Воспитанник

Даже в своей первой экспедиции Эрвин не переживал так, как сейчас. Вместе с другими новобранцами Леви ехал в самом центре построения, сопровождал обозы. Разумеется, он упрямился, не хотел отсиживаться под защитой опытных разведчиков, но Эрвин был непоколебим. Дело было не только в его отношении к Леви, он всегда ставил вчерашних кадетов именно так, не сделал исключение и в этот раз. Все окончилось хорошо, потери были, но меньше, чем при Шадисе. — Рядового Леви ко мне, — скомандовал он, спешившись с лошади. Кабинет встретил его застоявшимся воздухом и запахом книжной пыли, он распахнул окно, упал в кресло. Ноги гудели, к затылку и вискам подкатывали волны мигрени. Чтоб ее. — Разрешите войти. Эрвин кивнул. — Дверь закрой. Щелкнул замок, Леви приблизился, встал навытяжку посреди комнаты. Его форма, пропыленная, пропитанная потом, насквозь провонявшая газом, была цела. Ни крови, ни синяков. Эрвин в два шага оказался рядом, ощупал тонкокостное тело, осмотрел с макушки до пят, заглянул в лицо. Невредим. Эрвин не смог удержаться, притянул Леви к себе и крепко обнял, уткнулся носом в черную макушку. Никогда прежде он не испытывал такой сильной тревоги, никогда так отчаянно не желал повернуть назад, в спасительные объятия врат, под защиту стен. — Леви, ты как? — Все в порядке, — глухо пробормотал Леви, прижатый к его груди. — Отпусти, задушишь же. Эрвин нехотя разжал руки, отступил на шаг. — Как остальные? — спросил он, чувствуя неловкость за свой порыв. — Нормально. Рихтер, идиота кусок, ногу подвернул. А так все целы. — Хорошо. Ты голоден? Пойдем куда-нибудь? — Сейчас ужин будет. Эрвин, ты чего? Эрвин сжал кулаки, силой заставил себя успокоиться. — Помнишь, ты сам говорил, что не будешь выделять меня среди других новобранцев? Что нельзя давать повода для сплетен? — Помню. — Так не давай. Эрвин кивнул, отошел еще на шаг, но Леви поймал его за руку, скользнул пальцами по порванному рукаву в пятнах крови. — Ты ранен. — Царапина. — Снимай, я посмотрю. У Эрвина не осталось сил сопротивляться, он стянул куртку и рубашку, сел. Леви достал из стола аптечку, запахло спиртом и йодом, свежую рану защипало. — И вправду неглубоко. Ты везунчик, Эрвин. Сколько уже в разведке? — Шесть, нет, семь лет. — А все еще с руками и ногами. Я видел статистику. — В последние годы лучше. — Да, твоя формация — чудо. — Наша формация, Леви, весь разведкорпус… — Да-да, знаю, — перебил его Леви, ловко повязывая бинт. — Все, готово, теперь ты не загнешься от заражения. Представь, как было бы обидно — помереть от царапины? — И вправду, обидно. С улицы донесся звон колокола. — Ужин. — Ага. Нальют выпить? — Традиция. — Бухать после вылазок? — Еще до Шадиса повелось, так и осталось. — Хочешь, отдам тебе свою? Я не пью. — Почему? Леви скривился. — В борделе многие прикладывались к бутылке, спивались на глазах, было мерзко и тошно. — А я выпью. Проследи, чтобы я не подох в канаве. — Слушаюсь, командор. — Не ерничай, — улыбнулся Эрвин, пошевелил рукой, под повязкой все еще саднило, но стало лучше. Леви вдруг положил ладони ему на плечи, наклонился и прижался обветренными губами к щеке. — Ты был в авангарде, я чуть не рехнулся, все представлял, как тебя на куски рвут, — прошептал он еле слышно. — Напрасно, я ведь везунчик, ты сам сказал. Леви погладил его по волосам. — Одевайся, умираю с голода. — Проглот. — Кто бы говорил, сам жрешь за двоих, а пьешь похуже Закариаса — за весь отряд. Эрвин ущипнул Леви, тот отскочил, расхохотался, счастливо и звонко. — Идем уже. Эрвин не привык сомневаться в своей памяти, но все же не мог удержаться — проверил и перепроверил события того дня по многочисленным отчетам других очевидцев. Вторая экспедиция в жизни Леви, в одиночку спас левый фланг. В два клинка сохранил жизнь тридцати разведчикам, порубил в кровавую кашу десятки титанов. Как? В отчетах рябило от громких слов, строки прыгали, настолько были взволнованы писавшие. Слухи о невероятной доблести рядового Леви разнеслись быстро. Не прошло и пары дней, как об этом говорил весь гарнизон и полиция. — Леви? Темные глаза в густой сетке красных сосудов скользнули по его лицу и закрылись. Леви едва заметно кивнул. — Чувствуешь ноги? Руки? Кивок. — Врачи уверены, что все будет хорошо. Эрвин прижался горячим лбом к прохладной ладони, поцеловал пахнущие горькими травами пальцы. «Сильнейший воин человечества» — громко окрестили его мальчишку сплетники. Мальчишку, слившегося с белоснежными больничными простынями, мальчишку, израненного так, что из-под бинтов выглядывало только худое, цветущее свежими кровоподтеками лицо. — Леви, я люблю тебя. Тяжелые веки дрогнули. Леви уснул, сморенный маковым молоком. Эрвин с трудом заставил себя покинуть палату и вернуться к работе. Он что-то писал, отдавал приказы, кого-то отчитывал — все было как в тумане. Мысли его были далеки от штабной рутины, они возвращались в санчасть, к маленькому солдату, спасшему всех их. Поговорить они смогли только через неделю, после выписки Леви из лазарета. — Что это было? Леви сел, прислонив костыли к столу, вытянул больную ногу. — Не знаю, мало что помню. Ты ведь был рядом, сам расскажи. Эрвин достал из стола увесистую папку, открыл. Там, аккуратно подшитые, дожидались своего часа отчеты. — Восемнадцать обычных и три девианта, меньше, чем за десять минут. Как? Леви вздохнул, потер еще не сошедший синяк на скуле. — Последнее, что я запомнил — тебя, падающего с лошади. Ты кричал что-то об отступлении, хотел выпустить трос, но не успевал, титан был слишком близко, и я… Все стало как в тумане. Перед глазами — только узкая дорожка от загривка к загривку, меня словно кто-то вел под руку. Эрвин, я будто знал наперед, что нужно делать, все виделось ясно и просто. Леви замолчал, выдохнул. Эрвин не торопил его, дал минуту собраться с мыслями. — Время… оно замерло. Все было таким медленным, а я остался прежним. Мне вдруг показалось, что я могу бежать быстрее лошади, прыгать выше любого титана. Как в опьянении, понимаешь? Я… просто хотел спасти тебя. Эрвин закрыл папку, склонил голову набок. Сидящий перед ним Леви казался таким же, как и всегда, только израненным. Болезненно худой, бледный до прозрачности, тонкопалый и легкий. Эрвин своими глазами видел, что он сделал с титанами, но в голове это все еще не укладывалось. — С тобой прежде бывало такое? Леви задумался, покачал головой, вдруг взглянул исподлобья. Тяжело, испытывающе. — Там, в санчасти, ты сказал, что любишь меня. — Да. — Это правда? Или ты просто хотел дать мне надежду? Эрвин встал и подошел к сидящему Леви, поцеловал его в лоб, пахнущий хвойной мазью. — Я люблю тебя, несносный ты мальчишка. Слава шла далеко впереди него. За спиной Леви шептались, провожали любопытными взглядами, каждый новобранец рвался под его командование. — Достало, — выплюнул Леви, сминая очередную любовную записку. — Сколько можно? — Тяжело быть живой легендой и предметом девичьих грез? — поддел его Эрвин, не поднимая глаз от рапорта из гарнизона. — Иди ты. — Привыкай, таков удел героя. — Эрвин, не начинай! — Слушаюсь, капитан. Леви скривился, он все еще не привык к новому чину. Командование отрядом давалось ему тяжело, он часто злился на нерасторопность и глупость рядовых, но, к гордости Эрвина, держал лицо. Срывался лишь тогда, когда они оставались наедине. — Не суди по себе, — посоветовал Эрвин. — Ты — прирожденный талант, они же пытаются взять свое упорством и трудом. Дай им время. Леви делал явные успехи, смиряя свое природное упрямство. Пылкость и порывистость юности постепенно сменялись в нем холодностью и трезвым расчетом. Эрвин гордился им, без ложной скромности полагал, что это плоды его воспитания. — Леви, тебе скоро девятнадцать, ответь хоть на одно любовное послание. Просто из спортивного интереса. — А как же субординация? Эрвин закончил с рапортом, отодвинул бумаги. — У тебя слишком хорошая память. — У меня хороший учитель. Эрвин устало откинулся в кресле, потер виски. Леви придвинул к нему чашку с еще теплым чаем, метко бросил скомканную записку в мусорное ведро. — Меня это не интересует. — А что тебя интересует? Кроме тренировок, уборки и титанов, разумеется. Леви покусал губы, взглянул тоскливо. — Ты и сам знаешь. Эрвин пожалел, что завел этот разговор. С того памятного дня у озера минуло уже несколько лет, они больше не возвращались к скользкой теме чувств Леви, но, судя по всему, он еще не перерос их. Досадно. — Леви… — Эрвин, ты все знаешь. Ничего не изменилось, хватит. Эрвин умолк, вернулся к разбору почты. Леви молча пил чай, потом вышел, вернулся уже с ведром и тряпкой. — Оставь это дежурным. — Они криворукие идиоты, я бы им и стойло не доверил, не то, что твой кабинет, — отрезал Леви и принялся за уборку. Так, незаметно, день сменился сумерками, затем — густой чернильной темнотой за отмытым до блеска окном. Леви снял с волос платок, со стоном потянулся, рубашка его выпросталась из-за пояса брюк, мелькнул поджарый живот с полоской темных волос. Эрвин отложил перо, подпер голову рукой, задумчиво покусал палец. — Леви. — Чего? — Тебе совсем не нравятся девушки? Леви удивленно вскинул брови, смахнул со лба пот. — Совсем. — А ты пробовал? — Ага, еще в кадетке, дважды. Не встает у меня на них. — А на мужчин? Леви нахмурился, помолчал, Эрвин решил уже, что ответа ждать бесполезно, но тот вдруг сказал: — Встает. Но только на твой типаж — высокие, светловолосые, с широченными плечами. Таких вокруг мало. Эрвин перебрал всех солдат в разведке, под описание подходил лишь Майк и один рядовой — Харпер. — А так всегда было или после?.. Леви сел напротив, разулся и бесцеремонно закинул босые ноги прямо на командорский стол. Эрвин хотел было отчитать его, но не стал. — Не знаю. Я тогда пиздюк совсем был, а как тебя увидел, все — прощай крышак, здравствуй стояк. Эрвин пропустил мимо ушей часть признания, выцепил лишь интересующий фрагмент. — Это называется фиксация. Просто так сложилось, что я стал тем… — Не объясняй, я понял, о чем ты, — поморщился Леви и одним глотком осушил чашку. — Дело не в благодарности, иначе я бы и старику Шадису отсосать хотел, уж столько он нервов на меня угробил, пока формовал под армейку. Эрвина передернуло от мелькнувшей перед глазами картины, Леви расхохотался. — Харпер? — Фу, от него воняет немытыми ногами и прелым сеном. Ты еще Майка предложи, я блевану. Эрвин промолчал. — Леви, я правда… — Да понял я все о тебе, командор, не продолжай. Ты по бабам, а у меня хуй между ног и сисек нет, как не ищи. — Дело не только в этом, ты ведь мне как… — Как кто? — вдруг оживился Леви. — Не ври, что как сын, не поверю. Эрвин задумался, он и вправду не видел в Леви своего ребенка, хотя по возрасту мог быть его отцом, если бы не успел вовремя вынуть в глубоком кадетстве. Кем был для него Леви? Еще недавно — совсем мальчишка, а сейчас — сильнейший воин человечества, почти ветеран разведки и верный товарищ, самый близкий человек в пределах этих чертовых стен. — Не буду. Не знаю, просто ты дорог мне. Леви сжал чашку, та треснула. — Черт, — пробормотал он и с сожалением выбросил белые осколки, вытер закровившие пальцы платком. — Давай не будем об этом, а? Чашек не напасешься. Эрвин подал Леви аптечку, в воздухе поплыл запах антисептика. Время шло, Эрвин с трудом замечал смену сезонов, жил от экспедиции до экспедиции, от командировки до ревизии. Однажды Леви явился на утреннее совещание с маленьким порезом на щеке, Эрвин остановил его, когда все начали расходиться. — Ты начал бриться? Леви коснулся пореза: — Теперь не только подмышки, командор. Эрвину с трудом верилось, что подземный мальчишка теперь уже совсем взрослый мужчина, недавно Леви минуло двадцать. Он так и не вырос, но заматерел, обзавелся шрамами, темными кругами вокруг тревожных серых глаз, привычкой глядеть свысока даже на тех, кто возвышался над ним на целую голову, толпой поклонников всех мастей. Единственное, чего он, кажется, так и не приобрел — любовного интереса. Эрвина, вопреки желанию, это все еще беспокоило. Он тяготился мыслями, что Леви не изжил в себе глупые детские чувства к нему, но заговаривать об этом не решался. Они были близки, могли обсуждать что угодно, но только эта тема оставалась для них под запретом. Сам Эрвин возобновил визиты в публичные дома, но то ли возраст давал знать о себе, то ли загруженность на командорском посту, но даже в свободные вечера ему чаще хотелось спать, чем гнать лошадь до ближайшего городка. Наверное, он и вправду старел. Поимку живого титана праздновали с размахом. Ханджи смеялась так громко, что голос ее слышался за две улицы от кабака, пила как не в себя и стискивала в крепких объятиях всех, кто оказывался поблизости. Эрвин стоически претерпел ее хватку, подгадал момент и вывернулся, подсунув вместо себя захмелевшего Моблита. Тот был только рад, прильнул к Ханджи и блаженно закрыл глаза. Эрвин плеснул себе еще и устроился рядом с Майком. Молодое вино казалось мягким, но дало в голову крепко, стены покачнулись, поплыли. — Хороша, чертовка, — сказал Майк и чокнулся с ним. — Даже не верится, что все получилось. Они залпом прикончили свои бокалы, наполнили вновь. — Где наша героическая полторашка? — Майк. — Ладно-ладно, где герой разведки капитан Леви? Эрвин не удержался и рассмеялся. — Леви не любит пьяные сборища, наверняка ушел в казармы. — Пф-ф, какой он скучный. Девки от него текут будь здоров, даром, что мелкий. А ведь поди ты, никто для Его Светлости рылом не вышел. Эрвин вздохнул, его вдруг потянуло на откровенность. — Не в этом дело. Майк пьяно икнул, посмотрел с любопытством. — А в чем? Эрвин поколебался, он никогда прежде не заговаривал о таком, но сейчас ощутил острую потребность выговориться. — Леви не любит женщин. Майк долгую минуту переваривал услышанное. — Ты имеешь в виду, что он?.. Ну, того? Из этих? Эрвин осмыслил невнятное бормотание друга, наконец понял, кивнул. — Да. Из тех самых. — Ого. Тогда все понятно. Бедная Петра. — А что с ней? — Девчонка сохнет по Его Светлости с первого дня в легионе, вот же засада, разрыдается, как пить дать. — Майк! — Шучу, Эрвин, остынь. Я — могила. — Слушай, Майк, такой вопрос к тебе… — Ну? Эрвин для уверенности щедро глотнул вина, утер рот. — В тебя когда-нибудь влюблялись безответно? Майк пьяно моргнул, икнул, пригубил. — Было дело, еще в кадетке. Девчонка была одна, страшная, как титан, прям совсем страхолюдина. Подловила меня как-то перед ужином и призналась. — А ты? Майк масляно ухмыльнулся. — Ну а я что? Я же джентльмен, мать его, в темноте все кошки серы, негоже обижать девушку. Трахались мы как кролики до самого выпуска, горячая оказалась штучка, со спины — просто огонь. Давала и в зад и в перед, только в путь. Драл ее по два раза за ночь, аж хер наутро болел. А сейчас вот респектабельная мадама, большая шишка в полиции, выскочила замуж за мелкого аристократишку, живет в собственном особняке в центре Митры. Встречаемся изредка, вспоминаем былые деньки. А чего? Эрвин выцепил взглядом Харпера, тот подпевал Ханджи и громко смеялся. Высокий и статный, светловолосый, он оказался любимчиком судьбы, пережил уже четыре вылазки, ни разу не побывал в лазарете. — Да так, праздное любопытство. Майк расхохотался, сгреб его за плечи, облил вином. — Эрвин, хватит уже врать! Кто на тебя запал? Колись! Неужели кто-то из молодняка? Что, прям в лицо призналась? Ну? Эрвин стряхнул с рукава багровые капли. — Нет. — Эй, подожди-ка! Раз не из новобранцев… господи, Смит, кто-то из ветеранок? Серьезно? Кто? Ну же! Эрвин сделал последний глоток, отставил бокал. — Майк, не твоего ума дела. — Э-э, нет! Я тут с тобой личным делюсь, а ты… ну чего? Ну расскажи! Давай! Эрвин аккуратно вывернулся из объятий Майка, пошатнувшись, встал. — Молодец, — сказал он на ухо уже изрядно захмелевшей Ханджи и вышел наружу. Осенняя прохлада остудила разгоряченное лицо, папироса занялась неохотно. Эрвин затянулся и поднял глаза к небу, Ночь была ясная, звездная. — Красавчик, хочешь отдохнуть? Из темноты появилась девица, темноволосая, чуть раскосая, она улыбалась широко, заискивающе, юркнула под бок, цепко ухватилась за пояс, потянула в ближайший проулок. Эрвин выдохнул горький дым, он был до чертиков пьян, сил сопротивляться решительно не было. В ночной тишине скрипнула кожа ремней, ловкие пальцы обхватили его, задвигались уверенно, со знанием дела. Эрвин откинул голову, прижался вспотевшим затылком к каменной кладке. Недосып, усталость, напряжение от пережитой вылазки слились воедино, он сдался на милость умелых рук, закрыл глаза. — Солдатик, давай же, я сделаю тебе хорошо… Эрвин расставил ноги шире, зажмурился. Перед внутренним взором вдруг встал образ Кушель, ее улыбка, серые глаза. В паху потянуло жаром, член окреп. — Да-а, вот так, молодец. Губы Кушель изогнулись, лицо ее внезапно подернулось рябью, стало тонким и строгим, до боли похожим на лицо Леви. — Ну же, красавчик, давай. Эрвин вздрогнул, коротко вскрикнул и кончил. Минута, другая, он пришел в себя, сунул в протянутую руку деньги, застегнулся, заправился, одернул куртку. Сладкая дымка опьянения чуть отступила, он оседлал лошадь, двинулся в сторону казарм. Размеренное покачивание убаюкало его, он с трудом помнил, как добрался до расположения легиона, как чьи-то сильные руки поддержали его, провели до комнаты, уложили в кровать. Эрвин разлепил глаза. В тусклом свете обозначился профиль Леви, он стянул с него сапоги, куртку, взялся за пряжку ремня на груди, наклонился. — Ты смешной, когда напьешься, — прозвучал тихий шепот. — Такой беспомощный, даже не верится, что командор целого легиона. Язык не слушался, Леви склонился над ним, заслоняя огонь свечи, поцеловал. Нежно и сладко. — Спи, Эрвин. Завтра ты ничего не вспомнишь. Как и всегда…