spying & terror

Возможно, это началось в тот день, когда Киллиан впервые снял при нём крюк, заменяющий ему кисть. Тогда отношения между ними едва ли можно было назвать, собственно, отношениями — их только-только оформившаяся дружба, зиждущаяся скорее на рассеянной благодарности и исследовательском интересе, нежели на симпатии, казалась механической и чудаковатой со стороны, но для них она протекала так просто и естественно, что они вовсе не осознавали её, — но они уже научились доверять друг другу достаточно, чтобы он не терпел летний полуденный зной и снял потёртый временем пиджак, не отходя в другую комнату. Уолтер никак не отреагировал на эту манипуляцию, кажущуюся в его исполнении такой простой — открутить крюк, положить его перед собой на стол, снять и сложить верхнюю одежду на спинку стула, вкрутить крюк обратно, продолжить заполнение отчётов для ФБР, — но суть он уловил, испытал сердечную признательность и благополучно забыл, что и с чем он смешивал в химических колбах в своей домашней лаборатории. Уж больно ярким, запоминающимся оказался образ Киллиана с тёмным отверстием в искусственном предплечье вместо крюка-кисти; образ человека без руки — детали, существенной настолько же, насколько невзрачной, но отсутствие которой мозг улавливал неотвратимо и мгновенно. Уолтеру неоднократно доводилось видеть людей с ампутациями, культями и протезами, но тогда он впервые увидел в Киллиане — кибернетически усиленном бывшем террористе Крюкоруке — такого человека; человека, обособленного от бесчисленных протезов, механизмов и камуфляжей; человека, выжившего под огненным дождём и заплатившим страшную цену. В тот день его пробило на слёзы, внутренности обожгла бессильная ярость, но Киллиан в ответ на его причитания и бичевания тех, кто создаёт орудия убийства, вкладывает в этот бизнес огромные деньги и оправдывает это, только промолчал и крепче прижал его к себе, одним взглядом говоря: твои старания не напрасны. Возможно, это началось в тот день, когда между ними наступила интимная связь. Они оба были достаточно зрелы в физическом, эмоциональном и психологическом плане, чтобы не воспринимать первый половой акт как поворотный, ключевой или судьбоносный момент, после которого у них останется только два пути: либо всё, либо ничего. Уолтер носил звание учёного-химика не за красивые глазки, а Киллиан уже начинал седеть, так что неуловимая метаморфоза эмоций, которые у них вызывали уединение в доме Беккета, долгие тесные объятия и сладкие поцелуи, прошла для них естественно и ненавязчиво. Когда Уолтер обнаружил в своей электронной почте письмо с результатами анализов на венеру, закреплёнными за Киллианом, он воспринял это как нечто само собой разумеющееся и переслал ему свои собственные бланки анализов, которые сдал ещё пару недель назад согласно требованию — «Все сотрудники лаборатории обязаны проходить полное медицинское обследование каждые полгода» — руководства. Естественное волнение не было им чуждо, но в конечном счёте всё прошло, как говорится, без сучка и без задоринки… Хотя Уолтер словил некое подобие трипа в тот момент, когда Киллиан открутил крюк, сбросил с себя одежду и снял искусственную руку полностью, немигающе глядя на него потемневшими разномастными глазами. Он выглядел так, будто протез руки был тем единственным, что мешало ему устроить на белом свете ад кромешный, будто он вовсе человеком не был и взаправду мог поменять землю и небо местами. В своей телесной неправильности, гротескной нарушенности и дисгармонии он внушал нечто сродни богобоязненного очарования, взволнованное желание отвести взгляд — и в то же время впиться в него глазами, руками и ртом, изучить вдоль и поперёк, запомнить на ощупь, на вкус и на запах, погладить и укусить, поцеловать и сделать больно. Едва Уолтер позволил себя захватить этому воодушевляющему чувству-осознанию, что можно не только смотреть, но и трогать, как проклятый инкуб превратился в отвыкшего от подобных близостей Триса, который, видите-ли, просто не хотел его раздавить, а Уолтеру стоит поубавить пыл, если он не хочет видеть вместо его лица винегрет из всех когда-либо отсканированных им лиц. Уолтер не стал спорить, но решил идти до конца и уставился на него в однозначном ожидании: маски долой. В тот день его непойми откуда объявившийся фетиш стал достоянием общественности (в границах его дома, разумеется), и Киллиан в ответ на его прямой вожделеющий взгляд только растерянно промолчал, а потом — понимающе ухмыльнулся уголком губ и отключил голограммы. С того дня Уолтеру было позволено лицезреть не только процесс надевания и снятия протеза руки; для одного — простейший будничный манёвр, ничем не отличающийся от чистки зубов, а для другого — недоступное массовому пониманию таинство. Киллиан снимал руку сразу по возвращении из агентства и перемещался по дому с одним безвольно свисающим рукавом, открещиваясь тем, что его спине нужен отдых, и Уолтер верил ему, верил безоговорочно, одобряюще кивал — и всё же улавливал во взгляде напротив ехидные огоньки. Без сметающего разумное начало плотского желания ему было откровенно неловко и как будто стыдно за свои заскоки, но Киллиан не выказывал ничего против, а наоборот — поощрял, стимулировал и наглейшим образом провоцировал. Хочешь подержать, Уолтер? Хочешь вкрутить крюк, Уолтер? Хочешь вскрыть механизм и посмотреть, что внутри, Уолтер? Хочешь сам вкрутиться на руку, Уолтер? Киллиан как будто сам усматривал в нём кого-то другого, изучал его и всячески пытался растормошить. Он был твёрдо уверен, что никакие чувства не смогут устранить осадок, оставшийся после встречи в Венеции, к тому же он рассматривал себя объективно и трезво: человек с пошатанной психикой, состоящий на треть из металла и годящийся своему партнёру в отцы. Уолтер мастерски умел перестраивать мировоззрение людей, даже таких непрошибаемых, как он, однако Киллиан полностью осознал свою ошибку — мысленный образ Уолтера, подстёгнутый подсознательными стереотипами о тонких образованных юношах, как огня боящихся сделать кому-то больно — только в тот момент, когда его чуткий, нежный и красивый ангел в их общей спальне обратился жадным и развратным доппельгангером. Он оказался вовсе не феминным эфебом, заливающимся краской от одной мысли о том, что его хотят; напротив, под его лучащимся требующим взглядом Киллиан в первый раз сам откровенно опешил — настолько он почувствовал себя желанным. Господь Бог свидетель, он и мечтать не смел о таком… и тем слаще оказалось осознание, что он ещё может возбуждать одним своим телом, без камуфляжа, имитаций и самоограничений. Вот и сейчас, когда Уолтер нависал над распластанным на постели Киллианом, придавив его бёдра всем своим весом, они оба медленно вязли в гремучем низменном наслаждении. Уолтер не припоминал, чтобы люди с ампутациями вызывали в нём какие-то особые чувства прежде; впрочем, он до сих пор и не встречался ни с одним таким. Без одежды Киллиан в тусклом свете гирлянд казался монолитным и неживым. Даже если бы Уолтер не знал наверняка, он бы сразу определил по одной его фигуре бывшего военного; наверняка до потери сослуживцев в Киргии он был сложен в точности, как Лэнс. Однако сейчас при взгляде на его сухопарое тело вскользь, на самой грани сознательного и бессознательного тенью мелькало недоумение — это мозг отмечал неравномерную развитость мышц на левой части тела по сравнению с правой, особенно в области надплечья и шеи. В этих зонах упругая кожа приобретала бледный розоватый оттенок и пестрила шрамами от ожогов, выцветшими и поистине ужасающими в своём числе. Уолтер при одном взгляде на них начинал гореть изнутри и испытывал удушье, словно он оказался в горящем здании. Без реалистичных голограмм и протеза руки Киллиан казался в несколько раз легче своего настоящего веса и приобретал обманчиво беззащитный вид. Уолтер бы соврал, если бы сказал, что эта непривычная иллюзия ни капельки не сотрясает его нервную систему. Он скользил жадным взглядом по тому, что осталось от его плечевого пояса, спускался по крутой рельефной линии — руку оторвало вместе с суставом, не оставив даже подобия на культю — к размеренно вздымающейся груди и поднимался обратно, выше и выше, по едва-едва проглядывающим из-под кожи металлическим вставкам на шее до тускло мерцающих пластин, имитирующих целый ряд костей человеческого черепа, и круглый искусственный глаз, неотрывно наблюдающий за ним. Снять кибернетические детали полностью Киллиан физически не мог, потому что во время взрыва ему не просто снесло треть лица, а едва не зацепило мозг. Уолтеру ничего не стоило построить ему хороший протез руки взамен той устрашающей клешни, но пытаться модернизовать элементы, которые были теснейшим образом переплетены с его мозгом, он не имел никакого права; не тот профиль, и едва ли здесь управиться рядовой нейрохирург. Впрочем, найти такого специалиста оказалось несложно. Сложно оказалось убедить Киллиана в необходимости замены и модернизации, но вместе они — Уолтер, Лэнс, Марси, терапевт Киллиана и ещё несколько человек — после нескольких месяцев осады этой крепости наконец одержали верх. Операцию назначили на первое число следующего месяца, и до тех пор Киллиана потребовали ограничить использование голограмм и ношение протеза. Вероятно, он знал, что так будет, и потому так страшно упрямился. Уолтер прикладывал все силы, чтобы этот месяц прошёл для него как можно спокойнее: организовал им обоим больничный, активно привлекал его учувствовать в конструировании его новой руки, избавил его от любых причин покидать пределы дома и неустанно осыпал его лаской. Как сейчас. — Ты как призрак оперы из будущего, — усмехнулся Уолтер. Он оглаживал костяшками пальцев холодный гладкий металл того, что можно было назвать скулой, накрывал горячей ладонью твёрдую половину лба, цепляя спадающие на него сухие пряди волос, и припадал губами к краям глазницы в ленивых исследовательских поцелуях. Киллиан неоднократно говорил, что кибернетическая часть его головы нечувствительна от слова совсем, но Уолтер продолжал так делать, показывая, что принимает его полностью, каждую часть его тела. — Этот труп любит вас, обожает и никогда не покинет вас, — хмыкнул в ответ Киллиан, неуловимо приподняв уголок губ. Уолтер был далёк от готики и книг, не посвящённых науке, но посыл уловил и порозовел в довольном смущении. Он наблюдал за смещением мелких деталей в протезе глаза, как зачарованный ребёнок. Под чутким, проницательным взглядом разномастных глаз, знающих, что именно ворочается в его душе каждый раз, когда Киллиан раскрывается перед ним полностью, ему становилось жарко до одури. — Для трупа у тебя подозрительно крепко стоит, — хрипло отозвался Уолтер, сведя брови на переносице и прикусив губу от острого удовольствия. Чужой член упирался в его живот подрагивающим увлажнённым прутом, но Киллиан продолжал лежать без движений и как будто скучающе, словно Терминатор; только единственная бровь, скептично возведённая ко лбу, и сильно бьющееся под ладонью Уолтера сердце выдавало в нём живого человека. — Ну так сделай что-нибудь, — предложил Киллиан и лукаво прищурил живой глаз. — Или ты так и не наигрался в машинки? — Дай мне волю, и я буду играть всю ночь, — улыбнулся Уолтер, для наглядности скользнув рукой за его голову и накрыв ладонью темечко — здесь металл был практически равен температуре человеческой кожи из-за непрекращающейся работы внутренних механизмов. Другая его рука опустилась на то, что осталось от крепкого плеча, и обхватила пальцами пустое пространство, тактильно запоминая непривычный рельеф. Его всего пробрало от прошившей мозг эйфории, а от краткой дрожи его тела в груди Киллиана зародилcя низкий тихий стон. — Чёрт… Ты же говорил, они нечувствительны… — Механизмы, — отозвался Киллианом тем глухим сдавленным тоном, от которого в глазах Уолтера всё время темнело. Он потянулся живой — а сейчас и единственной — ладонью к низу его напряжённого живота и обхватил крепкий горячий член, сдавливая и лаская. — Детство закончилось, Уолтер. Не испытывай моё терпение. — Злюка, — смешливо фыркнул Уолтер, в наслаждении прикрывая глаза. Он нашёл ладонью его твёрдый, как дерево, член и заработал пальцами. — Готовьтесь, сэр, начинаем операцию по изгнанию демона-призрака. Киллиан прикрыл веки и испустил хриплый вздох; движения его руки, ласкающей его правильно, именно так, как надо, стало мучительно медленным. Уолтер понял намёк и, толкнувшись бёдрами в его руку, провёл пальцами по своим губам, как бы застёгивая их на молнию.