bound[ed]

Охотник судьбы твоей

      Обещания устами Дэнни Джонсона наделены силой, с которой стоит считаться: спросите любую из его жертв, сколько слов он воплотил в жизнь.       Мисс «новенькая в полиции» играет со зверем, чья клетка ограничена лишь одной стороной, остальные три — иллюзия, горячо любимая обычными людьми. На руках не звенят кандалы морали, и ограничивающие мысли цепи стеклом разлетелись в пыль вместе с первой каплей чужой крови: хищник вонзил зубы в плоть и прогрыз до костей неизменные устои общества — он обнажил гниль людской сути и заставил бояться собственной тени.       Убийца в чёрном саване на своём счету имеет душ больше, чем офицер посадила за решётку; их опыт несоизмерим, но одни только попытки надавить и постоянные провокации представителя закона гонят жгучую кровь по телу — Дэнни привыкает к лёгкой тесноте в паху.       Для внепланового визита он сливается с тьмой, куда не попадает свет фонарных столбов, с собой взял неизменный фотоаппарат с монокуляром ночного видения для чётких снимков. Можно ли судить мужчину за интерес? Пальцем будет указывать на тебя, дьяволица, и винить в каждой ошибке, если таковая случится.       Дэнни приближается к краю, притягивает слишком близко и наступает момент оттолкнуть, но он хочет и продолжает сокращать расстояние в необычном танце по кругу, где завершающее па — твоё бездыханное тело в цвете спелой вишни.       В его памяти нет имени или образа такого же притягательного, волнующего до низменных инстинктов, каким поддаются и о каких написаны сотни произведений. Это тяжёлое желание забрать свободу и посадить на цепь; Дэнни жалеет, что не имеет божественной силы, иначе бы наградил бессмертием: он стал бы орлом, клюющим плоть, и в оковах ты будешь извечным пиром.       Тогда он забудет о других; в погоне за твоей искрой оставит увлечения и придёт к тому, что закопал на заднем дворе родительского дома — страх.       Удивительно? Дэнни вырастили на обещании человека, который разделит с ним жизнь во всех её красках, и он боится встретить этого человека, боится потерять себя в ком-то одном, когда за порогом так много дичи, желающей стать звездой его фотокамеры.       Великий космический замысел глух к мольбам того, чья жизнь подобна мгновению: в возрасте семи лет Джонсон задыхался от сформировавшейся связи — тяжёлым канатом опутала детское тело и душила, пока мальчик не рухнул без сознания.       Ему по вкусу небольшой дом, где ты обосновалась: уютно и ничего лишнего, много пространства, чтобы скрываться в тенях при следующем — последнем — визите, и два выхода в каждую комнату просто фантастика: это делает ванную ловушкой без возможности сбежать.       В неизменных одеждах передвигается тихо, под ним не скрипит деревянный пол, его тяжёлая фигура не отдаётся глухим стуком — у Дэнни грация хищной кошки в охоте за ланью. Любой предмет на пути он сдвигает на пару миллиметров: именно через эту мелочь убийца ведёт диалог с жертвами, предупреждая о неизбежном исходе.       Дверь в комнату приоткрыта, под лёгким покрывалом ты даже не представляешь о ночном визитёре. В руках Дэнни камера: с порога он делает несколько фотографий спящего офицера полиции, и что-то детское клокочет в груди — под маской зловещая улыбка, полная обещаний.       Его планы продуманы до мелочей, поэтому твоё пробуждение не является сюрпризом. О, как приятен ужас в полусонном взгляде.       В несколько шагов оказывается рядом и наваливается, приглушает едва начавшийся крик и не даёт вздохнуть — за годы своего увлечения Дэнни выучил человеческое тело, и он точно знает, куда давить, чтобы лишить сознания. — Не стоило просыпаться, офицер, — твоя хватка на запястьях слабеет.       Изначально Дэнни хотел заявить о своём присутствии в твоей жизни, что от него не скрыться и не спрятаться, и в каждом тёмном углу стоит выжидающая тень мужчины. Несколько фото на память с ним и тобой, пока ты сладко спишь в своей кровати и не подозреваешь об угрозе на расстоянии вытянутой руки, он бы оставил на видном месте, но тебе нужно было перевернуть планы. И как же ему нравится этот вызов: в предыдущих штатах никто не играл с убийцей твоими способами, они предпочитали улики и опросы свидетелей, отчёты о вскрытии тел и изучение характера ножевых ранений.       Недалеко от твоего дома припаркована машина.       Первоначальный порядок действий был нарушен, однако Дэнни в предвкушении: запасным планом было вырубить тебя и похитить.       Что может быть лучше полуночной погони? — Офицер Монаган, — кто-то трясет тебя, — время пришло, — для чего? Не чувствуешь языка и с трудом осознаёшь положение тела, — когда я говорю тебе очнуться, ты просыпаешься, — щёку обжигает резкая боль, сопровождаемая громким шлепком. От этого болит челюсть.       Из комфортного тепла швыряют на прохладную листву; по голым ногам пробегает неприятное ощущение, от которого передёргивает с желанием накрыть кожу чем-то согревающим. Вокруг непроглядная тьма, и пробивают её фары автомобиля, откуда выволокли.       Перед тобой он: как с полароида — в хэллоуинской маске и чёрных одеждах.       Ещё никогда тебе не было так страшно, за секунды пелена сна перестаёт замедлять способность мыслить, и рёбра болят от желания сердца пробить клетку костей. Осознаёшь одно: ты можешь умереть прямо сейчас.       Нет-нет, нельзя поддаваться панике, адреналин разгоняет кровь, страх — это лишь иллюзия, и на случай смерти предусмотрено одно: проверить журналиста из газеты. Но кто не боится смотреть в лицо Жнеца? — Какая приятная встреча, офицер, — голос приглушён маской, и прежний тягучий тон звучит с тёмным ликованием: ты готова спорить до срыва глотки, что он улыбается, по-настоящему улыбается, со всем мрачным очарованием. — Не могу сказать того же, — встаёшь с колен и оглядываешься, повсюду лес и беспроглядная тьма; босым ногам на лесной подстилке холодно. — Это ранит меня, — одну руку прикладывает к сердцу, а другую — ко лбу белоснежного призрака. И это убийца? — Для чего ты меня похитил? — скрещиваешь руки на груди в попытке хоть как-то удержать колотящийся орган, мешающий здраво оценивать ситуацию. — Переходишь сразу к делу, это мне в тебе нравится, — мужчина откидывает плащ, при свете фар сверкает начищенная сталь. — Всё очень просто, офицер Монаган, мы сыграем в игру: я даю тебе фору, — по мере разговора он приближается к тебе и кружит, ты же следишь за каждым шагом, готовая в любой момент ринуться во тьму или сражаться до последнего вздоха. — Ты убегаешь от меня как послушная девочка, а потом я иду по твоему следу и, — остриё под подбородком заставляет прижиматься к телу за спиной, — режу твоё прекрасное тело. — Если я сумею спрятаться и скрыться? — кончиком выводит линии на горле, не стоит лишний раз делать глубокий вдох. — Я найду, — он отвечает, как будто это самое очевидное, что может быть. — Лимит времени? — тебе не хочется признавать, как тепло его тела согревает озябшие ноги. — Тик-так, офицер, пора начинать бежать, — и не убирает нож, заставляя всё так же льнуть. — И какой в этом смысл? — ты хочешь оглянуться на маску, высмотреть за чёрной тканью глаза. — Если я убегу, то ты найдёшь и прирежешь, — он что-то отвечает в знак согласия, — если я останусь, то прирежешь, так зачем перед смертью мне потакать твоему желанию хорошей погони? Я лучше умру со знанием, что не доставила тебе удовольствия, чем буду играть по твоим правилам.       Опять всё усложняешь, не так ли?       У Дэнни огромный самоконтроль, именно поэтому ты ещё дышишь без лезвия в горле, но выбора остаётся всё меньше: рука заменяет нож, и как приятно слушать хрипы. — Вам придётся играть по моим правилам, офицер, — на мгновение ослабляет хватку и снова сжимает горло.       Никто тебя не услышит, никто не поможет, поэтому продолжай царапать одежду — силы оставят вместе с шансом на спасение.       Он задыхается сам от непонятного чувства. — Если ты не будешь им следовать, — ослабляет хватку вновь, давая возможность слышать и понимать чёткость произнесённого, — это будет самая долгая и кровавая смерть, тебя не сможет опознать никто, — он растягивает слова и говорит спокойно, делая тон будничным, словно обсуждает рутину, и это придаёт угрозам особый подтекст, из-за которого стылая кровь в озябших ногах поднимается выше, — при условии, что твоё тело найдут вообще. Звучит волнующе, не так ли? — было бы фантастическим завершением реплики прикусить кожу у челюсти. — На самом деле у тебя нет плана, — ты вздрагиваешь, когда лезвие становится перпендикулярно горлу, — и ты придумываешь всё на ходу, пытаясь запугать и заставить делать так, как хочешь, — внимательно следишь за рукой с ножом, — это всё чистая импровизация, предположу, что с момента моего пробуждения.       Умная девочка. Дэнни не перестаёт искренне восхищаться твоим умом, способным за масками Джеда Олсена и Призрачного лица разглядеть Дэнни Джонсона. И кто теперь безумный преследователь-убийца, изучающий жертву до мелочей? — В моём деле не может быть импровизаций, офицер, — он так близко к тому, чтобы вырвать кусок плоти из твоего тела и испить кровь без остатка: в этой тьме проявляются другие грани характера, о которых лучше молчать. — Но ты не убьёшь меня здесь, в какой-то глуши, это не в твоём стиле, — ладонь в перчатке давит у основания шеи под челюстью, заставляя откидывать голову, быть ещё ближе к человеку, чьё точное движение может лишить жизни. — Я хочу услышать дальше, — говори о нём больше, посвяти ему каждое слово и каждый свой взгляд; Дэнни купается в твоём внимании, словно то — райские воды, согретые весенним солнцем; он готов утонуть в твоих речах о нём. — Никто не найдёт моего тела и не свяжет это с другими твоими убийствами, — большой палец той руки под челюстью пишет круги на твоей коже, — никакой статьи в газете о заслугах Призрачного лица, да и убийство в лесу не так поэтично, как смерть в собственном доме, который для многих считается оплотом комфорта и безопасности, — произносишь на выдохе слишком быстро, глотая некоторые окончания из-за острого лезвия, всё так же кружащего у артерий и вен. — Ты говорила, что не доставишь мне удовольствия, и вот мы здесь, — его голос похож на кошачий ещё сильнее, и от природы низкий тон привносит особую ноту. — Я не… — хочешь опровергнуть, хочешь доказать, что не идёшь по заранее протоптанной тропе странных взаимоотношений. — Ты делаешь именно это и не смей отрицать, — но мужчина прерывает с низким рычанием на согласных и понижает голос, практически переходя на обжигающий шёпот: «а теперь ответь на вопрос: твоё сердце колотится от страха или от возбуждения?» — Оба варианта, — даже не видишь смысла лукавить: он знает и без твоих слов. — Такой плохой служитель закона, — констатирует с притворным разочарованием, — что бы сказал офицер Андерсон, если бы увидел, как его любимая мисс новенькая позволяет убийце это, — рука без ножа опять чуть сжимает горло, но теперь по-особому, с разгорающимся желанием большего. — Он бы не понял, — рот полнится слюной. — Он бы не понял, — повторяет убийца, — но тебя понимаю я. — Из всех людей меня понимает нарцисс-психопат, убивающий ради удовольствия и веселья, — ты не можешь не усмехнуться иронии: самый далёкий от закона человек понимает человека, который принёс клятву охранять закон ценой жизни. — Может быть, ты как я, — по спине пробегает холод, когда мужчина отстраняется и начинает кружить, — может тебе это так же нравится, — охотничий нож убирает в ножны, и остаётся только гадать о дальнейших событиях, — а может тебе нравится то, что делаю я, — он стоит перед тобой непозволительно близко, нарушает личные границы, и при полных лёгких грудь касается груди. — Может, — ты двигаешься осторожно, боясь спугнуть или навлечь гнев, когда убираешь капюшон и цепляешься за ткань маски у шеи, тянешь вверх, пока не снимешь, — мне нравишься ты.       Журналист носит линзы; в свете фар его глаза глубокие карие, но сейчас едва различаешь радужку в непроглядном чёрном, где отчётливо читается голод: это глаза хищника, живые и без налёта кукольной маски, они пылают обещаниями самыми тёмными, какие только может придумать извращённый разум, избалованный отнятыми жизнями. — Это опасная игра, офицер, — его шёпот оседает на твоём лице. — Я люблю опасность, — повторяешь так же тихо и смотришь прямо в глаза убийцы, пробуя на вкус его губы.       Это не по плану.       С самого начала всё покатилось к чертям из-за твоего нежелания отступить и играть по установленным правилам, и сейчас Дэнни слышит рёв сирены, затмевающий остальное: он растерян, он не знает, как действовать дальше, а контроль над эмоциями прахом оседает на освободившихся желаниях — убить прямо здесь и поглотить без остатка.       Одна рука тянется к ножу, другая — путается в твоих волосах.       Ещё никогда поцелуй не был так сладок; ему плевать на сталкивающиеся зубы и укусы до крови, металлический привкус и жжение раны только подгоняют испить всю тебя, и остановиться — сродни смерти.       Это опьяняет.       Это было ожидаемо и в то же время — самое непредсказуемое действие, но удовольствие затыкает здравый смысл: ты отвечаешь на поцелуй, даёшь волю рукам приглаживать жёсткий волос на затылке и хочешь быть ещё ближе. Это неистово, это мокро и грубо, ведь даже в таком моменте один не уступает первенство другому.       И стоило отстраниться ради передышки, как всё начинается снова.       Когда дверь со стороны пассажира приоткрыта, и тебе пора уходить, Дэнни не может насытиться и прекратить затяжной поцелуй. Ему всегда будет мало — такова натура Дэнни Джонсона: отнимать всё до затухающей искры жизни и брать сверх меры у живых, с каждым осваивая новые границы.       Он находит в себе силы отпустить; за все годы жизни никогда пульс не отдавал эхом в горле, и твоя удаляющаяся в ночи фигура говорит об одном: «убей меня, пока я не убила тебя».       О мёртвом офицере полиции, что недавно приехала в Розвилл, будут писать неделями.