Река уносит дождь, время уносит печаль

В Облачных Глубинах шёл дождь. Капли шуршали по крыше ханьши, тонкие ручейки стекали на траву под окном, и в их шёпоте Лань Сичэню слышались голоса. Словно вокруг дома стояла толпа и взывала к нему, требуя ответа. Он только не знал, о чём они спрашивают. О чём он сам мог бы себя спросить. Как он допустил всё, что случилось? Как он мог всякий раз совершать неверный выбор? Из всего, что мог, — делал самое худшее. Брат, не сделавший ничего, чтобы помочь одному брату; толкнувший второго во власть убийцы, убивший третьего своей рукой. Глава ордена, не смеющий смотреть в глаза своим людям. Кто он теперь? Как получилось, что всё, что он считал добродетелью, вымостило дорогу злу и привело Лань Сичэня сюда, в одинокую пустоту ханьши? Отняло Не Минцзюэ, и Цзинь Гуанъяо, и даже Не Хуайсана, которого он когда-то считал ещё одним младшим братом. Измазало в грязи белые одежды и бросило ему в лицо: вот твоя мягкость, твоя доброта, твоё доверие, твоя любовь! Вот их плоды, а по плодам узнают и древо. Раскат грома разметал эти мысли, облепившие разум, как мотыльки — горящий светильник. Лань Сичэнь поворочался, сложил руки на груди. Следовало спать. Никто не узнает, если он заснёт и проснётся позже обычного, но нельзя позволять себе распускаться. Дисциплина тела и дисциплина духа — основы совершенствования. Но заснуть не удавалось: гроза разошлась не на шутку, сотрясая Облачные Глубины громом и порывами ветра. Когда-то Лань Сичэнь любил грозы. Теперь они напоминали ему о самой страшной ночи в жизни, словно сами боги возмутились тогда творящимся беззаконием и обрушили свой гнев на землю. Когда в дверь что-то заскреблось, Лань Сичэнь не сразу обратил на это внимание. Подумал: ветер сломал бамбук у дорожки и швырнул к дому. Убрать можно утром, незачем выходить в дождь. Но звук повторился, сопровождаясь тихим постукиванием, явно осознанным. Адепты не стали бы тревожить его в неурочное время по пустякам, значит, случилось что-то серьёзное. И опять гроза, будто впрямь знак свыше… Торопливо откинув одеяло, Лань Сичэнь вскочил и босиком подбежал к двери. Стоило лишь толкнуть — ветер тут же подхватил створки, распахнув их наружу с такой силой, что стоящий на крыльце человек едва успел шагнуть назад. Очередная молния расколола Облачные Глубины яростной вспышкой, осветив лицо бледного и очень мокрого Цзян Ваньиня, главы клана Цзян. Мысли, терзавшие Лань Сичэня этой ночью, и вид стоящего в дверях главы Цзян, озаряемого грозой, сошлись воедино, и у Лань Сичэня само собой вырвалось: — Где же ваш зонт?! Цзян Ваньинь зыркнул на него так, словно Лань Сичэнь сказал что-то обидное. — Когда я вылетал из Пристани Лотоса, дождя ещё не было. Конечно, подумал Лань Сичэнь, о чём это я? Тот зонт наверняка затоптали в суматохе. Нет, он снова не о том: разве у главы Цзян всего один зонт? Дурные воспоминания. По лбу Цзян Ваньиня сбежала дождевая капля и, зависнув на кончике носа, сорвалась вниз, со звонким стуком разбившись о крыльцо. — Проходите, прошу, — опомнился Лань Сичэнь. Захваченный воспоминаниями, он только сейчас осознал: глава Цзян стоит у его дверей ночью, прилетев прямо из Пристани Лотоса. — Что случилось? Что-то с Цзинь Жуланем? В Пристани Лотоса всё в порядке? — Всё хорошо. — Цзян Ваньинь переступил порог и коротко встряхнул головой, рассыпая мелкие брызги. — Мне нужно было увидеться с вами. Лань Сичэнь нахмурился: — Ночью? — Днём бы меня заметили. — Вы пробрались сюда незамеченным? — удивился Лань Сичэнь и едва не спросил, что же случилось с дежурными адептами, но тут же догадался: — Через скалу с двойной сосной, так? Надо же, вы ещё помните. Теперь настала очередь Цзян Ваньиня удивляться: — Вы знали, что там проход? — Конечно. Он был оставлен специально для того, чтобы приглашённые ученики чувствовали себя немного вольнее. Вы ведь тоже узнали о нём в годы обучения, правда? — Да, но… Это очень глупо. Вам надо лучше заботиться о безопасности. — Мы закрывали его во время войны и после, а сейчас, когда времена спокойные… — Лань Сичэнь опустил глаза и вдруг заметил, что вокруг ног Цзян Ваньиня уже натекла лужица. О чём он только думает! — Простите, я заговорился. Вам лучше снять верхнюю одежду, чтобы просушить её. Если не возражаете. Возражать Цзян Ваньинь даже не подумал. Лань Сичэнь принял из его рук тяжёлый, насквозь промокший верхний халат. От него, как и от самого Цзян Ваньиня, пахло чем-то приятно сладковатым, не похожим на благовония. Наверное, служанки прокладывали одежду сухими цветами, как принято в знатных домах. Нижний халат на Цзян Ваньине тоже был тёмным от влаги. Сколько же он летел сюда сквозь дождь и грозу? И всё ради того, чтобы поговорить. Должно быть, разговор им предстоял непростой. — Я дам вам сухую одежду. Вы ведь не полетите обратно в дождь, да ещё ночью. — Если вас не затруднит. Обрадовавшись, что Цзян Ваньинь так легко со всем соглашается, Лань Сичэнь повесил мокрый халат на ширму, отгораживающую постель от основной части комнаты, и поспешил достать чистую рубаху со штанами. Угли в жаровне почти остыли, но огненный талисман быстро разжёг их снова, и к тому времени, когда Цзян Ваньинь закончил переодеваться, Лань Сичэнь уже поставил греться воду. Цзян Ваньинь не только сменил одежду, но и снял гуань, распустив волосы, чтобы они могли просохнуть. В белых одеждах он смотрелся непривычно, а тени вокруг глаз казались ещё темнее. Лань Сичэнь не стал говорить об этом, конечно. Предложил сесть за низкий столик, а сам принялся расставлять чашки, ожидая, пока вода нагреется в достаточной мере. Цзян Ваньинь молча наблюдал за ним. Только когда первая порция ароматного чая из Юньнани была разлита по чашкам и выпита, пришло время для разговора: — Вы хотели встретиться со мной? Зачем? И почему так — ночью, тайно? Цзян Ваньинь криво усмехнулся: — Потому что иначе до вас не добраться. Я пытался. Да, Лань Сичэнь помнил письма, которые ему приносили. Глава Цзян выражал желание встретиться в Облачных Глубинах или Пристани Лотоса. Лань Сичэнь отвечал отказом, как и на все подобные просьбы. Он не покидал Облачные Глубины и не принимал гостей — он был в затворе, в конце концов. — Вы не писали, что это вопрос жизненной необходимости. Я нахожусь в уединении и не могу нарушать его когда вздумается. Какой же иначе в нём смысл? — Вот! — Цзян Ваньинь подался вперёд, разве что пальцем в Лань Сичэня не ткнул. — Как вы это делаете? Чтобы никто не дёргал, не лез с прошениями, договорами и прочей ерундой, которую могут решить без вас, но обязательно надо каждый чих заверить вашим согласием! Я пытался, и… — Он прикусил губу, точно признаваясь в совершенно недостойной неудаче. — И не получилось. Лань Сичэнь не верил своим ушам. — Вы пытались — что?! Уйти в затвор? Цзян Ваньинь закатил глаза. — Почти, — нехотя признался он. — Я сказал, что хочу побыть в одиночестве. Чтобы меня не беспокоили. После всей этой… свистопляски, которую устроили Цзинь Гуанъяо и ваш брат с этим… И ещё с Цзинь Лином пришлось разбираться в их цзиньском гадюшнике. Могу я наконец отдохнуть или нет?! — Конечно, — кивнул Лань Сичэнь и разлил ещё чая, стараясь не улыбаться. Жалующийся глава Цзян с ещё мокрыми и взъерошенными волосами вызывал непреодолимое желание завернуть его в одеяло и сказать, что всё будет хорошо. — Почему-то, — с отвращением продолжил Цзян Ваньинь, — мои люди решили, что я собрался отдохнуть всего один день. На следующее утро они начали узнавать, долго ли я ещё буду отдыхать и не могу ли прерваться, чтобы решить нужные им вопросы. И делали это каждый час. Я выгнал их и велел не беспокоить меня вообще, но их хватило до вечера — потом явились сразу трое. И все их важные вопросы можно было решить без меня! Лань Сичэнь прикусил губу, чтобы не засмеяться, и придвинул ему чашку. Увлекшись рассказом, Цзян Ваньинь забыл про чай, и тот уже начал остывать. — Тогда я взял лодку, отплыл подальше от берега и пообещал разбить все лодки, которые ко мне приблизятся. Я не шутил, честное слово. — Они прилетели на мечах? — Мечи я бы сбил. — Цзян Ваньинь шумно вдохнул аромат чая и отпил глоток. — Нет, они приплыли просто так. Знали, что Цзыдянь опасно использовать на воде и я не стану рисковать. То есть для них опасно. Мы так когда-то гулей глушили. — Очень мудро с вашей стороны. — Это не я приду… а, вы не про гулей. Так вот! — Цзян Ваньинь опять глянул на Лань Сичэня так, словно тот был виноват в его злоключениях. — Я решил узнать, как вам удалось уйти в затвор и не дать никому вытащить вас оттуда. Но вы не отвечали на мои письма! — Я отвечал. — Это не вы отвечали! Вам что, жалко было со мной встретиться? Чем вы тут вообще занимаетесь, что пять минут не могли найти? Эти претензии должны были возмутить или хотя бы вызвать раздражение, но почему-то Лань Сичэню становилось всё веселее и веселее. Глава Цзян, пробравшийся среди ночи в Облачные Глубины, чтобы возмущаться тем, что ему не дали уйти в затвор, — и тут же обвиняющий Лань Сичэня, что тому это удалось. Кто бы другой рассказал — Лань Сичэнь не поверил бы. — Я был в затворе, — напомнил он. — Это не предполагает встреч со всеми желающими. Разве вы сами не на это жаловались? И, пока Цзян Ваньинь осознавал, где был неправ, добавил: — Ваши люди просто не привыкли. У них не было главы ордена, ушедшего в затвор почти на двадцать лет. В Гусу Лань выросло целое поколение адептов, не видевших своего главу. — Он задумчиво склонил голову. — Когда отец умер, в первые месяцы мне казалось, что они не совсем понимают, как ко мне обращаться. Если бы я принял пост главы и сразу заперся в ханьши, им было бы проще. — И что мне делать? Вопрос прозвучал так недовольно, что Лань Сичэнь всё же улыбнулся: — Сперва отдохнуть. Время позднее даже по вашим меркам, а мне и подавно следует спать. — Простите, — наконец-то устыдился Цзян Ваньинь. Или просто вспомнил о вежливости. Что ж, лучше поздно, чем никогда. — Я постелю вам на полу. Надеюсь, это вас не смутит. — После леса у Цзинтая меня уже ничто не смутит. О да, Лань Сичэнь помнил этот лес. Он невольно напряг лопатки, словно те жёсткие корни, торчащие из земли везде, где бы они ни пытались примостить палатки, снова грозили впиться в спину. После них любая ровная поверхность казалась мягким ложем. Уже укладываясь спать, Цзян Ваньинь попросил: — Пожалуйста, не говорите никому, что я здесь. Не хочу, чтобы это вызвало вопросы. — Не скажу. Добрых снов, Цзян Ваньинь. — И вам тоже. Когда Лань Сичэнь проснулся, Цзян Ваньинь ещё спал, обхватив подушку и скинув одеяло к коленям. Лицо у него разгладилось и уже не было таким бледным, как ночью. Хорошо. Они были равны по статусу и по возрасту — но когда-то давно разница в несколько лет значила многое, и Цзян Ваньинь долго оставался для него уже главой ордена, но всё ещё младшим, почти ровесником Ванцзи. Почему он вспомнил об этом сейчас? Потому что взъерошенный и отчаявшийся Цзян Ваньинь вызвал у него то же стремление позаботиться, что и младший брат? Ступая осторожно, чтобы не разбудить, Лань Сичэнь вышел на задний дворик и начал тренировку. Тело двигалось само собой, мысли текли ровным потоком, сосредотачиваясь на последовательности движений, отбрасывая всё остальное. А потом, когда остались только рассекающие воздух руки, переступающие по траве ноги и переходы из стойки в стойку, привычные движения стали бездумными, а мысли потянулись к тому, что случилось этой ночью. И к тому, что произошло гораздо раньше. Лань Сичэнь помнил случившееся в храме Гуаньинь — не только с ним самим, не только с Цзинь Гуанъяо, но и с остальными тоже. С Цзян Ваньинем и Вэй Усянем. Что-то он понял сразу, что-то — позже, сопоставив детали. Это звучало крайне странно, но каким-то образом Вэй Усянь отдал Цзян Ваньиню свои духовные силы или их часть. Так, что Цзян Ваньинь не знал об этом. Лань Сичэнь не представлял, как такое возможно, но в том, что касалось Вэй Усяня, уже было слишком много невозможного, чтобы усомниться. Несомненно, для такого гордого человека, как Цзян Ваньинь, это было сокрушительным ударом. И теперь, загоревшись дурной идеей сбежать в одиночество затвора, Цзян Ваньинь на самом деле желал не одиночества и не отдыха. Так же, как Лань Сичэнь, он не знал, что делать дальше, когда прошлая жизнь рассыпалась, как бедняцкая хижина, сметённая ураганом, а строить новую было не на чем и не из чего. Прежде Лань Сичэнь подумал бы: я хочу ему помочь. Сейчас, научившись узнавать сладкий яд самообмана, он понимал: желание помочь вызвано не благородным порывом, в первую очередь он делает это для самого себя. Слишком многое он разрушил; чтобы обрести равновесие, требовалось созидать новое, исправлять поломанное. Помогать. Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо мертвы, Ванцзи обрёл счастье не благодаря, а вопреки желанию брата, дяди и всего ордена. Никто не нуждался в нём, Лань Сичэне. Но появился Цзян Ваньинь — и дал ему шанс сделать хоть что-то. Закончив тренировку, Лань Сичэнь обтёр лицо и тело влажной тканью и постоял немного, позволяя первым солнечным лучам высушить влагу на лице. Утро было ясным, жемчужный край неба обещал жаркий день. Лань Сичэнь взял деревянное ведро, стоящее в тени под небольшим навесом, выплеснул остатки воды и направился к источнику. Воду, как и всё остальное, могли приносить слуги, но он предпочитал ходить за ней сам. Это было хорошее начало дня. Когда он вернулся в ханьши, Цзян Ваньинь уже проснулся и сложил одеяло, а сам разглядывал картину на стене: скалистый обрыв и крепко вцепившаяся в него корнями сосна, тянущая к небу узловатые ветви. Услышав шаги, он обернулся: — Цзэу-цзюнь. — Доброе утро. Как вы спали? — Хорошо, — признал Цзян Ваньинь. — У вас здесь очень тихо. И воздух свежий. Цзэу-цзюнь, я приношу извинения за то, что злоупотребил вашим гостеприимством… — Не извиняйтесь, — прервал его Лань Сичэнь. — Вы не злоупотребили. Цзян Ваньинь кивнул — видимо, извинялся лишь из вежливости. — В таком случае мне лучше покинуть вас, пока снаружи не стало слишком людно. — Разве вы не хотели уйти в затвор? — Что? — нахмурился Цзян Ваньинь. Не сердито — непонимающе. — Вы жаловались, что хотите уйти в затвор, — напомнил Лань Сичэнь. — Но вам не дают. Вот — затвор; что вам мешает остаться? Он видел, как на лице Цзян Ваньиня недоумение сменяется недоверием, и это было понятно: кто в здравом уме предложил бы такое? — Вы имеете в виду — остаться здесь? В вашем доме? Не хочу вас обидеть, но это… — Я подумал, — перебил его Лань Сичэнь, и это было ужасно невежливо, но чем меньше возражений — тем легче их преодолеть. — Подумал и понял, что моё решение уйти в затвор было продиктовано чувствами, а не разумом. Я надеялся, что уединение принесёт покой и ясность в суждениях, но стало только хуже. Перед тем как я выйду из этого дома, не хотели бы вы составить мне компанию? Вам нужно отдохнуть, вы сами это сказали. А мне… — Он замялся, не зная, поймёт ли Цзян Ваньинь. — Мне нужно принять правильное решение. Наедине с собой мне это не удалось; возможно, рядом с человеком, который знает меня, но не имеет повода торопить, будет проще. Он знал, что говорит ерунду, но ничего иного не мог придумать: слишком сложно было облечь в слова тревожное чувство, что, если Цзян Ваньинь сейчас уйдёт, он так и останется тонуть в мыслях о том, чего лишился. Дом, где засыпал и просыпался много лет, орден, где вырос, Облачные Глубины, которые были его миром — всё вокруг оставалось тем же самым, но безнадёжно сломанным. Без Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо его мир был как картина, из которой вырезали детали: сколько ни привыкай, дыры будут бросаться в глаза, напоминая о прошлом. Нужно было научиться жить иначе, заменить привычную картину на новую. Он не знал как. Он надеялся, что Цзян Ваньинь поможет понять, в какую сторону сделать первый шаг. У него не было причин тревожиться о Лань Сичэне и подталкивать его к выбору, который казался самым безопасным. И не было причин жалеть Лань Сичэня. Не после того, что с его попустительства сделал Цзинь Гуанъяо. Цзян Ваньинь, кажется, так до конца и не поверил в его объяснения. Или не понял. Но всё же кивнул: — Если только я вас не стесню. — О чём вы? Я же сам предложил. Давайте покажу, где можно умыться. Слуги, как обычно, оставили завтрак на крыльце, не дожидаясь, пока Лань Сичэнь выйдет. Глядя на чашку с травяным отваром и плошку с рисом, Лань Сичэнь понял, что предусмотрел не всё. — Хотите? — на всякий случай предложил он. Цзян Ваньинь посмотрел на отвар с плохо скрываемым отвращением. Видимо, помнил. — Спасибо. Не хватало мне ещё вас объедать. — Вы вовсе не… — Лань Сичэнь вздохнул. — Мне будет неловко есть одному, когда в доме гость. — А кормить гостя пустым рисом? — Когда вы учились в Облачных Глубинах, то ели его без жалоб. — Какое счастье, что я больше не учусь в Облачных Глубинах! — с чувством произнёс Цзян Ваньинь. Лань Сичэнь рассмеялся: — Я что-нибудь придумаю. А сейчас проявлю невежливость, прошу прощения. Обычно он ел без аппетита, осиливая в лучшем случае половину порции. Еда нужна, чтобы поддержать силы в теле; здесь, в четырёх стенах ханьши, для чего ему были силы? Но появление Цзян Ваньиня взбодрило, и он съел весь рис, запив его отваром. Цзян Ваньинь в это время разглядывал свитки со стихами на полках. Прежде чем выставить поднос с пустой посудой на крыльцо, Лань Сичэнь написал короткую записку и прижал краем плошки из-под риса. Не прошло и пары кэ, как в дверь постучали. — Спрячьтесь, — велел Лань Сичэнь. Цзян Ваньинь снял с ширмы ещё не просохший верхний халат и скрылся во внутренней части ханьши, где стояла кровать. На крыльце нетерпеливо переминался с ноги на ногу Лань Цзинъи. — Цзэу-цзюнь, вы меня звали? — выпалил он, стоило Лань Сичэнь открыть дверь, и лишь затем поклонился, как того требовала вежливость. — Звал. Зайди, пожалуйста. — Лань Сичэнь посторонился, впуская его. Мало ли кто окажется рядом с ханьши и услышит их разговор. — Мне очень нужна твоя помощь. — Всё, что пожелает Цзэу-цзюнь. — У меня гость, — не стал ходить вокруг да около Лань Сичэнь. Всё равно ведь поймёт, услышав просьбу. Глаза Лань Цзинъи расширились, а взгляд тут же метнулся к спальне, проход в которую был загорожен ширмой. — Тайный. Прошу тебя никому о нём не говорить. — Я… Конечно, Цзэу-цзюнь. — Он не из нашего ордена, и мне будет трудно делиться с ним едой. Кроме того, что у меня всего одна порция, она ещё и непривычна для него. Мог бы ты приносить еду из Гусу? Что-то такое… — Он задумался. — Что-то вроде того, что ест Вэй Усянь, только без перца. С одной стороны, Вэй Усянь и Цзян Ваньинь росли вместе и наверняка ели одинаковые блюда. С другой — Лань Сичэнь не представлял, что кто-то ещё может выдержать такую острую еду. — Я понял, Цзэу-цзюнь, — кивнул Лань Цзинъи. — Мне отправиться сейчас или ближе к обеду? — Сейчас. И мог бы ты делать это раз в день? Скажем, с утра. — Конечно. — Лань Цзинъи на миг задумался. — Вашему гостю нужно что-то ещё? Одежда или другие вещи? — Спасибо за предусмотрительность. Пока ничего не нужно. И ещё раз прошу: никто не должен знать. — Конечно, Цзэу-цзюнь, я никому не скажу! — заверил его Лань Цзинъи, но тут же нахмурился: — И даже Сычжую нельзя? Лань Сичэнь знал, что мальчики были очень дружны. Но Лань Сычжуй ничего не смог бы скрыть от Ванцзи, а Лань Сичэнь не знал, чем обернётся визит Цзян Ваньиня. Нужно ли будет рассказывать о нём брату. — Скажи ему, что я попросил хранить мою просьбу в тайне. Потом, возможно, я разрешу ему всё рассказать. Он поймёт. Тем более что Лань Сычжуй сам хранил от всех тайну своего происхождения, и непохоже, чтобы Лань Цзинъи о ней знал. Лань Цзинъи снова кивнул, но уже не так воодушевлённо. Однако и спорить не стал. Проводив его, Лань Сичэнь подсчитал про себя: даже если он сразу найдёт, где купить еду, на сборы и дорогу уйдёт достаточно времени. Можно было ненадолго расслабиться. — Какие у вас исполнительные адепты, — сказал Цзян Ваньинь, когда Лань Сичэнь вошёл к нему. — И часто вы отдаёте такие приказы? — Это Лань Цзинъи, — объяснил Лань Сичэнь. — Очень живой юноша. Если поручить ему задание, выходящее за рамки обычных обязанностей, он исполнит его с большим рвением. — Помню его, — неприязненно кивнул Цзян Ваньинь. — Для Ланя — отвратительно воспитан. — Зато он принесёт для вас еду, а не станет подсчитывать, сколько правил мы нарушаем. На это Цзян Ваньиню было нечего возразить. Лань Цзинъи принёс плетёную корзину с целой горой еды: ещё горячее мясо в горшочке, маринованные коренья, обжаренные в пряном соусе овощи и многое другое. Лань Сичэнь поблагодарил, невольно принюхиваясь: запах от корзины исходил изумительный. — Я предупредил трактирщика, что завтра приду рано утром, — сообщил Лань Цзинъи. — Постараюсь обернуться к завтраку, чтобы вашему гостю не пришлось ждать. Лань Сичэнь прищурился: — А как же тренировка? — Поручения Цзэу-цзюня превыше всего! — убеждённо ответил Лань Цзинъи. — С разрешения Цзэу-цзюня, я пойду. — Ох, Цзинъи, — покачал головой Лань Сичэнь, но в самом деле, чего он ждал? За услуги надо платить. Пусть гуляет, от пары пропущенных тренировок ещё никто не пострадал. Цзян Ваньинь открыл горшочек с мясом, пока тот ещё не успел остыть, достал из корзины овощи и пару маньтоу. — Теперь мне неловко, — сказал он. — Может быть, присоединитесь? — Я уже поел. Благодарю. Мы сможем пообедать вместе. Пока Цзян Ваньинь ел, Лань Сичэнь наполнял водой чайник и думал, что ему так и не довелось распробовать юньмэнскую кухню. Не Минцзюэ часто угощал его в Цинхэ, и блюда, в которых было не слишком много жира, нравились Лань Сичэню. Особенно запечённое на углях мясо. Про Ланьлин и говорить нечего: ланьлинские деликатесы славились на всю Поднебесную. А вот в Юньмэне Лань Сичэнь бывал нечасто, только по делу, и сейчас мог вспомнить лишь сладости, которые подавали к чаю. И рыбу. Жареные угри были очень вкусными. Может быть, стоит съездить. Потом. Когда Цзян Ваньинь выкинет из головы эту глупую идею с затвором, а Лань Сичэнь… и Лань Сичэнь тоже. После завтрака Цзян Ваньинь сел медитировать, а Лань Сичэнь открыл сборник поэм Лань Фучжэня. Времени на чтение осталось немного, но даже немногое лучше потратить с толком, чем потерять впустую. Когда в дверь постучали, Цзян Ваньинь вздрогнул и напрягся. — Не беспокойтесь. — Лань Сичэнь отложил книгу. — Никто не войдёт, это просто сигнал. На крыльце ждал поднос с письмами — в этот раз меньше десятка. Лань Хунчжи отбирал те, которые требовали внимания лично главы ордена. Содержание прочих кратко излагалось в отдельном списке. Записки о том, что за прошедший день в ордене случилось что-то примечательное, не было. Значит, Цзян Ваньинь всё-таки пробрался незамеченным. Лань Сичэнь попытался вспомнить: защиту снимали для всех или оставляли ограничения? Этим занимались дядя с Лань Гушэнем. Дядя тоже говорил про безопасность, но многолетние традиции… Тем более проход там был такой, что не зная — не найдёшь. Да и кого им теперь опасаться? Но всё же надо будет уточнить. Разложив письма на столе, Лань Сичэнь открыл первое, от главы клана Фань. Цзян Ваньинь искоса наблюдал за ним, забыв про медитацию. — Вы же в затворе! — не выдержал он наконец. — А это что? — Это дела ордена, — невозмутимо ответил Лань Сичэнь. — Не могу же я взвалить всё на дядю. Он и так много работает, а сейчас у него ещё ученики. — Когда я писал, вы мне не отвечали. Видимо, я для вас недостаточно важная персона, да? За сарказмом слышалась обида. Лань Сичэнь с трудом сдержал улыбку: Цзян Ваньинь не оценил бы его проницательность. Но что поделать, если Лань Сичэнь с детства привык угадывать чувства и желания Лань Ванцзи, спрятанные за бесстрастным лицом? С Цзян Ваньинем было ещё проще. — Я никому не отвечаю. — А это? — Я пишу заметки для Лань Хунчжи. Что я думаю как глава ордена. Он примет их во внимание и составит ответ. — Заметки? — неверяще спросил Цзян Ваньинь. — Да вы же даёте ему двойную работу. Что вам мешает просто взять и написать всё самому? Лань Сичэнь опустил глаза. Он знал ответ, но произносить его вслух было неприятно. Правда всегда неприятна, если это правда про твою слабость. Или несовершенство. Он слишком долго был безупречным главой ордена Гусу Лань, а изъян на драгоценном нефрите снижает его цену куда сильнее, чем щербина у речного жемчуга. — Я… не могу быть уверен в правильности своих суждений, — осторожно ответил он. — Лучше, если опытный человек посмотрит и рассудит, верны ли мои слова. Лань Хунчжи давно помогает мне управлять орденом, как помогал моему отцу, и я доверяю ему. — Серьёзно? Только из-за того, что вы повелись на обман этого шлю… Лань Сичэнь резко поднял руку, и Цзян Ваньинь осёкся. — Глава Цзян, вы гость. Я приму вас со всем радушием, но прошу одного: не упоминайте о… — Произносить имя было всё так же больно. — О Цзинь Гуанъяо. Цзян Ваньинь сжал губы. Было видно, что ему есть что сказать. Но он сдержался и кивнул: — Хорошо. — Благодарю. Больше Цзян Ваньинь не задавал вопросов — он вновь выпрямился и закрыл глаза, возвращаясь к медитации. А Лань Сичэнь продолжал читать письма. Главе Фань следовало отказать — тактично, но твёрдо. Его притязания на земли у Змеиного хребта не имеют достаточных оснований, зато уступка создаст опасный прецедент для кланов Су и Цзяо. Следует пояснить, что, принимая во внимание брак Фань Чжу с дочерью главы ордена Ушань Ван… Лань Сичэнь перечитал тщательно составленную записку. И впрямь выходило так, словно Лань Хунчжи осталось лишь переписать её собственной рукой. Но, успокоил он себя, Лань Хунчжи сделает это, если согласится с мнением главы ордена. А если найдёт ошибку в суждениях — укажет на неё, прежде чем отсылать письмо. Он знает все детали спора за пограничные земли и рассудит мудро. Таким же образом он записал свои соображения насчёт остальных писем. Оглянулся — Цзян Ваньинь всё ещё медитировал. Или пытался. Лицо у него было напряжённое, словно что-то болело, а способа облегчить боль не было. Подумав немного, Лань Сичэнь написал ещё одну короткую записку и вынес поднос с письмами за дверь. Затем подошёл к Цзян Ваньиню и сел на пол перед ним. — Ваша медитация не принесёт должного результата. Цзян Ваньинь открыл глаза и злобно глянул на него: — Спасибо за ценное замечание. — Вам надо расслабиться. Сперва расслабление, потом внимание. Это даже ученики знают. — Лань Сичэнь! Вы считаете, я не умею медитировать?! Указываете мне, как ученику… — Вы же указывали мне, как управлять орденом. Цзян Ваньинь замолчал, а Лань Сичэню пришлось приложить усилие, чтобы не улыбнуться. Больно уж выразительное у него стало лицо. — Это было невежливо с моей стороны, — нехотя признал Цзян Ваньинь. — Прошу простить. — Я действительно хочу помочь. Вас что-то тревожит? Или… — Возможно, первая пришедшая в голову мысль не была просто сравнением. — Простите мою прямоту, но вы не больны? Не страдаете от какого-то проклятия? Он и правда хотел помочь, но от этих слов Цзян Ваньиня почему-то перекосило так, словно Лань Сичэнь спросил о чём-то личном и очень грубо. — Нет. Это ерунда. Неважно. Такой заклинатель, как Цзян Ваньинь, мог медитировать и с ранами, которые простого человека убили бы на месте. Ладно, решил Лань Сичэнь. Не его дело. Если Цзян Ваньинь не умирает от проклятия или невидимых глазу ран, он сам решит, рассказывать про свои проблемы или нет. Лань Сичэнь выпрямился, положил руки на колени и сосредоточился на дыхании. Чужая ци текла рядом, он ощущал её — и редкие заминки в этом течении тоже. Словно в ручей бросили камень, и вода, ударившись о него, на миг отступала, прежде чем течь дальше. У слабого заклинателя это было бы признаком недостаточно сформировавшегося ядра, у сильного — первым вестником искажения ци. Воспоминания о Не Минцзюэ нахлынули приступом паники, и Лань Сичэнь едва успел взять себя в руки, чтобы не выпалить это вслух. Нельзя. Цзян Ваньинь ни за что не признает, что у него проблемы как у заклинателя. Не Минцзюэ был такой же. Они поссорятся, и Цзян Ваньинь уйдёт, не позволив помочь. Терпение. Неужели это после драки в храме? Нет, Лань Сичэнь слышал ту музыку, и Цзян Ваньинь успешно отражал её звоном мечей. Если эти ужасающие звуки можно было назвать звоном. У Лань Сичэня тогда чуть кровь из ушей не полилась. А может быть, раньше, на Луаньцзан, когда люди из ордена Молин Су лишили остальных заклинателей духовных сил? И дядя тоже в опасности? Надо будет узнать, как он себя чувствует. Объяснить причину… надо только придумать, как сделать это, не выдав присутствия Цзян Ваньиня в ханьши. Дядю так просто не обманешь. И непременно надо помочь Цзян Ваньиню. Не отпускать. Как хорошо, что ему пришла в голову эта идея — предложить Цзян Ваньиню остаться в гостях. Такие, как он, редко обращаются к целителям, если речь не идёт о серьёзных ранах. Не Минцзюэ долго отказывался верить, что семейное проклятие подкралось к нему так рано. А Цзян Ваньинь уже старше и… боги, теперь даже Ванцзи старше Не Минцзюэ. Так странно понимать это. Следя за дыханием, Лань Сичэнь думал о том, что следует сделать дальше. Вариантов было немного, но они всё же были. Принесли обед. Цзян Ваньинь поставил на стол жареные овощи в корзинке из бамбуковых листьев и указал на рис Лань Сичэня: — Меняю овощи на рис. Пополам. — Берите просто так. Цзян Ваньинь закатил глаза: — Смысл в том, чтобы вы взяли овощи. У меня кусок в горло не полезет, если вы будете это есть. Лань Сичэнь улыбнулся: — Я ем это всю жизнь и не жалуюсь. — Кошмар. Так я смешаю? Лань Сичэнь заколебался: хоть овощи выглядели вкусно, и он сам за время затвора уже устал от однообразной, пресной еды, всё-таки не годилось дозволять себе послабления. Но Цзян Ваньинь, видимо, счёл это за согласие и вывалил овощи на рис, тщательно стряся из корзины соус. — Другое дело. — Он отложил часть получившегося блюда в свою миску. — Они не острые, не бойтесь. У вас в Гусу отлично готовят. Помню, как мы тайком бегали туда за едой. — Приглашённым ученикам не запрещено покупать еду за пределами Облачных Глубин. — Тайком было интереснее. Лань Сичэнь усмехнулся. Он понимал. Как глава ордена, он в любой момент мог отправиться обедать хоть в Гусу, хоть в Цайи — другое дело, что не пользовался этим правом, полагая, что именно глава должен старательнее всех соблюдать правила ордена. Но когда прилетал Цзинь Гуанъяо и, заговорщицки улыбаясь, доставал из рукава свёрток: «Смотри, эргэ, что я тебе принёс…» Зачем он об этом вспомнил? Они ели в молчании, как того требовали правила. Лань Сичэнь не торопился: рис с овощами оказался так вкусен, что его нельзя было есть поспешно. Как и маринованные ростки бамбука — Цзян Ваньинь молча выдвинул их на середину стола, приглашая угощаться, и Лань Сичэнь не стал отказываться. Когда они закончили с обедом, Цзян Ваньинь попросил разрешения осмотреть книги, которые Лань Сичэнь держал в ханьши, и, взяв «Заметки о южных землях», уселся читать. Лань Сичэнь последовал его примеру, незаметно прислушиваясь. Ци текла ровно. Видимо, медитация всё же помогала. Хорошо. Вскоре принесли отчёт о произошедшем в ордене за день и послания от старейшин. Лань Сичэнь проглядел их, отмечая главное, затем разложил по порядку, чтобы изучить более вдумчиво. Удивительно, насколько быстро люди переходят к сути дела, если пишут, а не говорят. Особенно Лань Цзолинь. Кто бы мог подумать, что обычная его речь на два, а то и три кэ могла уместиться всего в десяток строк. Цзян Ваньинь больше не лез с советами, но то и дело поглядывал поверх книги. Лань Сичэнь делал вид, что не замечает. Заметить — дать повод для вопроса, а там опять окажется, что у Цзян Ваньиня есть своё мнение, как Лань Сичэню следует пребывать в затворе. Которое, возможно, не было лишено смысла, и именно поэтому Лань Сичэнь не хотел его слышать. За размышлениями и составлением ответов время пролетело незаметно. Последнюю записку для дяди Лань Сичэнь едва успел закончить до ужина. Цзян Ваньинь, уже не спрашивая, положил к варёным овощам холодные ломтики рыбы в сладком соусе. Лань Сичэнь благодарно кивнул. Спорить было бесполезно, да и не хотелось. Они поужинали в молчании, затем Лань Сичэнь бросил в жаровню огненный талисман, чтобы оживить угли, и вышел на задний двор за водой. Ведро почти опустело. Лишь бы хватило умыться перед сном, подумал он. Утром надо будет набрать побольше, ведь теперь это на двоих. Когда вода нагрелась, он заварил свой любимый чай — тонко скрученные серебристые листочки, которые привозили торговцы из восточных провинций. Его всегда любил и… нет. Не надо вспоминать. Просто совпадение. Хороший чай, свежий и ароматный — нет ничего странного в том, чтобы полюбить его. Цзян Ваньинь тоже одобрительно кивнул, взяв чашку и на миг задержав её перед лицом, чтобы насладиться запахом. Чашки были из тонкого зеленоватого нефрита с золотыми контурами облаков. Лань Сичэнь подумал: где-то были другие, белые с вырезанными цветками лотоса. Подарок из Юньмэна на какое-то празднество. Надо найти, Цзян Ваньиню будет приятно. Теперь можно было разговаривать, но Лань Сичэнь не хотел, и Цзян Ваньинь, кажется, тоже. Они пили чай в спокойной тишине, нарушаемой лишь трелями цикад, живущих в бамбуковой рощице возле ханьши. Когда-то давно они с Ванцзи часто сидели так, но Ванцзи покинул Облачные Глубины, а если и вернётся — ему теперь есть с кем пить чай, кроме старшего брата. А ещё Лань Сичэнь не хотел видеть в его глазах тревогу, как у дяди. Цзян Ваньинь за него не волновался, и с ним было легко. — Я обычно ложусь спать в час Свиньи, — сказал он. — Если желаете, можете зажечь светильник или выйти на задний двор — в это время уже никто не увидит. — Я тоже лягу. Всё равно заняться нечем. — Как пожелаете. Засыпая, Лань Сичэнь снова потянулся к чужой ци. Она текла сильно и ровно. Утром Цзян Ваньинь проснулся, стоило Лань Сичэню встать с постели и зашуршать одеждой. — Доброе утро, — негромко сказал Лань Сичэнь. — Прошу прощения. Вам нет нужды вставать так рано. Но Цзян Ваньинь уже отбросил одеяло и поднимался со своей лежанки. Над ширмой мелькнула тёмная макушка. — Чушь. Я дома столько не сплю. Пока он одевался, Лань Сичэнь вышел во двор. Вдохнул свежий утренний воздух, подхватил влажное от росы ведро. После тренировки понадобится умыться, лучше позаботиться об этом заранее. — Я скоро вернусь, — сказал он в полный голос, чтобы Цзян Ваньинь услышал. К источнику он поднимался едва ли не бегом. Цзян Ваньинь, конечно, мог подождать столько, сколько нужно, а всё же хотелось вернуться поскорее. К счастью, по дороге ему никто не встретился. Объяснить спешку было бы сложно — не то чтобы кто-то мог потребовать у него объяснений. При виде ведра в его руках Цзян Ваньинь поднял бровь: — Вы что — сами носите воду? — Считаете это недостойным главы ордена? — Да нет, я просто… Могли сказать, я бы помог. — У источника бывают люди. Вы же не хотели, чтобы о вашем присутствии в Облачных Глубинах стало известно. Цзян Ваньинь издал непонятный звук, который Лань Сичэнь решил считать согласием, хоть и неохотным. — В это время я обычно тренируюсь. Присоединитесь? Цзян Ваньинь кивнул и исчез в ханьши. Лань Сичэнь последовал за ним — надо было взять меч. Тренировка предполагала сосредоточенность на собственных движениях. Но Лань Сичэнь не мог не следить за человеком справа от себя. Привычка, оставшаяся от многих лет совместных тренировок с Ванцзи. Цзян Ваньинь двигался — и ощущался — иначе. Стиль Юньмэн Цзян сильно отличался от традиций Гусу Лань, это Лань Сичэнь знал давно, но клинок Цзян Ваньиня двигался иначе, чем у адептов, которых он видел прежде. Догадка пришла чуть позже, от резкого взмаха левой кисти: Цзян Ваньинь тренировался так, словно оружие было у него в обеих руках. Знаменитое кольцо блестело на его пальце, но не разворачивалось в кнут. И всё же Цзян Ваньинь двигался так, словно точно знал, куда ударит Цзыдянь. Это выглядело странно, пока не поймёшь, а потом — завораживало. Дождавшись, пока он на миг остановится, Лань Сичэнь спросил: — Почему вы не используете Цзыдянь? Цзян Ваньинь даже не удивился вопросу: — Слишком мало места. И кто-нибудь может заметить. Да, верно. Лань Сичэнь помнил лиловые сполохи, озарявшие битву, когда в ней участвовал Цзян Ваньинь. На маленьком дворике между бамбуковой рощей и кустами османтуса, да ещё когда он сам тренируется рядом, места для размаха не было. А жаль. Он бы с удовольствием посмотрел. Цзыдянь был столько же красив, сколь и смертоносен. Но, конечно, сказать «вы тренируйтесь, а я посмотрю» было бы невежливо. И думать об этом тоже. Лань Сичэнь выгнал из головы мысли о Цзыдяне и сосредоточился на тренировке. Лань Цзинъи, как обещал, принёс корзину с завтраком для Цзян Ваньиня раньше, чем слуги оставили на крыльце рис и травяной отвар для Лань Сичэня. Впрочем, правильнее было сказать: для них обоих. На этот раз горячим оказались ароматные, истекающие мясным соком цзяоцзы. Цзян Ваньинь подвинул их на середину стола и предупредил: — Половина мне, половина — вам. Останется — выкину, честное слово. — Вам так хочется меня накормить? — Я вообще не понимаю, как вы на этом, — кивок в сторону отвара, — живёте. Вы же больше меня. — Рис очень питателен. И ещё у меня есть лепёшка. — Она даже без масла. — Пища, приготовленная на пару, считается наиболее полезной. — Не удивлюсь, если кто-то из ваших предков всю жизнь положил на то, чтобы обосновать, почему невкусная еда полезнее всего. Что ему сделали потомки, что он им так страшно отомстил? — Слишком много ворчали, — предположил Лань Сичэнь и, пока Цзян Ваньинь не успел ничего добавить, взял палочки. Цзян Ваньинь усмехнулся, но намёк понял. И они продолжили завтрак в молчании. Принесли письма. Цзян Ваньинь, как и вчера, сел медитировать. Лань Сичэнь прислушался и досадливо вздохнул: перебои в течение ци никуда не делись. А ведь вечером всё было так хорошо. Он отложил письма, чтобы не работать в спешке, и взял со стойки Лебин. Во время затвора он играл на ней почти каждый день, только вчера не стал. Лань Сичэнь погладил флейту кончиками пальцев, здороваясь, и поднёс к губам. Мелодию он выбрал простую, не наделённую какой-то особой силой, но приятную слуху. Такую, которой можно заслушаться и забыть, о чём только что думал. И она помогла: совсем скоро ци Цзян Ваньиня начала течь ровнее, а вскоре беспокоящие его сбои исчезли совсем. Можно было вернуться к делам, но Лань Сичэнь любил играть и отдавался музыке, не думая о времени. В чём-то это было сродни медитации. Флейта становилась его дыханием, красивая мелодия — чувствами, разве можно устать от дыхания и исчерпать чувства? И Лань Сичэнь играл. Он остановился по наитию, просто подумав: довольно. И почти сразу рядом пошевелился Цзян Ваньинь. Лань Сичэнь так и не понял, кто из них прервался первым. — Благодарю. — Не за что. Я играл для себя. — Разве у вас не запрещено лгать? Лань Сичэнь рассмеялся: — Хорошо, и для себя тоже. Второй день прошёл так же спокойно, как и первый. Цзян Ваньинь… не мешал, как бы ни было стыдно Лань Сичэню, что именно это слово первым пришло в голову. Не отвлекал своим присутствием. Просто раньше Лань Сичэнь был в ханьши один, а теперь — они вдвоём. Под вечер Цзян Ваньинь спросил: — У вас здесь есть место, чтобы искупаться? — Источники. Обычно их охраняют, но вечером там никого нет. — Холодные? — с отвращением спросил Цзян Ваньинь. — Спасибо. Я схожу к ним ночью. Лань Сичэнь подумал немного. Всё-таки — гость. Гостеприимство превыше всего. — Есть более тёплые. Не источники, это… Я вам покажу. Потом, когда стемнеет. Цзян Ваньинь прищурился: — Разве вы не должны ложиться спать после часа Свиньи? — После часа Свиньи запрещено покидать Облачные Глубины, — уточнил Лань Сичэнь. — Ложиться спать — скорее традиция, за её нарушение не наказывают. Там нет стены, так что формально мы будем на территории ордена. К тому же вы гость и не знаете дорогу. Забота о госте — моя прямая обязанность. А ещё… — Я понял! — расхохотался Цзян Ваньинь. — В юности вы учитесь соблюдать эти свои правила, а когда становитесь взрослыми — их обходить. — А ещё, — продолжил Лань Сичэнь, прикусив губу, чтобы не рассмеяться тоже, — если кто-то нас всё же заметит, он окажется в точно таком же положении. Думаю, он предпочтёт не выдавать себя. Цзян Ваньинь уже откровенно веселился: — Означает ли это, что адепты Гусу Лань могут гулять когда вздумается и где вздумается, делая при этом вид, что не замечают друг друга? — Нет, конечно. Выходить за стену всё-таки нельзя. И если попасться на глаза дяде, он будет крайне недоволен и отчитает всех, кого поймает. Лань Шучжэ тоже — сам не посмеет, но дяде доложит. И Ванцзи. В лице Цзян Ваньиня промелькнуло что-то неприятное. — То есть ваш брат донёс бы на вас? — Он не… — Лань Сичэнь вздохнул. — Ванцзи всегда был очень ответственным. Он одинаково серьёзно относится и к себе, и ко всем остальным. Кроме Вэй Усяня, но об этом Цзян Ваньиню лучше было не говорить. Тогда, в храме Гуаньинь, Лань Сичэнь был поглощён собственной трагедией, но помнил и слёзы Цзян Ваньиня, и то с какой яростью тот кричал на Вэй Усяня. Это не было похоже на счастливое примирение людей, считавшихся когда-то почти братьями. — Всё равно его сейчас нет в Облачных Глубинах, — добавил он. — Дядя по ночам спит. А Лань Шучжэ выйдет, только если услышит шум, но его дом далеко от ханьши. Так что, вы готовы рискнуть? — Разумеется, — немедленно отозвался Цзян Ваньинь. — Как же можно упустить такой шанс? Имел он в виду возможность искупаться не в ледяной воде или же увидеть нарушающего собственные правила главу ордена Лань — Лань Сичэнь предпочёл не уточнять. Купаться отправились после середины часа Свиньи, чтобы не наткнуться на адептов, которые всего лишь не уследили за временем. Когда тропинка, по которой они шли, нырнула в густые заросли на склоне, Лань Сичэнь расслабился. В одиночку он бы не опасался оказаться замеченным, в конце концов, кто станет останавливать главу ордена? Но объяснить, почему он прятал у себя Цзян Ваньиня, было бы чрезвычайно сложно. Цзян Ваньинь шёл следом. Молча, ни о чём не спрашивая, лишь иногда — Лань Сичэнь заметил, оглянувшись, — ловил в просветах между деревьями вид на долину. Лань Сичэнь его понимал, вид сверху на Облачные Глубины и вправду был замечательный. Они поднимались почти час, прежде чем тропинка наконец стала пологой и, вильнув, вывела их на край скалы, с которой начинали свой полёт в бездну воды обманчиво спокойной реки — спокойной до того мига, когда она превращалась в ревущий водопад. Но прежде она неспешно текла по каменному руслу с плоскими серыми берегами, в которых то там, то тут блестели лужицы собравшейся во впадинах и ямах воды. Некоторые из них были достаточно большими и глубокими, чтобы окунуться с головой; некоторые пополнялись из реки через проточенные за много лет желоба, и, перехлёстывая через край, вода текла дальше, к отвесному склону, чтобы рассыпаться сияющими брызгами вслед большому водопаду. — Красиво, — сказал Цзян Ваньинь, глядя за край скалы, откуда долина и Облачные Глубины открывались как на ладони. — Мы сюда не забирались. Если бы знали… — Сюда не так просто найти дорогу. — Лань Сичэнь указал на большую овальную яму, почти что маленький пруд. По поверхности воды в нём шла рябь. — Вот это. Оно достаточно глубокое, так что вода хорошо прогрета только сверху, но лучше, чем источники. — Спасибо, — кинул Цзян Ваньинь. Подошёл к краю, присел, попробовал воду ладонью. И начал раздеваться. Без смущения, словно он был тут один. Лань Сичэнь слегка оторопело глядел, как он расшнуровывает наручи и развязывает пояс, как скидывает верхний, а за ним и нижний халаты… Спохватившись, он поспешно отвернулся и внимательно изучал край обрыва, пока за спиной не раздался плеск и сразу за ним — довольный вздох. Почему-то оборачиваться стало ещё более неловко. — Лань Сичэнь, а вы что же? Разве не присоединитесь? Отвечать, стоя спиной, было крайне невежливо. Но беседовать с человеком, который лежит в воде голым… он ведь оставил хотя бы штаны? Или нет? Кто знает, как у этих юньмэнцев принято. — Честно говоря, я не собирался… — Да бросьте, не зря же вы со мной сюда тащились. Раз знаете место и что вода тёплая, значит, сами купаетесь. Не заставляйте меня смотреть на вашу спину и торопиться, чтобы не отнимать у вас время. Лань Сичэнь вздохнул. Тактичностью Цзян Ваньинь не отличался — хотя было бы чему удивляться. Но упорствовать было глупо. Он обернулся — Цзян Ваньинь, хвала богам, сидел в воде по самые плечи, а вечернее солнце покрывало поверхность бликами в достаточной мере, чтобы скрыть всё, что ниже. И смотрел. Лань Сичэнь расстегнул пояс, аккуратно снял и сложил верхний халат. — На мне что-то странное? — Нет-нет, — ухмыльнулся Цзян Ваньинь и оттолкнулся плечами от камня. — Простите. Не буду вас смущать. Он развернулся спиной, и теперь Лань Сичэнь видел лишь затылок с серебряным гуанем. Увы, ответить на насмешку было нечем: как все адепты Гусу Лань, Лань Сичэнь обычно совершал омовение в одиночестве, и раздеваться под чужим взглядом было непривычно. Смущающе. Несмотря на то что Цзян Ваньинь тоже был мужчиной и ничего нового для себя не увидел бы. Он разделся так быстро, как только мог, и в одних нижних штанах подошёл к краю каменной ванны, в которой удобно устроился Цзян Ваньинь. Чтобы не поднимать брызг, Лань Сичэнь сел на край, опустив ноги в воду — и правда тёплая, — а затем соскользнул вниз, опираясь на руки. Глубина оказалась ему по грудь; ступни сразу освежило холодом, но это было приятно. Лань Сичэнь чуть присел, чтобы вода омыла плечи, вытянул руки. — Хорошо, правда? Цзян Ваньинь уже не насмешничал — ему действительно было хорошо, судя по довольно смягчившемуся лицу, и он хотел, чтобы Лань Сичэню было хорошо тоже. И он казался ниже ростом. Лань Сичэнь пошарил вдоль стены и тоже нашёл выступ, на который можно было сесть, лишь слегка опираясь на ноги. И тут же вспомнил: да, он ведь сидел так прежде. Много лет назад. Как же давно он здесь не был, что забыл об этом… — Мне начинают нравиться Облачные Глубины, — сообщил Цзян Ваньинь, слегка покачиваясь. Лань Сичэнь догадался, что он шевелит ногами. — Тихо, спокойно, никто не пристаёт по пустякам. Даже нормальную еду можно достать. И здесь совсем неплохо. В Юньмэне, конечно, озёра лучше, но в этих лужах есть какое-то очарование. — Это для гостей. А адептам ничего такого не позволяется. — Тогда хорошо, что я гость. Цзян Ваньинь вдохнул и с головой ушёл под воду. Лань Сичэнь умиротворённо смотрел на мелкие пузырьки воздуха, всплывающие на поверхность. За Цзян Ваньиня он не волновался. Как любой юньмэнец, живущий у воды, тот был отменным пловцом. Только вот какой интерес опускаться под воду с головой? Там же ни рыбы, ни раковин, просто каменный мешок. На всякий случай Лань Сичэнь замер, чтобы случайно не ударить Цзян Ваньиня ногой в лицо, если тот опустился на дно. Но Цзян Ваньинь вынырнул там же, где сидел, и громко фыркнул, выплёвывая воду. — У вас волосы зацепились за гуань, — заметил Лань Сичэнь. — Теперь будет трудно распутать. — Что? — Цзян Ваньинь схватился за затылок и скривился. — Точно, забыл. Ничего. Высохнут, тогда и выпутаю. Лань Сичэнь подумал, что это не поможет и пары клоков волос Цзян Ваньинь точно лишится. Но не стал спорить. Тёплая вода расслабила мышцы, и даже мысли текли лениво, не спеша становиться словами. Цзян Ваньинь поёрзал, устраиваясь поудобнее, их ноги то и дело задевали друг друга. Лань Сичэнь не стал об этом говорить. Не хотелось. Он лежал в тёплой воде, изредка шевелясь, чтобы ощутить кожей движение воды. В холодных источниках, подумал он, всё наоборот. Там стараешься отделиться чувствами от тела, чтобы холод окутывал его, но не тебя. А сейчас хотелось всем собой ощущать, как вода омывает тело. Даже прохлада внизу, у ног, почти не замечалась. — Вы часто сюда приходите? — нарушил молчание Цзян Ваньинь. — Нет. — Короткий ответ прозвучал почти грубо, и Лань Сичэнь торопливо добавил: — Приходил давно, ещё в юности. — Напрасно. Хорошее место. — Как-то не до этого было. Он даже не думал приходить сюда в одиночку. В Облачных Глубинах были места для купания и ближе; холодные — что с того? Свою задачу они выполняли. Подниматься в гору, чтобы полежать в тёплой воде, было неразумно; по крайней мере для тех, кто привык к холодным источникам. И хотя правила не запрещали выбирать место для купания, несколько строк про излишнее ублажение тела там было. Цзян Ваньинь ещё раз окунулся с головой; вынырнул, фыркая, и задорно встряхнулся. — Ладно, не буду осквернять вашу купальню мыльными бобами. Найду что-нибудь более подходящее. И, подтянувшись, вылез на берег. Так быстро он это проделал, что Лань Сичэнь не успел отвернуться. На Цзян Ваньине были штаны — это радовало. Но тонкая светлая ткань, промокнув, не скрывала почти ничего. А там… было что скрывать. Очень даже. Не заботясь о том, что на него смотрят, Цзян Ваньинь нагнулся к своей одежде, вытащил полотняный мешочек и отошёл на несколько шагов, разглядывая одну за другой впадины с водой, похожие на ту, где они сидели. То ли они были малы, то ли неудобны, но прошло немало времени, пока Лань Сичэнь, бездумно разглядывающий облепившие бёдра и всё прилегающее штаны, не вспомнил, что следует отвернуться или хотя бы отвести глаза. Ради приличий. Неуместно разглядывать тело человека, с которым не состоишь в близких отношениях и не имеешь подобного намерения. Да, надо было отвернуться. Цзян Ваньинь тем временем нашёл наконец яму, которая его устроила. Она располагалась возле самой реки; вода из неё переливалась через край, стекая ручейками дальше по каменному склону. Лань Сичэнь тоже её вспомнил и понял, чем она привлекла Цзян Ваньиня. Вода в ней была изумительно прозрачная, каждый камешек на дне видно. И ширина такая, что можно было свободно двигать руками. Вот только… — Знаете, — неторопливо начал Лань Сичэнь, — я бы не советовал вам купаться в этой яме. Она, конечно, очень чистая, но есть одна особенность. Дело в том, что в ней, если вы не замечаете… Цзян Ваньинь шагнул вперёд и с громким всплеском ушёл под воду. И с таким же плеском вынырнул. Кажется, даже в прыжке. — Да гуль дери ваши источники!!! — …там на дне холодный источник, да, — с удовольствием закончил Лань Сичэнь. — Можно увидеть, если приглядеться. Цзян Ваньинь, к его чести, не вылез из холодной воды — только лязгнул зубами и злобно уставился на Лань Сичэня: — Вы знали! — Я даже пытался вас предупредить. — Если вы так же предупреждаете об опасности на ночных охотах, у вас бы уже пол-ордена перебили. — Но мы же не на ночной охоте. — Как мне повезло. Лань Сичэнь засмеялся, и Цзян Ваньинь, несмотря на возмущение, тоже улыбнулся. Чтобы помыться, он сбросил штаны и сел на край камня спиной к Лань Сичэню, так что можно было смотреть. И Лань Сичэнь смотрел. Он вдруг поймал себя на мысли, что наблюдать за Цзян Ваньинем вообще было интересно. Тот не прятал свои чувства даже из-за такого пустяка, как холодная вода. Этого не хватало. Даже порывистый Лань Цзинъи и искренний Лань Сычжуй обращались к нему с уважением, вынуждавшим следить за мыслями и словами. Цзян Ваньинь был равным — он думал и говорил лишь то, что хотел. Задевая, обижая, но хотя бы не скрываясь. Так давно Лань Сичэнь этого не встречал. В Гусу Лань сдерживать чувства считалось добродетелью. Дядя позволял себе гневаться на учеников, считая, что строгость — лучший воспитатель; Ванцзи был нежен с Вэй Усянем, но Лань Сичэнь мог лишь угадывать, что скрывалось за их обычным спокойствием. И сам привык улыбаться, что бы ни творилось на сердце, говорить негромко и размеренно. Он был таким же, как они. Тяготился этим, но измениться не мог. Цзян Ваньинь тем временем закончил мыться. Окунувшись пару раз, вылез из холодной воды, пробежал несколько шагов и почти упал в тёплую. Лань Сичэнь едва успел отвернуться от брызг. — Замечательно! — довольно сказал он. — Спасибо вам, Лань Сичэнь. — Не за что. Если вы закончили, может быть, вернёмся? — Да, конечно, — спохватился Цзян Ваньинь. — Простите, я вас задержал. Вы же в это время уже спите. — Я редко засыпаю вовремя, — успокоил его Лань Сичэнь. Цзян Ваньинь вылез из воды так же легко, как в первый раз. Лань Сичэнь, деликатно отводя глаза, собрался было последовать его примеру, когда сообразил, что его штаны тоже намокли и как только он вылезет, выглядеть будет совершенно непристойно. Он напомнил себе, что Цзян Ваньиню вряд ли придёт в голову его разглядывать — тот не слыл любителем мужчин, да и занят был тем, что собирал свою одежду, брошенную как попало. Но на всякий случай Лань Сичэнь сразу, как только выбрался на камни, повернулся спиной и тоже с преувеличенным старанием занялся разворачиванием сложенной одежды. Мокрые штаны он сбросил мгновенно и сразу же накинул нижний халат. Теперь можно было оборачиваться. Цзян Ваньинь стоял к нему боком и спокойно, ничуть не смущаясь, вытирал влагу с тела нижней рубахой. На Лань Сичэня он не глядел. Мокрый халат уже лип к телу, но Лань Сичэнь счёл это приемлемым. Он не стеснялся своего тела, просто… есть же какие-то правила приличия. Благопристойность. Уважение к другим, в конце концов. Они спустились в Облачные Глубины, когда уже начало темнеть. После тёплой воды тело ощущалось удивительно свежим. Стоило Лань Сичэню лечь в постель, как он провалился в сон и крепко проспал до самого утра. Следующий день прошёл так же спокойно. Тренировка, завтрак, медитация. Письма, которым опять пришлось подождать. Лебин. Выравнивающиеся потоки ци в меридианах Цзян Ваньиня. Снова письма. Обед. Цзян Ваньинь, как прежде, выбрал для себя книгу, а Лань Сичэнь вдруг понял, что хочет рисовать. Это обрадовало: наконец-то к нему вернулось желание творить. Все лекари считали это признаком выздоровления от душевных недугов, и хотя Лань Сичэнь не думал о себе как о больном, что-то общее, несомненно, было. В воображении у него возник летний дождь над горной рекой. Такой, как вчера над водопадом: неширокой и спокойной, принимающей в себя бесчисленные ручейки и летящие с неба капли и несущей их дальше. Стрекозы, трепещущие крыльями под широкими листьями лопухов в ожидании, когда можно будет выпорхнуть в прозрачный влажный воздух. Радуга? Нет. Но жемчужное, едва уловимое сияние невесомых брызг, потому что это раннее утро и солнце ещё не поднялось над горизонтом… — Это та самая река? Лань Сичэнь вздрогнул, едва не выронив кисть. Обернулся: Цзян Ваньинь незаметно переместился ему за плечо и с любопытством разглядывал будущую картину. — Подглядывать за чужой работой некрасиво. — Извините. — Ни капли раскаяния в его голосе не было. Лань Сичэнь и не ждал иного. — Мне нравится, как вы рисуете. Это тоже ваше? Лань Сичэнь взглянул на скалу с упрямо рвущейся в небо сосной. Хорошо, что не пионы, которые висели тут прежде. С Цзян Ваньиня сталось бы предположить что-нибудь лишнее. Про сосну — даже мысли не придёт. — Да. — Красиво. Очень гармонично. — Она погибла. Лань Сичэнь сам не знал, почему сказал это. Цзян Ваньинь лишь пожал плечами: — Ну, что ж. Ничто не вечно, правда? Зато на вашей картине она всегда будет живой. «Но это ничего не исправит, — хотел ответить Лань Сичэнь. — Не воскресит умерших, не вернёт утраченное. То, что живо на картине, было живо когда-то давно. А сейчас картина лишь напоминает об этом». Но он промолчал. Для Цзян Ваньиня это была безымянная сосна. Для Лань Сичэня — воспоминания о суровом, жёстком, как скала, человеке с той же упрямой волей, с какой рвалась сквозь ветра и снег кряжистая сосна. Он написал эту картину, скорбя, и теперь скорбел снова — не по утраченному, но по несправедливо отобранному. Лучше Цзян Ваньиню не знать об этом. — Разве вы не читали? — Надоело, — пожал плечами Цзян Ваньинь, игнорируя намёк. — Я уже третий день читаю, сколько можно. Хочется уже ещё что-то сделать. — Вам просто скучно. — Возможно, — признал Цзян Ваньинь. — Что с того? — И вы ещё говорили про затвор. В одиночестве. Да вы бы и двух дней там не вынесли. — Лань Сичэнь старался говорить без насмешки, хотя очень хотелось. — Вам просто надо было отдохнуть. Цзян Ваньинь нахмурился: — Я могу отдыхать. — Так, чтобы никто не дёргал — нет, очевидно. Иначе бы вы не прилетели сюда посреди ночи. Вам надо было выспаться и побездельничать, забыв про дела. Ради этого в затвор не уходят. — А ради чего тогда? Весь запал Лань Сичэня разом прошёл. И смотрел Цзян Ваньинь как-то слишком внимательно. Словно спрашивал не про себя. — Ради уединения. Самопознания. Очищения сердца и разума. — Серьёзно? — А вот Цзян Ваньинь не пытался скрыть насмешку. — Я думал, вы тут скорбите и совершенствуетесь. А вы работаете, тренируетесь, рисуете. Нарушаете правила ордена, когда появляется повод. Зачем вам понадобился затвор, Лань Сичэнь? Вы могли бы делать всё то же самое, не уходя в него. Уверен, если бы вы захотели, никто бы вас не беспокоил. У вас тут все дисциплинированные. «Не то что у меня», — повисло в воздухе. — Я… хотел разобраться в себе, — осторожно ответил Лань Сичэнь. — Мои прежние поступки уже привели к трагедии. Если бы я остался управлять орденом, как прежде, кто мог бы поручиться, что я не сделаю чего-то ещё более худшего? — Да куда уж хуже, — фыркнул Цзян Ваньинь. — Просто теперь это разгребают без вас. В чём вы себя вините? Вас обманули, как и всех остальных, но этот… он ведь уже мёртв. Что вы можете сделать не так? Распустить орден и затеять войну с Цзинями? Лань Сичэнь сжал зубы. Хотелось осадить его резким: «Как вы смеете в чужом доме судить хозяина?!» — но он заставил себя проглотить упрёк. Цзян Ваньинь не понимал. Что ему, он мог творить что вздумается, не оглядываясь на окружающих и не слушая тех, кто его осуждает. Ему было плевать на свою репутацию. И на то, что она значила для всего ордена. — Уж позвольте мне самому решать, что я могу, а что нет. Цзян Ваньинь фыркнул: — Звучит так, словно вы гордитесь своей способностью сделать что-то ужасное. Но вы всего лишь ошиблись. И что? Самое страшное, что случится, — вас больше не будут считать идеальным и непогрешимым. Это вас пугает, да? Вы всегда старались быть правильным и хорошим для всех, чтобы вас не в чем было упрекнуть. А теперь оказалось, что вы тоже можете ошибаться, и вы спрятались в ханьши, чтобы не встречаться с людьми, которые об этом знают. И письма отдаёте писать своему помощнику, чтобы если что-то решите не так — это была его ошибка, а не ваша. Очень удобно. — А вы никогда не ошибались? — не выдержал Лань Сичэнь. — Кто бы говорил! — Больше, чем вы, — без смущения признал Цзян Ваньинь. — Это не повод спрятаться в домике и делать вид, что меня нет. — Как будто это не вы расшибали лоб, пытаясь уйти в затвор. Цзян Ваньинь пожал плечами: — Вы правы, мне нужно было отдохнуть. А вы чего ждёте? Когда умрёт последний, кто помнит, как вы доверяли Цзинь Гуанъяо? Ну так зря: пока вы сидите в затворе, все будут помнить причину. Лань Сичэнь понимал, почему Цзян Ваньинь говорит все эти колкие, обидные и, возможно, даже в чём-то правдивые слова, не заботясь о том, хочет ли Лань Сичэнь их слушать. Он начал первый. Не стоило проявлять высокомерие, упрекнув Цзян Ваньиня в том, что его желание уйти в затвор — просто глупость. Даже если оно и было глупостью. И Цзян Ваньинь напал в ответ. Он всегда был скор на ответный удар. Была ещё причина, по которой Цзян Ваньинь мог затаить на него обиду. Эти слова о том, что Лань Сичэнь старается быть правильным и хорошим для всех. Прошло много лет, но Цзян Ваньинь славился злопамятностью. Лань Сичэнь не хотел спрашивать, верна ли его догадка. Если верна, Цзян Ваньинь ещё сильнее озлится за напоминание. — Что же вам так не терпится вытащить меня из затвора? — со вздохом произнёс он. — Я же вам не мешаю. — Вы не отвечаете на мои письма. — Я попрошу приносить их ко мне сразу же. — Чтобы потом передать вашему… Лань Хунчжи? Спасибо за честь. — Вы обиделись, — понял Лань Сичэнь. Цзян Ваньинь вздёрнул подбородок. — Нет, — ответил он тоном, ясно говорящим «да». Лань Сичэнь смотрел на главу великого ордена, а видел того же подростка, который старательно делал вид, что его не задевают подколки Вэй Усяня. — Я буду писать вам лично, — примирительно сказал он. — Да хоть вообще не отвечайте. Цзян Ваньинь пристально глядел на картину — видимо, чтобы не глядеть на Лань Сичэня. Лань Сичэнь тоже посмотрел. Может, добавить ещё одну стрекозу слева над осокой? Нет, три уже много, двух хватит. Иначе останется слишком мало воздуха. — Я оставлю затвор. Не завтра, но в ближайшие дни. — М-м-м. Они ещё помолчали. — Я, пожалуй, вернусь в Пристань Лотоса. Не буду больше злоупотреблять вашим гостеприимством. — Вы не злоупотребляете. — Неважно. Всё равно пора. — Но уйдёте-то хотя бы через ворота, как положено? Цзян Ваньинь искоса глянул на него и усмехнулся: — Нет уж. Избавлю вас от необходимости объяснять, как и когда я сюда попал. Вылечу пораньше через тот же проход — светает сейчас рано, успею до того, как все проснутся. — Разбудите меня. Я вас провожу. Цзян Ваньинь кивнул и наконец отодвинулся обратно к столу, за которым читал. Снова раскрыл книгу. Лань Сичэнь выбрал кисть для осоки — длинную и тонкую. Потом можно будет приступить к ряби на воде. Последний ужин, разделенный на двоих, был тихим, но не таким, как после ссоры, когда не хочется заговаривать первым. Молчать с Цзян Ваньинем тоже было приятно. Лань Сичэнь напомнил себе предупредить Лань Цзинъи, что больше не надо приносить еду. Оставит записку на подносе с посудой. А если он уже договорился с трактирщиком о следующем заказе — что ж, пусть забирает себе. Уже ложась спать, Лань Сичэнь подумал, что это были славные три дня. Жаль, что они так быстро закончились. — Спокойной ночи, Цзян Ваньинь. — И вам. Чтобы утром не забыть… Прилетайте в гости. — Обязательно. — Спокойной ночи.