Воспитанник

Они переспали случайно. Эрвин любил юных, по-мальчишески стройных, с маленькой грудью и короткими волосами. Но в тот вечер все пошло не по плану: Сару, которую он брал обычно, сняли на всю ночь, а Ревекку, всегда бывшую запасным планом, свалил грипп. Пришлось выбирать из того, что осталось. Он выбрал Кушель. Зрелую, крутобедрую, с пышной грудью и длинными-длинными темными волосами. К счастью, она обладала приятным лицом и легким характером, была умела, нежна, в меру артистична. Не переигрывала со стонами, не лежала молчаливым бревном. Эрвин остался доволен, расслабленно лежал поверх одеяла, дымил в потолок. В какой-то момент он поймал себя на том, что не может сдержать улыбки — Кушель оказалась хорошей рассказчицей, ее нехитрые истории веселили. Он ушел ранним утром, в Подземном Городе время суток можно было определить лишь по часам, оставил ей пару купюр. С ней он был щедрее, чем с Сарой или Ревеккой, те хоть и удовлетворяли его плоть, но не трогали душу. А Кушель смогла. С той ночи он стал приходить только к ней. Майк посмеивался, говоря, что он влюбился, но Эрвин лишь отмахивался. Какая может быть любовь между капитаном разведки и подземной проституткой? Глупость. Лишь удачное стечение обстоятельств — их тела совпали, как части головоломки, а незамысловатые беседы, неожиданно, нашли отклик внутри. В одну из ночей Эрвин зажег больше свечей, чем обычно, и смог разглядеть на белой коже розоватые узоры растяжек. На округлых ляжках, на животе и налитой, высокой груди. — У тебя есть ребенок? Кушель замерла с полотенцем в руках, Эрвин смутился. Возможно, он спросил о чем-то слишком личном? Но Кушель вдруг улыбнулась. — Да, сын. А у тебя? Эрвин покачал головой, он считал себя порядочным мужчиной, поэтому никогда не кончал в любовниц. Детей у него быть не могло. — Однажды будет, и это станет самым большим счастьем в твоей жизни. Эрвин задумчиво затянулся, выдохнул густой дым. — Вряд ли. Не хочу оставлять ребенка сиротой, в разведке долго не живут. Во взгляде Кушель мелькнуло сочувствие, она отбросила полотенце, легла рядом и прижалась к плечу. — Ты красивый, многие замужние дамы предпочли бы сделать отцом тебя, а не законного супруга. Эрвин расхохотался, потушил окурок и перекатился, подмяв Кушель под себя. Она охотно раздвинула ноги, прильнула ближе. — Хочу избежать такой чести. Кушель запустила пальцы в его волосы, поцеловала, обхватила влажным жаром. Она была узкой и тесной, если бы не следы на коже, он бы никогда не понял, что она рожала. — Да-а, глубже, вот так… Эрвин закрыл глаза и позволил себе отдаться сладкой иллюзии взаимности. С Кушель было легко поверить, что все это — настоящее. Их перебросили далеко на юг, к самой Шиганшине. Эрвин стал реже бывать в Митре, пришлось осваивать местные бордели. Среди калейдоскопа лиц и тел он смог найти что-то по вкусу, но память о Кушель не оставляла его. С ней он мог не только насытить плоть, но и отдохнуть душой. С другими так не получалось. Чаще всего он бывал с Ханной, ему нравился контраст ее белоснежной кожи и иссиня-черных волос. Она была тонкой, хрупкой до болезненной худобы, немногословной и понимающей. С ней хотелось быть нежным и бережным, брать ее осторожно. Когда Ханна была занята или тяготилась женскими днями, Эрвин выбирал Дору. С внешностью дикарки, с темными растрепанными волосами и клыкастой улыбкой, она будила в нем отголоски подростковой страсти. Ею он владел грубо и резко, без лишних прелюдий и разговоров. Дору он предпочитал в мирные времена, близость с ней бодрила, разбавляла серые солдатские будни. К Ханне же он приходил после экспедиций или похоронных костров, ее податливая нежность служила утешением разодранному в клочья нутру. Между двумя командировками в Митру прошло всего полгода, но Кушель переменилась так, что ее трудно было узнать. Она исхудала, лицо заострилось и состарилось, манящие изгибы сменились острыми углами. — Это не заразно, — сказала она тихо и подняла руку, показывая пальцы. — Лунный недуг, спроси у ваших врачей. Лунки ее аккуратных длинных ногтей отчетливо просвечивали голубым, такой же цвет проступал и в белках запавших глаз. Эрвин поцеловал тонкую ладонь, прижался к ней щекой. Лунная болезнь не была заразна, это знали все в пределах стен, наследовалась от родителей к детям, могла проявиться в любом возрасте и была неизлечима. — Мне жаль, Кушель. Тонкие губы тронула печальная улыбка, кожа у век собралась лучиками морщинок. — Это последняя наша встреча, я больше не буду… не смогу… Эрвин все понял, погладил ее по голове, накрыл одеялом. У них впереди была вся ночь, щедро оплаченная с капитанского жалования. — Расскажи мне что-нибудь. Все равно что, просто люблю слушать твой голос. Кушель помолчала, а потом заговорила: — Знаешь, когда-то давно дед рассказал мне историю… Эрвин дорос до заместителя командора, стал вторым человеком в разведке. Помимо обязанностей в стенах легиона, прибавилось и командировок в Митру, теперь он бывал в столице регулярно, просиживал штаны на скучных совещаниях, терпел унылый треп в кулуарах, выбивал деньги и улыбался всем, кто мог оказать им свое покровительство. Изредка с ним ездил Майк, зазывал вниз, в знакомый бордель, но Эрвин отказывался. В Подземный Город он больше не спускался, его не оставляли воспоминания о Кушель. Наверняка она уже была мертва, Лунная болезнь съедала людей быстро, превращала в обтянутый кожей скелет. Так прошло три года. В одну из поездок он перебрал, шипучее вино ударило в голову и он сдался, позволил Майку утянуть себя вниз по одиннадцатой лестнице. Знакомый двухэтажный дом встретил их тяжелым запахом благовоний и вечным полумраком. — Кушель? Нет, она уже давно не работает. Может, желаете другую? Есть очень похожая, — заискивающе произнес сутулый старик. — Мара! Поди к нам! — Не стоит, — поспешно отказался Эрвин. — Не нужно другой. Старик жестом отослал появившуюся из тени девушку, нахмурился, явно соображая, как удержать гостя. А потом он вдруг посветлел лицом и крикнул: — Леви! Эрвин досадливо поморщился, ему не хотелось никого, кроме Кушель. — Звали? Эрвин обернулся и застыл. Боги, это ведь… Он был похож на мать как две капли воды. Сколько же ему лет? На лицо — совсем ребенок. — Что скажете, господин? Эрвин непослушными пальцами отсчитал деньги, вложил в протянутую ладонь старика, тот гаденько ухмыльнулся. — На всю ночь, я полагаю? — На всю. — Извольте подняться в номера, мил господин. Мальчишка держался настороженно, вглядывался напряженно, готовый в любой момент дать деру или пустить в ход кулаки. Глаза Кушель на детском лице смотрелись дико, в них было что-то звериное, бешеное. — Не бойся меня. — Я не боюсь! — задиристо вскинулся мальчишка. — Это хорошо, — Эрвин сел на широкую кровать, устало вытянул ноги. — Ты давно здесь? — А что? Господин желает узнать, достаточно ли у меня опыта? Эрвин усмехнулся: яда, плеснувшего в низком голосе, хватило бы, чтобы свалить стадо быков. Кажется, мальчишка был здесь недавно, опытные шлюхи говорили совсем иначе, медово-липко. — Я не трону тебя. Буду спать всю ночь. Мальчишка нахмурился, сел рядом и решительно снял тонкую рубаху. Такой же белокожий, как и мать, но болезненно худой, можно все ребра пересчитать. — Деньги ведь уплачены? — серые глаза подозрительно сощурились. — Уплачены, а что делать дальше — уже мой выбор. Хочешь, уйду? Деньги оставлю. — Хм, странный ты. Эрвин зевнул, лег на спину. Он два дня просидел на совещаниях, непривычное к бездействию тело ломило. — Я не сплю с мужчинами. Просто… мне показалось, ты тоже не в восторге от работы здесь. Отдохни хотя бы сегодня. Мальчишка ощерился, в нем прорезалась злость. — Чего, решил благодетелем заделаться? Хочешь побыть хорошим, а как расслаблюсь — выебать? Эрвин удивленно заморгал. — А что, бывает и такое? — И не такое случается. Куришь? Эрвин пошарил в карманах, протянул поцарапанный металлический портсигар и коробок спичек. — Хороший табак, — со знанием дела кивнул мальчишка. — Так что с тобой? Не встает? Любишь что-то вкрай дурное? Эрвин поднялся на локте, закурил. — Нет, просто… долго объяснять. — Я не тороплюсь. Эрвин вздохнул, вновь улегся на спину, подложив под голову подушку. — Я знал Кушель. Мальчишка вздрогнул, на секунду с его лицо переменилось, стало беззащитным, уязвимым, по-своему красивым. — И? — Она была хорошей женщиной, я решил, тебе захочется отдохнуть сегодня. — Сомнительный отдых. Эрвин нахмурился. — Серьезно, я ничего не потребую, можешь заняться, чем душе угодно. Леви, ведь так? — Да. А тебя-то как звать, благодетель? — Эрвин. — Хм. Странное имя. — Какое есть. — Понятно, Эрвин. Значит, я могу уйти? На всю ночь? — Да. Но если разбудишь меня в шесть, буду признателен. — У тебя до девяти уплочено. — Знаю, но мне на службу. — Ты ведь военный? — Как понял? — Плечи широкие, спина — как палку проглотил, у чинуш и богатеев такого не бывает. — А ты наблюдательный. — Тоже мне наблюдение, — мальчишка забрал у него окурок и бросил вместе со своим в стакан. — Спи уже, разбужу. Под пристальным взглядом Эрвин разделся, по солдатской привычке аккуратно сложил одежду на стул и завернулся в одеяло. — Захочешь ограбить — не буди, деньги в куртке. Мальчишка фыркнул и задул свечу. Эрвин уснул быстро, спал неожиданно хорошо, без привычных кошмаров об отце и титанах. В следующий раз он прибыл в Митру на исходе весны. Шадиса ранило, Майк остался в штабе за главного, пришлось отдуваться за весь легион. Дотошные и въедливые, столичные бюрократы спрашивали за каждую монету, на десять рядов проверяли отчеты, искали ошибки. Разведка давно была у властьимущих поперек горла, на них отчаянно экономили, но при этом драли с три шкуры. За годы офицерства Эрвин уже привык к такой несправедливости, не велся на провокации, неплохо лавировал между молотом и наковальней, даже поднаторел в политических играх. И все же это было утомительно. Под конец третьего дня голова гудела, хотелось поскорее убраться к себе в казармы, где жизнь хоть и сурова, но ясна, где сразу понятно, кто враг, а кто друг. Но у него оставалось еще одно дело. — Леви. На всю ночь. Старик явно узнал его. — Простите, Леви еще не готов. Однако, если господин предпочитает юных мальчиков, я могу предложить… — Не нужно, — оборвали его Эрвин. — Я подожду. В лице старика промелькнуло ехидство. — Изволите отужинать? Эрвин кивнул. Кормили в борделе сносно, по подземным меркам — роскошно. Разумеется, недокладывали соли и перца, но овощи оказались свежими, а в бульоне обнаружился привкус мяса. Леви явился через час, слегка запыхавшийся, с еще мокрыми волосами, он сел напротив. — Опять ты. — Голоден? Серые глаза сверкнули плотоядно, но подбородок упрямо вздернулся вверх. — Нет. — Не ершись, — мирно сказал Эрвин и жестом попросил еще еды. — Ты не живешь здесь? — Тебе-то что? — Просто интересно. Леви придвинулся так, чтобы его не услышали, и злобно прошипел: — Слушай, благодетель, тебе чего от меня надо? Эрвин задумчиво подпер щеку. И вправду, чего он хочет? Кто ему была Кушель? Какое ему дело до чужого ребенка? Виски кольнуло, тлеющая весь день головная боль медленно обращалась в бушующее пламя. Он зажмурился, потер лоб. Им принесли еще супа и тушеных овощей, Леви не стал ломаться дальше и жадно накинулся на еду. Глядя на то, как быстро, почти не жуя тот ест, Эрвин поймал себя на странном чувстве: ему было жаль мальчишку. Он и сам рано остался сиротой, вот только ему повезло — нашлись дальние родственники в пригороде Каранеса, так что ему не пришлось голодать и торговать собой. — Мы были дружны с твоей мамой, я подумал, что могу сделать для тебя что-то хорошее. Леви в два укуса доел хлебную лепешку, откинулся на спинку стула. — Ты ее трахал и платил за это деньги. Какая тут может быть дружба? Эрвину вдруг показалось, что мальчишка явно старше, чем выглядит. В его словах, во взгляде, в жестах — во всем чувствовалась несвойственная детям жесткость человека, повидавшего на своем пути грязи. — Не знаю, — честно ответил Эрвин, поморщился от крепчающей мигрени. — Пойдем наверх, хочу прилечь. Они поднялись в комнату, как и в прошлый, раз Эрвин разделся и лег, блаженно вытянулся. Боль чуть отступила, нестерпимо потянуло в сон. Зашуршала ткань, кровать скрипнула, прогибаясь под весом второго тела. Эрвин приоткрыл глаза и вздрогнул. Леви сидел поверх одеяла абсолютно нагой. Собранный из острых выступов тонких костей, бледный до синевы, решительный. — Не нужно, оденься. — Что, не нравлюсь? — скривил губы Леви. — Позвать другого? Тут и девки-малолетки есть, даже близняшки, если не сняли еще. Эрвин сел, одеяло соскользнуло, он оказался полуголым в одной кровати с обнаженным ребенком. Бред. — Сколько тебе лет? — А сколько хочешь? Для тех, кто не стыдится, что любит помладше — девять, для тех, кого еще мучает совесть — тринадцать. Эрвин вздохнул. — Я хочу знать правду, мне не интересна близость с тобой. Так сколько? — Четырнадцать. Эрвин приподнял брови: подростка в Леви выдавал лишь голос, тело же и лицо его были совершенно детскими. — Я брею подмышки и в паху, так больше платят. Леви поднял руки над головой, во впадинах подмышек едва угадывались темные точки сбритых волосков. — Ты давно здесь? — Год, может, чуть больше. — А Кушель?.. Леви не ответил, сгреб одеяло, прикрыл низ живота, словно смутился. — Почему ты тут? — Хватит! Думаешь, если платишь, можешь всю душу вынуть? Пошел ты! Эрвин скривился, от громкого крика вновь накатила боль. — Тише, пожалуйста, голова раскалывается. — Поделом тебе, — уже негромко выплюнул Леви. — Так что, трахаться не будем? — Я же сказал. — Во сколько тебя разбудить? — В шесть, хочу выехать до жары. — Угу. Грабить тебя не буду, если что. — Спасибо. Доброй ночи, Леви. Эрвин зарылся лицом в подушку и, покачиваясь на волнах отступающей боли, уснул. Странно, но в борделе ему спалось удивительно хорошо. Теперь он часто вызывался добровольцем в командировки. Шадису было лишь в радость отделаться от этой повинности, он полностью переложил на плечи Эрвина все брачные игры с выбиванием бюджетов и обхаживаением высоких начальников. — Мне-то хоть не ври, — ухмыльнулся Майк, отпивая из горла мутноватый самогон, изъятый у кого-то из младших офицеров. — Бабу себе нашел, вот и таскаешься. Но ты поосторожней, столичные штучки — удовольствие не из дешевых. Эрвин не мог сдержать усмешки: визиты на всю ночь в бордель и вправду стоили дорого. — Думай что хочешь. Они прикончили бутылку на двоих, вывалились на улицу, стараясь не попадаться на глаза дежурным, чтобы не разлагать дисциплину в рядах разведки, закурили. — Ты не задумывался о детях? — спросил Эрвин. — Твоя штучка залетела? — Нет у меня никакой штучки. — Ты, друг, не зевай, вытаскивай вовремя. Не успеешь оглянуться, и все — попался, — продолжал ерничать Майк, а потом посерьезнел. — Не хочу детей. — Из-за службы? — Из-за нее, ну и по другим причинам… Из-за мамы. Эрвин кивнул, он знал, что мать Майка умерла родами, мучительно и страшно. А после ее ухода старший Закариас быстро спился, только и успел напоследок засунуть сына в кадетку. — А ты чего вдруг? — Да так, встретил сына почившей знакомой, трудный мальчишка, злобный, как уличный пес. — Двинь ему пару раз в морду, образумится, зауважает. — На тебе в детстве работало? Майк почесал в затылке, пожал плечами. — Вроде да. — На мне нет. — Ну, как знаешь. Больше о воспитании пацанов ни черта не знаю. Эрвин задумчиво поглядел на тлеющий во тьме красный огонек. Он тоже ни черта не знал. — Долго еще будешь ко мне таскаться? Девки уже шепчутся, что ты влюбился. — Какое тебе до них дело? — Эрвин оторвался от бумаг. — Есть еще свечи? Темно для письма. — Странный ты все же. Денег девать некуда? — Некуда, — подумав, признал Эрвин. Он и вправду почти не тратил капитанское жалование, стол и комнату ему давал легион. Основной статьей расходов были редкие визиты к проституткам, да нечастые вылазки по кабакам с Майком. На остальное не было ни желания, ни времени, Шадис, отговариваясь тем, что готовил его на смену себе, все сильнее нагружал обязанностями, заваливал письмами и документами. — Дурной ты. — Какой есть. Леви вышел из комнаты, вернулся с пачкой свечей, расставил их и зажег, уселся на кровать с книгой. Эрвин приносил их целыми стопками — мальчишка читал так же жадно, как ел. Кушель обучила его грамоте, но манеры, кажется, привить так и не смогла. — Это правда, что птицы осенью улетают за стены, а весной возвращаются? — Правда. Вьют гнезда, выводят птенцов и так год за годом. — Всегда возвращаются в одно место? И как только помнят, у вас же там, на поверхности, все необъятное. Эрвин склонил голову, задумался. — Места в пределах стен не так уж много. — Уж побольше, чем тут, — мрачно буркнул Леви и уткнулся в книгу. — Послушай, я хотел с тобой поговорить. — Так мы и говорим вроде как. — Леви, я серьезно. Книга с тихим шорохом легла на одеяло, бледное лицо стало сосредоточенным. — Давай. — Я вскоре могу стать командором. — Тебя поздравить? Могу отсосать, если хочешь, праздничный заглот, все такое. — Не паясничай, — отмахнулся Эрвин. — У меня есть приятель в полиции, я смогу достать для тебя пропуск наверх. — Врешь! — Нет. Будет сложно и долго, но все должно выгореть. — Не надо, я ведь не глупая девка, не корми меня пустыми обещаниями. — Я хочу, чтобы ты поступил в кадетский корпус. Леви встал с кровати, зашагал по комнате, язычки пламени дрогнули от порыва воздуха. — Не сможешь. Полицейские свиньи никогда… — Успокойся. Если ты согласен, я приложу все усилия. Леви остановился, покусал бескровные губы, лицо его стало еще белее. — Нет. Эрвин заморгал, он не ослышался? — Почему? — Я… я хочу, но не могу. У меня есть люди, за которых я в ответе. Я не брошу их, это будет подло. Эрвин отложил перо, скрестил руки на груди и нахмурился. — Какие люди? Леви сел на кровать, запустил в волосы пятерню и с силой дернул. Он явно раздумывал, достоин ли Эрвин его доверия. — Друзья, Фарлан и Изабель. Они тоже сироты, помладше, кроме меня у них никого нет. — Сколько им? — Десять и одиннадцать. — Как так получилось? Леви долго молчал, наконец, ответил: — Они побирались недалеко от борделя. Ясин сказал прогнать их, я вышел с метлой, но… не смог. Изабель была совсем плоха, я предложил остаться на пару дней в старом дядином доме, и вот. Теперь мы вместе. Эрвин взглянул на Леви совершенно другими глазами. Прежде он и подумать не мог, что этот тощий, грубый мальчишка, которого хотелось накормить, может сам быть для кого-то опорой и надеждой. — А что будет с тобой дальше? Ты хочешь всю жизнь провести в публичном доме? — Не твое дело! — тут же ощетинился Леви. — Явился, весь из себя благородный, тоже мне спаситель. Не нужна мне твоя помощь, засунь свою жалость в задницу и вали! В комнате воцарилась гнетущая тишина. — Подумай над моим предложением. Хлопнула дверь, Эрвин остался один. Сознание возвращалось урывками: короткими вспышками света, обрывками разговоров, смутными образами. Когда он пришел в себя окончательно, уставшая Ханджи коротко сжала его руку. — Доброе утро. Ты был без сознания шесть дней, мы боялись, что ты… Ханджи резко отвернулась, шмыгнула носом и утерла щеки рукавом. Когда она повернулась обратно, лицо ее было весело и светло. — Майк? — просипел Эрвин. — Жив твой Майк, что ему сделается, конине такой. От накатившего облегчения замутило, потемнело в глазах, он провалился в сон. Три недели спустя, когда его выписали из санчасти, Шадис положил перед ним приказ с печатью Его Величества. — Мое время вышло, теперь легион твой. Назначение не стало новостью, неожиданностью была лишь поспешность такого решения. Что ж, провалившаяся экспедиция ускорила неизбежное. — Теперь ты — тринадцатый Главнокомандующий Разведкорпуса, поздравляю, командор Смит. Эрвин устало опустился на стул, Шадис щедро плеснул ему крепкого. Они выпили, выкурили по сигарете и распрощались. Эрвин не чувствовал радости, только удовлетворение. Он знал, что самая сложная часть его пути началась. Походы по борделям превратились в непозволительную роскошь, времени не хватало даже на еду, недосып стал делом настолько привычным, что не ощущался вовсе. В скромном списке личных расходов появилась новая статья — двое сирот. Их удалось пристроить в одну из немногочисленных школ Подземного Города, откуда ему каждый месяц слали гневные письма с жалобами на прогулы и драки. Эрвин привычно же отвечал что-то до скрипа формальное, с легким налетом извинений. Платил он исправно, паршивцев не должны были выгнать. С помощью Найла он смог вытащить Леви, благодаря Шадису — засунуть его в кадетский корпус. Там на Леви, хоть и с трудом, но нашлась управа в виде солдатской муштры и бесконечных нарядов вне очереди. Изредка, под предлогом поездок на смотры, он навещал его. На казенных харчах мальчишка немного подрос, благодаря тренировкам — окреп. Хоть он и стоял в конце строя, уступая в росте даже девчонкам, но тело его стало жилистым, сильным. Глядя на то, как легко Леви управляется с УПМ, как играючи обходит старших курсантов, Эрвин ловил себя на странном чувстве. Это была гордость, не отеческая, но командорская, словно Леви был не сыном мимолетно знакомой шлюхи, не сопляком из кадетки, а полноправным солдатом под его началом. — Нас увидят, — буркнул Леви и заложил руки в карманы. — И что? — Будут думать, что я на особом счету. — Устроят темную? Леви фыркнул. — Кишка тонка. Просто не хочу, чтобы болтали всякое. — Тогда идем, — Эрвин кивнул в сторону леса, окружавшего полигон. Леви пошел следом, спустя десять минут они оказались на берегу небольшого озера. Было жарко, в высокой траве громко стрекотали кузнечики. Эрвин снял куртку, ослабил ремни УПМ и сел на иссохший ствол поваленного дерева. — Испачкаешься же. Эрвин постелил куртку, хлопнул ладонью, Леви помедлил, но все же устроился рядом. — Все еще обгораешь? Леви почесал красный нос. — Ага. Эрвин придвинулся, осторожно подцепил ногтями полупрозрачный лоскут шелушащейся кожи, снял. Леви поморщился. — Должно пройти. — Ага. — Как ты? Привык? Леви пожал плечами, уткнулся взглядом в мыски начищенных сапог. — Странно тут все. Люди какие-то не такие, кругом ярко, пестро, аж глаза болят, даже вода на вкус другая. — Тяжело? — Нет. Просто странно. Эрвин коснулся острого плеча, сжал. Леви на секунду окаменел, а потом расслабился, ссутулился и опустил голову. — Скучаю по ним. Изабель научилась писать, теперь без конца шлет записки, смешные такие, куча ошибок, буквы корявые, как у ребенка, еще и рисунки эти… Ты был у них? — Да, месяца три назад, спустился ненадолго, перед самым отъездом из Митры. Напиши Фарлану, чтобы завязывал с драками, я не могу бесконечно отмазывать его от полиции, скоро слухи пойдут. Леви нахмурился, кивнул. Сам он уже научился держать себя в руках, в последнее время почти не влипал в неприятности. Даже Шадис при встречах перестал ворчать и называть Леви «адским крысенышем». — А ты как? Слышал, вас в последней экспедиции потрепало меньше обычного. — Да, смертность снизилась. — Твоими трудами, командор. — Трудами всей разведки, — поправил его Эрвин. — Ну а кто формацию-то изобрел? Нам на уроках рассказали, что ты. Все тебе пятки лизать должны в этой вашей разведке. Эрвин закурил, передал портсигар Леви. — Уже определился, куда пойдешь? Я смотрел списки, ты лучший и сможешь выбрать что пожелаешь. Леви глубоко затянулся, прикрыл глаза. На его висках проступила испарина, губы чуть порозовели. Солнце вошло в зенит, припекало нещадно. — Дурак ты, что ли? Какой тут выбор. — Я серьезно, Леви. Ты должен хорошенько подумать, твое решение… — Принято. Давно еще. Разведка. Эрвин почувствовал облегчение. Разумеется, он желал этого, но не требовал от Леви такой платы за свое «благодетельство», как тот любил выражаться. Эрвин взглянул на часы, времени до отъезда было полно, да и загулявшего кадета вряд ли хватятся раньше вечернего построения. — Искупаемся? Леви затоптал окурок. — Не умею. — Это несложно, гораздо проще, чем УПМ. Хочешь, научу? — Не-а. Не надо такой радости. Эрвин хмыкнул и пошел к воде. Дом приютившей его тетки стоял у берега небольшой речки, он сбегал искупаться при любом удобном случае. В легионе таких случаев не представлялось, грех было терять возможность. Он быстро разделся, сложил форму на камень почище и нырнул. Резкое погружение вышибло дух, обожгло кожу холодом, а потом стало приятно. Вода обволокла тело, подхватила нежно и мягко, полузабытое чувство невесомости захватило, увлекло за собой. Наплававшись вдоволь, отфыркиваясь и вытряхивая воду из ушей, он вышел на берег, улыбнулся, застав Леви на камне. Тот сидел, накинув на голову его рубашку, прятал покрасневшую кожу от палящего солнца. Эрвин опустился рядом, довольно потянулся. — Хорошо. Леви покосился на него, кажется, с легким неодобрением. Эрвин решил, что под землей плаванье считалось чем-то предосудительным или глупым. — Эрвин. — Да? — А сколько тебе лет? — Тридцать два. — Выглядишь моложе. В подземке после тридцати резко в стариков превращаются. А у тебя даже все зубы на месте. — Ну спасибо, — рассмеялся Эрвин и встряхнул мокрыми волосами. — А тебе уже… подожди, получается, скоро шестнадцать? Как же быстро время летит. — Зимой будет. — Двадцать пятого, верно? — Ага. Эрвин растер по коже последние капли еще не высохшей влаги, расслабленно откинулся на руках, подставляя лицо солнцу. Он никогда не обгорал. — Эрвин. — Да, Леви? — У тебя есть женщина? — Нет. — Даже шлюхи нет? Эрвин с трудом сдержал улыбку. — Даже ее нет. — А почему? Ты ведь не старый еще, не импотент. Эрвин лениво повернул к нему голову, посмотрел с любопытством. — Тебе почем знать? — Ты спал при мне, я видел утренний стояк. — Вот как. — Так почему? Эрвин помолчал, решил ответить честно: — Времени нет, так выматываюсь, что под конец дня уже ни сил, ни желания. — В разведке ведь тоже женщины есть? Некоторые даже со всеми конечностями, молодые, вроде не страшные. Та очкастая, например, ты с ней в прошлый раз приезжал, она нам еще лекцию читала про титанов. Ему стало смешно: Ханджи была последней женщиной на земле, с кем бы он лег в постель. Спать с ней было все равно, что с родной сестрой. — Это называется «субординация» — нельзя крутить романы с подчиненными. — Глупо. — Почему? — Разведчики мрут как мухи, ты тоже можешь сдохнуть в любой вылазке. Глупо отказываться от траха из-за дурацких правил. — А ты уже присмотрел себе кого-то? В кадетке вроде не одобряется, но в мое время… — Ты был ходоком в женский барак? — Пара историй случалось, как-то раз меня даже поймали. — И? — Драил отхожее место две недели, но меня это не остановило. — Вот и наших идиотов не останавливает. Даже странно, что половина девок еще не брюхатые. — В моем выпуске одна забеременела. Ее отчислили, а папаша на губу загремел. Они поженились. — Жили долго и счастливо? Эрвин помрачнел. — Нет. Сторн пошел со мной в разведку, погиб в первой же экспедиции. Ирен потом снова замуж вышла, вроде бы даже удачно. Ее дочка, наверное, твоя ровесница. — Старик. — Шкет. Они замолчали, утонули в тепле, солнце и трелях кузнечиков. Эрвин вновь закрыл глаза и, кажется, задремал прямо так, сидя. Проснулся от осторожного прикосновения, Леви сидел близко-близко, что-то сосредоточенно поправлял у него на голове. — У тебя волосы на висках вьются. Забавно. Прохладные пальцы прочертили линию пробора, пригладили, Эрвин невольно подался вслед за рукой. Тело, измученное работой и тренировками, оказывается, истосковалось по ласке. Даже такой нехитрой, невинной. — Эрвин, кто я для тебя? — Заноза в заднице. — А кроме? — Несносный мальчишка, из-за которого Шадис проел мне всю плешь. — И все? Взгляд Леви был задумчивым, непривычно тоскливым. Эрвин насторожился, он не видел его таким прежде. — Что случилось? Леви убрал руку, закусил губу. По острому подбородку стекла капля крови. — Эй, ты чего? Леви резко отвернулся, вытер лицо платком. — Что случилось? Леви пару раз глубоко вдохнул, словно готовясь нырнуть, затем обернулся, решительно и как-то отчаянно заявил: — Ты мне нравишься. — И ты мне, Леви. В худом лице проступила досада, мальчишка цыкнул. — Ты не понял. Ты нравишься мне как мужчина. Я хочу целовать тебя, хочу лечь под тебя. Так понятно? Эрвин опешил. Леви горько усмехнулся, ранка на губе разошлась, по подбородку вновь потекла кровь. — Знаю, я испорченный сын шлюхи, людям вроде тебя не понять. — Леви, погоди… — Эрвин, ты понравился мне еще тогда, при первой встрече. Я даже расстроился, что ты не захотел меня трахать, а просто улегся под одеяло и захрапел. Леви редко показывал свои эмоции, но сейчас выглядел донельзя смущенным. Белая, в синеватых прожилках кожа покраснела пуще прежнего, но уже не от солнца. — Леви… — Не смотри так. Не нужно жалости. Эрвин не знал, что ответить на такое признание. — Ты ведь любишь только женщин? — едва слышно спросил Леви. — Я никогда не был с мужчинами. — Даже мысли не допускал? Эрвин растерянно покачал головой. — Леви, ты уверен, что не путаешь чувство благодарности с чем-то большим? — Думал об этом, но… от чувства благодарности встает? Вот и мне кажется, что не должно. А у меня стоит на тебя. Эрвин потер переносицу, его выбило из колеи. — Ты прости, что так вываливаю все. Просто… сил терпеть больше нет. Лучше ведь рубануть один раз, чем резать по кускам. Верно? Леви тяжело вздохнул, ковырнул ногтем глубокий заусенец. Эрвин помнил эту его привычку еще с подземки — тогда он раздирал кожу вокруг ногтей до мяса. Он осторожно накрыл подрагивающие пальцы ладонью, сказал как мог мягко: — Все будет хорошо, Леви, верь мне. Под тенью черных ресниц блеснула влага, Леви свел брови к переносице, моргнул. Его глаза были сухими, наверняка это был только отсвет воды.