь я воспринимал как нормальное явление. В какой-то момент я даже думал, может умом тронулся, на что Франклин отвечал схоже. Я стал вести себя несерьёзно, позволяя всякие выходки, от которых люди обычно делают вид, что не замечают местного сумасшедшего. А мне и в радость это было, ведь с возрастом понимаешь, что в мире всё меньше и меньше вещей, которые могут тебя порадовать и расслабить. Да и с людьми, как ни стараешься походить на них, ты теряешь связь, чувствуя своё превосходство. А страх, как эмоция исчезла для меня. Бояться больше нечего, ведь это я тот, кто внушает ужас! Всё шло прекрасно. Я ловил себя на мысли такой: «Моя жизнь будет вечной. И вечность я потрачу на свободу духа и развлечение себя любимого» пока не случился новый переломный момент, который перестроил всё моё существование! Был 1924 год. Произошло до него столько и одновременно ничего. Не думаю, что смогу вспомнить что-то такое же интересное, чтобы ты не умер со скуки. Жили мы в очередном доме на окраине, кои сменил я наверное тысячи. Ничем не примечательный мелкий город, если бы не одна приключившаяся беда. Люди были настолько недоверчивыми, что страшно было нос высовывать за двор. Все, по какой-то причине, относились ко мне с удивительной опаской, и я не решался совершать убийство. Не знаю, что произошло в этом городе до меня, но я почти сразу же попал в неблагополучный список местных. Они караулили меня возле дома, откровенно и даже с нахальством заглядывали в окна. А ночью, когда хотелось покинуть деревянные стены и пробродить во влаге ночи, в округе бродили непослушные мальчишки, которые рассказывали друг другу поверье о проклятом доме и живом покойнике в нём. «И с чего бы этому взяться?» — всегда с досадой восклицал я. Откуда могли пойти слухи, если я даже пальцем никого не тронул? Так продолжаться не должно, и я заранее приобрёл дом в городе куда крупнее, чтоб там точно потеряться на фоне остальных людей с не меньшими странностями. Оставалось дождаться лишь дня, когда приедут извозчики, но тут голод вновь дал о себе знать. Не испытывал такой боли со времён юношества, и это было просто отвратительно! Будучи глуповатым, я страдал, а теперь я это делаю из-за осторожности. Уму непостижимо! Что мешало мне напоследок, со дня на день до отбытия из запрелого городка, пережрать всех, кто так испытывал моё терпение? Но по какой-то неведомой на то причине, я подумал, что будет это не столь весело как звучит. И ты, мой слушатель, который до сих пор следит за нитью повествования, наверняка догадался, что произошло дальше. Да, я сорвался… Но в этот раз я и глазом не успел моргнуть, как изничтожил… ребёнка. Лишь насытившись, я увидел ещё тёплое тельце совсем маленькой девочки. Лежала она словно куколка! Такая маленькая, милая и славная на личико, что внешний вид попортила только одетая на ней рванина и… такая же рванина из мяса на шее. О, черти бы меня побрали за этот чудовищный поступок! Никогда доселе я не нарушал своего морального кодекса, чем сильно гордился. Никогда бы я не решился в здравом уме убить беззащитного ребёнка. Но это произошло… Я не смогу передать весь шок и ужас, что я испытал тогда. Казалось, будто я позабыл о таких эмоциях на веки, но сейчас они били ключом. Как? Что мне делать? Как мне загладить вину? Вдалеке я услышал плач и крик других детей. То были несколько тех самых мальчишек негодяев, что вечно донимали меня. Вечно шастали тут и там, но в эту ночь не одни, а с маленькой гостьей, которая не могла бегать так быстро, как её друзья. За то она поплатилась жизнью. Я продолжал смотреть на тело и каменеть от ужаса. И тогда я принял спонтанное решение, которое навсегда изменило меня. Я вскрыл своё запястье, и густая тёмная жижа стала течь в её приоткрытый рот. В этот момент я чувствовал себя самым омерзительным созданием, которое пытается искупить грех. Мой наивный разум думал, что я оживлю девочку, принесу домой и аккуратно зашью ей раны. А после она счастливая вернётся домой к родителям, что может с ума уже сходят от тревоги за дочь. Кровь продолжала заполнять её тельце. И когда стало достаточно, я взял её на руки и виновато понёс к Франклину. Помню его глаза, когда я рассказал о случившемся. Он смотрел на меня как на провинившегося ребёнка, который всё равно, по его мнению, заслуживал жалости. Я оставил малютку на него, приказал подготовить все инструменты для операции. Зашивал её я быстро через пелену тумана. Кровь, её оставшаяся и моя, смешались в единую вязкую кашу. Позже отложил я нитки и иглы подальше от столика, на котором лежала маленькая куколка. И только сейчас я более детально осмотрел её. Ребёнок худощавого телосложения, с босыми ногами и множественными ранками на ногах и ладонях. Было ей не более трёх лет от роду. Мы молча стояли над ней, не знавши, что произнести, пока я вновь не вышел на улицу. Не понятно как я хотел отыскать дом девочки, чтобы потом привести к нему, ведь негоже ей больше так поздно одной во тьме разгуливать. И тут в тиши до меня донеслись крики и лай обеспокоенных собак. Я пришёл к косой избушке, где кричал мужчина с пьяненьким голосом. Он допрашивал какого-то плачущего ребёнка: — Где Вайоллка, тебя ещё раз спрашивают! От любопытства я заглянул в маленькое окошко и стал слушать. Ответом были всхлипы и отчаянный детский крик: — Я… Я не знаю! Мы были… были у старого проклятого дома и шли домой, а потом… Волки! Волки! Это был большой волк! — Врёшь! Не водиться у нас волкам! Говори, что было по правде, а то душу вытрясу за враньё твоё поганое! — Я не вру, правда! — мальчик трясся, как сухая тростинка. Слёзы лились градом по его грязным щекам. — Угнали Вайоллку, небось, в табор какой, а этого напугали рычанием мужики, а тот и сбежал трусливо! — Бросил сестру на поругание чужим, да?! Больше мальчишка ничего не говорил, лишь плакал и заикался. Не долго думая, отец стал пороть несчастного, выругиваясь и плюя на пол. А я после такой сцены, понял, что маленькую девочку Вайоллу уже никуда не возвращу. Сподвигло меня на этот серьёзный шаг множество вещей, но главное это нищета и безразличие её родителей. Если они так переживали за дочь, почему же сами не отправились искать её, а приписали вину за всё ребёнку? Да не будь я вампиром, сам бы бежал за тридевять земель от этого ужаса! Но какое теперь это имело значение? Самое важное в том, что дома меня ждала моя… семья. Девочка проснулась лишь к утру, а до того мы с Франклином придумывали историю того, как стоит всё объяснить ребёнку. Сначала она вела себя стеснительно, боялась глядеть в глаза и говорить, но спустя половину дня она забыла обо всём, когда начала играть с занавесками и другими предметами в доме. Видело дитя всё это впервые, а потому совало свой нос всюду, куда только могло пролезть. Мы искупали её и накормили, и вот всё напряжение было снято. Вайолла рассказала о доме и своих родителях, поделилась вчерашним «страшным сном». Тогда мы поведали ей ход событий. Сказали, что напали в лесу на неё вурдалаки, а я просто мимо проходил и увидел как эти черти мою «племянницу» жрут, вот и спас я её, сделав операцию. И о своих «особенностях» я не утаил, но она не понимала, что ей сказать и чувствовать. Она лишь улыбнулась и пересказала все мифы об упырях, что шептал ей брат перед сном, чтобы напугать. Но по её словам я не был страшным чудовищем, а значит являлся «добрым». После я спросил её, хочет ли она домой к родителям, на что она, бедная, сказала, что хочет лишь увидеться с братом. Наврал я тогда, мол он не пострадал и давно находится дома, но она не сможет увидеться с ним, ведь совсем скоро мы уезжаем. Тут, чтобы унять плач малышки, я стал рассказывать ей о нашем новом доме, о том самом, который я купил заранее. Я пообещал ей, что она будет путешествовать и ни в чём себе не отказывать, что она станет самым счастливым ребёнком. С этими клятвами мы вместе вступили в новую жизнь. Вайолла была самым милым ребёнком, которого я когда-либо видел. Мы вместе путешествовали из города в город, но на этот раз старался я выбирать лишь крупные, что обрастали людьми и промышленностью, а не затхлые деревни. Может, конечно, я сделал её избалованной, но это того стоило. Каждый раз видеть улыбку на её лице было сравнимо с ощущением нежного тепла солнца на человечьей коже. Франклин тоже души не чаял в этой девочке. Часто он приносил ей большие подарки и старался играть с ней, хоть и был нем. По своему образу он напоминал добродушного заботливого молчаливого отца, который улыбался и учил тебя всякому. Я редко ей в чём-то отказывал, ведь теперь она была моим мотивом к прекрасной жизни. Ради того, чтобы у Вайоллы было больше благ, я устроился на работу и стал разрабатывать план для осёдлой жизни. Последнее у меня получалось плохо, а потому приходилось расстраивать её очередным переездом. Обычно в такие моменты она плакала в своей комнате, не желая расставаться с друзьями, которых она нашла за те года. А переезжать приходилось теперь в разы чаще! За десять лет все вокруг бы возмутились и не понимали, почему все остальные дети уже учатся в школе, а она по прежнему остаётся маленькой девочкой. Мне было её так жаль, но делать нечего. Я говорил, что она особенный ребёнок, что рост её замедлен, но это не повод для грусти. Она сможет писать своим друзьям письма, а рост вовсе не мешает ей быть умной. Ранее Вайолла приободрялась, но со временем, пока проходил один год за другим, а за ним десяток, это становилось труднее. Я не очень понимал, как работает её организм после моей крови, так как на Франклине всё происходило совсем иначе. Разумом она росла очень медленно, да так, что только в начале 1980ых ей было около 13. Выглядела она также на свой возраст, но меня пугало это. Она буквально застревала в одной стадии взросления на добрый десяток лет! Я по сей день не знаю, почему это происходит, но лишь одно из этого радует. Она будет жить долго и сохранять при этом молодость духа. Наверное, это всё-таки лучшее, что можно желать для своего близкого человека. Но есть у медали и обратная сторона: подростковый период. Наверное, это самое мучительное, что пришлось мне испытать с ней. Я никогда не порицал её тягу к свободе и творчеству, каждому это нужно. Приходила одна мода, и умирала другая, но Вайолла всегда была тут как тут. И ничего постыдного нет. Пусть делает со своей внешностью, что хочет. Я слишком люблю её, чтобы в чём-то отказывать. Позволял ей даже полностью изрисовывать комнату в этих зловонных красках из баллончиков, от которых у меня лично нос закладывает, и слезятся глаза. Но её отношение… Оно словно стало другим. Она стала груба и хаотична в словах и настроениях. Назло делала многое и грозилась убежать из дому. Всего и не вспомнишь! Но я не хочу вспоминать её грехи. Какая бы она не была, я так привык к ней и испытываю самые искренние чувства. И мы многим похожи, оба свободолюбивые, знающие себе цену эгоисты. И наконец Вайолла также осознала это. Наши отношения вновь стали прекрасными, когда стукнул 2013 год. Я никогда бы не подумал, что доживу и хоть глазком увижу новое тысячелетие. Мой возраст это то, что пугает меня больше всего, по крайней мере после потери моей семьи. За это время я успел преуспеть в кое-чём. Вспоминая традиции и свои истоки, я основал своё похоронное агентство. Такое миниатюрное графство как у госпожи Эйш в её лучшие годы. Там также царят свои строгие правила и законы, а самое важное: я не допускаю чужих ошибок. Я не подпускаю людей к себе без надобных на то целей и, а мои работники даже не знают, как я выгляжу. Я доволен собой и своими действиями, а прошлые тревоги и мораль отпустил. От этого моя продолжительная жизнь обрела вкус настоящей свободы от предрассудков и человеческих эмоций, и это самое прекрасное, во что может превратиться бывший человек с ограниченной программой. Но правильно ты напрягся. Почему я резко стал таким серьёзным? Да и зачем я говорю с тобой откровенно? Кто сказал, что я откровенен во всём? Нечто опустил, нечто убрал, но одно остаётся неизменным. Моя цель. Я улыбаюсь, ведь изначально знаю свои мотивы. Но слышишь это? Нет, мой слушатель, ты ничего не слышишь своим жалким слухом! А это призыв… Загляни в свой стакан, выпей до дна и прими дары тьмы, а после ты станешь тем, кто продолжит путь становления. Я рассказал тебе обо всём, что нужно знать. Но как выпьешь, не пытайся найти меня. Я ненавижу лишнюю ответственность… И да, добро пожаловать в мир мрака!