И если закрыть глаза,
Неужели тебе покажется,
Что так с тобой бывало всегда?
Провокация беглого рыцаря в торговом квартале скрасила испорченное настроение, но лишь на время. Обратная же дорога в замок сопровождалась тем, что король, одетый в черный спортивный костюм, с недовольным видом остался со своими мыслями: пока на другом конце города Лансер разговаривал со своим раненым господином, Слуга Арчер шел по пустому коридору просторного замка Айнцбернов в лесу. Эта война была лишь формальностью для того, кто владел всеми сокровищами мира. Неудобностью, но не чем-то значительным — Грааль принадлежал ему так же, как и все остальные ценности. Поэтому исход войны был предрешен ещё в тот момент, когда появился золотой король. Так почему же, если это был известный ему факт, результат в той форме, которую он начал принимать, казался столь обескураживающим? В конце концов, всё это было неизбежно. …Но что на небесах или на земле было для Гильгамеша, Царя Героев, более отвратительным, чем неизбежность? Целенаправленные шаги привели его к простой двери в одном из бесчисленных пустых коридоров, по обе стороны от неё стояли служанки Айнцбернов — два гомункула в белом, с пустыми красными глазами, которые мало что видели. «Куклы» — почти слишком хороший термин для такой пустой и вялой формы существования, и они были проигнорированы им, словно стояли там лишь как украшение. Он уставился на закрытую дверь перед собой, как будто от одного только взгляда малиновых глаз она должна была покориться или дать ответ на вопрос, зачем он вообще сюда пришел, написанный позолоченными буквами на её ничем не примечательной поверхности. Единственным ответом было молчание, что вполне предсказуемо. Он поднял и положил руку на ручку двери, повернув её только после того, как с его губ сорвался вздох смирения. Внутри была отгороженная комната без окон — кто-то говорил о том, что через них утекает больше магической энергии, но Гильгамеш не слушал подробностей. Заботы магов этого мира — если их вообще можно было назвать магами, настолько слаба и атрофирована была сама магия в эту эпоху, — были ниже его достоинства. Когда-то это было нечто вроде кладовой, сложенной из камня и отведенной в угол роскошного замка. Темноту освещали лишь редкие свечи да бледно-голубое свечение магических кругов, начертанных на полу, стенах и потолке. Он видел, как девушка помогала начертать их — Майя, молчаливая пешка Кирицугу. В центре комнаты, в центре символа на полу, лежала маг, которой и нужна была помощь с проведением ритуала, длинные волосы разметались по полу так, что ему стало не по себе по причинам, на которых он не стал задерживаться. Она представляла собой жалкое зрелище, насколько ему было известно. Если бы он знал всё с самого начала и понимал, на что пошли маги, чтобы скрыть Святой Грааль, он, возможно, просто убил бы всех, кто участвовал в его вызове. Мудрый тактический маневр со стороны его Мастера, чтобы скрыть правду, хоть и достаточно досадный и раздражающий. Сияющий портал ненадолго осветил комнату, открывая доступ к бесконечным сокровищам, и из него появилось не что иное, как пакет с тайяки. Естественно, король ни перед кем не преклонил бы колени, и этот случай не стал исключением. Ни жалкое зрелище, ни жалкая цель не заставили его опуститься на колени даже на мгновение, вместо этого он наклонился, чтобы положить пакет в магический круг- --Бледные пальцы слабо вцепились в его рукав, разгибаясь с силой, не большей, чем весенний ветерок. Глаза Гильгамеша расширились, шипящее дыхание прорезало застывшую тишину комнаты: — Кири… цугу…? …Он заставил внезапное напряжение в своем теле покинуть его, разворачиваясь и успокаиваясь. Короля не так-то легко растревожить, ровно как и мальчика на побегушках у чужой жены — тем более, когда её муж, казалось, полностью игнорирует её присутствие. — Ах… — глаза Айрисфиль полностью сфокусировались на нем, и усталым голосом она поправила себя: —…Арчер. — Ты тратишь свое дыхание, что и так последнее, — взывая к человеку, который слишком труслив, чтобы признать цену своей цели. Кто утверждал, что любит эту куклу, но предпочел игнорировать её, когда она начала ломаться. — Ты вообще способна ещё есть, или ты попросила меня об этом просто, чтобы испытать моё терпение? — Я… думаю, да, — её движения были тяжелыми, а хрупкое тело весило столько же, сколько сам Небесный Бык, судя по тому, как она приняла сидячее положение. Жалкая, — снова подумал он. И хотя первого и величайшего короля никогда не поставили бы на колени, из Врат появились две роскошные подушки: на одну он решил сесть, другая появилась из портала рядом с самой Айрисфиль. — Это жилье уныло, — усмехнулся он, расположившись так, словно каменные стены были его собственным тронным залом. — Твой хваленый муж не может сделать ничего лучше? — Это… так лучше, — размышляла Айрисфиль между укусами пирожного в форме рыбы, которое держала в слабой хватке. — В таком месте, как это… я могу быть «Айрисфиль» как можно дольше. Она с самого начала потерпела крах: её создали терпеть крах, чтобы выполнить свое предназначение. Сосуд Грааля был наделен волей лишь для того, чтобы довести ритуал до конца и защитить «себя» — то есть сам Грааль — пока чаша не сможет полностью проявиться. С каждым побежденным Слугой личность Айрисфиль фон Айнцберн становилась всё слабее, как тлеющая свеча. — И я правильно понимаю, что это и есть «милосердие»? — Гильгамеш нахмурился, глядя на неё острыми немигающими глазами. — Длить это состояние — это милость от человека, который отказывается даже смотреть на тебя? Как король он должен был знать всё, что происходит в его владениях, Гильгамеш молча наблюдал за происходящим. Наблюдал, как всё реже и реже Кирицугу обменивался словами с женой, как время, проведенное с ней, сокращалось до мимолетных мгновений, а потом и вовсе исчезло. — Он всегда знал… что за его желание придется заплатить. Мир во всем мире… — слова Айрисфиль были медленными и тягучими, но произнесенными настолько страстно, насколько хватало её сил. —…стоит пролить кровь, чтобы эта война стала последней. Приемлемая жертва, чтобы больше никто… не был принесен в жертву. — И за это он боится самой цены? — рычание было немедленным ответом. — Он делает такой выбор от имени всего мира и не обращается к тем, кто страдает во имя его крестового похода? — Он страдает больше, чем ты думаешь. Холодность, которую он носит… это его броня. Против боли в нежном сердце. — Дура! — он нахмурился, глаза, казалось, пылали в тусклом свете. — Ты говоришь мне о его сострадании? О «нежном сердце» человека, чья собственная боль оказалась настолько смертельной раной, что он не пожелал даже побыть рядом со своей женой, прежде чем бросить её тело на костер?! Почему он был так разгневан этим? Гильгамеш понял, что это не подобает царю. Он был выше всего этого, выше этих бессмысленных современных людей и их мелкой борьбы. Они вели расточительную и праздную жизнь по сравнению с той, которую он когда-то знал в эпоху, давно перешедшую в высечки на выветрившихся скрижалях. Злиться на них или вообще переживать по этому поводу было бы всё равно, что придавать значение действиям муравьев, копошащихся в трещинах на дороге. И всё же он был здесь, каждый дюйм его тела дрожал по причинам, которые он не понимал и отказывался рассматривать. Его кровь кипела от ярости. В тишине раздавалось тяжелое дыхание, и от этого звука в плечах Гильгамеша возрастало напряжение, в то время как пустые руки Айрисфиль медленно опускались на каменный пол. — Моя жизнь была предопределена закончиться таким образом. То, что я нашла цель… в своих функциях на этом пути… стоит для меня всего. Видишь ли ты сердце в действиях Кирицугу или нет… это не меняет того, что оно существует. Что без него «я» не существовала бы. Гильгамеш открыл рот, чтобы что-то сказать, возразить, но это что-то застыло у него в горле на полпути, когда он посмотрел на лежащую перед ним женщину. В какой-то момент он тоже шевельнулся, наклонился вперед в ответ на слова Айрисфиль… а теперь просто смотрел. Фарфоровая кожа стала пепельной от усталости, под красными глазами залегли темные круги — и всё же на её лице застыл намек на улыбку. Что-то в этом зрелище потрясло его до глубины души, дыхание замерло в горле, а в груди запульсировала глубокая боль. «Послушай, друг мой, — сказал давно забытый голос в его памяти — о сне, который я видел прошлой ночью». Король, превзошедший всех остальных, первый и величайший из легенд, лишился дара речи на столь долгое время, что кукла, созданная руками человека, а не богов, снова заговорила: — Ты сказал… что гордишься тем, что я приняла решение по собственной воле. Так что пока эта воля ещё в пределах досягаемости… — дрожа, она подняла руку, чтобы прижать её к сердцу. — Все сокровища мира принадлежат тебе, верно? Если я решусь попросить тебя о чем-то… не мог бы ты поделиться этим с Кирицугу, хотя бы на короткое время? Нет, нет, будь прокляты боги в самых глубоких ямах подземного мира, нет. Это было не то же самое, и эта отталкивающая неопределенность, застывшая ледяной глыбой там, где должно было быть его сердце, только ещё больше разозлила его. Но Гильгамеш не был настолько неподвластен себе, чтобы ярость управляла им в данный момент, тем более, когда она воспринималась как бесполезное чувство, растрачиваемое на насекомых. —…Если он окажется достойным в моих глазах, я ещё могу рассмотреть такое предложение. Невозможная задача, превышающая саму невозможность. Он уже оценил достоинства Кирицугу Эмии и нашел их ничтожными. Опустившись на пол с ощутимым облегчением и собрав последние силы, Айрисфиль легла на подушку, которую король ей пожаловал. — Это будет… — её голос стал тише и оборвался на полуслове. —…в последний раз, когда мы говорим, — закончил он, и Айрисфиль ответила лишь легким кивком, в то время как Гильгамеш наконец встал и повернулся, чтобы уйти. В этом разговоре не было смысла, да и, скорее всего, никогда не могло бы быть — не больше и не меньше, чем в благосклонности правителя к мимолетному спутнику. — Гильгамеш… — он остановился на шепотом произнесенном слове, глаза снова смотрели на закрытую дверь с другой стороны. Позади него раздалось ещё несколько неглубоких вдохов — он не решался обернуться. Если бы он это сделал, то кто мог бы сказать, что ему могло привидеться? Серебристые волосы или зеленые? Алые глаза или изумрудные? Женщина, созданная руками магов, чтобы приютить безделушку, или тело, рассыпающееся в пыль, из которой оно и было сделано? — Даже если… — снова заговорила она, и даже в шепоте он слышал её ясно, как полуденное небо Урюка, — ты находишь этот мир отвратительным… я надеюсь, ты нашел нечто стоящее за время, которое мы провели вместе. —…Прощай, Айрисфиль, — он не стал комментировать ни её последнее замечание, ни что-либо ещё, вышел в коридор и закрыл за собой дверь с тихим щелчком. Небеса взывали, и земля отвечала, и Я стоял между ними. Служанки — бесполезные куклы, не сдвинулись ни на дюйм. Воздух в замке был удушливым, и только это направляло его шаги по затуманенному множеством мыслей разуму, не позволяя сосредоточиться или понять их. Эта война была гораздо хуже, чем простая формальность, — она становилась всё более невыносимой. — Арчер. Когда очередной голос прорезался сквозь мириады мыслей и вернул его к осознанию, Гильгамеш обнаружил, что блуждания привели его во двор. Эта пешка Кирицугу — Майя, произнесла слово ровным голосом, а резкий запах горящей сигареты был верным признаком того, что он прошел мимо своего Мастера, даже не заметив этого. — Мы готовимся к мобилизации, — снова заговорила она: её слова звучали заученно, словно она была всего лишь машиной для передачи информации. «Тоже своего рода кукла, — подумал он — но, возможно, не осознающая себя таковой». — Мы вдвоем начнем атаку на поместье Тосаки, — затем заговорил сам Кирицугу, и тот кипящий гнев начал возвращаться к нему из дымки сложных мыслей и воспоминаний. — Если понадобится, я призову тебя Командным Заклинанием. Тем временем ты должен исследовать каждое место, подходящее для полного проявления Святого Грааля, и устранить все оставшиеся угрозы. Когда одно из них будет определено, Майя приведет Айрисфиль- Рука Арчера взвилась, как хвост скорпиона, и внезапным ударом соединилась с челюстью Кирицугу. Сигарета упала в клубах дыма, раздавленная каблуком Слуги. Власть, заклейменная в правой руке его Мастера, не позволила Арчеру прикончить его на месте — к счастью для одного из них, существовало такое правило, сдерживающее неизмеримую силу Героического Духа, чтобы такой контакт не мог причинил что-то кроме боли. Их глаза встретились: стальная серость надвигающейся бури смотрела вниз на красное солнце, сжигающее тучи. Один смотрел с вызовом, а другой не осмеливался произнести ни единого слова. Майя почувствовала, как её челюсти сжались под давлением, непохожим ни на одно поле битвы, бесстрастные глаза метались от одного человека к другому, как будто ожидая какого-то указания, что делать… и затем Арчер повернулся к ней, рявкнув: — Ты можешь сообщить этой жалкой дворняге, что я буду делать всё необходимое до окончания войны. А до тех пор я не потерплю и секунды его присутствия, и если он скажет мне ещё хоть одно слово, то лишится своего дерзкого языка, — Гильгамеш повернулся на каблуках и вышел со двора. Будь проклят этот никчемный, жалкий век. Будь проклят этот мир и каждый человек в нем. Будь проклята эта бессмысленная война, и, прежде всего, будь проклят её неизбежный исход.