О чём поют в Багерлее

Выбросил. Ричард проглотил «слёзы» и швырнул бокал в стену – звон разбитого стекла, особенно после изрядно выпитого, казался оглушающим и отчего-то тревожным. Осыпавшиеся на пол осколки мерцали в свете камина багряными, точно кровь, отблесками языков пламени. Кровь… – Монсеньор? – в дверях показался Джереми. – С вами… – Со мной всё в порядке, – перебил его Дик, – принеси мне «крови» и можешь быть свободен. – Слушаю монсеньора. Джереми удалился и вскоре вернулся с кувшином и несколькими бутылками «Чёрной крови» сразу. Вероятно, не хотел лишний раз видеть лицо своего господина. Что же, это нежелание было обоюдным. Ричард криво ухмыльнулся своим мыслям и жестом указал на стол, где Джереми оставил вино с кувшином, а после удалился, закрыв за собой дверь в кабинет Ворона. Ворона, который… Не теряя ни минуты, Дикон подлетел к столу и, вытащив пробку, даже не стал переливать «кровь» в кувшин – принялся пить прямо из горла. По-варварски, почти не чувствуя вкуса – Ричард вообще ничего не чувствовал последнее время за исключением терпкой мучительной горечи на языке. Выбросил. Дик со злостью опрокинул то самое кресло, в котором сидел когда-то напротив эра – бывшего эра – и смотрел, как он пьёт отравленное вино под неодобряющие взгляды кабаньих голов на стенах. Снимать их Ричард так и не стал, зато приказал снять мозолящий глаза герб Окделлов – он смотрелся глупо и жалко в кабинете Ворона, как, впрочем, и сам Дик. Хотелось бежать. Без остановки, без разницы куда, главное – подальше от чужого особняка, где каждая деталь напоминала о предательстве, будь то подоконник, на котором любил сидеть Алва, некогда покои оруженосца, шкура у камина... Перечислять можно было до бесконечности, да толку-то? Они пропитались коварным ядом, подобно тому, что вручил Дикону кансилльер. «Сын Эгмонта не может быть клятвопреступленником» – сказал однажды Робер. Оказалось, ещё как может, и особняк не уставал бередить эту рану. Иногда Ричарду казалось, что сами камни тут кричат ему убираться, шепчутся между собой и называют предателем, презирают того, кто нарушил клятву их господину. Особняку Ворона было плевать, что Альдо подарил его Дикону. Да Ричард и не мог назвать себя здесь хозяином. Можно было бы поменять обивку стен, украсить золотыми вепрями ворота, повесить портрет Алана Святого, но ничто из этого не помогло бы скрыть недовольство камней и не сделало бы особняк Алвы особняком Окделла. Не сделало бы его вновь домом для Дика. Всё чаще он задавался вопросом – был ли домом дом, или же домом были люди, обитавшие в нём? Но теперь Ричард никогда не узнает ответа, ведь Альдо намерен избавиться от эра – бывшего эра, Дикон, сколько можно? – и его не переубедить, а если армия графа Савиньяка перебьёт жалкое наёмническое отребье, то не жить уже герцогу Окделлу. И Ворон его не спасёт. Выбросил. Ричард прикончил бутылку «крови», и она тотчас полетела вслед за бокалом в стену. Дребезжание стекла с учащённым сердцебиением отдавались в висках вместе со словами Робера – «считает твоё обучение законченным», «освобождает тебя от клятвы». Почему же Алва не сделал этого раньше, когда отсылал Дика в Крион? Забыл? Или решил специально помучить, зная, как Ричард любит изводить себя и терзаться собственными мыслями? А Дикон как раз этим и занимался. Если бы он умел – умел, просто давно не имел на подобную слабость права – плакать, то умывался бы слезами, но вместо этого Ричард оказался похоронен под грудой камней. Они катились на него один за другим – чудовищная удушающая вина, сдавливающая грудь обида, панический неконтролируемый страх за Ворона – до тех пор, пока не забрали возможность свободно дышать и не скрыли за собой свет солнца, погрузив мир Дика в непроглядную тьму. Но появился Альдо – сюзерен светился ярче солнца, его улыбки были самыми обворожительными, а протянутая рука дарила тепло. Для Ричарда, долгое время бродившего во мраке, не помнившего искренности, лишённого ласки, Альдо казался спасением. Однако в реальности Дик оставался всё так же никому не нужен – выброшенная игрушка, погребённая под тяжестью своих чувств, на которые всем было наплевать. Альдо, упивающемуся мгновениями власти, Роберу, мечущемуся между унынием и отчаянием, Олларии-Кабитэле-Ракане, погрязшей в беззаконии и грязи. А в особенности наплевать было Алве, и это ощущалось куда болезненнее, потому что кроме эра у Ричарда не оставалось никого и ничего. Айрис и та… Дик коснулся щеки – след сохранился не на коже, а где-то глубже. Вроде бы там у Ричарда находилось сердце. Лучше бы он лишился его. К чему сердце, когда нет ни дома, ни людей, ни близких? Выбросил. «Выбросил-выбросил-выбросил» – насмешливым эхом отражалось от каменных стен особняка. С каждым днём всё чаще, всё громче, делая пребывание в некогда родных, безусловно родных, стенах невыносимым, заставляя проводить как можно меньше времени в особняке. Дикон так и делал последние… дни? недели? или речь уже шла о месяцах? …в общем-то, это не столь важно. Оллария-Кабитэла-Ракана горела, гнила и тонула одновременно, и Ричард покривил бы душой, если бы сказал, что ничуть не рад подобному раскладу. Как Ворон был рад войне, которая помогала справиться со скукой, Дик был рад беспорядкам в столице – выматывающим, никогда не заканчивающимся, приковывающим к себе всё внимание и заполняющим все мысли, отпуская в особняк лишь на пару часов сна, чтобы вновь забрать герцога Окделла для себя. Горожане звали Дика «свиньёй в вороньих перьях»? Пусть зовут и дальше, сколько угодно. Злило, до пляшущих в алом мареве кошек перед глазами злило, но распинаться перед челядью времени не хватит. Они не услышат сейчас и не захотят слушать после. Ричард знал об этом, потому что Надор был – и оставался – на их месте. Люди хотели спокойствия и мести, и Дикон им давал и того, и другого сполна, рассекая улицы верхом на Соне – пусть видят, как «свинья в вороньих перьях» делает своё дело и не хуже целого Ворона. Похороненная под селем долина Биры и Октавианская ночь казались Рассветными садами по сравнению с тем, чем стала столица, как её не величай. Не так Ричард представлял себе Великую Талигойю, и если это – разлагающиеся трупы безвинно повешенных Айнсмеллером мужчин, плач их изнасилованных жён и дочерей, опустошённые и сожжённые мародёрами дома – только её начало, то каким же будет расцвет? Дик не желал знать, но юношеское воображение нещадно рисовало картину за картиной – Закат на руинах подававшего надежды Талига и давно рухнувших под чужими надеждами Талигойи. О, одна мысль о том, что он сам приложил руку к Талигойе, подкатывала к горлу тошнотворным комом. Ведь это Ричард шествовал рядом с сюзереном, гордо вздёрнув подбородок, это его люди рвали столицу на куски в эту минуту, будто голодали всю свою жизнь подобно стае диких собак. Следить за бешеными псами Люра, оставшимися без хозяина, было возможно только став их новым хозяином. Дикон быстро понял – их не гладят и не журят словом. Их сажают на цепь, заставляя признать вожаком, не забывая, что иногда лучше пристрелить, чем пытаться дрессировать. Ричард расстреливал. Вешал. Снова расстреливал. Чтобы те, у кого поменьше напыщенности и спеси, присмиревши скулили и не смели разинуть пасть без команды герцога Окделла. Однако Дик никогда не забывал, что подпускать однажды вкусивших чужой крови псов к себе опасно. Джереми и остальные – не преданные своему соберано кэналлийцы, не уважавшие тана надорцы. Если псы почувствуют, что Ричард дал слабину – на него набросятся, и он окажется совсем один против целой своры. Никакого яда. Никакой линии. Выбросил. Всё-таки выбросил. Вот бы так же выбросить Ворона из головы, выжечь из сердца, но эр – бывший эр, хватит, хватит, хватит! – вцепился когтями плотно, заключил в цепкой хватке, сделал всё, чтобы Дикон не смог избавиться от него до тех пор, пока сам не стал походить на того, кого страстно желал ненавидеть. А получалось лишь страстно желать. Желать, чтобы эр Рокэ сидел в этом кресле, которое Ричард отшвырнул в сторону. Желать, чтобы эр Рокэ пил это вино, которое Ричард вливал в себя бутылку за бутылкой. Желать, чтобы эр Рокэ взъерошил ему волосы, которые упавший на колени Ричард выдёргивает остервенело. Особняк был недоволен и гневался. Особняк хотел, чтобы захватчик проваливал – о, если бы Дик только мог, но ноги больше не держали – к Леворукому, а хозяин вернулся. Голоса звучали всё чётче и озлобленней – не поймёшь, было выпито слишком много или слишком мало. Камни в стенах выли, и Ричард выл вместе с ними, закусывая губу до крови и сгибаясь пополам. – Я тоже хочу, чтобы он был здесь! Так хочу… Но хотеть – не значило претворить в жизнь. Злость на собственное бессилие, метания и нерешительность заставляла колотить сжатыми – до впившихся в ладони ногтей – кулаками по каменному ледяному полу. Костяшки сбивались до крови, отпечатывались на камнях чудовищным узором – и в нём Дикон видел лежащего мёртвого ворона, не разжавшего своих когтей. Видение ужасало Ричарда настолько, что он онемел с занесённым кулаком, вглядываясь в кровавые очертания, отчего-то начавшие расплываться. «Ты веришь в приметы?» Дик не ощущал ни боли в сбитых кулаках, ни тела целиком – только слышал гул собственного участившегося сердца, готового вот-вот вырваться из груди, и не понимал, что происходит. А потом Ричард почувствовал, как начал задыхаться. Нужно было ослабить завязки на рубашке, но руки не слушались, и перед глазами до сих пор предательски плыло, пока Дикон не моргнул, и на секунду зрение прояснилось – кровавое видение потеряло вороньи очертания. Возможно, потому, что оказалось залито слезами, которые не переставали течь по щекам Дика. Дрожащие пальцы наконец нашли завязки и остервенело дёрнули за них. Дышать от этого легче не стало. Хуже – теперь, когда рубашка сползла, Ричарда бил озноб. Дикон дрожал от холода и неожиданной – и такой знакомой с детства – боли в груди, которая не давала расправить плечи и вздохнуть глубоко. Стоило бы сконцентрироваться на чём-то или попытаться позвать на помощь. Но несмотря на то, что Дику хотелось кричать, выходило лишь захлёбываться собственными горько-солёными слезами, что никак не могли остановиться – в воспоминаниях красовалось жуткое кровавое видение о павшем вороне. Среди них чудом пробилось одно – кэналлийская песня о море, которую пел Алва. Когда? Когда? Когда? А, тогда же, как раз после схватки орлана и ворона. Ричард прикусил губу, перебирая в памяти то слова песни, то шорох посеребрённой инеем травы, то танец кружащих маленьких снежинок, ложившихся на чёрные волосы, и не заметил, что постепенно дышать становилось легче. Наконец Дикон обессиленно рухнул на шкуры и поджал колени к груди, обнимая себя за плечи. Ричард не знал, сколько – прошло несколько минут или же больше часа? – пролежал так, дрожа от пронизывающего всё тело холода. Он преследовал Дика в каждой комнате этого дома, и не спасало ни пламя, ни вино. Особняк выстыл без людей. Без одного конкретного человека, который должен был бы сейчас сидеть в кресле рядом и играть на гитаре, напевая на своём варварском, но таком живом и красивом языке. В своём доме, а не в Багерлее, где… как же выразился Робер? Ах, точно: «Как в Закате». Гитара без струн – была ли она придумкой Морена? Или, всё же, ядовитой насмешкой Альдо? Порой Ричард смотрел на своего сюзерена и словно не узнавал. А, быть может, как раз начинал узнавать наконец-то. Солнце почти ослепило Дика. Ему даже хотелось, чтобы оно действительно лишило его зрения – так бы Дикон не видел ни ненависти в глазах жителей столицы, ни грязи среди соратников, ни заведомо проигрышного положения временных победителей. Только улыбающийся Альдо, пьянящая вседозволенность и грёзы о великой Талигойе и Катари. Но такого Ричарда существовать не могло. Он был наивен, глуп и горд, но память о разграбленном Надоре, о полыхающей Олларии и о переборе гитары не дала бы – и не давала сейчас – Дику расстаться с собственными принципами. Особенно гитара. О, Дикон бы отдал всё, чтобы ещё хоть раз услышать её… Однако кэналлийцы гитару забрали, а Ворон слишком злопамятен. Вряд ли он согласится сыграть бывшему оруженосцу даже перед казнью. В конце концов, по отравителям гитара не плачет. Забавно, но Ричарду чудились её отголоски. Наверное, игру своего соберано помнил особняк – сохранил в камнях глубоко-глубоко. А возможно, Дику лишь показалось, ведь стены теперь ворчали, недовольно глядя на него, и будто бы раздумывали над чем-то. Над чем? Слова разобрать становилось тяжело, а от монотонного бормотания кружилась голова и слипались глаза. Тогда они позвали его. Позвали так, будто бы хранили нечто драгоценное – то, что Ричарду не захочется упустить. Поэтому он с трудом, но всё же поднялся и подошёл к книжному шкафу, за которым камни гудели громче остальных, призывая Повелителя Скал. Дик был пьян, однако шкаф поддался, когда на него надавили сбоку, и отъехал в сторону, открывая доступ к нише в стене. Стоило Ричарду присмотреться, как он ахнул и отшатнулся, тут же запнувшись о ковёр и упав на пол. В нише стояла гитара. При ближайшем рассмотрении она оказалась другой – явно старше той, на которой играл Алва при оруженосце. Паутина, прилипшая к грифу, говорила о том, что гитара здесь стояла долгие годы, вот только… Нет, это невозможно. Впрочем, Дик решил проверить свою теорию и подполз ближе, доставая инструмент из ниши и несмело коснулся струн. Его пальцам была привычнее лютня, но и без тесного знакомства с гитарой Ричард мог с твёрдостью заявить – она была настроена идеально, словно зачарованная самим Леворукий ждала своего часа. Дрожащие пальцы попытались неловко перебрать струны, однако звук выходил неправильным – чужим и фальшивым, как бы настойчиво Дик ни пытался вспомнить игру Ворона. Ахнув, Ричард отдёрнул руку и неверяще посмотрел на тонкие нити порезов от струн. Тотчас выступившие багровые капли крови упали на пол, впитываясь в камень. Гитара прекрасно дала понять, что ей был нужен совсем не Дикон. Как и Ему, верно? Дик прижал инструмент к себе – в каком-то отчаянном жесте цепляясь за него, как утопающий за единственную соломинку. Он обнимал гитару, тихо всхлипывая, и те объятия были полны смятения, усталой злости и воющей тоски. Окровавленные пальцы скользнули на корпус, и под ними Ричард увидел нацарапанные на дереве буквы, сложившиеся в написанное на кэналли такое болезненно-родное «Рокэ». – Рокэ… Рокэ… Рокэ… – шептал Дикон, а особняк отзывался эхом. А затем каменная стена за спиной Повелителя Скал исчезла, и он провалился во тьму.

***

– Оказавшись перед ним, что бы ты сказал? Спокойный и ровный голос вырвал Ричарда из поверхностного сна. Полумрак гостиной позволил приоткрыть глаза без последствий – Дикон лишь немного поморгал, привыкая к кроваво-алым отблескам пламени камина, от которого не было ровным счётом никакой пользы. Особняк Приддов был холодным и неприветливым. Казалось, его ничто уже не согреет и не исправит, но Ричард всё ещё чувствовал себя здесь куда уютнее и в большей безопасности, чем в особняке на улице Мимоз, кишащим голодными псами, подобранными им самим – по собственной же бесконечной глупости. Возможно, это место напоминало Дикону о Надоре – тоже старинном, промёрзшим до каждого камня и нелюдимым, однако остававшимся домом. Особняк Приддов, пропахший хвоей, незаметно веял тоской по родному краю, и потому Ричард сбегал сюда уже несколько ночей. Валентин, казалось, не возражал. Может, из-за того, что одному тут попросту невыносимо. – Обычно в данном вопросе подразумевают Создателя, – наконец-то рассеянно ответил Дикон, в попытке соскользнуть с темы, но в плане скользкости спрутам не было равных, и резко захлопнувший какой-то трактат герцог Придд подтвердил это: – Влюблённые ищут бога в родственной душе своей… – Кто автор? – нахмурился Дикон, старательно игнорируя намёк Валентина, – Похоже на Дидериха, но я не уверен… Откинувшийся на спинку софы Придд пригубил «Змеиную кровь», глядя поверх бокала потомственным нечитаемым взглядом, под которым любой бы почувствовал себя в лучшем случае некомфортно, а в худшем – непроходимым идиотом. – Должен сказать, Ричард, – растягивая слова произнёс Валентин, – я искренне удивлён вашему незнанию классики. Эти легендарные слова принадлежат великому гению, чья мудрость прошла сквозь не один круг, оставаясь живой и по сей день, – несравненному Сузе-Музе-Ламперузе, графу Медузе из Путеллы! Дикон вздохнул и устало потёр переносицу, не до конца уверенный, придушить ли спрута или легонько ударить по больному бедру. Словно прочитав мысли – «у тебя лицо, как раскрытая книга» – Ричарда, Придд едва заметно напрягся и поспешно поправил шкуру, прикрывавшую его ноги. Сразу же стало совестно. – Пошли бы вы к кошкам, Валентин, – беззлобно пробурчал Дикон и залпом выпил остатки вина в своём бокале. – Позвольте напомнить, герцог Окделл, что это вы находитесь у меня в гостях, а не наоборот. От ледяной интонации Ричард вздрогнул и поджал губы, склонив голову. Придд был прав, когда напомнил о его нынешнем положении – Дикон не имел собственного места в столице, ни во времена Олларии, ни во времена Раканы. Раньше в особняке Алва герцог Окделл присутствовал в качестве… даже не гостя, мебели, элемента интерьера. Ныне особняк на улице Мимоз не считал его кем-то больше, чем предателем и грязью. Воспоминания об осуждающе кричащий камнях заставили Ричарда поёжиться. Покупать новый дом было бессмысленно. Сейчас – ни к чему. Потом… С учётом того, что Дикон числился одним из захватчиков и рьяных сторонников Альдо, вряд ли у Окделлов в отстроенной столице появился бы дом когда-нибудь. Вряд ли Окделлы вообще будут существовать после того, как Олларию восстановят. Ричард сглотнул, будто ощутив затянувшуюся петлю на шее, и лихорадочно дёрнул завязки рубашки, чтобы расслабить их на случай, если приступ настигнет его. Пальцы Дикона уже не слушались – плохой знак. – Прошу прощ… – попытался сказать он, но был перебит: – Я шучу, Дик! – Валентин резко подался вперёд, положил ладонь на плечо Ричарда, слегка сжав, и невесело криво улыбнулся, – Шучу… Вслух выходит менее удачно, чем если выходками, да? Прости. Некоторые сьентифики в своих трудах называют юмор «защитным механизмом», который направлен на… кош-ш-шки! Услышав шипение Придда, Ричард привстал на коленях и заставил того откинуться обратно на спинку софы. Лёд в аквамариновых глазах оттаял, уступив место чему-то отдалённо похожему на благодарность. Как будто бы Дикон её заслужил. Тем более – от Валентина. Ричард осторожно приподнял край шкуры и, оценив ситуацию, цокнул языком – сквозь повязку проступила пара капель крови. Рана снова открылась. Глупая была дуэль. Глупая и ненужная, случившаяся в порыве эмоций, как и это всё – Талигойя, восстания, войны… Ни к чему хорошему не привело. Дикон мотнул головой, скрывая лицо за волосами ненадолго, чтобы Валентин не увидел его выражения. Впрочем, наверняка увидел, так хотя бы поймёт намёк и промолчит. Слабое утешение, но какое есть к этому часу. – Ты так много знаешь, – пробормотал Ричард, поднимаясь, чтобы наполнить бокалы. «Налей себе, да и мне заодно». Не было никаких сомнений, что Валентин прекрасно понимал, откуда у Дикона стремление самостоятельно разливать вино и привычка подносить его. Внимательный аквамариновый взгляд зацепился за порыв герцога Окделл ещё в первый их совместный – и до ужаса неловкий, чего греха таить – вечер в особняке Приддов, но Валентин никак не прокомментировал это. И Ричард был ему благодарен. – Я много читаю, – говорил тем временем Придд, – только «много читать» не равно «много знать», Дик. Как и «много знать» не равно «уметь применять на практике». А ещё ты можешь сколько угодно пытаться увести тему разговора, но я не жалуюсь на память. – Очень жаль… – Ричард Окделл, изволь ответить на мой вопрос: что бы ты сказал Алве? Дикон поморщился и замер перед камином, держа в одной руке бокал, а другой, несмотря на боль, переворачивал дрова с помощью кочерги. Наблюдая за тем, как по ним бегали язычки пламени, он старательно тянул с ответом. Любил же Валентин прицепиться, что не выпутаться потом из его спрутьих щупалец. Действительно, встреться Ричард с эром, что тогда…? – Попытался бы объясниться? Накричал бы? Попросил прощения? Потребовал извинений? – Дикон пожал плечами. Голова болела от всевозможных вариантов – ещё бы понять, какой из них был правильным. Внезапно сорвавшись с места, Ричард принялся мерить шагами гостиную, благоразумно поставив вино на стол, так как пальцы в какой-то определённый момент слишком крепко сжали хрусталь, рискуя разбить его до впившихся в кожу осколков. Валентин наблюдал за метаниями Дикона, подперев голову рукой и слегка прищурившись. – Да не знаю я! – сорвался в итоге Ричард, застыв посередине комнаты и обняв себя за плечи, – Столько раз думал, правда, только… только это всё не то, понимаешь? Хотелось сказать много, очень много, и Дикон не знал, как уместить такое в один разговор, с чего начать первым, как подступиться, чтобы заставить Ворона выслушать, а не прогнать сразу же. А мысль о том, что придётся терпеть насмешки или, куда хуже, безразличие эра, вовсе вгоняла Ричарда в панику и безумное давящее отчаяние. – Но ты всё равно хочешь его увидеть? – уточнил Придд. – Хочу. «И не хочу одновременно…» – мелькнуло в голове взволнованного Дикона. Вздохнув, Валентин ненадолго прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Спрут выглядел бледнее обычного, а на висках у него выступили капельки пота. Неудивительно, на самом деле – Придду и так приходилось тяжело из-за ранения, а спал он едва ли больше Ричарда, проводя время за книгами, бумагами и трактатами и скрупулёзно что-то изучая. Дикон пересёк комнату, чтобы оказаться ближе на случай, если Валентину станет совсем плохо. – Если ты собираешься увидеть Ворона, тебе не избежать разговора с ним, – Придд ухватил Ричарда за запястье, подобным жестом привлекая внимание и заставляя посмотреть в глаза, – а вам это нужно. Обоим. Ричард смог лишь слабо кивнуть, не видя смысла спорить, и опустился на софу. – Не понимаю, – продолжил Валентин уже тише, больше рассуждая сам с собой, – как могут люди упорно тянуться к человеку, который всех не менее упорно отталкивает? Юстиниан, я, ты… Говорить о Вороне дальше Дикон не имел ни малейшего желания. Настроение и так испортилось к закатным тварям, так что он стянул плед с пола, укрывая себя и Придда, а затем взял его ладони в свои, отмечая, какие они ледяные. – Ты замёрз, так что двигайся ближе, – игнорируя сказанное проворчал Ричард. – Дик. – Вальхен… – прозвучало слишком жалостно, но спрут понял и уступил, больше не вырываясь и не пытаясь перебить, – Пожалуйста, хватит. Валентин переплёл их пальцы, устраивая голову на чужом плече. Его явно клонило в сон, да и Ричард не помнил, когда в последний раз спал по-человечески, разгребая беспорядки на улицах столицы. Позавчера, кажется? – Однажды тебе придётся встретиться с ним. – Я знаю, Вальхен, знаю… Будем надеяться, что тогда я найду нужные слова. Однако, положа руку на сердце, Дикон в свои слова тогда нисколько не поверил.

***

Ричарда выплюнуло, буквально выдавило из стены и бросило на холодный грязный пол, ощутимо приложив затылком о камни. Прийти в себя оказалось тяжело, но Дик не был уверен, что причиной тому являлось количество выпитого. По правде, он чувствовал себя не пьяным, а, скорее, сильно уставшим и будто бы избитым – голова гудела, как после удара, мышцы ныли, словно после нескольких часов безустанной тренировки, ещё и языки пламени факела раздражающе мелькали перед глазами. Не нужно было гадать, где именно Ричард оказался – окружившие его старые камни, пропитанные отчаянием, смирением, болью, гневом и проклятиями, не давали усомниться в очевидном. Багерлее. Дик находился в Багерлее, куда его привело собственное желание. Повелитель Скал захотел увидеть Ворона – и его услышали. Дикон сел, с трудом осматриваясь по сторонам. К его удивлению, стражников в этом коридоре не обнаружилось. Из Багерлее было не настолько просто сбежать, однако беспечность насчёт охраны выглядела опрометчиво. Иное чувство подсказывало Ричарду, что расслабляться всё-таки не стоило. Ладонь незаметно легла на пол, и на мгновение он увидел стражника, спящего… чуть дальше за углом. Конечно же, видеть того отсюда нельзя было чисто физически, но каким-то образом Дику это удалось. Стражника видели камни. Медленно поднимаясь, герцог Окделл осознал, что всё ещё держит в другой руке гитару. В отличие от Ричарда, придерживающегося за стену, она пострадавшей не казалась. Теперь осталось выяснить, что делать с инструментом дальше. На что вообще Дик рассчитывал, попав в Багерлее? Увидеться с Алвой – хорошо звучало в голове, но на практике же… Не то чтобы сюзерен запрещал Дикону навещать кого-то в тюрьме. Впрочем, под кем-то предполагался Штанцлер, слушать которого после объяснений Робера – и банально повзрослев за прошедшие месяцы – Ричард не мог и не желал. Хватило одного-единственного раза. Кроме того, он попал сюда без необходимых бумаг, через привратницкую не проходил, да и стояла глубокая ночь – поздновато и подозрительно для визитов. Естественно, это была половина правды. Вторая же заключалась в том факте, что Дик, так часто представлявший разговор с Вороном, вмиг забыл всё, о чём хотел ему сказать. Все сценарии, выстроенные и отрепетированные до и после наставлений Валентина, напрочь исчезли из головы, оставив пустоту. Ричард даже не мог объяснить, какие чувства испытывает – злость, стыд и обида словно притупились. Больше всего Дикон напоминал себе… камень. На нём остался отпечаток, как на одном из тех камней, поглотивших герцога Окделла в особняке и выкинувших в Багерлее. Долгие раздумья Дик позволить не мог – стены тюрьмы передавали, что охранник проснулся и решил для разнообразия приступить к своим обязанностям. Оставив разговор с Алвой на потом, Ричард поставил первоочерёдной задачей найти, где держат Ворона. Найти, а там будет видно… Дикон вновь прикоснулся к камням и прикрыл глаза – иронично, но, похоже, так он видел куда больше, чем с открытыми. Что же, герцог Окделл предпочитал закрывать глаза на многое в своей жизни и позволять себе быть ведомым. Однако сейчас Дику казалось, что он управляет ей. Повелевает, как этими бурчащими камнями. В отличие от особняковых, эти были куда покладистее и быстро притихли, подчиняясь и показывая окружающие коридоры и комнаты. Настроившись, Ричард старался не шуметь, даже дышал осторожно, крался как вор и, если рядом проходил охранник, удачно прятался – Багерлее сама подсказывала ему, где расположены ниши, а где в углу погасли факелы. Мысль о том, кого Дикон ищет, местные камни тоже услышали и послушно провожали Повелителя – «к его Рокэ». «К его Рокэ, к его Рокэ, к его Рокэ» – повторяли стены, прокладывая дорогу, и стоило бы возмутиться, однако был ли смысл злиться на камни? Звучало-то глупо. «Здесь». Ричард распахнул глаза перед массивной дверью, никем не охраняемой, но запертой на огромное множество засовов и замков. Ключей у Дика, разумеется, не имелось. Впрочем, они Повелителю Скал и не требовались. Оставалось лишь самое сложное – сделать шаг, только вот тело будто бы налилось свинцом и дышать стало тяжело. Не хватало упасть в приступе перед камерой выкинувшего его эра – Дикон чуть ли не рассмеялся истерически, представляя, как жалко подобное выглядело бы со стороны, обнаружь его кто. Нет, говорить в таком состоянии с Вороном было нельзя. Ричард не простит, если позволит тому снова втоптать себя в грязь, ведь юноша испытывал не одну лишь вину, но и обиду. Его гордость и жизнь, несомненно, стоили меньше гордости и жизни Первого маршала Талига, однако насмехаться над ними Дик не даст. Он жаждал извиниться настолько же сильно, насколько желал извинений. Или, самую малость, объяснений. Но не сегодня, вероятно. Этой ночью Ричард решил оставить Алве гитару и… убедиться, что с ним всё в порядке. От воспоминаний о рассказе Робера до сих пор где-то в груди тревожно скреблись кошки, а холодный пот стекал по позвоночнику. Так что Дикон просто проверит и уйдёт. Он не сдавался, а всего лишь отступал. Сосредоточившись на текущих мыслях, герцог Окделл взял себя в руки и сделал шаг к стене, больше по наитию, чем полноценно осознавая свои действия. Дик не ошибся – камни не то поглотили его, не то стали его частью и пропустили через себя на другую сторону, в, как казалось поначалу, кромешную темноту. В следующий миг луна выглянула из-за туч и пролила свет через решётчатое окно на скудно обставленную комнату – тут было кресло, письменный и обеденный стол, стул и… и собачий холод. Ричард зябко поёжился, а когда до него дошла причина, то заскрипел зубами. Морен – изворотливый ублюдок. Из камеры-жаровни Ворона перевели в покои, где днём находиться приемлемо, а вот ночью… Сделано это было, чтобы посетители – Левий, Робер или ещё кто – ничего не заподозрили. Ночью могли пустить лишь Альдо, либо же по его указу. Был ли сюзерен причастен и здесь? Стоило ли пытаться поговорить с ним? Дику очень хотелось, чтобы в его солнечном Альдо оставалось хоть что-то светлое. Взгляд юноши зацепился за стоящую в углу гитару без струн. Без них инструмент потерял свой смысл и смотрелся откровенно жалко и пусто – гадкая насмешка. Дикон положил целую гитару на стол прежде, чем крадучись подойти к испорченной и, взяв её, повертеть в руках ненадолго. Без лишних сомнений Ричард коснулся корпусом инструмента стены и, не особо надеясь ни на что, попросил мысленно: «верни её отправителю». Не успел Дик и глазом моргнуть, как камни поглотили гитару, выполняя волю Повелителя. Больше Ричарду здесь делать было нечего. Настала пора возвращаться в особняк Ворона… Дик невольно посмотрел в сторону второй комнаты, где, судя по всему, располагалась спальня. Глупая идея. Нужно быть распоследним идиотом, чтобы пойти у неё на поводу. Здравый смысл подсказывал, что стоило развернуться и уйти отсюда. Хотя… когда герцог Окделл прислушивался к голосу разума? Боясь лишнего шума и скрипа петель, Ричард дверь открывать не стал – только глянул в узкую щёлочку. Сундук, прикроватный столик с догоравшей свечой и кровать, на которой был виден завёрнутый в тонкое одеяло спящий силуэт. На этом следовало успокоиться и не рисковать, но Дик никак не мог отсюда разглядеть Ворона. Эгоистичный порыв убедиться, что всё действительно в порядке, заставил юношу скользнуть сквозь стену раньше, чем Дикон осознал его. Ричард ступал, как полагалось ступать Леворукому и его спутницам – неслышно и мягко, скрывая своё присутствие изо всех сил и подбираясь ближе и ближе, пока не оказался в полушаге от кровати. Сейчас разум играл с Диком злую шутку – чудилось, словно громким было всё, начиная от его дыхания и заканчивая трепетом ресниц и отчаянно колотящегося сердца. Дикон прижал ладонь к груди, пытаясь успокоить бестолковый орган, начавший ныть сразу же, стоило его обладателю нависнуть над Алвой. Полюбуйтесь, герцог Окделл, на творение и ваших – в первую очередь ваших – рук. Его эр выглядел измученным и обессилевшим – без того бледное лицо осунулось и сравнялось оттенком с зимним снегом, под глазами залегли пугающие аспидно-синие тени, а сухие потрескавшиеся губы что-то беззвучно шептали во сне. Но куда хуже смотрелись багровые следы от цепей и порез, оставленный пытавшимся помочь кардиналом. Странная мимолётная мысль, что Левий мог сразу попытаться снять оковы, и кинжалом орудовать было ни к чему, быстро оказалась заглушена жгучей ненавистью к Морену. Как он посмел? Как только он посмел заковать в цепи Ворона? После всего, что тот сделал для Талига… Нет, так дальше продолжаться не могло – Алву требовалось вытащить отсюда. Наплести что-нибудь Альдо и перевезти в особняк на улицу Мимоз, например. Но не оставлять, только не здесь, не в клетке, где в любой момент Морен имел возможность опять упрятать Рокэ в комнаты над пекарней и пытать. Кто знал, какие ещё мучения способен придумать комендант Багерлее? Камни, следившие за Повелителем, шептали, что фантазия Морена не имела границ в своей жестокости и изобретательности. К горлу Дика подступил неприятный ком. До юноши не сразу дошло, что его рука тянулась к разметавшимся по подушке спутавшимся чёрным локонам. Некогда шёлковые и прекрасные, ныне – тусклые и грязные. Но Ричард всё равно тянулся к ним, наверное, в том же необъяснимом мимолётном порыве, что и Ворон, взъерошивший на Дарамском поле волосы Дика. От призрачного воспоминания сердце пропустило удар, а в носу защемило. Дикон невольно всхлипнул. В ту же секунду свеча на столике догорела, а Ворон открыл глаза. Ричард успел среагировать – отшатнулся, пусть и налетев на дверь и заставив её распахнуться, и выскочил в другую комнату до того, как герцог Алва вскочил с кровати. Камень под ладонями Дика смягчился, вовремя пропуская через стену. Юноша вывалился на пол, попутно содрав кожу с ладоней – голодная Багерлее с удовольствием впитала пролившуюся кровь Повелителя Скал, и её камни благодарно зашептались. В попытке восстановить дыхание, Ричард отполз к двери, опираясь на неё спиной, и прикрыл глаза. Теперь точно нужно было уходить отсюда. Стражников поблизости, как передавали стены, не наблюдалось, но вряд ли у Дика имелось в запасе дольше пяти минут. Значит, Дику следовало привести себя в порядок и возвращаться в особняк на улице Мимоз прежним путём – благо, что камни, получившие его кровь, исходя из ощущений были готовы исполнить любой приказ. Ричард подтянул колени поближе и тогда же услышал за дверью знакомые до дрожи шаги и… смешок. Внутри Дика всё перевернулось, и он замер в ожидании. Что-то приглушенно заскрипело – дверь была довольно толстая и пропускала звуки, будто бы сквозь толщу воды, но, судя по всему, это походило на то, как тащат по полу стул. Дикон вздрогнул, поняв, что стул оказался поставлен прямо за дверью. Какое-то время ничего не происходило. Даже поддавшись губившему спутниц Леворукого любопытству и попытавшись достичь происходящего за дверью через камни, Ричард ничего не различил. Будто бы камни не смели беспокоить… или даже боялись Рокэ. В каком-то смысле Дикон их прекрасно понимал. А затем до слуха герцога Окделла донеслась музыка. Однажды, на пути в Сакаци, Ричарду довелось услышать гитару в таверне – знакомые южные мелодии и кэналлийские мотивы звучали со стороны шумной толпы, но Дик, будто бы молнией поражённый сначала, даже не обернулся. Потому что игру своего эра – захватывающую и в то же время утончённую – с чужой он бы не перепутал ни за что на свете. Никто не мог превзойти мастерство герцога Алвы. Даже если тот не брал гитару в руки неделями. То, как Ворон играл… нет, это нельзя было ни с чем сравнить, как и нельзя было забыть. На миг Ричард напрягся, ведь стоит страже подойти ближе – и гитару с лёгкостью услышат, однако сытые и чрезмерно довольные камни вокруг обещали, что скроют и голоса, и музыку. Почему-то юноша решил им поверить. От внезапного озарения по коже прошлась волна мурашек – желание Дикона сбывалось, ему удалось насладиться гитарой Рокэ, и, возможно, удастся насладиться его голосом. Да, музыка и песни никогда не предназначались оруженосцу, как и в этот раз, ведь герцог Алва просто скучал по игре на любимом инструменте. Но Ричарду хотелось думать иначе, потому что после краткого и довольно жалкого триумфа Талигойи его несомненно настигнет или Занха, или пуля от кого-то из армии маршала Севера, который вскоре нагрянет в столицу. Так что, пусть лишь на краткий миг, но Дик предпочитал самообман. По крайней мере, теперь он шёл на него вполне осознанно. Другой возможности юноше не представится. Только все надежды на иллюзию обычного вечера у камина в особняке Ворона рухнули, стоило Ричарду услышать первые строки, пропетые на талиг: – Я слышал, ты цел, Как удручающе... Дик не знал, что именно заставило его оцепенеть – хрипловатый из-за холода голос, сочившаяся из каждого слова насмешка или же обращение. Прямое обращение бывшего эра к бывшему оруженосцу. Алва знал, кто посетил его покои и принёс гитару, и воспользовался случаем, чтобы сказать юноше всё. Умно, очень умно со стороны Ворона, знающего, что последнее слово оставалось за ним, ведь Ричард не сможет ответить. Не теперь, когда это «удручающе» сочилось по венам, подобно яду. Уголки губ Дикона дёрнулись в судорожной улыбке. Как иронично – Рокэ использовал против Дика его же оружие, просто в немного иной форме. Хорошо, монсеньор. Да будет так. Ричард примет каждую каплю яда. – Я выжить сумел, Не выручил ты. О чём пел Ворон? О не взявшей его отраве? О фельпской кампании? Или о том, как Робер – Робер, а не Дикон – оставил его в живых на площади? Вероятно, обо всём сразу, и ещё о тех случаях, про существование которых юноша даже не догадывался. Однако Алва сам отослал его, а до того целый год игрался с чувствами Дика, то шутливо и нагло протягивая руку, то отталкивая и пиная, как бродячего пса. Жесты эра – тогда ещё эра – выглядели настолько противоречивыми, что в них запутался бы сам Леворукий. Сказать, попросить, приказать – Рокэ мог поступить так с оруженосцем, и Ричард бы остался, узнай, что нужен Первому маршалу. Но Ворону был нужен кто угодно, кроме Дика. А меньше оруженосца – только духовник. – Тешил я тебя песней смешной, Герцог О-Любуйтесь-Мной, А теперь я сожгу все мосты. Ричарду было смешно. Какому юнцу не нравилась похвала? Какому мужчине не льстило внимание? Какой герцог не вёл себя соответствующе статусу? Какому солдату победа не кружила голову? Да, Дик оказался подвержен гордыне, но пытался не считать её пороком и наслаждаться ей, подражая эру – самоуверенному, властному и знающему себе цену. Важно то, что Дикон вёл себя, словно глупый заносчивый подросток, потому что он являлся этим самым подростком. Ворон же был вдвое его старше. Раньше юношу подобное восхищало. Сейчас ведущий себя как юнец Первый маршал вызывал недоумение. Разве что это желание оставить всё позади, не дав себе шанса изменить решение, Ричард отчасти понимал, потому что, как и многие юноши, он предпочитал не тщательно и аккуратно решать проблемы, а избавляться от них самым быстрым и простым способом. Проблемой в случае с Алвой считался Дик. Эр принял наиболее выгодное решение – выбросил сломанную игрушку, наскучившую ему. От понимания подобного поступка внутри юноши разгоралось закатное пламя, чьи языки облизывали его душу жгучей болью. Но вместе с тем Дикон растягивал губы в кривой горестно-злорадной усмешке – Ворон выбросил оруженосца так далеко, чтобы не вернуться за ним, поддавшись ностальгии. Всего лишь вызванной привычкой ностальгии, которой предавался сейчас юноша, вслушиваясь во вкрадчивое издевательское мурлыканье. – Сколько хорн ещё впереди? Их пройдёшь теперь совсем один. Вряд ли Ричарда ждали целые хорны. Сбегать в Агарис, как трусливые Люди Чести после восстания отца, он не собирался, и обрекать Надор защищать свою потрепанную обесценившуюся шкуру – тоже. А до Занхи не так уж и далеко. В чём Рокэ был прав, так это в том, что на пути туда герцога Окделла сопровождать никто не будет. Робера, отправившего Айрис с явным намерением донести суть происходящего до графа Савиньяка, ждало помилование и его земли со службой в Торке или приличной должностью при дворе. Матильда же всеми силами попытается увезти Альдо, и Дикон постарается помочь спасти сюзерена от неминуемой казни. Псы Люра в счёт не шли. Часть из них, без сомнения, легко отделается, пользуясь обстановкой войны и ограниченности ресурсов. А оставшихся повесят или расстреляют во время очередной смены власти. Так что Дик был уверен – на эшафот он ступит один. – Не заботясь ни о чём, Машешь глупым ты своим клинком, А я смеюсь, Когда жгу за собой все мосты. С трудом подавив смешок, Дик втянул носом затхлый воздух Багерлее и упёрся затылком в дверь. Слухи о дуэли с Приддом ходили со сквозняком в стенах тюрьмы, доносясь до Повелителя Ветра? Или Алве рассказал Робер? Наверняка это был Робер, но Ричард не винил его. Кошкина дуэль… кошкина дуэль действительно не имела смысла и выглядела позорным пятном, а Иноходец достаточно винил себя сам. В этом они с Диконом казались похожими. Но одному было суждено сверкать подобно молнии среди небес, а другому предначертывалось камнем пойти на самое дно. И, раз так, Дик предпочитал унести с собой эту песню, впитать её, как впитывали стены Багерлее каждое слово, каждую ноту, каждый перебор гитары. – Ну что ж, прощай, Вернуть былое не мечтай. Голос бывшего эра не дрогнул – он безусловно прощался с юношей и не испытывал по этому поводу ничего, кроме отстранённого облегчения. Наверное, ощущалось, как упавшая с плеч гора. Упала она, правда, на юношу – обломками как прошлого, так и несбывшегося. Ожидаемо. Тогда почему Ричарду всё равно было невыносимо больно? Его учили быть камнем, как учили всех Окделлов до него, потому что камни не испытывают ничего, только хранят вековую память, но… те, из которых состояла тюрьма, выли от агонии вместо Повелителя Скал, позволяя сохранить ему своё достоинство. Или хотя бы его остатки, порванные вороньими когтями на лоскуты. А когти герцог Алва с каждой новой строчкой запускал с убийственной точностью – расчётливо и глубоко. – После стольких вместе пройденных хорн Ты позабыл меня, Ну что ж, прощай! В огне, эскудеро, сгорай! «Эскудеро». Одно это слово возвращало Ричарда на улицу Мимоз, в место, что он называл домом, с улыбчивыми шумными слугами, повторявшими за своим соберано бесконечно «эскудеро, эскудеро, эскудеро». «Эскудеро» – оруженосец на кэналлийском – жгло и оглушало сильнее, чем хлёсткая увесистая пощёчина, и казалось куда более подлым, чем удар кинжала в спину. Но Дик помнил – и он, и Рокэ, оба являлись Людьми Чести по праву рождения. Если Дикон что и осознал за всё это время, так это то, что Люди Чести своей ничего не стоившей честью не пользовались никогда – ни в поединках, ни в разговорах. И уж тем более юноша и его бывший эр не стояли в этот миг на линии. – И даже на смертном одре Скажу, что был прав, когда крикнул тебе – Сгорай! Слова Алвы душили Ричарда, подобно одной из верёвок, опутавшей шеи бириссцев в Варасте и черноленточников в Октавианскую ночь. Дик схватился за горло – дышать становилось труднее, а перед глазами плыло, будто петлю затягивали сильнее. Снова видение – разбившийся ворон в алых ягодах, как в брызгах крови. Пускай Рокэ презирал его и был несправедливо безучастен, пускай сам Дикон метался от обиды к обожанию, но как же пугало одно упоминание возможной смерти эра. «Бывшего эра! Запомни! Бывшего эра!» Ричард сжал зубы до скрипа, не давая себе возможности закричать и перебить Ворона, чья песня беспощадно убивала бывшего оруженосца. Даже в таком состоянии, когда каждый вдох давался с огромным трудом, Дик не позволял себе ни всхлипа, ни стона – ничего давшего бы Рокэ понять, что юноша в эту минуту правда сгорал заживо изнутри. Пытка. Сущая пытка. Словно Закат для герцога Окделла уже настал, но пламя не трещало, а пело самым прекрасным голосом самые жестокие строки: – В огне, эскудеро, сгорай! В огне, эскудеро, сгорай! Сгорай! Сгорай! Сгорай! Сгорай! Сгорай! Сгорай! «Сгорай… Сгорай… Сгорай…» – вторили камни вокруг. «Сгорай… Сгорай… Сгорай…» – вторил про себя Ричард. А затем на мгновение гитара смолкла. Смолкло всё вокруг – даже сердце Дика, казалось, пропустило удар, и мысли исчезли из головы. Как затишье перед неотвратимой бурей, как молчание на площади перед предопределённой казнью. Рассёкшие звенящую тишину аккорды и слова звучали в ней особенно громко: – Посмотри, я сжигаю мосты… Ричард потерялся во времени, продолжая сидеть под дверью. Дрожащими ладонями юноша всё ещё прикрывал рот, ощущая на языке среди горечи привкус крови – Дик прокусил губу в очередной раз в попытке не издать ни звука. Беспокоило его сейчас лишь это – страх, что Ворон услышит. Остальное сгорело. Выгорело дотла. Наверное, среди пепла что-то и оставалось, трепыхаясь несчастно, но прикоснуться к обожжённым чувствам Ричард не находил в себе сил. Потому что пустоту, проклятую дыру внутри, оставшуюся после боли, Дикон переживёт, но не победную насмешку от самого важного в его жизни человека. Она бы его убила. Рокэ бы его убил. Впрочем, в определённой степени Ричард едва ли мог назвать себя живым. О том, что Дик пока был жив и дышал, ему напомнил хриплый уставший голос по другую сторону: – Если вы вдоволь наслушались и потешили своё самолюбие… будьте добры, катитесь к Леворукому, герцог. Не зная как, юноша поднялся, пошатываясь на ватных ногах, и сделал пару шагов к противоположной стене – камень принял Повелителя Скал безропотно и смиренно. На оставшуюся позади дверь Ричард не оборачивался. Оказавшись в особняке на улице Мимоз, Дикон, не раздеваясь, рухнул на кровать. Дика не тревожило то, как ломило тело после дороги в Багерлее и обратно, как и не тревожило головокружение и тошнота. Потому что всё кончилось. Только сейчас до Ричарда дошло, что всё кончилось. Теперь уже точно. Он слышал сам. В глазах юноши снова предательски защипало – опустошённый и подавленный Дик давился собственными слезами, уткнувшись в постель и глуша рыдания от слуха заполонивших особняк голодных псов, пока не провалился в тяжёлый сон, где не было никого и ничего. Лишь беспросветное одиночество и темнота. То, что Ричард попал в свои старые покои оруженосца, он обнаружил уже проснувшись утром, хотя более это не будет иметь ровно никакого значения. Потому что, лёжа на тёмно-сапфировых простынях среди молчания каменных стен, Дик наконец-то вздохнул полной грудью и там, среди пустоты и пепла, он отыскал нужные строки. Последнее слово было за герцогом Окделлом. Оставалось найти подходящий момент.