***
— Энни! Девушка выдернула из уха наушник, и на смену залихватским риффам «Sabaton» пришёл голос Бертольда. Он подбежал к ней, перекинув сумку через плечо. — Пик согласилась! Я сделал, как ты говорила, обсудил всё с ней, и мы спели вместе вокальную партию. Она сказала, что, если я буду на бэк-вокале, это может хорошо сыграть на контрасте. На его лице сияла счастливая улыбка. Энни победоносно вскинула подбородок. — А ты не верил. Гувер смущённо опустил голову. — Всё равно я боюсь. Вдруг что-то пойдёт не так, а виноват буду я. — Боже, Берти, послушай себя! — с измученной улыбкой воскликнула Леонхарт. — Надо жить в музыке, а не думать о том, чего даже не произошло и, может, не произойдёт. — Так и есть, — вдруг мягко согласился Бертольд. — Может, это не так очевидно, но мы все живём музыкой. И Пик, и Порко, и Зик, и даже Райнер. И я тоже. Он мечтательно поднял взгляд в небо. — Музыка — это то, что свело нас вместе и почему мы до сих пор держимся друг друга. Мы обросли чем-то общим, привязались один к другому, у нас есть совместные счастливые моменты, которые мы вспоминаем. Но музыка осталась костяком, чем-то незыблемым и вечным. И благодаря этому мы сблизились и с тобой, — юноша неловко откашлялся и порозовел щеками. — То есть, мы — вся группа, конечно. Он вдруг протянул Энни один из кофейных стаканчиков, которыми были заняты обе его руки. — Спасибо, я… — попыталась отказаться Леонхарт. — Ты не пьёшь кофе, — мягко улыбнулся Бертольд. — Ты никогда не берёшь его, когда мы сидим в кофейне. Я помню, как ты всю старшую школу носила с собой термос с чаем, так что взял тебе фруктовый. Энни открыла рот от удивления, но не произнесла ни звука и молча приняла стаканчик в руки. Терпкий запах цедры и клубники приятно обдал стенки носа, и девушка блаженно втянула пар. Бертольд улыбнулся ей уголком рта и пригубил горячий кофе.***
День фестиваля выдался особенно солнечным и знойным, и музыканты до пота и красных мозолей репетировали выступление. Конкурс проходил в клубе «Райский остров», и к вечеру под его крышу стали стягиваться шумные толпы молодых людей из близлежащих городов. Ребята прибыли на место в самую гущу и с инструментами и аппаратурой старались не потерять друг друга в толпе. Им выделили небольшую гримёрку, где они, расставив комбоусилители, контрольный раз отрепетировали песню и сошлись на том, что им удалось отточить совместную игру до совершенства. Оставалось лишь ждать, когда на сцене объявят их очередь. Райнер отправился за выпивкой, Зик бессмысленно слонялся по коридорам внутреннего помещения клуба, разглядывая постеры на стенах и будто случайно заглядывая к другим группам, Пик и Порко решили наблюдать за выступлениями из-за кулис. Бертольд был тоже не прочь принять на грудь от волнения, но опасался, что тогда не сможет нормально играть. Гувер отворил дверь гримёрной, намереваясь переждать мучительное время там, когда услышал: — Вот ты где! Энни по-свойски схватила его за предплечье и втащила внутрь. — Садись, к выступлению надо подготовиться. Не успел Бертольд опомниться, как Энни настойчиво опустила его на узкий диван и достала из сумки плоский прямоугольный коробок. — Это что? — недоверчиво покосился на неё Бертольд. — Боевой раскрас, — ответила Энни и раскрыла палетку. Гувер открыл было рот, чтобы возразить, но девушка склонилась над ним и мазнула пальцем по крайнему, самому чёрному оттенку теней. Её волосы, непривычно распущенные, жидким золотом разлились по узким плечикам, и она прищурилась, склонив голову вбок. На Энни была чёрная майка с тонкими бретелями поверх сетчатой полупрозрачной водолазки, рукава которой оканчивались перчатками без пальцев. На концерт она надела дерзкую кожаную мини-юбку и тяжёлые клёпанные ботинки на массивной подошве. Её глаза, подведённые угольным карандашом, светились ярче прежнего, контрастируя с вишнёвой губной помадой. Энни поднесла палец к лицу Бертольда и мягко провела по верхнему веку. — Ты уверена, что это хорошая идея? — прикрывая глаза, спросил Гувер. — Ну, вы же трэш-панк-хиппи-рейв-хер-знает-что-группа, — невинно пожала плечами Энни, — так что, будь добр, соответствуй. Брауна я всё равно уломать на это не смогу, Гальярд и Пик на своей волне, так что терпи меня ты. Бертольд не противился — он был готов терпеть. Он, конечно, не испытывал надежд на то, что нуарный макияж подойдёт под невзрачный свитер и старые кеды, но возражать Энни не смел, да и не хотел. Ему казалось, что всё это странный, но безумно приятный сон, пока Леонхарт разукрашивала его лицо, как хотела. Закончив, Энни вытерла пальцы влажной салфеткой и оценивающим взглядом осмотрела Бертольда. — Теперь супер, — констатировала она. — Лучший смоки-айс в моей жизни. Гувер приподнялся с дивана и глянул на себя в зеркальце на стене: глаза снизу и сверху были обрамлены чёрным, так что зелёные радужки казались двумя осколками бутылочного стекла. — Надо идти, а то пропустим выход, — поторопила Энни и подхватила в руку гитару. Толпа в зале колыхалась волнами энергии под раскаты музыки. Звук из колонок бил по барабанным перепонкам до звона и содрогания органов. По публике пробегали неоновые фиолетовые, розовые и жёлтые пятна софитов. Пол дрожал от резонанса и топота музыкантов и толпы. — Эти «Дьяволы» хороши, — злобно прошипел Райнер, из-за кулис глядя на фронтмена группы-конкурента с богатой тёмно-русой шевелюрой, который раззадорено благодарил публику за овации. Бертольд нервно втянул воздух, стараясь унять нарастающее волнение, когда почувствовал хлопок по плечу. Энни искренне и азартно ему улыбнулась, и в голубых бездонных глазах сверкнули огни прожекторов. — А теперь встречайте — «Тринадцать лет моей смерти»! — задорно прокричал ведущий в микрофон со сцены, и толпа разразилась аплодисментами. Музыканты один за другим вышли на сцену. Пока Порко распалял публику, тряся не убранными в укладку волосами, остальные взялись за инструменты. Бертольд сомневался, что им удастся зацепить народ меланхоличной композицией о нерасторопных днях жизни после драйвового выступления предыдущей группы. Он невольно поглядывал на Энни: хоть софиты и слепили глаза, её фигурка не терялась в их свете, оставаясь маяком поддержки и спокойствия. Наконец к микрофону вышла Пик: её волосы были собраны в две небрежные косы и украшены цветочным венком, а на ней самой была одна из её любимых юбок до середины голени и объёмный кардиган. Райнер посмотрел на Бертольда и взглядом спросил: «Готов?» Гувер, сбитый с толку и одурманенный тысячей разных запахов фестиваля, чуть не забыл, что его партия вступительная. Юноша посмотрел на толпу — все взгляды были прикованы к сцене, готовые внимать. Глубоко вдохнув, Бертольд закрыл глаза и вспомнил редкие прикосновения Энни, взгляды глаза в глаза и разговоры. Она ведь тоже здесь, всё ещё рядом, и лажать сейчас нет никакого резона. Пальцы сами нашли нужный лад и струну, и мелодия полилась. Глубокая, тихая, объёмная, она вторглась в тишину и проникла в уши каждого в зале. После первой ноты игра идёт куда проще, и Бертольд смог выдохнуть почти спокойно. Тут же, словно поддерживая, вступил Райнер, и бас смешался с аккордами гитары, а затем и ритмом ударных. Наконец раздалось пение Пик, и Бертольд с упоением погрузился в переливы её мягкого голоса. Песня словно была написана специально под неё: спокойная, ненадрывная, размеренная и вкрадчивая. На припеве Гувер сделал шаг ко второму микрофону и пропел последние две строчки. Фингер не прогадала, когда строила планы на его вокал. Голос Бертольда вторил её голосу, отнюдь не мешал и не портил партию, только добавлял новых граней и контрастов. Кончился второй куплет, и в зал хлынули переливы соло-партии. Энни вдохнула новую жизнь в мелодию, сама растворяясь и отдаваясь ей полностью: её точёный профиль мороком врезался в едкий концертный свет, её музыка, её душа разлились по нотам и нашли место в сердце каждого. Неострые, осторожные, но мастерские хребты звучания струились повсюду, оставляя свой неуловимый след. Потрясающая картина — ангел музыки, нотная Афродита звуков, и всё в ней одной.***
Энни готова была сгрызть все ногти, когда объявили результаты конкурса. «Пятое?» — приговором судьи ударился в мозг список. — «Мы даже не в топе-3?» Обернувшись, она увидела, как в гневе отвернулся и поспешил к выходу Порко, а с ним Зик, Райнер и Пик. Проталкиваясь через толпу, Леонхарт выбежала к дверям клуба и нагнала музыкантов. — Вы куда? — Бухать, — откликнулся Йегер. — Порко надо залить горе. — А Берт где? — спросила Энни, ёжась от неприятного ночного холодка. — Мы уже написали ему, — ответила Пик. — Сказали, куда собираемся. Он ответил, что пока останется тут, а потом, может, присоединится. Он должен быть в гримёрке. Бертольд устало растёр глаза, и на пальцах остались следы косметики. Из зала всё ещё слышался отдалённый шум толпы, но в гримёрной было тихо. Оставшись в одиночестве, он, сидя на диване, откинулся на спинку и шумно вздохнул. Дверь вдруг скрипнула, и Гувер напоролся взглядом на Энни. — Куда пропал? — Энни… — виновато произнёс Бертольд. — Извини… извини, пожалуйста. Заметив озадаченный взгляд Леонхарт, он продолжил: — За то, что так зазывал тебя и расхваливал нас. А в итоге, оказалось, зря. Не надо было брать мою песню, мы даже на второе место не вышли… Энни помолчала с минуту, скрестив на груди руки, а потом спокойно, по-доброму произнесла: — Я думаю, как минимум один победитель в этой комнате присутствует. Бертольд поднял на неё непонимающий взгляд. — Ты, Берти. — Я? — часто моргая, переспросил Гувер. — Почему? — Ты смог побороть себя и выступить против своих страхов. Поэтому ты победил. Непонимание и смущение Бертольда росли пропорционально спокойствию Энни. Она с загадочной полуулыбкой рассматривала его лицо несколько бесконечно долгих секунд, а затем сказала: — А победителю полагается приз. В ту же секунду она шагнула к дивану и перекинула ногу через тело Бертольда. Девушка чуть было не потеряла равновесие, но сильные руки музыканта рефлекторно придержали её за талию. Энни обвила руками шею Гувера, цепляясь ногтями за ткань свитера, и настойчиво, жарко мазнула губами по его губам. Бертольд судорожно ухватил ртом воздух, а Энни рвано, нежно углубила поцелуй, заставляя юношу млеть и расслабляться, сильнее сжимая его в объятиях. Она медленно пропускала сквозь пальцы короткие волоски на его затылке, чувствуя, как его ладони на её талии сжимаются всё крепче. Бертольд в забытьи послушно отвечал на поцелуй, его горячее дыхание приятно облизало щёку, а потрескавшиеся губы становились податливыми, как размятая глина. Вишнёвый вкус помады, остававшийся следом за путём губ, пьянил и дурманил мозг, разомлевшая кожа стала бархатным холстом для нежных рук. Энни оставила невесомый, краткий поцелуй в уголке его рта и медленно отстранилась, ловя неверящий, но такой счастливый взгляд напротив. — Так ты… ты знала? — шёпотом выдохнул Бертольд, силясь понять, сон это или явь. Энни огладила пальцами его виски и невинно улыбнулась: — Тебя раскрыть как конфетку у ребёнка отнять. Гувер отвёл глаза, вновь заливаясь очаровательным персиковым румянцем. — Я был лучшего мнения о своих конспираторских способностях. И в чём я прокололся? — Да во всём. Стихи, движения твои неловкие… А ещё… ты же когда смотришь, вплотную, у тебя глаза прямо искрятся. Бертольд совершенно наивно взглянул на неё. — Даже так? Энни лишь кивнула, не в силах перестать улыбаться. — Но ведь… никто не любит басистов, — вдруг тихо сказал он, мгновенно тускнея взглядом. Леонхарт нахмурилась и склонила голову, пытаясь встретиться с ним глазами. — С чего ты взял? — Ну… это все музыканты знают, — ещё тише, почти беззвучно ответил Бертольд. Энни оторопела на секунду, а затем издала тихий, искренний смешок и умилённо улыбнулась. — Ну и бред же у тебя в башке, Гувер. Бертольд поднял голову, вгляделся в её черты и эмоции, не находя ни единой лживой. Перед ним, на его бёдрах была самая великолепная девушка всей его жизни, его руки всё ещё мягко обнимали её стан. Её взгляд со всей искренностью и нежностью обтекал его лицо, а глаза, голубые самоцветы, лучились самым дорогим и настоящим. — Значит, сделаем исключение. Идёт? — проговорила Энни, большими пальцами мягко размазывая подтёки теней по его щекам. — Идёт, — одними губами ответил он.