(не) спасай меня.

- Ты что будешь? Ножку или крылышко? Юнги переводит взгляд на сидящего на полу Чонгука, который держит в каждой руке по предложенному варианту курицы. Не отвечает, только плечами жмёт. Юнги проснулся около уже больше часа назад, но не смотря на это, оставался сонным и заторможенным. Чонгук же выглядел очень даже свежо, видно, ему хватило этого времени, чтобы выспаться. Хотя, Юнги понятия не имеет, во сколько тот проснулся. Сейчас за окном уже начинало темнеть, а Чонгук выглядел так, будто никуда не уезжал. Его волосы были такими же лохматыми, а вчерашняя белая рубашка помялась. Значит, он точно всё это время был здесь. Но у Юнги всё же были к нему вопросы, которые… - Тогда ешь ножку, тут мяса больше, - и протягивает Юнги упомянутую куриную ножку, которую тот, с лёгкой улыбкой принимает. О своих вопросах, он может подумать и позже. Сейчас, слишком хорошо. – Как тебе спалось? – Вгрызаясь зубами в крылышко, спрашивает, а Юнги прожевав откушенный от ножки кусочек, тянется к открытой баночке с колой. - Хорошо, но кажется, я ещё не до конца проснулся, - отвечает, и жадно пьёт. - Ты можешь покушать и лечь обратно спать, - отвечает, и тянет руку к лицу Юнги, стирая с его подбородка капли колы. Юнги, собирающийся поставить колу обратно на стол, замирает, прослеживая взглядом за пальцами Чона, сглатывает. По коже мурашки, а в голове ещё сотня вопросов к самому себе о том, как сильно он реагирует, на такой простой жест. - Я хочу, чтобы ты был рядом, - тихо проговаривает, на этот раз совсем не желая закрывать глаза, и расставаться с Чонгуком, даже ради сна. - Но ведь я и так рядом, - легко улыбнувшись, отвечает, и забирает из начавшей подрагивать руки Юнги, газировку и сам ставит её на стол, пока Юнги продолжает неотрывно смотреть на него. - Правда? – Звучит глупо, но этот вопрос один из тех, что сильнее всего желал быть озвученным, и вот, он получил свою поддержку для этого. Юнги важно знать, действительно ли Чонгук здесь, настоящий ли он. - Я всё ещё здесь, Юнги, - смахнув кончиков пальца со лба Юнги упавшие локоны, Чонгук говорит тихо и нежно, а каждое его движение в сторону Юнги, каждый жест, пропитаны ласковой заботой. Юнги прикрывает глаза, Чонгук придвигается ближе и, уложив голову парня на своё плечо, зарывается пальцами в его волосы, гладит. Юнги понимает, Чонгук не существует. - Тебе нужно ещё покушать, а потом можем лечь, - предлагает, а Юнги не отвечает. Думает только о том, что хочет ещё немного насладиться этим, пусть и иллюзорным, но моментом. И пусть это будет ещё более неправильно, и ему придётся вернуться в реальный мир, сейчас, он хочет быть здесь. С Чонгуком, когда он не боится быть с ним. - Ты полежишь со мной? – потянувшись рукой снова к своей недоеденной ножке, просит, а Чонгук незамедлительно отвечает: - Конечно, - по голосу слышно, улыбается. – Я принёс планшет из машины, можем и посмотреть что нибудь, если хочешь. - Буду рад, - продолжая медленно кушать, не убирает голову с чужого плеча и старается не смотреть на фото на стене, где практически так же Чонгук сидел с другим человеком, который вряд ли порадовался бы этому решению Юнги, пустить пока всё на самотёк. Они должны проснуться… Они продолжают кушать в тишине, лишь иногда Юнги прислушивается к сильным порывам ветра на этой высоте за маленьким окошком, но Чонгук быстро забирает у него все волнения о возможном холоде или преждевременного возвращения в реальность. Он прижимает к себе теснее одной рукой, по волосам гладит, голову с плеча убрать не позволяет. Своими действиями он говорит, напоминает и заверяет: сейчас, Юнги не один. Сейчас они вместе. Сейчас, Чонгук с ним. Сейчас, всё ещё рядом. Всё ещё рядом. Сейчас. Закончив свой ужин, они вместе убирают со стола, после чего укладываются на ставший таким привычным для Юнги, диван. Он укладывает свою щеку на вздымающуюся грудь Чонгука, пока тот ищет фильм, который подошёл бы им для просмотра этим вечером, перетекающим уже в ночь. Чон интересуется у Юнги его любимыми жанрами, Юнги отвечает, что доверяет его вкусу. Он, правда, доверяет. Всему и во всём. Он, как приговоренный к смертной казни, а Чонгук, лучший палач в этом городе. Разве можно, ему не доверять? Вместо фильма, Чонгук выбирает мультфильм, что – то о зверях, там ещё такие забавные лис и зайчиха полицейский. Было весело и приятно слышать под ухом чужой смех Чонгука и чувствовать вибрации его тела на собственном. Чувствовать его дыхание, слышать его пульс. Слышать, и чувствовать, как этот человек живёт. Вот, прямо сейчас. Лежит себе довольный в обнимку с Юнги, лохматый, помятый, смотрит то, что давно хотел посмотреть, но долго останавливал себя, аргументируя это несерьёзностью. Несерьёзно – это запрещать себе свои желания, выдумывая для этого несуществующие оправдания по типу: ты уже не ребёнок, зачем тебе эти мультики, игрушки и прочее? Хм, смешны те люди, что осуждают подобное. Жалки те, кто осуждает за подобное самого себя. Сейчас, Чонгук не относится ни к тем, ни к другим. Сейчас, он живёт. А Юнги, глядя на него, и его чувствуя, приятно существует в этом выдуманном мире которому вскоре придётся поменяться. Но об этом не будем. Это время ещё принадлежит Юнги, пусть он и мыслей Чонгука, больше не видит и не слышит. Так всегда бывает, когда видение к концу подходит. Значит, осталось не долго и вместо того, чтобы переживать или пытаться предположить, насколько далеко его отбросит от Чонгука, когда он по настоящему откроет глаза, он будет наслаждаться, превратив этот момент в свою жизнь. Он его запомнит, и будет думать о нём, как о прожитом. - Когда мы были у реки, ты говорил, что хотел бы написать меня, - снова гладя по волосам, напоминает, когда на экране планшета появляются финальные титры. – Твоё желание ещё не поменялось? - «Глупый, разве могут мои желания, относительно тебя, как – то меняться? Разве что, удваиваться, утраиваться, одним словом – расти. Но никогда не отменяться. Я бы всю жизнь мог прожить, занимаясь написанием твоих портретов. Каждого из них. Того, кого я впервые встретил, написал бы и того, кто поблагодарил за предупреждение о машине. Написал бы момент, как я поцеловал тебя у универа. Написал бы и то, как ты впервые взял меня за руку. И пусть это будут только руки, и никто на этой планете не будет знать, чьи они. Я буду это знать, и буду знать, что тогда чувствовал. Я хочу написать каждый твой взгляд, которым смотрел на меня ты и не ты. Хочу написать всего тебя. Всех нас. Хотел. Хочу. Буду хотеть. Только время…». - Если ты не передумал, мы могли бы заняться этим завтра, - продолжает, обрывая снова мысленные признания Юнги, а тот, в какой – то степени, даже радуется. Нужно не в голове это говорить, нужно вслух, да только храбрости не хватает. Как и для борьбы с этой заманчивой реальностью. Простой такой, такой желанной и манящей. Ему бы туда, к людям, к дяде и Хосоку. А он только тут. Только с Чонгуком. Не правильный такой, не желающий просыпаться, впервые так сильно не желающий, чтобы сон этот заканчивался. - Тогда, нужно будет убрать ковёр, - начинает отвечать, повернувшись лицом к мужчине, - не хочу его запачкать, он мне нравится. – Чуть улыбается, наблюдая за призрачной радостью в чужих глазах. Как бы хотелось… - Хорошо, когда проснёмся, съездим за всем необходимым. - Давай не будем, - ещё одна фраза, что устала находиться в заточении головы, срывается с влажных от слюны губ раньше, чем Юнги бы успел её поймать. - Хорошо, тогда я попрошу другого человека всё привезти и… - Я не о том, - решает, раз уж сказал одно, то и остальное скрывать незачем. – Давай не будем просыпаться. Для Чонгука, даже такого, это слишком непонятно, а для Юнги, слишком важно. Чонгук глядит на него своими глазами, что таят в себе тёмную пустоту, брови хмурит, пытается превратиться в серьёзного. Не нужно. Вдруг проснётся. - Я хочу поцеловать тебя, - лучше так, так им обоим понятно, доступно, желанно и в этой реальности, даже не больно. Если не думать о том, что пребывание в ней, временно. - Я тоже, - тихо сглотнув, отвечает и первым тянется к губам, что снова пересохнуть успели. Откладывает планшет куда – то на пол, в этот раз смелее действует. Смачивает чужие губы своим языком, Юнги поддаётся, позволяет управлять. Ему не принципиально, у кого инициатива. Он просто впивается короткими ноготками в чужие плечи возвышающегося над ним Чонгука, от поцелуя этого, и от рук на теле, что тепло и нежность в своих прикосновениях, дарят, млеет. Ему хорошо, его целуют, целует и он. Он с Чонгуком, и Чонгук с ним. Большего не нужно. Пусть остальной мир, что пытается напугать своим существованием за окном, идёт ко всем чертям. Он понял значение своего тату, своей бесконечности, своей вечности. Остальное, ему глубоко безразлично. Чонгук отстраняется от его губ, прокладывает дорожку к ушку, а Юнги этим пользуется, пальчиками отбрасывает мешающие тёмные волосы, губами тех участков шеи, до которых дотянуться может, касается, мягко целуя, и снова это чувствует, как по чужому телу проходится табун мурашек, как вздрагивает, как дышать начинает глубже. Такой чувствительный, но и Юнги не отличается. Только его с ума сводит сама мысль о том, что он вот так целует этого человека, что он может это делать, не чувствуя стыда и уколов совести. Сейчас, Чонгук принадлежит ему, он является его вечностью, пусть та и заключается в одном кратком миге несуществующего сна. Чонгук совсем замирает, вытягивает шею, открывая Юнги больше пространства, которое он мог бы исследовать своими губами, чем тот незамедлительно пользуется и меняет позу, теперь сам возвышаясь над телом Чона, и усаживаясь на его бёдра. Ему нравится быть с ним вот так, чувствовать эту близость на физическом уровне, чувствовать, как Чонгук ещё больше становится тем, кем хотел быть. Он не хочет править, он хочет быть управляемым, податливым. Хочет не растворять, а самому растворяться, но в тех руках, которым доверит себя, и свои тайны. Чонгук хочет быть в тех руках, что не оттолкнут, не выпучат насмешливо указательный палец. Чонгук хочет жить вот так, защищённым человеком, оберегаемым, в чужих руках, приют нашедшим. И сейчас, в этот момент, он эти свои желания не осуждает. Юнги хочет верить, что даже проснувшись, он больше таких мыслей в своей голове не допустит. А пока они оба спят, Юнги надеется, что они оба будут теми, кто будет нежить, кто будет ласкать, защищать, любить и оберегать. От правды сна и реальности, от опасностей за окном и на дорогах, и от криво висящих картин. Юнги защитит его от всего, в том числе и от самого себя. Сейчас, Юнги не позволит Чонгуку, самому себе, и им двоим, причинить боль. Не позволит. Но перед тем, как коснуться… - Я хочу не только целовать, - склонившись над ухом, шепчет, ловя короткие вздохи под собой, - я жаден, и хочу всего тебя. … он спросит разрешения. Спросит его желания. - Тогда, мы оба жадные, - глухо так, выдыхает, - я тоже хочу, Юнги. Всегда будет спрашивать, а ответы принимать со всей серьёзностью. Принимает и сейчас, когда глядит глубже, чем в поверхностную темноту глаз. Чонгук не соглашается, он желает, он хочет. Он верит словам Юнги, его рукам. Юнги верит в его веру и своими губами снова к чужим приклеивается. Они ему слишком сильно нравятся, они для него, будто единственные губы, которые ему целовать можно, нужно, необходимо. Хотя, почему «будто»? Для Юнги они единственные нужные, а вкус их, как живительный источник. Не испьёт хоть глотка, высохнет изнутри, задохнётся, погибнет. Ему нужно, Чонгуку хочется, им необходимо. Вот помешанные, чокнутые, абсолютно ненормальные, если говорить об общепринятых рамках нормальности. Скорее токсичные, зависимые, неправильные и больные. Им бы подальше от остальных людей, спрятаться, укрыться, исчезнуть, не подходить, не высовываться. Вдруг заразят кого? Они и не выйдут. Сказал когда – то один поэт, не выходить из комнаты, они и не выйдут. С открытой радостью этому наставлению последуют. Там тьма слишком громкая, осуждающая. Им и тут хорошо. Тут они спокойны, желанны, живы. Может, потом, когда проснуться и побороться смогут. Пока же спят, будут наслаждаться. Переплетая свои языки друг с другом, ловя ртом чужие выдохи, превращая их в собственные вдохи. Блуждая руками по телу, придавая ему натуральный вид, избавляя от одежды. К чему эта фальшивая условность правильности, когда души уже не раз друг перед другом обнажились во всех существующих и выдуманных смыслах? Правильно, незачем и не нужно, а потому, уверенными действиями, Юнги расстегивает пуговицы на рубашке Чона, уже зная, что потом он сам в неё завернётся, как в согревающее одеяло и защиту от всего настоящего. Последняя пуговица расходится с тканью, перестаёт их сдерживать, а прохладная ладонь укладывается на рёбра, в области сердца, ловит импульсы учащённого сердцебиения, оглаживает это место, успокаивает. Не даёт вырываться из страха. Обещает только то, что желанно. Чонгук глаза прикрывает, когда пальцы второй руки, Юнги с его переплетает и, оторвавших от любимых губ, снова оставляет невидимые следы на покрытой рябью мурашек, шее, только теперь продолжает эту тропу, ведёт её ниже. И в правый бок, и в левый, так он губами повторяет контуры ключиц, запечатляет в своей памяти. Ему нужно помнить всё. Каждую впадинку, родинку, морщинку и шрамик. Их «завтра», может и не наступить, но это не означает, что в том мире, зовущемся настоящим, он передумает написать его. Он напишет его, самый реалистичный портрет, на стену повесит рядом с кроватью и каждый день и ночь своей жизни, будет засыпать и просыпаться, глядя на взгляд, которым Чонгук смотрел на него в те моменты, когда верил. Это самый любимый взгляд Чонгука, в памяти Юнги. Кончиком язычка он касается темного затвердевшего соска. Быстро так, осторожно, почти невесомо, но Чонгук чувствует, реагирует. Вздрагивает, дышит шумно и ярко, а Юнги улыбается. Вздох не испуганный, он от приятной неожиданности, он того, что настолько понравилось. Чонгук продолжает верить. Юнги верит в его веру. Возможно, снова глупо, но… Быстрый взгляд на глаза, что не прячутся под закрытыми веками, и снова вниз. Теперь, есть ещё одно разрешение продолжить. Юнги продолжает. Проводит языком вокруг соска, втягивает его в себя, пока Чонгук втягивает в себя воздух. Его тело подрагивает, оно наслаждается, предвкушает. Пальцы свободной руки перечитывают рёбра, движутся к низу живота, замирают у краёв брюк. Их кончики покалывает. Приятно и слегка страшно. Губы отрываются от чужой груди, на которой уже расцвёл алый цветок, а взгляд снова точно в глаза. Однажды, Юнги уже думал, что Чонгук смотрит так, будто решил намертво своими зрачками к его приклеится и сейчас снова думает, что не возразил бы. Не только зрачками. Руками, ногами. Целиком и полностью. И чтобы ни один растворитель не помог злоумышленникам расклеить их. Юнги хочет продолжить, не хочет оставлять пальцы на том же месте, хочет зайти дальше, глубже. Во всех смыслах, и пусть звучит это пошло или бредово. И вроде бы всё выяснили, оба жадные, оба хотят и понятно это без слов и не только в моменте «сейчас». Ещё раньше, там у берега реки это желание испытывал не только Юнги, но страшно каждый раз. Перед каждым действием встаёт стеной навязчивая боязнь того, что Чонгук и с ним, лишь соглашается. А Юнги лишь хочет верить, что это не так. И почему даже в нереальности так тяжело? Проще же должно быть, разве нет? Из реальности же как раз для этого и уходят, потому что становится тяжелее. Так почему эти слова слетают с губ Юнги и повисают в воздухе не озвученным ещё вопросом? Он же верит в веру Чонгука? Себе не может довериться? - Я не хочу останавливаться, - проговаривает, и взгляда не уводит. Не прячет то, что только что в себе обнаружил, задав, наконец, правильный вопрос. Юнги не верит себе, следовательно, и Чонгуку в полную меру он верить не может. Не может полностью проникнуться его доверием. Не верит в него, потому что не верит в себя настолько, насколько ему этого хотелось бы. - Тогда, почему? Вопрос элементарный и до неприятного зуда меж ребёр, логичный. Даже правильный. - Я боюсь, - вот так, отлично, молодец. То доверие, что ты видел в чужих глазах минутой ранее, что копилось в нём необъятными океанами, готово сейчас выйти из своих берегов, выкатится из орбит и, обогнув Юнги, покинуть это место. Хм, и ведь достаточно было только этой фразы. Два слова. Шесть букв. Не так много, если забыть о том, что это обнажённый страх. - Юнги, - Чонгук приподнимается, упираясь руками в диван, зовёт, а Мин, рядом со своим именем знак равно рисует, и слово «трус», добавляет. Он стольких людей обвинял в их страхах, даже Чонгука, хоть и не говорил об этом прямо, более того, отрицал. А вот сейчас, столкнувшись с ним вот так, становится стыдно и от себя противно. Интересно, Чонгук себя также ощущал? - Юнги, - Чонгук снова зовёт, сидя уже напротив, лицом к лицу и держа тонкие пальцы в своих руках. Юнги фокусирует, наконец, взгляд на нём. Сейчас, смотреть в них сложнее, тяжелее, и совсем уже не хочется быть к этому взгляду приклеенным. Этот взгляд слишком громкий, Юнги боится оглохнуть. Он слишком ищущий, а Юнги боится, что Чонгук не найдёт того, что ищет. Трус. – Я не боюсь. Одна фраза. Три слова. И один твёрдый взгляд. Можно ещё по буквам разобрать, посчитать, создать ещё одну иллюзию большего количества, но сейчас, кажется, и не нужно. - Я действительно хочу, Юнги. Хочу, чтобы это был ты. Хочу, потому что желаю этого. Я этого желаю. Юнги молчит, но не потому что безразличны эти слова или потому что не верит. Верит. Просто они выбивают воздух, ломают все существующие прежде фундаменты под ногами Юнги, переворачивают с ног на голову. И Юнги никогда не был против ходить по потолку, если ему будет кого держать за руку, не оставаться наедине со своим безумством. А сейчас, сейчас его руки в своих сжимает Чонгук, а одну даже укладывает себе на грудь. Туда, где цветок приобрёл ещё более яркие оттенки, чуть сменив тон с пурпурно - розового на багрово – красный, с синими вкраплениями. Туда, где бьётся сердце, даёт услышать и импульсами проходящими по руке, почувствовать, какую мелодию оно отбивает. Какие спрятаны в ней слова. Юнги их читает и чувствует, как каждое из них вбивается в него повсюду. В мозг и его стенки. В сердце и все пять клапанов. Каждый сосуд наполняется ими. Даже дышит Юнги, теперь только ими. И что будет, когда у него эту реальность отберут? Когда окажется, что этих слов не было? Как он будет? Ведь в нём то они останутся, не сотрутся, не выведутся. Сможет ли он прожить хоть минуту в настоящем? - Юнги, я верю тебе. Полностью. – И зачем было вслух это произносить? – Я в тебя совсем, и без остатка. Да перестань ты, Юнги это уже понял. Можно же было?... - Но я не хочу говорить слова «влюблён» или «люблю», потому что они ничто по сравнению с тем, что я к тебе чувствую. Они меркнут потухшими огоньками, когда я только думаю о том, насколько сильно я тебе верю, насколько сильно я хочу, чтобы ты… - Я не верю себе, Чонгук. Эти слова слишком приятны, и слишком режут. Юнги было необходимо вставить другие. - Я столько раз говорил тебе, что я спасу тебя, но я такой лжец и обманщик. Я трус. Мне страшно. Я боюсь, что твоя вера, станет не больше, чем согласием. Я боюсь, что ты пожалеешь. Что поменяешь мнение. Я боюсь твоего ухода, даже простого шага от меня или когда ты отворачиваешь взгляд, я сразу начинаю искать его. Я боюсь, что ты… - Поцелуй меня. Слишком резко и слишком близко. Кончики носов соприкасаются. Юнги чувствует дыхание на своих губах, а сам не дышит. Чонгук взял и вот так просто оборвал всё. Не его смешной монолог. Оборвал нить связывающую Юнги по рукам и ногам со страхом, что собирался его преследовать подобно тени. Одной простой фразой. Одним искренним желанием. - Я хочу, чтобы ты поцеловал меня. – Повторяет и сам едва собственную просьбу не исполняет. Потому что губы, что шептали это желание, почти касались чуть приоткрытых губ Юнги. – Чтобы обнимал. А если ты так сильно не веришь себе, то воспользуйся моей верой в тебя. Потому что во мне её хватит на многотысячную армию. Да, точно не реальность. В реальности люди так не говорят. Максимум, «люблю» и «хочу», а тут, слишком красиво. Не реально. Не по настоящему. Забудется. Пройдёт. Погубит. Не отпустит. И убьёт. А Юнги фантазёр, он считает: ну и пусть. Он целует, за закрытыми веками в ряду ресниц прячет слезу не то радости, не то будущей боли, отголоски которой начинает ощущать. Юнги целует и приказывает себе забыть и не думать. Делает то, о чём Чонгук его просил лишь потому, что сам этого хотел. Целует, обнимает и верит. Он верит, что океаны не высохли, что чувство возбуждения не пропало. Верит в то, что слово «люблю» по сравнению с тем, что они чувствуют, действительно ничто и не нужно им, потому что для них оно слишком мало, и не вмещает в себя всего того, что вмещается в них. Верит себе и каждому своему жесту. Потому что верит Чонгук. Потому что этой веры хватит на целую армию. Даже если эта реальность не настоящая, в ней настоящие они. Они те, кто они есть. Со своими желаниями, мыслями, взглядами, касаниями и звуками, что не изо рта, а из души и из сердца. Они настоящие. Они живут. Остальное ненужно. Под приятным грузом, что состоит из возвышающегося тела Юнги, Чонгук снова меняет позу, укладывается на спину. Не позволяет себя целовать. Впитывает в себя поцелуи Юнги, его вкус, его запах, его чувства, и отвечает тем же. Это отличается, от «просто позволить». Кардинально. В этот раз Юнги не трусит, касается и целует именно так, как желал. Именно так, как Чонгук хочет. Не пугается его выдохов и проходящей по нему дрожи. Принимает её как что – то, что обязательно должно быть. Как положительную реакцию, в которой нуждается. Он нежит, ласкает, гладит, своими руками оберегает и спасает. Потому что Чонгук сейчас, живёт. Не мертвец отныне, а дышащий. Следующий своим желаниям. Забравшись пальцами под мятую, висящую на чужих плечах рубашку, Юнги цепляется за неё и полностью избавляет от неё Чонгука. Она ему не нравится сейчас, потому что прячет, служит сокрытием того, что Юнги хочется видеть полностью. Прячет тело, которого хочется касаться, не спотыкаясь о ткань. Губами своими снова скользит по любимой шее, отрывается лишь на миг, чтобы помочь Чонгуку и себя увидеть без лишнего на нём. Убрать условные барьеры. Поднимает руки, с которых вверх скользит толстовка сразу с футболкой. Остаётся также с обнаженным торсом, как и Чонгук. Снова жмётся к нему, буквально впечатывает его в себя, соприкасаясь губами в более жадном теперь поцелуе, не смягчённом страхами и собственной неуверенностью. Чувствует, как от избавления от половины одежды, становится только жарче. Внутри, снаружи. Везде. И с ума сводит так, как не способны никакие химические вещества. Юнги не пробовал, но уверен в этом. Иначе влюблённых не называли бы безумцами. А они с Чонгуком, больше чем влюблены, а значит и безумие для них звучит слишком мягко. Зарывшись пальцами в тёмные волосы на затылке, Юнги чувствует, как кончики его пальцев подрагивают. От удовольствия, от чувства насыщения. Он так долго хотел это сделать, будто не несколько дней, а как минимум несколько жизней, вечностей. Будто ради этого крохотного жеста ему пришлось обойти десятки вселенных в поисках той, в которой ему будет это позволено. В которой Чонгук желает этого так же сильно. Настолько, что вот так дышит в поцелуй, вынуждает Юнги привалиться теснее. Безумно. Выпутавшись из чуть жестковатых прядей, что паутиной переплели его пальцы, Юнги пробегается ими по позвонкам, ловит кончиками проступающие по ней мурашки, и оставляет мокрые поцелуи на чужих плечах. Они куда шире, чем плечи Юнги, но это совсем ведь не значит, что они сильнее, что не изранены, и не нуждаются в помощи. Своими губами Юнги очерчивает каждый невидимый шрамик на них, каждую царапинку и синяк. И всё равно, что груз на них был, взваленный самим же Чонгуком, главное же другое. То, что Юнги понимает. И принимает ладони чужих рук на собственных плечах. Они не груз. Они смысл. Необходимость. Избавление от пустоты. Они всё. И они слишком много. Они, это руки Чонгука. Они передают жизнь Чонгука на плечи Юнги, они лишают смерть Юнги смысла. Безумно. Для кого – то за этими стенами безумно касаться друг друга вот так. Вот так неприлично тереться о чужие бёдра, ощущая эти соприкосновения через одежду. Для кого – то. А они, не кто – то. Они Чонгук и Юнги, больные неизлечимым безумием в высшей степени, потому что прерывают это занятие, не потому, что опомнились, что разумности где – то вдохнули. Чтобы освободить друга от оставшейся одежды. Чтобы окончательно свихнуться. Чтобы чувствовать в полной мере, потому что разделения кусками ткани невыносимы до жалобного скуления. Брюки и потрёпанные джинсы приземляются куда – то на пол, их звук соприкосновения с полом тонет в ворсе ковра, а стены впитывают в себя причмокивающие звуки неразрывных, не усталых поцелуев. Юнги сидит на диване, раскинув ноги в стороны, Чонгук сидит ровно напротив, очень рядом, закинув свои ноги на чужие бёдра. Такая поза не совсем удобна на узком диване. Они это неудобство игнорируют. Им удобно просто от того, что настолько непозволительно рядом. Настолько неприлично касаются друг друга, настолько тонут в мучительном наслаждении от того, как их члены подрагивают при каждом малейшем движении и соприкасаются. Не правильно. Безумно. Многими осуждаемо. А им, нравится. Им хочется. И даже недостаточно. Не отрываясь от истерзанных уже губ, Юнги снимает одну свою руку с чужого, покрытого свежей россыпью цветов, плеча и опускает её вниз. В эпицентр физического желания. Касается его. Горячо и воздуха слишком мало, потому что своим вдохом, Чонгук забрал у него весь, что в нём был. Обхватывает истекающий предэкулятом член пальцами и большим оглаживает головку, и Чонгук возвращают весь воздух, смешав его со своим. Напрягает мышцы тела, пока рука Юнги начинает медленно скользить по нему, полностью теряет способность к нормализированному дыханию. Какая тут нормальность, когда тот, кого ты желал, касается тебя вот так? Так, как ты хотел и представлял, но боялся даже себе в этом признаться? О каком дыхании может идти речь, когда даже получая желаемое, ты продолжаешь желать? Разве так можно? Можно и нужно, если это не приносит тебе вреда. Тебе. Твоим желаниям. Твоей жизни. Позволив себе оторваться от чужих губ, Юнги наблюдает за лицом напротив, отпечатывает в памяти заломленные брови, приоткрытые, блестящие от их общей слюны, губы и чуть откинутую назад голову. Отодвигается чуть дальше, сбрасывая со своих бедёр чужие ноги, не прекращая своего занятия, любуется. Как можно не любоваться живым человеком? - Видел бы ты себя со стороны сейчас, - громким таким шёпотом, срывается с улыбающихся хитрой улыбкой, губ, а в ответ ему хриплое: - Замолчи, - а за ним шумный выдох, переплетённый с усмешкой Юнги. – Я хочу тебя. – Добавляет, открыв глаза, мутным взглядом своим, впиваясь в довольное лицо. – Сильно хочу. – И Юнги видит, действительно хочет, как и стыда за это своё желание не испытывает. И в Юнги просыпается пакостливое паясничество, сдерживать которое он не хочет и не намерен. - Настолько жадный? – приблизив своё лицо, в чужие губы выдыхает, замедляя движение руки. Даже позволяет себе отстраниться, когда эти губы тянуться к нему, а уголок губ тянется вверх. - А ты изверг, - шипит в ответ. Юнги же глядя на такого Чонгука, думает, что если бы это осталось не совершённым, то непременно вошло бы в список сожалений Чонгука. Интересно, в каком же моменте они проснуться? С какими желаниями? Чонгук тоже это будет помнить? Или только Юнги? - Юнги, я хочу тебя, – повторяет, вырывая Юнги из своих мыслей. И правильно, не надо ему быть там в такой момент. Лучше быть здесь, и неважно где это самое «здесь» находится. И единственное, что было плохо в этой фразе, это то, что Юнги снова не успел задуматься о том, что перестал слышать мысли Чонгука, перестал читать их в его лице, в его глазах. Эта фраза, слишком выбивает из всего, приятно принуждая, подчинится ей. - Я тоже, - отвечает, убирая свою руку от члена и придвигаясь ближе телом, обнимает, предварительно легко касаясь чужих губ, - хочу тебя. Непозволительно сильно. – И теперь касание губ не нежное и не мягкое, это буквальное столкновение. Лоб в лоб и не оставляя выживших. - Всё, что по обоюдному согласию, позволительно, - в перерывах на новые вдохи, отвечает и утягивает Юнги за собой вниз. Сам тянется к его члену, проводит по стволу, что тоже желает разрядки и чуть шипит, когда парень снова прикусывает его нижнюю губу. Эта крохотная боль для него незначительна. Он уже успел ощутить более масштабные её проявления. Эта боль приятна, и ещё больше приятна та, которая появляется, когда прохладные пальцы, обмазанные смазкой, проводят вокруг сфинктера, когда один начинает медленно и осторожно входить. Приятно, не больно. Больно терять, понимая, что даже ты был не в силах что – то изменить, что снова совершил ошибку, отвергая очевидное. То, что приклеилось, вшилось и врослось. В этот раз, всё должно получиться так, как надо. В этот раз, они оба будут спасены, и душами и телами. А пока, нужно оставить эти мысли. Хоть в этот момент, позволить себе по настоящему насладится моментом, а не портить его. Снова. Он вряд ли сможет вернуться спустя такое короткое время. Он это уже проверял. Нужно сконцентрировать своё внимание на действиях Юнги, который что – то шепчет о том, что всё равно немного побаивается, что ему малость, но не привычно, так как не имелось подобного опыта прежде, пусть он и был очень желанен. Чонгук же с полной и безукоризненной уверенностью заявляет о том, что Юнги волноваться не надо. Снова напоминает о том, что у него есть вера Чонгука, и её хватит на многотысячную армию солдат. Чонгук знает о чём говорит, и Юнги это точно чувствует. Пусть и не совсем понимает, откуда в Чонгуке столько этой, пусть и нужной, но всё же малость пугающей, веры. Чонгук думает, что Юнги совсем не нужно этого понимать. Потому что уже знает, что больше самих людей, Юнги ненавидит их ложь. Недосказанность же, одна из её проявлений и если Юнги узнает… Мысль застревает где – то поперёк горла, и вырывается хриплым стоном, исчезая в этих стенах, прячась от Юнги, что замер и не двигается, даёт Чонгуку время привыкнуть к себе. И себе время даёт, чтобы научится снова дышать. Потому что тесно, потому что горячо, потому что желанно. Потому что мыслей в голове слишком много и в тоже время ни одной. А глаза только на Чонгука и в него. Чонгук и сам растерялся, и рад, что прошлые мысли от него сбежали. Потому что ничто не должно было отвлекать его от этого приятно – болезненного потрясения. Когда всё происходит вот так, когда его тело реагирует вот так. И Юнги на него смотрит из под спадающей на глаза чёлки, тоже, вот так, сверху. Бережно. Осторожно. Ищуще и волнующе. Чонгук же хочет своим взглядом сказать, что Юнги не о чем переживать и волноваться, и делает он всё правильно, даже когда начинает медленно двигаться. Чонгуку нравится, он именно этого хотел. Он доволен. Ещё больше доволен тем, что в этот раз, они до этого дошли. И дело не в том, что прям так сильно хотелось именно секса, а в самой его возможности. Потому что в другие разы, которые были так похожи на этот, им этого не удавалось. То снова Эмили, то отец, то Юнги становилось плохо, и это был самый волнующий для Чонгука момент, потому что он очень испугался, а о том, что было после и вспоминать не хочется. Но теперь он научился запоминать. И ещё множество неприятных событий. Для Юнги, они ютятся на этом диванчике переплетая тела в одно впервые. Для Чонгука это уже девятая попытка, которая в этот раз увенчалась успехом, и он даже не забыл про смазку. И сейчас, когда думать о чём – то уже невозможно и не хочется, он тянет руки вверх к Юнги, обнимает его за шею прижимая к себе теснее, пока тот подхватив его за бёдра толкается глубже, надеется, что теперь всё точно получилось. Не только этот момент наконец полноценно прожился, но и запомниться ими двумя и не станет единственным. Потому что если этот момент исчезнет, если у него заберут возможность вот так обнимать Юнги, вот так нуждаться в нём, будто это он маленький мальчик, он уже просто не сможет. Не выживет и не выгребет. Он уже понял и смирился, что нуждается в Юнги так, как никто и никогда, ни в ком на этом свете не нуждался. Признал, что любит так, как не любят в самых романтичных книгах и кино. И дай ему возможность, он и ждал бы его восемьсот лет, и ступал бы за ним каждую ночь, и умер бы за него сотни раз. Юнги для Чонгука всё и сразу. И жизнь и погибель. И счастливое счастье. И выстраданная радость. В этом мальчишке буквально заключается вся его жизнь, он стал её олицетворением. И если бы не он, он бы никогда больше не притронулся к стрелкам часов, обращая их ход в обратную сторону. Он дал ему смелости, дал сил и храбрости. Он дал ему всё. И даёт это сейчас. Сейчас, лёжа ниже подушки, с раскрасневшимся лицом, и разметавшимися в разные стороны волосами, тяжело дыша и не контролируя, не пытаясь удержать своих стонов, Чонгук живёт. Живёт, когда Юнги толкается очень глубоко и задерживается так, забирая своими приоткрытыми губами хриплый стон Чонгука. Живёт, когда он отдаляется, но не расцепляет своих пальцев от его, продолжая крепко их сжимать. Живёт, когда прислушивается к их рваному дыханию, смешивающемуся со скрипами старого дивана под ними. Живёт, когда Юнги снова ускоряется и, обхватив своими пальцами его член, начинает водить ими по стволу, пытаясь попасть в так своим толчкам. Живёт, когда глаза самозабвенно закрываются, а пальцы ног сжимаются и разжимаются, а тело прошибает дрожью подобно судороге. Приятной, не болезненной. Живёт, когда кончает в кулак Юнги с хриплым громким стоном. Когда чувствует, что Юнги делает тоже, изливаясь на его живот. Чонгук живёт. Юнги живёт тоже. Его тело потряхивает, лицо не менее красное, чем у самого Чонгука, а на голове идентичное гнездо. Он приваливается рядом, он целует мягко, обнимает, зачем – то прося прощения за россыпь цветов оставленных им на теле Чона. А Чонгук улыбается, потому что живёт. Потому что ему было хорошо. Потому что он любит этого мальчика, с которым и сам может превращаться в обычного мальчишку, который просто любит того, кого хочет любить. Потому что ему нравятся эти цветы на теле. И нравится то, как Юнги может меняться, каким многоликим способен быть. И не нужно это путать с двуличностью. В это сегодня, Чонгуку удалось увидеть ещё один лик этого человека, и он счастлив. Потому что настолько этого хотел, настолько понравилось, и даже больше. - И всё же, мне немного стыдно, - восстановив дыхание, проговаривает, а Чонгук, зная о чём говорит Юнги, отвечает, в этот раз уверенный, что теперь может это сказать. - Если ты волнуешься об Эмили, то не стоит, - начинает, и сразу замолкает, стоит поймать взгляд, в котором снова слишком много, и слишком быстро. Но за это время, Чонгук научился читать ещё лучше. – Она вступала в этот брак точно так же, как и я, просто потому, что так сказали, – начинает отвечать, на один из не озвученных ещё вопросов. – Я никогда её не любил, как и она меня. Мы уважали друг друга, ценили и старались заботиться друг о друге. Она не скрывала, что у неё была ко мне симпатия, я ей нравился как мужчина, но она понимала, что ответа, вряд ли дождётся, и не требовала его. Мы разведёмся, и каждый из нас будет жить так, как захочет. Станем свободными. Поэтому, уже сейчас, тебе нечего стыдится, Юнги. Юнги смотрит, слушает, впитывает в себя каждое слово. Он верит. Ему приятно, ему легче. Но всё же есть и то, что настораживает. - Чонгук… - Юнги, - перебивает, потому что видит эти сомнения в чужом взгляде, понимает их причину, но не хочет чтобы они оба снова были поранены этими словами. Им боли было достаточно. – Я понимаю о чём я говорю, и возможно это эгоистично с моей стороны, но я прошу тебя поверить мне. И, тебе так не кажется, но поверь, у меня было более чем достаточно времени на то, чтобы всё обдумать, взвесить и понять. И я понял. Остаток своих дней, я хочу провести с тобой. - Чонгук… - сам того не замечая, снова пытается уколоть их обоих своими словами клинками, но Чонгук более благоразумен, не даёт этого сделать. - Прошу, дай договорить. – Просит, привставая, и находит пальцы Юнги, что снова стали прохладными. Сжимает их в своей ладони, отдавая им своё тепло. – Мой отец не принимает подобного, и никогда не примет. И если раньше я хотел прожить свою жизнь в угоду ему, то сейчас я понял, что не хочу этого. Не хочу той жизни, в которой думаю только о её конце. Я хочу жить для собственных желаний. И единственное моё желание в этой жизни - это ты, Юнги. Я совершил много ошибок, очень много. Я причинял боль дорогим мне людям, брату, друзьям. Тебе. Себе. Но больше я так не хочу, и не буду. Ты вытащил меня, ты меня спас. И теперь, если ты позволишь, и захочешь провести свою жизнь с таким поломанным, избитым и неправильным во всех отношениях, человеком, я буду самым счастливым. И сделаю всё, чтобы ты никогда не пожалел, чтобы тебе никогда не было больно. Я не уйду от тебя, Юнги. Я не исчезну. Юнги дышит. Он вдыхает воздух, что в этой комнате наполнен их запахами, их близостью. Выдыхает что – то, что уже тоже наполнено ими. Потому что Юнги в целом дышит Чонгуком, в независимости от того, как банально это звучит. А выдыхает их. Также сейчас было и со словами Чонгука. И не только прямо сейчас, ещё до этого момента. Когда Юнги открыто признался что сомневается в себе. Чонгук в него верит. Он любит ничуть не меньше самого Юнги. А сам Юнги теряется в этом ворохе необходимых, но таких пугающих по приходу слов. Он кутается в них, заворачивается как в огромный плед, и ему тут же становится непривычно жарко. Кожу будто покалывает и обжигает. Чувство такое же, как после долгого нахождения на холодном воздухе, у тебя немеют пальцы, а когда попадаешь в тепло, их начинает неприятно покалывать. Но это ведь от того, что кровь размораживается, снова начинает циркулировать. И Юнги это понимает. Но сейчас, понимая, что Чонгук действительно серьёзен, с непривычки хочется сбросить с себя этот плед, закричать, что слишком горячо и трусливо сбежать. Он дышит и молчит. Не знает что сказать. Он верит в его слова, в его решимость. Верит и в его желание жить для себя, что его веры в Юнги хватит на многотысячную армию, и что для него недостаточно слов «влюблён» и «люблю», потому что даже они не способны передать в полной мере всё то, что он чувствует. Юнги в это искренне верит, и ни на секунду не подвергает сомнению эти слова. Но все же немного опасается. Страшиться момента, когда придётся проснуться, и все эти слова осыпятся лепестками высохших цветов им под ноги. А если точнее, то под ноги Чонгука. В настоящей реальности он пройдётся по этим цветам, чувствам Юнги, и не заметит под подошвой их хруста, сравнимого со звуком ломающихся костей. Уйдёт и не обернётся. И винить его будет не за что. А Юнги с этой памятью жить и выживать. Проживать эти моменты в голове снова и снова, пока окончательно связь с реальностью не потеряет и не свихнётся. Или не умрёт в постели собственной комнаты, измотав себя до смерти, постоянно живя этими, ставшими ненастоящими, воспоминаниями. - Ты не эгоист, - тихо отвечает, бегая от одного зрачка к другому, - и я верю тебе. Если это всё же станет сном, и проснётся он один, и будет задыхаться от внутренней боли, этот сон был самым счастливым. И если даже он станет тем, что его убьёт, даже в свои последние, болезненные секунды, он не пожалеет о нём ни на миг. Потому что и сам в этом сне, был как никогда прежде, живым. Он был. Был в нём и Чонгук. Они оба были. Они оба жили. Пусть и в кратком миге. - Ты устал, – не спрашивает, знает. Не смотря на всю приятность от процесса, это выматывает физически. А Юнги и без того был не в лучшей форме. – Давай спать. - Ты же не исчезнешь, когда я проснусь? – вырывается опастливо, пусть Юнги и знает, что сам Чонгук, никак не сможет повлиять на этот процесс, если он всё же запустится. - Юнги, я буду здесь, с тобой. Я никуда не исчезну. Я настоящий. Юнги кивает, легко улыбаясь, и укладывается на чужое плечо, прикрывает глаза. Чонгук не догадывается в полной мере о том, насколько важны для Юнги эти слова. Так думает сам Юнги. А Чонгук, прижимая к себе кажущееся таким хрупким, тельце, надеется на то, что Юнги все эти вопросы задавал на фоне своих переживаний о решении Чонгука, потому что не может поверить ему до конца, а не потому что понял, не потому, что запомнил то, что уже переживал.

***

Недостроенное здание, на котором мельтешит свет от фонаря, и пробегающая внутри тень. Страшно, и заходить туда совсем не хочется. Юнги мешкает, не решается, и в конце концов отрицательно мотает головой. - Я не пойду туда. Еле слышно срывается с губ и тонет в хрусте гравия за спиной. Юнги застывает, выпрямляется натянутой струной, которым подобны сейчас его нервы, и почти не дышит. Шаги остановились прямо позади него. - Зайди, - ледяным холодом по уху, и мурашками по всему телу, которое кажется, корочкой льда сейчас покроется. Но всё равно головой мотает. Не согласен. – Ты должен зайти. – И снова этот холод, что сковывает собой, лишает возможности дышать, будто его грудь сдавили металлическими цепями. Будто точно хотят, чтобы умер здесь, прямо у места, которое должно было спасать людские жизни. – Ты же хотел узнать, что со мной произошло? Быстрый, шумный вдох и Юнги оборачивается. Пустота, окутанная тьмой. Он закрывает глаза, возвращает себе возможность дышать. Открывает, и упирается взглядом в вздымающуюся грудь Чонгука. Осторожно приподнимается, чтобы не потревожить спящего и встаёт с дивана. В темноте находит на столе стакан с водой, жадно пьёт. - Это был сон, - сам себе шепчет, но продолжает чувствовать неприятное, леденящее душу ощущение. Чертыхается, потому что точно понимает, что так просто оно не пройдёт. Поднимается с дивана, находит свои джинсы с толстовкой, тихо одевается и собирается выйти, но в смутном свете с улицы ловит взглядом одну из фоторамок. Подходит к ней, разглядывает фото под стеклом. Тэон и Чонгук. - Может, мне действительно нужно зайти туда? – сам себя спрашивает, и откуда - то изнутри точно слышит ответ, что он должен быть там. Либо свихнулся, либо его предчувствия вышли на новый уровень. Стоит проверить. Обернувшись к мирно спящему Чонгуку, он шагает к нему, и достаёт из его брюк ключи от машины, мысленно извиняясь за этот, не очень красивый жест. Он обязательно всё объяснит ему, когда вернётся, а пока, ему нужно как можно скорее попасть в то место. Этот чёртов недостроенный центр. - Было неплохо, если бы мы с тобой снова, как – то случайно пересеклись, Тэон. Потому что я не понимаю ровным счётом, ничего. – Недовольно бубнит, заводя автомобиль и выруливая с парковки. Параллельно напоминает себе, что таких чудесных совпадений быть не может, и в этот раз, ему точно придётся справляться самому. Хм, а не было ли так с самого начала? Тэон только больше вводил его в заблуждения своими непонятными высказываниями. И никто ему так нормально и не объяснил, кем был Тэон. Точнее, кто он есть. Или… Снова жмурит глаза, голова начинает кружиться стоит только снова начать обо всём этом думать. До того как он уснул, до прихода Чонгука, ему казалось, что он что – то понял, собрал какую – то цепочку и даже убедился в том, что это всё на самом деле сон. Или… Но ему же и сейчас сон приснился. Это что – то вроде, сна во сне? Или происходящее всё таки реально? Проезжает на красный сигнал светофора, не замечает этого, как и того, что снова покусывает ноготь большой пальца. Он начинает путаться, а в затылке болезненно пульсирует. - И как я доберусь туда, если даже дороги не знаю? – обречённо выдыхает, не помня, чтобы они с Тэном проезжали мимо круглосуточного магазинчика с яркими вывесками, у которого он сейчас остановился. – Не слишком ли я импульсивен? Нужно было просто дождаться утра и тогда, с Чонгуком… Настойчивый стук по стеклу обрывает всё, что попытался выстроить Юнги, доводами своего, ещё не совсем покинувшего его рассудка. Вздрагивает, оборачивается на звук. - Тэон? – больше про себя, чем вслух, но мужчина словно и так услышал. Открывает дверь с пассажирской стороны, усаживается на сидение так, будто за ним Юнги и приехал сюда. Снова что – то не так… - Какого ты?.. - Пить будешь? – перебивает, протягивая Юнги бутылку с водой. Тэона, кажется, ничего не напрягает, даже наоборот, устраивает. Юнги не шевелится. Он в голове проматывает голос из своего сна, собираясь сравнить его с голосом Тэона, но тот буквально не даёт этого сделать, положив свою ладонь на сжимающие руль, пальцы Юнги. – Не трать силы, они тебе понадобятся для более важных вещей. – Тон голоса серьёзный, а руки ледяные. - Почему ты такой холодный? – так и не двинувшись и не приняв из чужой руки бутылку с водой, спрашивает, чувствуя, как самого начинает прошибать дрожью. - Хм, я коснулся тебя только рукой, а ты говоришь, что я холодный в целом, - подмечает, и Юнги отчего – то тяжелее дышать. – Сейчас ты не спишь, и я советую поторопиться. Пусть мы и одни, времени не так много. - Не так много, для чего? - Ты жить хочешь? - Это угроза? – Так и хочется сказать, чтобы не старался, потому что ему уже страшно так, как не было в жизни. – Как ты узнал, что я буду здесь? - Это спасение, - отвечает только на первый вопрос, - и не теряй время, на ненужные сейчас вопросы. Поехали, – кивает на дорогу, а Юнги ничего не остаётся, кроме как покорно следовать этим словам. Он надеется, что приехав в то место, он узнаёт всё и сразу. И что его там не убьют. - Ты слишком нервничаешь, - подмечает пассажир, а Юнги, сжимающий руль мёртвой хваткой, метает в него убийственный взгляд, и снова слишком резко поворачивает, под хмыканье мужчины. - Посмотрел бы я на тебя, будь ты на моём месте, - бурчит, стараясь сконцентрироваться на дороге, чтобы никуда не врезаться по пути. Стоп, а откуда он узнал дорогу? Тэон же ничего больше не сказал… - Снова не о том думаешь, - проговаривает, покрывая Юнги инеем звучания своего голоса. Казалось, будто этот человек буквально читает его мысли. Это пугает, и вызывает желание выпрыгнуть из машины прямо сейчас, во время её движения. И зачем он только попёрся сюда? Ещё и сейчас, в ночь? Придурок! - Ты всё поймёшь там, сейчас концентрируйся на дороге. Спасать тебя будет не кому, если ты убьёшься в этой машине в одиночку. - Но ведь, я тут не один. Тэон поворачивает лицо к Юнги, хмыкает, но как – то слишком горько. Юнги даже кажется, что он этой горечью сейчас сам удавится. И от чего такая реакция? - Мне очень приятно это слышать, Юнги. Но боюсь, Чонгук бы мне этого не простил. – Ещё один странный ответ, заставляющий Юнги нахмуриться, после чего взгляд свой отвёл к окну со своей стороны, подпирая подбородок рукой, затянутую в привычную перчатку. Юнги смотрит и убеждается в том, что не умеет жить не задавая вопросов, а этот, наверно, самый невинный и простой из всех тех, что сидят внутри него сейчас. Может, на этот Тэон ответит ему сейчас? - Что ты прячешь под своей перчаткой? – бросив короткий взгляд на мужчину, спрашивает, отмечая про себя и то, что в этот раз, он очень отличается от того, каким он его видел в прошлые разы. Совсем другой. - Почему решил, будто я что – то прячу? – вопрос на вопрос без прямого ответа. Ещё одно отличие, хотя подобное поведение уже проскальзывало вроде в их последнюю встречу. Или, это была другая? Сколько вообще раз они виделись? - Я видел ваши фото в квартире, - отвечает, решая откинуть хотя бы этот бред, - там ты был без неё, но при каждой нашей встрече, она на тебе. - Мы виделись не настолько часто, чтобы делать такие выводы, - и снова что – то непонятное, а у Юнги точное ощущение того, что времени становится меньше, появляется желание прибавить скорости, но мешкает. – Я бы не советовал, - произносит, стоит Юнги только надавить на педаль газа чуть сильнее. - Мы виделись достаточно. – Решает не зацикливатся на последнем сказанном Тэоном слове, его сейчас больше интересует другое. Особенно то, что Тэон молчит. – Сколько по твоему раз, мы с тобой виделись? - Ты хочешь знать, сколько раз ты видел именно меня? Или… - Что значит именно тебя? Кого ещё я мог видеть? – У Юнги заканчивается терпение, он повышает голос. Тэон молчит. Упрямо и несправедливо. У Юнги, кажется, начинает дёргаться глаз, и он совсем не удивится, если к утру у него появятся седые пряди. Если до этого он не помрёт от инфаркта. Ладно. Вдох, выдох. Нужно вернуть самообладание. Они же, вроде, неплохо ладили, и Юнги было даже приятно общаться с ним, как бы странно это ни было. Нужно и сейчас попробовать, только без лишней импульсивности. - Может, снова поиграем с вопросами? – предлагает, вернув голосу невозмутимость. – У нас это, вроде, неплохо получалось? - У нас это никогда не получалось, - не резко, спокойно, но режет всё равно. – Да и времени на это нет. - Тогда, просто расскажи о чём – нибудь. – Просит, останавливаясь на запрещающий сигнал светофора, в этот раз решая не пренебрегать правилами, так как не смотря на позднее время суток, на этом перекрёстке достаточно оживлённое движение, чтобы угодить в аварию. – Не обязательно о тебе, или Чонгуке. О, знаю, - подняв указательный палец в воздух, – я совсем ничего не знаю о Чимине и Тэхёне. Они выглядят вполне себе счастливыми, и по ним не скажешь, что когда – то было иначе. И на фото, они тоже были вместе. Тэон поворачивает к Юнги своё лицо, оглядывает его несколько секунд, и парень замечает, что и в этом взгляде, тоже, что – то не так. Он напоминает тот, которым смотрел на него в их последнюю встречу, перед тем как поехали к тому месту. Только теперь, в нём есть ещё что – то. Что – то, что не назвать чем – то. Вроде и какой – то свет, а вроде просто отблеск уличных фонарей. Вроде и темнота, но какая слишком глубокая и пустая для живого человека. - Хочешь знать, от чего они прятались? – спрашивает, а Юнги кивает. Ему это не так важно, но если оставшийся путь они будут ехать в тишине, Юнги точно засосёт в свои мысли, и он с ума сойдёт от их копошения. Ему нужно на что – то отвлекаться. Думать о чём – то другом. – Тэхён из многоуважаемой семьи, сын одного из главных чиновников города, и не смотря на то, что он самый младший из своей семьи, и надежд на него полагалось не так много, определённые задачи на нём всё же были. Элементарно, не быть оболтусом, просто потому, что младший. Ему постоянно ставили в пример двух старших братьев, и говорили ему, учится у них серьёзности. - Так вот почему он такой, не знаю, тихий? - Почему – то Юнги сразу вспомнился именно момент, когда они с Хосоком забрали его из кафе и момент, когда они разговаривали у них в квартире. Тэхён всё то время практически молчал. - Да, по большей части он молчит. Но бывает, выдаст что – то такое, хоть стой, хоть падай. Это может быть и что – то смешное, а может и оскорбить так, что умоешься слезами, при этом не использовав ни одного грязного слова. Чимин называл это талантом. - И они очень отличаются. - Да. Если Тэхён бывает говорлив под влиянием какого – то, особого так сказать, настроения или ситуации, то Чимину всегда сложно удержать язык за зубами. Тэхён очень много думает, прежде чем что – то сказать, потому что главной его задачей с детства было не опозорить семью. Чимин же прямее линейки. – Юнги понимающе посмеивается, полностью соглашаясь с этим выражением, а Тэон продолжает. – Это кстати Чонгук однажды ляпнул, так и приклеилось. - Я думаю, вы все были очень весёлой компанией, - делится своими предположениями, которые сложились в нём ещё во время просмотра общих фото. - Да, временами. Но вернёмся к той парочке. Если Тэхён был физическим проявлением слова «сдержанность», и воспитывался в более чем, обеспеченной семье, то Чимин был ровной противоположностью. Он из приюта, денег у него не было, а не встретил бы Тэхёна в одном из переулков где спал в стельку пьяным, то не было бы и будущего. – Юнги охает, а Тэон подтверждающе кивает. – В то время он был уличным художником, не верящим в какое – то «завтра». Ему было важно продать хотя бы одну, как он говорил, «мазню» за день, потратить на бутылку, и под её воздействием написать ещё что – то, и уснуть. И так, каждый день с момента его выпуска из приюта. Так он прожил почти год. В один из вечеров, он пил не один, и до дома не дошёл. Мы же уже тогда начали собираться вместе, но квартиры ещё не было, и в нашу компанию ещё не попал Сокджин. Были только я, Чонгук, Хосок и Тэхён. Тэхён пошёл домой, но нашёл Чимина. Оставить его там валяться и мёрзнуть не смог, хоть тот его в своём бреду и посылал, а на утро поставил ему смачный такой синяк, когда проснулся у него. - Как романтично, - ухмыляется, и Тэон позволяет тени улыбки расплыться на своём лице. - Да, - соглашается, - та ещё парочка. Чимин ушёл, а Тэхёну он понравился. Он искал его, постоянно покупал его картины и просил взяться за голову. Предлагал помощь. Чимин же птица вольная и гордая, пока не пнёшь, не полетит. Ну, не знаю как, но у Тэхёна это получилось. Он всюду брал его с собой, и поставил нас перед фактом, что теперь он тусуется с нами. Мы его приняли нормально. Пусть и привыкали долго к его заскокам о необдуманных выражениях, и грубости как стилю общения. Но в целом он не плохой парень, даже хороший. И мы это видели. А вот родня Тэёхёна нет. Им было всё равно, что он увлёкся парнем, они не такие гомофобные, но очень повёрнуты на социальной иерархии, и такому оборвышу как Чимину в их рядах делать было нечего. Когда Тэхён привел его знакомить с родителями, те при Чимине сказали, чтобы он вернул его на ту помойку, на которой нашёл. - Это жестоко, - выдыхает, паркуясь напротив здания. – Он же был не виноват в том, как сложилась его жизнь. - Да. И Чимин старался ради Тэхна вести себя максимально прилично. И даже смолчал когда услышал эти слова. Просто встал из за стола и собирался уйти, но Тэхён не дал. И сам высказал родителям. Те сказали ему пойти проветрится и остыть, а так же пересмотреть свои приоритеты касательно выбора спутника жизни. Ну, он как ты уже понял, не стал этого делать. Просто ушёл. Родители разозлились, забрали у него деньги, и в какой – то момент, Тэхён даже подумал, что Чимин его бросит, но они справились. - Они такие молодцы, - с искренним восхищением этой парой, выдыхает, но стоит этим словам слететь в его губ, он вспоминает, что они уже приехали и понимает, что подробно о способах выживания Тэхёна и Чимина, Тэон рассказывать не станет. Теперь пришло время для другого, и Юнги даже начинает догадываться, зачем именно они должны были приехать сюда. – Так что ты хотел показать мне тут? - Не хочу, - возражает, а Юнги снова хмурится, только своим взглядом передавая появившийся в голове, новый вопрос. – После этого, мы не сможем общаться так же. Хотя, ты мне очень понравился, и думаю, мы могли бы подружиться,– договаривает, и покидает машину. - И что же нам помешает сделать это? – остановившись рядом с мужчиной, задаёт вопрос, который его действительно очень волнует. – Это из за Чонгука? – озвучивает первое предположение, потому что Тэон молчит, и только кивает Юнги головой в сторону здания, начиная идти к нему. – Пожалуйста, ответь, - просит, когда они останавливаются у тёмного входа. - Из за меня, - исполняет просьбу, но этим ответом только ещё больше вводит Юнги в ступор, вынуждая просто смирится с этим ответом и продолжить идти. Пройдя в тёмное помещение, Юнги пытается привыкнуть к темноте вокруг себя и хоть что – то разглядеть в ней, но потерпев ожидаемое поражение, вспоминает про телефон в кармане джинс, достаёт и включает на нём фонарик. Светит себе под ноги, чтобы не обо что не споткнуться, и вперёд, чтобы видеть, куда идёт Тэон, которому, кстати, отсутствие света никак не мешало, если судить по тому, как уверенно он шёл в неизвестность. - «Наверно, так хорошо знает это место, что и в темноте ориентироваться тут может», - проговаривает про себя, и не перестаёт думать о том, что же может его ждать в этой темноте. Так же, его не покидает последняя сказанная Тэоном фраза. Он думает, что он сказал так, потому что решил не отказываться от своей мести Чонгуку, с другой же стороны, Юнги на самом деле давно перестал верить в её существование, а сейчас, тем более. Он верил в то, что цель Тэона состоит совсем не в этом, и никогда не являлась таковой, но полностью убедиться в этом не давало одно «но». Тэон ещё ни разу не соврал ему. Точнее, не был пойман на лжи. И быть может, это как раз та единственная ложь, которую он и говорил ему? А говорил ли он ему об этом вообще? Ну, именно он? То есть… Нет, откуда в Юнги эти вопросы? Наверно они появились от вопроса Тэона, где он спрашивал о чём – то подобном. Как он там звучал? Юнги тормозит и задумывается, но Тэон прерывает его, когда тот не успел даже дойти в своей голове до воспоминания с этим моментом. Вообще ничего не успел, только остановится. - Тебе туда, - кивает на лестницу, вероятно ведущую на последний достроенный этаж. Там даже крыши как таковой вроде нет, только открытое небо. Но зачем им туда? Зачем туда идти Юнги? - А ты? – задаёт этот вопрос, решая оставить предположения о том, что он хочет сбросить его с крыши при себе. И себе же повторяет, что хотел бы Тэон убить его, давно бы это сделал. И не обязательно ему было бы вот так изощряться. - Я догоню позже, мне не особо приятно быть там, - даёт ещё один туманный ответ, и когда Юнги шагает к нему, протягивая свою руку, собираясь сказать и сделать что – то ободряющее, Тэон отступает на шаг назад, не давая этому касанию произойти, как его словам сорваться с губ, заговаривая первым. – Там ты поймёшь всё сам, а когда начнёшь метаться в неверии, я буду рядом, и ты поверишь. Даже если не захочется. Ага, ладно. Юнги это как утешением принять? Этот человек уверен, что эти слова побудили в Юнги больше желания подняться туда? Или хотя бы не лишили его прошлого остатка этого самого желания? - Тэон…. - Юнги, пожалуйста. – Просит и в этот раз, у Юнги не то чтобы рот не открывается, у него даже в голове нет ничего, что он мог бы на это ответить. Эта просьба несравнима своим тоном ни с чем. Ему даже кажется, что буквально умирающий от жажды человек не так жалобно воды просит, как звучал сейчас Кан. – Когда действительно будет нужно, я появлюсь, а сейчас, прости, но ты должен сам, если действительно хочешь всё до конца понять и спасти вас всех. - Почему ты никогда ничего не говоришь о себе? – Юнги уверен, что Тэон не ответит, он просто хотел посмотреть на реакцию, которая последует за его вопросом. Посмотрел, и теперь не хочет. Тэон выглядел так, будто ему уже терять, буквально, нечего и некого. Будто для него уже всё давно решено, его сценарий закончился и дополнительных сцен с ним не предусмотрено. Не слишком ли это жестоко по отношению к самому себе? Он же?... Неважно. Нужно подняться и понять уже, что не так с этим человеком и вообще со всей этой компанией. То, что каждый из них перешёл через какое – то определённое дерьмо в своей жизни, это понятно. Не понятно другое… - Это свечи? Пытается приглядеться к одной из отдалённых колон, на полу у которой действительно стояло что – то напоминающее свечи. - Какой дурак будет сюда их ставить? Они же потухнут сразу из за ветра, - бубни себе под нос, пока ноги ведут его ближе к этой колонне, а когда приводят и присаживаются напротив этой колонны, а свет от фонаря освещает остальные предметы, стоящие у этой колонны, у Юнги сразу пропадают абсолютно все вопросы. Телефон выпадает из трясущихся пальцев, поперёк горла встаёт ком состоящий из ржавых игл. Сжатые в кулаки пальцы врезаются в холодный бетон, не то от злобы, не то от непонимания. Юнги не знает чего в нём сейчас больше. Не может понять, пропали ли из него все вопросы, или наоборот, их стало больше? В затылке пульсирует так, будто его ударили по нему чем – то увесистым, и виски сжимает так, точно обернули что – то вокруг его головы и теперь сдавливают со всей не человеческой силой. Глаза снова закрываются, и в этот раз Юнги не пытается побороть это желание. Он падает полностью на пол, позволяя своему сознанию переместится не вперёд, а назад. В момент, что уже был пережит, но не им. Его пальцы то сжимаются, то разжимаются. Он продолжает стучать по полу, обдирая костяшки пальцев и ребра ладоней. Он пытается докричаться до того, кто его там не видит, и не слышит. Он пытается остановить, что – то сделать. Он пытается. Он не может. Начинает плакать, кричать, звать Чонгука, звать всех. Но ведь уже поздно. И он сам это знает. - Теперь ты понимаешь, почему мы не смогли бы подружиться? – Тэон сидит совсем рядом, сочувствующе глядя на Юнги, что свернулся на полу в калачик, плакать продолжает. Он заговорил только тогда, когда точно убедился в том, что он уже здесь, а не там. И как Юнги искренне желал, чтобы там у него, получилось докричаться до него прошлого. Получилось остановить от фатальной ошибки, которая в последствии привела одного к вечному чувству вину, других к вечной ненависти виновного, а его самого… - Ты умер, - хрипит осевшим голосом, в глубине души надеясь на то, что всё это очередной кошмарный сон, и стоит ему проснуться, он поймёт, что всего этого не было. Но он понимает, что это всё взаправду, как и понимает то, что некоторые моменты, кажущиеся ему настоящими, на самом деле не были таковыми. – Я видел тебя всего два раза, и это третий. На парковке был не ты. И потом с Хосоком… - слова застревают в горле. Всё слишком перемешалось, и это связано не только с тем, что он потерял грань между видениями и реальностью, но был и ещё один фактор. У Юнги всегда была отменная память, но сейчас она являлась проблемой, потому что он помнил то, что не переживал, потому что это время отменили или изменили. А ещё, многие его видения были связаны с Чонгуком, и видения с Тэоном, которые Юнги принял за реальность, так же относились к нему. Они были лишь проекцией страхов Чонгука, воспалённой чувством вины. - Но ведь Хосок с Чимином, - поднимает взгляд с пола на мужчину, что сидит совсем рядом молча, не говорит, даёт Юнги разобраться сначала самому. – Они же видели меня с тобой. Это правда было. И я никогда раньше не видел… я не… не видел… - Не видел призраков? – помогает выговорить это слово, пусть и сам его не особо любит. - Но ты же не призрак. Ты воду держал, ты ел, ты курил, ты… - Я бы и сейчас покурил, но ты сам сказал, и сказал ты правильно. – Жестоко возвращает к правде, как никогда понимая, как она нужна. Как бы та не была жестока. - Ты уже умер, поэтому ты никогда и не говорил о себе. – Говорит и от собственных слов мычит громко, готовый вопить, пусть и голос уже сорвал к чертям. Ему безразлично, а говорить не хочется. Кричать только, чтобы выкричать из себя всё то, что в нём. На деле лишь иступленно продолжает хрипеть: – Но это же невозможно. Так не бывает. Ты не можешь быть… не можешь быть таким… Тэон молчит, он понимает. Понимает, что Юнги нужно время осознать и принять. Понимает, что ему тяжело, но не понимает другого, или скорее принять. Откуда в незнающем его при жизни человеке, столько скорби по нему? Откуда столько боли? Они ведь говорили всего два раза, сейчас вот, третий. Остальные были лишь символичными образами, которыми представлялись в видениях Юнги, и были лишь страхами Чонгука. Не простившего себя Чонгука. В одну ночь, Чонгук узнал о том, что его отец нашёл брата и наказал за то, что тот ослушался приказа покинуть страну. Слишком загнался из за того, что ни брат, ни друзья, толком не стали его слушать. И послал к чертям всё и всех. Ушёл в себя и снова проигнорировал Тэона, который тоже, снова, занялся глупостями. В первую, якобы, встречу Тэона и Юнги, там на парковке, Юнги видел видение о том, где Чонгук сражается с самим собой. Где он пытается оправдать себя тем, что поступок Тэона был его выбором. Что он тут не при чём, и раньше, он уже неоднократно старался спихнуть его с той кривой дорожки. Другая же сторона, которая и представлялась в образе Тэона, была тем самым чувством вины, которое не принимало этих жалких оправданий, и желало возмездия. Когда от Чонгука отказались, когда по собственной воле, ошибке, погиб его друг, он желал лишь дожить до какого – нибудь своего конца. На парковке на него покусился какой – то случайный грабитель, который увидел его без охраны, прекрасно зная, кем он является. И Юнги действительно влез, но в последствии погиб сам, а Чонгук снова решился на использовании своего дара. Первый был тогда, когда на него действительно начала падать картина, но Юнги оттолкнул его вовремя. Только вот, сам упал и врезался затылком в угол косяка, разбив её. Юнги запомнил обрывки того момента с парковки, запомнил своё видение, и в совокупности всё в голове перемешалось. И даже если сейчас спросить его, что он на самом деле делал всю ту неделю, которую, как он помнит, он провёл у дяди в мастерской, он толком не ответит. Не потому что не следил за ходом времени, находясь в своих мыслях о Чонгуке, и о том, что он женат. Как и не из мыслей о том поцелуе, который он оставил на его губах, своими на самом деле, ледяными. А потому что он его мозг ещё не перестроился на новую реальность. Чонгук не раз поворачивал время, и можно было бы делать это не так часто, если бы он сам не забывал об этом. От того и происходила путаница в голове Юнги. От того и были мысли о том, что происходящее сейчас, очередное видение. - Но ведь можно же всё исправить, - пытаясь подняться с пола, хрипит, красными от полопавшихся каппиляров глазами, глядя на мужчину, - Чонгук, он же может. Он же мог. Почему он этого не сделал? Он же мог? Он же… Мысль была, да только сбежала быстро. Тэон понимает, не осуждает и молчит. Он и сам, какое – то время, злился на Чонгука, который и о смерти его узнал, только спустя почти двое суток. Он тоже думал, что друг, больше чем друг, хотя бы в этот раз, перестанет бояться, и всё изменит, исправит. И только после он узнал, что он пытался. Проблема была, как раз таки в памяти. Он просто забывал об этом, а потому, всё проходило по одному и тому же сценарию, больше десяти раз. После он слёг в больницу от истощения, а Тэона похоронили. А друзья и брат, не зная о его состоянии, подумали, что предав Тэона, тот и на похороны его решил не приходить. Говорят, после смерти боль уходит, и наступает долгожданный покой. Это не правда. Даже бестельным, Тэон продолжал её чувствовать. Оголённая душа, отделённая от земной оболочки болит куда сильнее, потому что тогда, ощущается весь её спектр. Ему было больно за свой поступок, за который винил себя Чонгук, и едва не убил, пытаясь это исправить. Было больно и от того, что он не может сказать друзьям, что Чонгук не виноват, и сейчас, ему тоже нужна помощь, чтобы они не оставляли его. Ему было больно наблюдать за тем, как он продолжает выискивать похвалы отца, сделав это хоть каким – то подобием, цели своей жизни, которая тоже стала, каким – то подобием. Ещё больнее было смотреть на то, как у алтаря ждёт девушку, которую никогда не полюбит, какой бы хорошей она не была. Больно, находится рядом, стоять буквально в шаге от него, но не иметь возможности прикоснуться так, чтобы он это почувствовал, и сказать так, чтобы услышал, что его плечо по прежнему рядом. Что желания Чонгука нормальны. Абсолютно все. Что он его простил давно. Пиком же этой боли, стала первая смерть Юнги. Тэон хорошо помнит то, как горевал Чонгук после смерти самого Тэона, но видеть это всё вот так… Если бы Тэон был живым, он бы сказал, что у него не было сил смотреть на это. Но они были, и он смотрел, и сидел рядом, и даже плакал вместе с ним. Каждый раз, после каждого поворота стрелок часов назад, он не отходил от Чонгука, совсем, всё кричал ему, чтобы он вспомнил, что должно произойти. Каждый раз он просил его запомнить. Он не хотел, чтобы все они, снова чувствовали эту боль. Не выходило, и тогда, он решил показаться Юнги. Он не хотел проводить парня через подобное, не хотел, чтобы он испытал всё вот так, потому что как только Чонгук познакомился с ним, Тэон очень хорошо изучил его дар. Он понимал, что Юнги видит не только картинку, он проживает все чувства и эмоции, которые испытывают те, кого он в них видит. Он не хотел ему этого и не желал, но как ещё помочь этим двоим, он не знал. И к неудаче Юнги, Тэон увидел спасение жизни Чонгука, именно в нём. И не прогадал. Цена вот только… она есть у всего. - Чонгук, он тоже, может видеть тебя? – доносится откуда – то с пола, Юнги снова лежит, и почти перестал плакать. Видно, слёзы на какое – то время закончились. Лишь редкие всхлипы из него вырывались. - Если бы он мог, всё было бы куда проще, - не скрывая боли в голосе, отвечает. - Это больно? – следом спрашивает, постукивая зубами. Бедняга, замёрз наверно, а он и не подумал предупредить его о холоде здесь. Он просто уже привык к нему. - Умирать? Нет. – Теперь, можно снова, предельно честно. - Скажешь, что жить больнее? – хмыкает, а Тэон вспоминает себя. Он бесчисленное количество раз задавал подобные вопросы самому себе, и многим другим. Его всегда интересовало: что больнее, жить или умирать. Больше не интересует. - Нет, - мотает головой, - скажу, что больно и там и там. Сам процесс смерти, может быть безболезненным, у меня был именно такой. Я просто уснул. Но если в этот момент твоя душа болела, она продолжит болеть и после того, как ты откроешь глаза отделённым от своего тела, только теперь в разы сильнее. Телесная оболочка притупляет её, а так, ты как оголённый нерв. Болишь постоянно, даже если просто подует ветер, или от удручённого вздоха дорогого тебе человека, которого ты не можешь поддержать, потому что тебя нет. Он спрашивает, он кричит, зачем ты это сделал, почему оставил? А ты стоишь прямо тут, слышишь, и пытаешься докричаться, что ты тут, что не хотел, что простил. А он тебя не слышит, потому что тебя нет. Я не видел ни ада, ни рая, и не переродился в другом теле, но именно это, я считаю адом. Смерть не выход, на ней страдания не закончатся. Я понял это слишком поздно, и не хотел, чтобы Чонгук понял это тогда же. Юнги молчит. Не потому что не верит, ровно наоборот. Он верит, но говорить что – то, слишком больно. Да и просто, что сказать? Что сказать человеку, которому слова, уже точно не помогут? Кто покоится в могиле уже несколько лет, кто прямо сейчас сидит рядом с ним? Он уже не сможет ему помочь. Но Юнги ещё жив. Точнее, снова, и не раз. Жив и Чонгук. И нужно постараться, чтобы не только телами. - Ты ведь рассказал мне всё это и показал, с какой – то более важной целью, чем чтобы я просто узнал о факте твоей… - спотыкается, не может быть настолько жестоким. Язык просто отвалится, если Юнги ещё хоть раз принудит его сказать это слово. Впрочем, он не против. – Ты ведь хотел, чего – то ещё? Чтобы я что – то сказал Чонгуку, или… - говорить тяжело и не хочется. Каждое сказанное слово кажется таким жалким, лишним и ненужным. Юнги пытается совладать с собой, потому что должен, но внутри столько всего… это просто нереально. - Ты слишком часто умираешь, пытаясь спасти Чонгука. - Смотрю, чувство юмора осталось при тебе, - пытается фыркнуть, потому что эти слова только злят, но на злость сил нет, как и вообще ни на что. Голова перестаёт соображать и готова отключиться от перегруза информации. - Хм, наверно, - отвечает, - но я говорю серьёзно. Чонгук слишком много раз поворачивал время, это уже сказалось на многом. Всё перемешалось не только в твоей голове. Каких – то мировых катастроф это не вызвало, но это не значит, что всё это в порядке вещей. Сейчас на самом деле тот день, когда он впервые привёз тебя в ту квартиру. - Но в тот день же всё было иначе. И его жена, и ужин… - Я и говорю, всё перемешалось, а твоим видениям сейчас и вовсе верить не стоит. Потому что неизвестно, будущее ли это видение, или что – то из изменённого уже прошлого вспомнилось. - И что делать? Как это восстановить? - С даром Чонгука есть одна тонкость, если у тебя память отменная, то у него наоборот. Он не запоминает того, что делает. Во всяком случае, так было раньше, но сейчас, он сместил его. Нашёл способ, как передвигать дни и менять местами события, чтобы возвращать время до того момента, где он всё помнит. То есть, где начал запоминать. - Я вроде понял, - на самом деле не совсем, но надеется, что вникнет полностью по ходу дела. - Чтобы всё восстановить, нужно вернуться в самое начало, ничего не меняя местами. Восстановить последовательную цепь событий. - Но ведь тогда, он умрёт? - Нет, просто снова не запомнит того, что он делал. Вероятнее всего. И забудет всё то… - Что было между нами. – Договаривает, просто чтобы не слышать. Будто так легче. – Он забудет меня. Начало, это открытие галереи. Я понадобился тебе, чтобы запомнить это всё, и не допустить этого смешивания. Так? – поднимает взгляд на тёмные глаза, и тело своё с пола снова поднять пытается. Он не упрекает, не обвиняет и обид не держит. Понимает. Но это не значит, что от осознания происходящего, ему совсем не больно. Тэон же просто кивает, видно, ему больно не меньше, возможно и больше. – Но ведь и я помню и понимаю не всё. Где были видения, где сны, а где реальность. Я понятия не имею, что и как. - Я могу показать тебе всю цепочку событий, от тебя требуется не отводить взгляд и не отвергать увиденного. Даже мысленно. Иначе можешь не запомнить. - А что потом? - Потом ты должен поговорить с Чонгуком, назвать ему день, куда вы должны вернуться. Но ты должен убедить его в этом, потому что сразу, он не согласится. Он тоже не хочет терять тебя. Было бы приятно, не будь на самом деле так больно. - И как мне его убедить? - Ты поймёшь, после того как покажу.

***

Тело дрожит, а руки шарят по пространству в поисках тепла. Своего тепла, которое забрал Юнги, стоило ему исчезнуть. Исчезнуть? Чонгук открывает глаза, присаживается на диване и глядит в пустоту комнаты. Она действительно пустая, и дело не в мебели или прочем. Здесь нет Юнги, от того и пусто. - Юнги? – зовёт, хоть нутром и понимает, что того тут нет, но и верить этому ощущению не хочет. – Юнги, где ты? – свесив ноги на пол, Чонгук находит свою одежду, начинает одеваться и в процессе этого, из губ его вырывается горький смешок. Будто Юнги мог бы ответить ему, где он. Будто находясь не здесь, он может продолжить говорить с ним. – Куда ты ушёл? – ещё один вопрос в пустоту этого пространства, а изнутри всё наполняется безысходностью. Он уже это чувствовал, но ведь сейчас не?... Хлопнув себя по карманам брюк, Чонгук замечает отсутствие ключей от машины. Резко двигается в сторону выключателя и стучит по нему. Свет наполняет комнатку, которая сейчас кажется мизерно маленькой, точно она с каждой секундой становится всё меньше, пока Чонгук глазами исследует пол возле дивана в поисках ключей. Да, надежда на то, что те просто выпали из его кармана с самого начала, была чересчур смешной. До тупой боли в рёбрах, до неприятного скрипа плотно сжатых зубов. Он не злился на Юнги за то, что тот самовольно уехал куда – то на его машине. Он злился на собственное понимание того, куда именно Юнги самовольно уехал. Найдя в складках пледа на диване свой телефон, он звонит своему помощнику, просит его пригнать другую машину. Когда получает положительный ответ, устало сползает с дивана на пол, и трёт виски. Он устал, дико устал. И дело не только в физической усталости, которая в нём и не планирует заканчиваться. Он устал от того, что все его действия, не лучше бездействия. - Зачем ты снова туда поехал? – взгляд в одну точку на стене, вопрос тихим эхом из груди. Перемещающийся по стенке вверх, взгляд, находит фото, то самое, где он ещё мог уложить свою больную голову на чьё – то плечо. И чем дольше он глядит на это фото, тем больше убеждается в том, что точно знает, где искать Юнги. Только вот и с другим человеком, он тоже это знал. Он знал все места, где прятался Тэон, знал все его тайники и причины, по которым будет выбран тот или иной. Он всегда мог легко его найти и в последний раз, тоже нашёл. Не успел просто, не хватило времени. Но если говорить совсем честно, то желания искать вовремя. В отличие от остальных, у Тэона с родителями было всё хорошо. Они поддерживали каждое его решение, ничего не запрещали, не ставили глупых условий и нормально отнеслись к выбору его ориентации. Не делили людей по социальному статусу, не предписывали какой – то особый статус и себе, и это не смотря на то, что отец Тэона в те года заметно, так продвинулся по службе. У него было не так, как у них всех, но это не значит, что проблем не было. Ребята сначала не могли понять, что Тэон, любимчик своей семьи, забыл среди них. Какое – то время считали его избалованным вниманием, взбалмошным и просто странным. Они не понимали почему тот не ценит того, что имеет. Почему убегает от той семьи, о которой мечтал каждый из них. Чонгук был первым, кто узнал причину побегов Тэона. Он же первый узнал его такого, какой он есть, узнал и его главный страх, по причине которого он и начал прятаться у них. Родители Тэона хорошо постарались, создали безупречный образ, идеальной, а самое главное, нерушимой, семьи. Проблема была лишь в том, что это был лишь образ, макет, реклама идеального дома, по сути картонка. Стоит неосторожно коснуться, и она рухнет, а за ней, высохшая пустыня и перекати поле. Жизни нет, есть лишь постоянная ложь. Нет криков или скандалов, молчаливое понимание ситуации, чтобы не разрушать образа. Не позволять этой самой картонке упасть. Родители Тэона на себе показали ему, что слова могут ничего не значить, а врать можно даже молча, достаточно лишь улыбнуться. Они давно перестали что либо чувствовать друг к другу, изменяли друг другу, но продолжали жить под одной крышей, потому что: «у нас семья. У нас сын. Мы должны. Ради него». Тэон за такие жертвы благодарен не был, а в каждом: «сынок, мы тебя любим», в какой – то момент стал слышать только сухое безразличие, а внимание, что уделялось ему, казалось бы, безгранично, он чувствовал пустым. Родители вроде и смотрят на него, и слушают, по факту же, не слышат и не видят. Он стал для них чем – то, именно чем – то, что они должны любить, потому что должны. Потому что так правильно. Потому что надо было думать раньше. А сейчас всё. Есть сын, он берёт с нас пример, он должен понимать, что такое семейное счастье. Он не понял. Он понял лишь то, что это отвратительно, изо дня в день сидеть за общим столом за завтраком, наблюдать за улыбками родных, обращённых друг на друга и слышать их: «дорогая, прости, я сегодня задержусь на работе. Сама понимаешь, служба». И ещё она реплика: «конечно понимаю, дорогой. Ты же для нас стараешься, для нашего благополучия. Я сегодня пожалуй схожу к подруге». Тэона от этого тошнило, и всё больше появлялось чувство вины за то, на что он обрёк своих родителей, а позже, неприязнь конкретно к ним. Потому что он перестал верить в то, когда о нём действительно заботились, перестал воспринимать заботу, пусть и нуждался в ней так, как утопающий в воздухе. Он был полон противоречий и внутренних тараканов. А когда слушал проблемы друзей, всегда всячески старался помочь, и бесчисленное количество раз повторял им о том, что они сами должны выбирать, какой жизнью им жить. Он боялся, что однажды его друзья, попадут в такую же ловушку, в какую попали его родители, обязанные собственным долгом. Он всегда пытался помочь всем, всегда улыбался, всегда был рядом с теми, кто нуждался в нём. Но это не значит, что он любил эту жизнь или что он радовался ей. У него было лишь одно желание, и с каждым метанием Чонгука «люблю и не правильно», это желание наполняло его всё больше. Когда же он случайно узнал о способности Чонгука поворачивать время, он не говорил с ним об этом. Только единожды сказал, что когда – нибудь, наступит момент, когда он пожалеет, что не принимает свой дар. Чонгук говорил, что никакого дара нет, и они просто перепили. Так ему было проще. Но потом произошёл несчастный случай, мать Тэона погибла. Тэон же в эту формулировку «несчастный случай», не верил. Он подозревал отца, которому надоело играть роль примерного семьянина, и он решил поменять её на роль безутешного вдовца, потерявшего свою любимую. Тэон просил Чонгука воспользоваться своим даром. Буквально умолял его стоя на коленях, просил помочь хотя бы не спасти женщину, а узнать правду. Клялся, что не будет вмешиваться в событие, просто посмотрит. Чонгук отказал, напоминая о том, что никакого дара у него нет. При этом сказав, что Тэон на фоне своего горя, сходит с ума, и ему надо бы отдохнуть и прийти в чувство. И это стало второй роковой ошибкой Чонгука. Потому что Тэон нашёл способ, как ему успокоится. Нашёл его в наркотиках, потому что алкоголь и табак перестали его успокаивать, этого ему было мало. Чонгук пытался остановить, просил прощения, но и Тэон завязать уже не мог, или не хотел. У них обоих были разные формулировки касательно этой ситуации. Когда Чонгук узнал, что Тэон не только покупает, но и помогает с распостранением этой дряни, «на зло отцу», так он сказал тогда, Чонгук сказал, что на зло он делает только себе, и в конце концов его поймают. И поймали, буквально на следующий день, по анонимной наводке места встречи. Каждый из ребят в их компании был уверен в том, что этим «анонимом» был именно Чонгук, который до этого уже сдал брата, так что предать своего бывшего парня, которого тоже бросил в один из самых сложных для него периодов, по их мнению, он мог легко. Тэон тогда смог выйти под залог, но за голову, как ему говорил взяться Чонгук, не взялся. Лишь спрятался, а после, нашли уже его труп. Чонгук знал куда он спрячется, знал и то, чем он займётся там, в своём убежище, которым то место должно было стать для многих, но не поехал за ним. Не поехал и тогда, когда получал сообщения пропитанные ошибками в тексте, с просьбами приехать. Не приехал и когда на дисплее телефона высвечивалось «36 пропущенных». Ровно столько раз позвонил ему Тэон. Чонгук перезванивал больше, но ему уже не отвечали. И не ответят. Он не опоздал, он просто не захотел, просто оставил его там, со словами: «он сам сделал свой выбор». - Господин, мы приехали. Чонгук отвлекается, моргает, медленно приходит в себя и кивает. Выходит из машины на подрагивающих ногах. Его машина стоит здесь. Здесь же и находиться Юнги. Здесь же его ждал Тэон. Чонгук бы хотел сказать, что ненавидит это место, но не говорит этого, потому что знает, что те будут ложью. Он не место ненавидит, ни Тэона, ни кого – либо другого. Он ненавидит себя за то, что сделал, за то что не смог сделать, за то, что решил не делать. В какой – то момент, ему показалось что Юнги способен избавить его от этого чувства ненависти внутри, но сейчас он его лишь увеличивает. Чонгук думает об этом без упрёка к парню, без обиды. Он понимает, что должен был с самого начала рассказать об этом Юнги, ответить на все его вопросы о своём «больше чем друге» и куда он делся. Понимает. И от этого понимания больнее, и страшнее. Больно, потому что больно и всё равно, как это звучит. Страшно, потому что страшно. Юнги наверняка всё уже узнал своими способами, и теперь, бросив Чону слова о ненависти и неприязни, бросит его, оставит одного, сказав, что спасать больше не будет. И Чонгук быть может, порадовался бы, если бы та радость, не была столь болезненной. Потому что Юнги так и не узнает, потому что будет прав в своём нежелании узнавать. - Он уже здесь? – тихо спрашивает, пусть и знает, что в этом вопросе необходимости нет. Он слышал, как подъехала машина, слышит и шаги, что ступают сейчас по лестнице. - Да, - Тэон тоже понимает, но всё равно отвечает, потому что больше Юнги его не сможет ни о чём спросить. Во всяком случае, пока что. – Ты уверен, что готов? - Это не тот случай, когда у меня есть выбор, - отвечает совсем тихо, потому что Чонгук уже здесь и не должен этого услышать. Не должен знать, что Юнги тут не один. Не потому, что не поверит, а потому, что ещё рано. Или уже поздно. Просто, не сейчас. - Юнги, - остановившись в трёх средних шагах от парня, Чонгук понимает, что не может сказать чего – то ещё, кроме слетевшего на автомате имени с уст. Он и подойти ближе не может, потому что Юнги сидит прямо там, прямо на том же месте, где и сидел Тэон тогда. - Прости, что взял машину без разрешения, - говорить оказалось куда сложнее, чем он думал. Да как вообще можно говорить, когда перед тобой стоят двое. Один смотрит так, что по его взгляду понимаешь, никогда себя не простит, убеждён, что его и после смерти ненавидят. А второй, глядит в ответ, и просто не может сказать, что простил. Руку свою, на плечо его укладывает, глаза прикрывает, всё пытается эти слова, эти мысли передать, но не может. Его не чувствуют. Наблюдать за этим больно, отвести взгляд невозможно. Хочется снова кричать. На Тэона, на Чонгука. На себя и всю эту чёртову вселенную с её дарами, о которых у неё не просили. Но не кричит, давит этот крик в себе. Не потому, что голоса не хватит, а потому, что смысла от этого нет. Он неизвестно сколько тут кричал, легче ему не стало. Осталось лишь ещё большее чувство безысходности и сожалений по тому, чего он не в силах исправить, как бы не хотел. Даже Чонгук уже не сможет. Тэона он уже не вернёт, но ещё может спасти себя, Юнги и даже остальных. А потому, Юнги не кричит, а тихо просит: - Давай уедем, - эта фраза, она уже была, но Юнги просит себя не удивляться этим повторениям диалогов не в том порядке. Сейчас он должен лишь вернуть всё на свои места. Чонгука, себя, и время. Чонгук, никак не прокомментировавший извинения Юнги за машину, и сейчас молчит. Кивает только и руку ему свою протягивает. Тут говорить не получится, тут и не нужно. Тут должно быть тихо и спокойно. - Ты же с водителем приехал? – стоит им переступить порог, за которым снова неприкрытая улица, и гравий под подошвой, задаёт ещё один вопрос, Чонгук снова кивает, и Юнги продолжает, - тогда, может, сядем вместе на заднее сидение? – И пока Чонгук не начал задавать вопросов, на которые Юнги точно не сможет сейчас ответить, он добавляет, - я хочу держать тебя за руку. И не успев ничего сказать, рот Чонгука закрывается, а его взгляд как – то по грустному, но теплеет. Он не понимает, что на Юнги нашло сейчас, не понимает и того, почему тот, вместо того, чтобы оттолкнуть, желает наоборот, быть ближе. Но и не спрашивает, покорно соглашается, принимая эту ласку, лишь надеясь, что та не станет последней. Что Юнги это не из жалости делает, не на так называемое, прощание. Усевшись в машине, он спрашивает Юнги, куда они поедут, тот в ответ лишь плечами небрежно жмёт, и просит у Чонгука телефон, так как свой забыл в здании, а возвращаться туда не хочет. Чонгук передаёт Юнги телефон, не спрашивая того, зачем он ему, и просит водителя вернуться к квартире, Юнги в душе, горько радуется, ведь именно туда, им и нужно. Глядя на крупные цифры отображающиеся на дисплее, он считает про себя. Проверяет, точно ли правильно всё посчитал, а когда на переднем пассажирском замечает одобрительный взгляд Тэона, успокаивается. Он всё сделал правильно, осталось лишь немного подождать. Мозг переводит это «немного» в конкретную цифру, разбивает их на минуты, а привычка, на секунды, и начинает считать. Этот счёт не приносит ему желанного спокойствия, не отвлекает, но он и не особо это контролирует. Мозг считает сам, а Юнги просто слышит. - Ты даже ни о чём не спросишь? – вдруг спрашивает Чонгук, и на какое – то время, но это отвлекает Юнги от внутреннего счёта. - Я просто хочу побыть с тобой, - «потому что времени всё меньше, потому что часы внутри тикают с бешенной скоростью. Потому что я боюсь момента, когда они перестанут тикать. Потому что боюсь больше никогда не быть с тобой, не увидеть настолько, неприлично близко. Боюсь не иметь больше возможности, вот так держать тебя за руку, переплетая свои пальцы с твоими. Я хочу побыть с тобой сейчас, потому что потом, уже не смогу. Потом, как и должен был, я тебя потеряю». Всё в голове, вслух только тишина нарушаемая стуком собственного сердца, что готовится к своей финальной остановке, тики часов, с идентичной целью, мягкий рёв мотора автомобиля, на котором Юнги просил Чонгука не ездить. Всё вернулось туда, куда и должно было. Он не смог этого изменить. - Я думал, ты возненавидишь меня, - глядя на замочек из сцеплённых между собой пальцев, честно признаётся, и возвращает взгляд глазам Юнги. Хмурится. В первую же встречу его привлекли именно эти глаза, полные жизни и эмоций, а сейчас, они как у мёртвой рыбы, мутные, не отражающие света. Неужели он и его убил? – Почему ты?... - Чонгук, даже если бы я захотел, я бы не смог тебя ненавидеть, - быстро перебивает, потому что Тэон кивает, потому что времени совсем мало, потому что пора. – И я бы очень хотел, чтобы ты запомнил эти мои слова: я не жалею, и никогда не пожалею. И я тоже не скажу тебе, что люблю, потому что этого ничтожно мало. Я был самым счастливым и самым живым. С тобой. Всегда. - Юнги… - Я хочу поцеловать тебя, - прерывает знакомым им обоим способом, хитро и умело. Он знает, что Чонгук не откажет, никогда не отказывал, ни в одном из времён, ни в одной из реальностей. Потому что тоже, всегда, этого хочет. Часы снова тикают, Юнги снова считает. Сорок пять, сорок шесть. - «Какой же ты красивый когда так близко, когда живой». Сорок девять, пятьдесят. - «Когда мой». Время не стоит, идёт, бежит, а у них гляделки. Чонгук как бы не пытался, не может понять чем вызвано такое поведение Юнги, его слова и действия. Юнги даже если бы захотел, объяснять бы не стал. Лучше не тратить это время, а прожить его. Без сожалений. Пятьдесят семь, пятьдесят восемь. Рука в волосах, губы совсем близко. Пятьдесят девять. И они касаются друг друга. Не жёстко совсем, хоть так и казалось со стороны. Любой поцелуй в эту секунду будет казаться чем – то, напоминающим лёгкость и воздушность облака. Что ещё может напоминать поцелуй длиной в секунду? Такой крохотный, короткий. Последний. - Знаешь, мы всё же стали сном, - тихо в губы, и слеза по щеке. Шестьдесят. И ударная волна проходится по обеим сторонам машины. Стекла трещат разбиваясь множеством мелким осколков, в ушах звенит, а взгляд невозможно сфокусировать на чём – то одном. Всё размыто, ещё и чьи – то голоса пытаются докричаться, а Чонгук пытается докричаться до Юнги. Он не видит его, ему больно, кровь их пробитой брови капает на и глаза, ухудшая видимость ещё сильнее. - Чонгук. Тихо, слабо и кажется, что и не реально, галлюцинация. Но Чонгук поворачивает голову на этот слабый звук и замечает Юнги зажатым сидением на полу. С его виска стекает кровь, слишком ярко выделяясь на мертвенно – бледном лице и уже сейчас, он походит на труп. И до Чона начинает доходить. - Машина, - вспоминает про видение Юнги, - чёрт, - выдыхает, сплёвывая изо рта кровь от разбитой губы. Он жив, почти не пострадал, если говорить о себе. Но Юнги, снова… - Не бойся, я всё исправлю. Я смогу, – обещает и прикрывает глаза, но чувствует, как слабо его касается кончик ледяного пальца, и снова открывает. Юнги отрицательно мотает головой. – Но почему? Ты же… – Верни нас в начало. В самое начало, Чонгук. – хрипит кое – как, и ожидаемо ловит сопротивление в этом взгляде, в этом лице. – Я хочу это закончить. Мы должны проснуться. Сейчас это правильно и нужно. С улицы знакомые голоса, вроде в них он узнаёт Хосока и Чимина. Но Чонгук не думает о том, почему они здесь, он лишь понимает, что Юнги прав. Не хочет совсем делать его таковым, но делает. Они должны проснуться. Их мгновение, как бы он не пытался, закончилось.

***

- Юнги, ты в порядке? Такой ожидаемый вопрос. В обычной ситуации, Юнги бы ответил, что он в порядке, и беспокоится не о чем, но сейчас, он как никогда не был в этом уверен. Более того, он был уверен в обратном, и был готов прямо сказать другу о том, что он совсем, в высшей степени, не в порядке. - Юнги, что ты увидел? Юнги бы самому это знать. - Кажется, слишком много, - отвечает, глядя на свою подрагивающую руку. Её продолжало покалывать, как если бы в неё впились множество мелких осколков. Тех самых, которые заполонили салон автомобиля во время столкновения. - Что значит, слишком много? – ещё обеспокоеннее, чем прежде, спрашивает, желая в этот момент себе большего интеллекта, потому что его скудного запаса ему недостаточно. А глядя на Юнги ему кажется, что парень и сам ничего не понимает. - Какой сегодня день? - Вот тебе на. Во времени потерялся что ли? - Да нет, вроде наоборот, но нужно убедиться. В этот момент Хосок вроде должен сказать, что он всё понял, но это совсем не так. Только чувство волнения в груди больше становится, обещая разорвать его собой. - Хосок. Хорошо. Вдох, выдох. Вроде так это делается, да? Да. Нужно успокоится. В конце концов, с каких пор он стал переживать больше, чем сам Юнги? - Сегодня галерею открывают, - начинает, и Юнги поднимает вверх указательный палец, заставляя умолкнуть. - Идём, - проговаривает, после того как что – то обдумал и поднимается на слабо держащие ноги. Хосок тут же подхватывает его, просит передумать и не идти туда, но Юнги только отрицательно мотает головой, - твой брат должен был уже приехать, поторопимся. В этот раз едва не падает Хосок, а Юнги, не смотря на свой явный недостаток сил, кое – как, но все же подхватывает его под руку, и вместе с ним двигается к выходу из кафетерия, а после и в сторону зала, где будет проходить никому не нужная часть. Разве что, Юнги она нужна. Он должен убедиться в том, что всё понял правильно. Пройдя в зал и заняв места, Юнги не отрываясь глядит на сцену, стараясь игнорировать призывы головы улечься на горизонтальную поверхность. Желательно мягкую, и закрыть глаза, где – то на неделю. Юнги бы и не спорил с этим желанием, и непременно его выполнит, но не сейчас. Чуть позже. Когда увидит его. - Юнги, - Хосок зовёт его неестественно тихо, и Юнги понимает, чем это вызвано, но заводить этот разговор прямо сейчас не намерен. Он сам ещё не всё понял, да и просто состояние не то, а ему ещё нужно за многим уследить. - Всё нормально, Хосок, - отвечает, повернувшись к другу, - я не злюсь. И давай поговорим об этом немного позже. Хорошо? – Вместо ответа, друг только кивает, но Юнги этого достаточно, как и достаточно было сказанного Юнги, чтобы пока что отложить эту тему разговора. На сцене происходит какая – то заминка. Юнги она мало нравится, как и нахмурившемуся Хосоку. - Прошу прощения, наш спонсор присоединится к нам уже в галерее. Мы пройдём туда первыми и посмотрим на первые представленные там работы… - Что случилось? – Повернувшись к Юнги спрашивает, но тот может лишь пожать плечами, и кивнуть в сторону куда идут остальные студенты. Он и сам не знает, что произошло, но надеется, что ничего плохого не случилось. Во всяком случае, не должно было. Обойдя галерею, Юнги уже собирался уходить, так как плохое физическое состояние буквально кричало ему об этом и в этот раз, он решил прислушаться к этим доводам мозга, но стоит только представить, как он падает лицом в подушку и завернувшись в одеяло не высовывает оттуда носа как минимум дня три, как он ловит взгляд Хосока, точно прикованный к другому концу галереи. Взгляд этот, был странным, он не был похож на испуганный, но и на обычное удивление не тянет. Повернувшись в ту же сторону куда смотрел друг, Юнги и сам теперь замирает. Высокий, харизматичный мужчина, в идеально сидящем на нём, полностью чёрном костюме, останавливается напротив Хосока, смотрит на него несколько секунд каким – то нечитаемым взглядом, а после, протягивает руку, ожидая рукопожатия. Хосок, видно нервничает, ему не особо приятны взгляды уставившихся на них студентов, но мужчина что – то уверенно говорит, это по лицу видно, и тревога Хосока проходит. Он буквально выдыхает, перестаёт быть таким напряжённым, после чего пожимает протянутую ему руку. Они не улыбаются, как и не говорят больше. Смотря только друг на друга, но как видно Юнги, пока что, им этого более чем достаточно. Легко улыбнувшись этой картине, он теперь точно решает покинуть это место, но стоит ему сделать только два шага, как он спотыкается о воздух, в котором прозвучало его собственное имя. Неофициально, неправильно, и в полной мере, бестактно. - Юнги. Чонгук повторяет, стоя позади совсем близко, а Юнги не поворачивается. Этот момент остаётся для него непонятен. Зачем он подошёл? Зачем окликнул? Зачем продолжает стоять тут и ждать когда он обернётся? Это же верх неприличия. - Господин Чон Чонгук, - оборачиваясь, проговаривает, и решается поднять взгляд на лицо мужчины, но слишком быстро опускает. – Я сделал что – то не так? – выдерживая тон вежливым и официальным, он глядит в пол, на носки кед, готов даже закрыть глаза, провалится и пропасть. Только бы… - Юнги, я помню. Каждый человек когда – либо мечтал, чтобы ему сказали три особенных слова. У каждого человека могут быть разные представления о том, какие три слова являются для него самыми важными. Юнги же просто… не мечтал… больше. - Простите, господин Чон, - легко склоняет голову вниз, - видно, вы меня с кем – то путаете. Я пойду. Юнги уходит, а Чонгук не пытается остановить, хоть изначально и вытянул для этого руку, пожелал схватить его за локоть, за пальцы, даже в ноги ему упасть и хвататься за них, только бы не уходил, но стоит, сдерживает себя и эти свои желания. Он уверен в том, что Юнги не забыл, не хочет и верить в его слова о том, что они действительно стали сном. Ему ближе те, где он говорил о том, что они не возможны лишь во сне. В них он и будет продолжать верить. А пока будет делать то, что должен делать живой человек. Он выберется из той ямы, в которую спустился по собственной воле. Начнёт жить, и в этой жизни постарается сделать всё, чтобы не потерять того кого сильно и без остатка. Того, к кому не может применить слово «влюблён» и «люблю», потому что каждое из них абсолютно ничтожно и слишком мало по сравнению с тем, что он чувствует. Когда – то, Юнги давал ему время, теперь же, очередь Чонгука, и он ему его даст и будет смиренно ждать. А после, встретит его и целиком и полностью, будет принадлежать ему. Чонгук надеется, что у него это получится. И последние болезненные слова Юнги в машине, были сказаны лишь для того, чтобы убедить Чонгука, на этот раз, воспользоваться своим даром, правильно и вернуть их в начало.