Твое имя

О времени не задумываешься только потому, что оно утекает сквозь пальцы мелкими песчинками. А потом, когда оглядываешься, видишь пустыню прожитых дней, которые ушли безвозвратно. Так Рейнира чувствует себя, глядя на него спустя долгих десять лет. Через эту бесконечную пустыню, без возможности сделать глоток воды, с трудом вдыхая раскаленный воздух. Даже не моргая. Это похоже на скачок во времени назад — когда она была моложе, наивнее, вспыльчивее. И все это поднимается в ней, делая ее той девочкой. Взгляды — скрещение пламени. Она дрожит и прячет ладони в рукава, пытаясь это скрыть; стараясь хоть на секунду перестать чувствовать его присутствие рядом — но все в ней знает, осязает и тянется к нему: вслед за Деймоном сбегая по каменным ступеням и ощущая себя восемнадцатилетней, более тонкой и легкой, чем сейчас, после трех родов. По ступеням — в прошлое. К нему, его улыбкам и касаниям. К хриплому баритону, произносящему фразы на самом красивом языке — высоком валирийском. Языке ее любви. Соленый ветер не может потушить пламя, в котором Рейнира горит. Словно когда они вместе — это больше, чем огонь. Это пожар, способный поглотить целый мир и оставить его просто горсткой пепла. Они говорят о прошедших годах, вмещая всего в несколько предложений все события десяти лет. Подводят итог, будто перелистывают толстый фолиант. Словно самое важное уже не написано на их коже — у него два новых имени, у нее одно. Деймон смотрит на нее с улыбкой, но она видит печаль, скрытую в пунктирной линии морщин у него на лбу. — Я осталась одна, — вырывается у нее, когда шипящее чувство внутри выливается через край. — Ты бросил меня. В его серых радужках отражается боль, которую он тут же пытается скрыть. — Я пощадил тебя. Ты была ребенком. Рейнира качает головой, отвергая это. Это не пощада — лишь добровольное тюремное заключение. Лишь дорога в пустоту. Лишь безуспешная попытка сделать правильно. Ты должен был забрать меня и сделать своей женой. — Да, — на всхлипе произносит она, не ощущая себя больше повзрослевшей. Не ощущая нужды притворяться сильной — не сейчас, не перед ним. — Да, ребенком. И во что превратилась моя жизнь без тебя? Трагикомедия. Она пытается отвернуться, но Деймон хватает ее за руку и тянет обратно. И ей не хочется сопротивляться. — А что ты думаешь о моей жизни? — в голосе — отчаяние. — Я мало о ней знаю, — усмехается Рейнира. Горечь, горечь, горечь… Почему слова так горчат, оставляя привкус боли на кончике языка? — Ты любил ее? — каждый произнесенный звук разрезает губы. Потому что ответ — это на самом деле больше, чем просто «да» или «нет». Его ответ — это или новая пустыня, или… Она боится закончить мысль. Он чуть дергается, словно не ожидал этого вопроса. Внимательно смотрит, не отрывая зрачков. — Мы были… достаточно счастливы. Вот оно. — Это само по себе большое достижение, — Рейнира опускает взгляд и качает головой. — Соболезную. И ей даже правда жаль. Где-то на окраине ее души, которая может порадоваться за него, за то, что все эти бесконечные дни рядом с ним был человек, делающий их более сносными. Потому что у нее такой человек тоже был. И оба они сгорели в пламени — Рейнира думает, что в этом их вина. Никому нельзя долго находиться рядом с Таргариенами. Мы испепеляем все вокруг себя. — Не стоит, — Деймон склоняется к ней. — Мне хотя бы позволено оплакать свою потерю, — на валирийском. Интимно. Искренне. И это больше, чем она может вынести. Когда он здесь, в шаге от нее, спустя все эти луны. Ее ладонь скользит по его предплечью, по плотной ткани — и обжигается о кожу шеи. Как же ей это было необходимо. — Рейнира, — то ли предупреждающе, то ли моляще. Уже не важно, потому что он рядом, он здесь — и она в нем нуждается. Всегда нуждалась. — Я уже не ребенок, — фраза рассекает пространство кинжалом, обрубая последние сомнения. Оставляя от них лишь ошметки. Сближение — поцелуй. Тот самый, о котором она грезила все эти годы. Тот, что снился ей по ночам, тот, что согревал в тяжелые дни. Их дыхание смешивается — тяжелое, горячее. Их руки переплетаются, блуждая по телам друг друга, поглаживая, изучая заново. Аккуратно и невесомо, потому что перед каждым из них стоит самое дорогое, что у них когда-то было и будет. — Я хочу тебя, — едва слышным шепотом, глядя прямо ему в глаза. Потому что ей хочется это озвучить — не прокручивать в мыслях, вспоминая о нем. А вот так — зрачки к зрачкам, губы к губам. Рейнира так долго этого ждала, что больше не может потерять ни одной песчинки зря. И больше ничего не нужно — лишь этот пляж, скользящая вниз ненужная одежда. Ей больше не стыдно и не страшно, что он увидит ее обнаженной. Потому что она знает — ничто не может потушить этот огонь в радужках напротив. Эту жажду, будто ему наконец-то дали припасть к святому источнику. Она видит имена на его предплечье и запоминает, как они выглядят. Запоминает — совсем скоро тех там не будет, но это часть их истории. Кристон Коль — жирным росчерком, словно предупреждающая надпись. Предостерегающая о том, что будет дальше. Лейнор Веларион — тонко, намного менее заметно, с завитушками на заглавных буквах. Мягко. Харвин Стронг — баланс между предыдущими. Будто в буквах спрятан уют. Рейнира запоминает и прощается с ними, как прощается с прошлым, закрывая дверь на засов. Потому что Деймон — рядом. Он над ней, он в ней, он везде. Они сливаются воедино, и она знает, что еще никогда не чувствовала себя целостнее. Обнимает его плечи, притягивает ближе, оставляет россыпь поцелуев везде, куда дотягивается. Рейнира знает, что это правильно. То, каким оно всегда должно было быть: без других людей, без совершенных ошибок, без потерь. Но их дорога друг к другу оказалась не такой, и ей не хочется об этом сожалеть, потому что та все равно свела их вместе. Потому что она знает, каково это — жить без него, и больше не желает. Они стирают имена с тел друг друга, как стирают прошлое, открывая чистый пергамент, на котором будет записано… — Твое имя, — шепчет она, не пряча улыбки и мокрых ресниц, скользя пальцами по своему запястью с выведенными на нем — самыми правильными и единственно возможными — буквами.