Who's the enemy? Don't know what to believe
В последние дни от серийного убийцы никаких вестей, что, конечно же, к лучшему, однако из-за этого офис полиции гниёт в безделье, перекидывая друг другу отчёты о пропаже садовых вил. Старик Джефферсон через день приходит и пишет заявления: то любимые садовые ножницы исчезнут, то уродливый керамический гном оказался разбитым наутро, то кто-то сломал замок и вломился в дом через заднюю дверь. Будет ли он следующей жертвой? Сказать нельзя, так как в доме нет посторонних следов, только его одинокий хозяин и старый пёс. В газете Розвилла продолжают писать о преступнике, акцентируя внимание на его личности. Глупые журналисты даже работу свою сделать не могут: нужно писать о жертвах, об их семьях и пережитом горе. Важно не «кто убивает?», важно «кого убьют следующим?». Статичное жужжание лампы над головой после нескольких часов начинает раздражать. Поначалу воспринимается как фоновый шум — можно игнорировать, но дальше среди шуршания страниц, тяжёлого шага и скрипа половиц становится просто невыносимо. Безделье убивает, а копам это нравится. Их надежда — убийца развлёкся с Розвиллом и пошёл дальше, они вернулись к тихой жизни без нужды давать комментарии о новом убитом. Ты готова биться головой о стол в подобии развлечения: все отчёты и их копии перечитаны несколько раз, фотографии изучены до потёртостей на краях, осталось только перезвонить на неизвестный номер и поговорить с убийцей. Где-то здесь точно есть комната отдыха с настольным теннисом и дартсом, небольшими диванами или креслами, где можно удобно расположиться и проспать оставшееся рабочее время, иначе куда уходит Миллер на весь день? Лампа над тобой начинает мигать и потрескивать. Расстёгиваешь пуговицы у горла: застой душит, и даже не поговорить с Коннором — в последние дни избегает прямого контакта, лишь редкие взгляды можно поймать при видимости работы за бумагами. Почему он не может сказать прямо? Тебе никогда не нравилось перебирать варианты изменившегося поведения, ведь можно сразу подойти и разъяснить отношения. Для чего людям дан рот, мозги и способность излагать мысли? Для работы в полиции Розвилла. Ты думаешь, что Джед оценил бы эту шутку. Берёшь ручку и открываешь записи; скука рассеялась, стоило подумать о Джеде Олсене, а лампа над головой вновь стала фоновым шумом. Вы провели вечер в баре, где было много мужчин и несколько женщин — официанток в майках с глубоким вырезом, — выпили, поговорили, он проводил тебя до дома и обнял, а потом появился странный туман и исчез, когда вы прекратили физический контакт. Во-первых, какого чёрта Джед Олсен из всех людей в баре подошёл именно к тебе, которая назвала его подозреваемым и задавала провокационные вопросы. Во-вторых, что за странный зловещий туман. Вы видели его оба. Джед не в первый раз, судя по реакции. Коннор уже не скрывается и откровенно пялится щенячьим взглядом карих глаз. Пошёл он к дьяволу за своё отвратительное поведение, недостойное взрослого человека. Хэнк точно не одобрил бы, как и Харпер. Вспоминая последнего, ты так и не отправила ему благодарности за перевод и возможность участвовать в интересном деле. Коннор мнётся, хочет подойти и завязать разговор, но ждёт от тебя первого шага. Ты была бы благодарна, если бы Олсен крутился тут дальше, докучая полицейским своими журналистскими вопросами и обаятельной улыбкой, полной лжи. В баре было плохое освещение, но и его достаточно: ты делаешь заметку, что Олсен носит линзы — поняла при инициированной близости, хоть и отвлеклась на губы. Стоит ненавязчиво спросить об этом при новой встрече. Манера речи отличалась: больше игривой насмешки, словно кот в одной комнате с мышью, и той не убежать от острых когтей — это понимают оба, поэтому кот даёт мнимую свободу, но в его сверкающих глазах читается голод. Самое главное: тебе показалось или голос Олсена действительно стал более глубоким, когда речь зашла про туман? Звенит телефон. — Полиция Розвилла, офицер Монаган слушает, — ты не можешь разобрать слов женщины по ту сторону, — у Вас всё в порядке? — Он… — женский голос на другом конце провода задыхается, — он напал на меня, — на заднем плане слышишь борьбу, — пожалуйста, помогите мне, — она срывается на каждом слоге. — Кто напал на Вас? — оглядываешься: последний мужчина скрывается за углом, где комната для приёма пищи; ты один-на-один с тревожным звонком. — Помогите мне, — она визжит, что-то разбивается. — Где Вы находитесь? — быстро пытаешься найти укатившуюся ручку, переворачиваешь один из листов, готовая записывать. На середине понимаешь, что она диктует твой адрес. — Мэм? — переспрашиваешь ты, когда на том конце становится слишком тихо. — Помоги мне, маленькая дрянь, разве не для этого тебя прислали? — она рычит в трубку, из-за чего вздрагиваешь; на краткий миг у тебя перехватило дыхание, а вместе с этим — остановилось сердце, чтобы увеличить свой ритм. Это он. — Понравилось моё представление, офицер Монаган? — ты нутром чувствуешь широкую улыбку, которая не скрывает хищного оскала и острых клыков. — Этот разговор отслеживается, — всё ещё одна в офисе, даже не слышно чей-то болтовни неподалёку. Один-на-один с убийцей на том конце провода. — О, я не настолько глуп, и ты это знаешь, — определённо использует модулятор голоса, спешно делаешь заметки в блокноте. — Чего ты хочешь? — стараешься говорить спокойно, не привлекая внимание потенциальных свидетелей. Они об этом твердили? Убийца звонит, и ты не срываешься с места в поисках старших коллег, а продолжаешь беседу, потому что жадная. Потому что собеседник — твой трофей, любому другому просто разорвёшь глотку и будешь скалиться, защищая добычу. — Всего лишь поздороваться, офицер, — почему он звучит так довольно? — Я не услышала приветствия, — трудно сосредоточиться на голосе и мыслях, невольно хмуришься и начинаешь кусать губы. — У котёнка есть коготки, но так ли они остры, как мой нож? — твою мать, какого хрена он заигрывает? Что за убийственный флирт с полицейским. — Хочешь узнать? — ты не будешь отставать в этой гонке: если первенство у него, то с разницей в полшага получишь второе место и потеснишь на пьедестале. — Безумно, — ох, он практически мурлычет ещё более низким голосом; это не должно возбуждать, но интимность момента делают своё — ты скрещиваешь ноги и вжимаешься в стул сильнее, чтобы хоть как-то удовлетворить разгорающуюся потребность. — У котёнка есть заряженный пистолет при себе, — прочищаешь горло в попытке скрыть растущее напряжение. — Ты про него? — раздаётся знакомый звук затвора. — Ты в моём доме? — и по щелчку пропадает желание при осознании убийцы в месте, где ты наиболее уязвима. — Она, наконец, догадалась, — теперь этот смех звучит искренне. — Сейчас середина дня, тебя должны были увидеть, — в надежде смотришь на все двери: кто-то должен войти по закону жанра и вмешаться в разговор, насильно забрать инициативу в чужие руки и пустить убийцу по другому следу; его присутствие в твоём доме ломает иллюзию безопасности, и больше негде спрятаться в маленьком городке от его взора. А как же случайные прохожие или соседи, которые могли заметить проникновение в чужой дом и позвонить в полицию, как сознательные граждане? Все телефоны молчали. — Волнуешься за меня? — должно быть, он неправильно понял твоё волнение за себя, за возможность поимки его другими офицерами. — Нет, — отвечаешь слишком быстро. — Лжецам я вырезаю язык, дорогая, — у тебя дрожат колени от того, как он произнёс последнее слово. Убийца не даёт возможности ответить, когда произносит: «до скорой встречи, офицер», и ты слышишь гудки. Дэнни давно не чувствовал жара у шеи. С учащённым дыханием он покидает твой дом, сломав напоследок один из замков на окне для будущих планов — такую мелочь заметит только профессионал, и в Розвилле нет настолько искусного человека, чтобы определить причину и место поломки шпингалета. Самое ужасное — было трудно покинуть твои простыни, Дэнни видел картины отличные от привычных, и жар у шеи является признаком сильного возбуждение, какое Джонсон чувствовал только в первые убийства. Он может допустить ошибку из-за тебя. Этого не должно случиться: Дэнни Джонсон не ошибается с тех пор, как покинул Юту, и ты не станешь причиной его падения.(Но как же хочется удовлетворить жажду твоей плоти, прежде чем удовлетворить жажду крови).
По возвращении Коннор первым замечает красную кожу лица и дикий взгляд твоих глаз, направленных на стационарный телефон. Что произошло?From the flames of the fire I watch you crawling to me
— Что-то хотел? — спрашиваешь Коннора, который несколько минут стоял в паре шагов от твоего стола с кружкой в руках. — Хотел извиниться за тот вечер, — он подходит ближе и улыбается (наверняка думает, что ты простила этого идиота). — За что? Инициатива была моя, — накрываешь рукой заметки о телефонном звонке. Если молодой полицейский решил вернуть ваши отношения в прежнее русло, то в этом абсолютно никакого смысла: с твоей стороны не менялось ничего. — Я оставил тебя одну, — всё ещё неловко мнётся, но теперь прямо перед твоими глазами. — Я была не одна, — ты даже не пытаешься скрыть холодный тон в голосе, — Олсен составил мне компанию. — Хорошо, — улыбка Коннора меркнет на мгновение, он оглядывается и словно только замечает, что держит в руках кружку, — чуть не забыл, — ставит её перед тобой, — это для тебя. — Спасибо, — отвечаешь ему и возвращаешься к записям. В конце безумного дня ты возвращаешься домой и чувствуешь резкий запах спиртового одеколона — такой можно купить за доллар в любом магазине и выпить, если не жалко здоровья. Убийца действительно был здесь, и сильнее всего отголосок спирта на твоих простынях. Страшно? Отчасти. В тебе продолжает гореть азарт напополам с адреналином и желанием сбежать из города, чтобы сохранить жизнь, но больше всего — предвкушение, ведь убийцу называют охотником, и кто не сыграет против него лучше, чем полицейский — охотник на охотников? Твоя добыча — смакующий опьянение кровью и пишущий картины, достойные смертной казни. В последний раз вдыхаешь дешёвый одеколон и меняешь простыни, подмечая ещё одну деталь: убийца украл нижнее бельё и оставил чёрную футболку взамен домашним, которые тоже забрал. Этот парфюм ты узнаешь с закрытыми глазами. Что за игру затеял Олсен? Дэнни нужно унять зуд под кожей, что копился с вашей встречи. Он только предвкушает, как позвонит через несколько дней или недель, спросит о подарке и его судьбе. Дэнни вообще-то не оставляет своим жертвам ничего, кроме потери крови и нескольких ножевых, но здесь ему хотелось дать нечто личное, выделяя тебя над другими в списке на смерть. Его кровь горит в венах, когда думает о своей одежде на твоём теле. Армейские ботинки с мягкой подошвой: услышать его приближение можно лишь при желании Дэнни дать о себе знать; в меру облегающие чёрные брюки, чтобы не стеснять движения, и на бедро крепит ножны, которые украл у полицейского в Филадельфии; тонкая облегающая футболка с длинным рукавом заправлена за пояс, а сверху неизменный тяжёлый плащ из кожи, местами потёртый от времени. Маску с кричащим, как в знаменитой картине, лицом призрака Дэнни наденет позже. Исключительно голой кожей проверяет остроту лезвия, и убирает охотничий нож с тяжёлой рукоятью в ножны. Теперь за перчатками скрыто последнее. Призрачное лицо готов к охоте. Несколько месяцев Дэнни следил за стариком Джефферсоном, когда тот обратился в полицию, даже начал думать о смене планов, но ленивые копы Розвилла не разочаровали: отмахнуться от выжившего из ума старика легче, чем взяться за дело о пропаже садовых инструментов. В дом проникает через заднюю дверь, где сломал замок. Никто не удосужился починить — типично, предсказуемо и скучно. Пожилого мужчину Дэнни находит за просмотром какого-то дерьма по телевизору, тот даже не обратил внимания на колебавшиеся тени и тишину: о псе Дэнни позаботился заранее. Он заносит руку и бьёт в грудь, прикрывает старику открывшийся рот и наносит удар в левую сторону шеи. Джефферсон неглубоко и быстро дышит, когда убийца в чёрных одеждах и белоснежной маске делает глубокий разрез у рёбер, на смертном одре он уже не чувствует руки в своём теле и закрывает глаза. На фоне мёртвого Дэнни позирует с жестом мира. Всё прошло идеально, точно по плану. Дэнни рассматривает фотографии, особо удачные крепит к коллекции на стене и записывает детали для будущей статьи. Он жаждет услышать твои мысли о его искусстве. Перед жёлтой линией путь преграждает Коннор и уводит в сторону от дома, где нашли новое тело. Без сомнений, что дело рук Призрака (кличка от коллег), но тебя не хотят пускать: даже узнала по чистой случайности, когда медленно шла за утренним кофе. — Какого чёрта происходит? Это моё дело, — скрещиваешь руки на груди и недовольно смотришь на полицейского. — Тебя отстранили, — Коннор поджимает губы и смотрит в сторону, — меня назначили на твоё место. — То есть теперь ты будешь искать убийцу? — хочется добавить, чтобы смотрел тебе в лицо, чёртов трус. — Шеф сообщит тебе, когда вернёшься, — и он уходит! Поворачивается к тебе спиной и уходит! Гонимая яростью не замечаешь Олсена, идущего к тебе, и проходишь мимо, задевая его плечом. На глаза наворачиваются слёзы: тебя ради этого дела прислали сюда, ты была нужна здесь со своими нетипичными навыками игры с преступником, и теперь у тебя снова отобрали смысл. «Это было безрассудное решение: отправиться в бар, не предупредив, в первую очередь, меня», — шеф бьёт ладонью о стол, — «ты отстранена от этого дела, пока я не назначу тебя снова». «Когда Вы назначите меня снова, сэр?» — ты стоишь прямо, руки в замке за спиной. «Когда увижу, что ты подчиняешься приказам. Свободна», — напоследок слегка хлопаешь дверью. Как же ты хочешь вырвать Коннору его мерзкий язык за стукачество! Это должен был быть простой поход в бар, как старые знакомые и коллеги! Да, потенциальные охотничья угодья убийцы, но это не подтверждено. Все в Розвилле ходят в этот бар, чем хуже вы? И ты уверена, что Андерсон приукрасил действительность, выставляя тебя в дурном свете, иначе бы шеф не отстранил от работы над делом. Весь оставшийся день ты проводишь в комнате отдыха на пару с Миллером. Звонок поздним вечером только раззадоривает. — Добрый вечер, офицер, — голос по ту сторону всё такой же по-кошачьему хищный. — Не удивлена, что ты решил позвонить сегодня, — прислоняешься к стене позади. — Всего лишь хотел услышать твои мысли о новой жертве, — и почему это ожидаемо? Из всех дней убийца выбрал именно сегодня, чтобы подкинуть масла в почти затухшее пламя. — Да? Ну, тогда наш разговор окончен, меня отстранили от дела, — ты сбрасываешь звонок и швыряешь трубку на место. Снова раздражающий звон. — Что? — вкладываешь всю накопившуюся злость. — Ещё раз это сделаешь, и я вскрою твою глотку, — он рычит, и вопреки здравомыслию, это успокаивает сильнее ромашкового чая, — а теперь повтори. — Меня отстранили от твоего дела, — снова прислоняешься к стене позади, снова чувствуешь влагу, размывающую зрение, — я не видела трупа и не смогла даже пройти за линию. — Это печально, офицер, — Дэнни разочарован: всё предвкушение нарушила некомпетентность полиции, решив вырвать из рук полюбившуюся игрушку. Под кожей начинает роиться зуд, и унять его может лишь кровь. — Засунь жалость в задницу, — через телеобъектив он видит усмешку. — Я не жалею тебя, принцесса, — ты вздрогнула на прозвище, Дэнни делает заметку о странном отношении к типичным обращениям, — я жалею, что не услышу о себе. — Так ты нарцисс, — твоя мимика возвращается к привычной, что радует и отдаёт эхом ниже пупка: морщинка между бровей и прищуренные глаза лучше печали и других эмоций, ведь именно через хмурое лицо Дэнни знает, что ты думаешь о нём. — Я вижу тебя, — он переходит к своей тактике запугивания жертвы: что из этого сработает на тебе? — Прямо сейчас? — вглядываешься в окна. — Прямо сейчас, — ждёт испуга, ждёт нервной реакции и поломанного телефона, но получает иное. — Так лучше видно? — ты распахиваешь все шторы в комнате; снова переворачиваешь ожидания, и от этого под кожей Дэнни чувствует иной зуд. — Я расцениваю это как приглашение, офицер, — он томно выдыхает, когда рисует картину: ты на коленях ползёшь к нему и смотришь снизу вверх, ожидая приказа, как послушный питомец с именным ошейником. — Это и есть приглашение, — Дэнни кусает губы; нутро разгорается поленьями твоих слов, и выученным самоконтролем он остаётся на месте с телефоном и камерой с телеобъективом. Насколько он страстен, настолько же холоден и дотошен в соблюдении плана. — Тогда я не могу отказаться, — скорее чувствует, чем видит дрожь твоего тела. Какой реакции ему ждать на визит? Как именно ты удивишь его и заставишь желать ещё больше? — Ты ведь этого хочешь? — подходишь ближе к окнам, и Дэнни видит футболку, которую оставил, на твоём теле: прямо так, как он хотел. Ты не разочаровываешь; лучшая жертва, какая только была под его ножом, как же ему хочется войти в твой дом прямо сейчас и изрезать голой тело с призраком его парфюма на коже. Ошейник не нужен: ты добровольно ставишь клеймо собственности Дэнни, и это так заводит. — Убить меня, как одну из жертв, зарезать со всей страстью, на какую способен, да? Так вот, — потакая фантазиям мужчины, свободной рукой ты скользишь к груди, приподнимая футболку и обнажая чёрное кружево на бёдрах, — какого дьявола ты забрал моё бельё и оставил улику? Дэнни несколько раз нажимает затвор. — Вы меня разочаровываете, офицер, — через модулятор голоса ты не слышишь эмоций, не слышишь его желания поглотить целиком. — Дай мне минуту, — исчадие, призванное погубить великий ум, тебе должно быть запрещено прикусывать губы (только Дэнни может кусаться). — Десять секунд, — он потакает твоей прихоти на своих условиях, — тик-так, время вышло. — Чтобы у меня не было выбора? — ты опять хмуришься, как ему нравится, — таким образом, ты всегда будешь знать, что на мне, когда видишь. — Умная девочка, — Дэнни не упускает, как ты сжимаешь бёдра. — Так как на счёт приглашения? — и опять пытаешься проглотить больше, чем дают. — Я принимаю его, офицер, — он продолжает делать фотографии, — но для проникновения в твой дом мне достаточно одного желания, — камера фиксирует напряжённую позу: до тебя доходит, под чей топор добровольно кладёшь голову на плаху? — И за попытку поставить меня на ступень ниже, ты будешь наказана. Дэнни оставляет наедине с короткими гудками. Наутро в почтовом ящике ты находишь фото последней жертвы: убийца в белой маске с кричащим лицом и с карикатурным знаком мира на фоне трупа, отдельным полароидом тело. На задней стороне первого записка: «это наш секрет, офицер». Он действительно нарисовал сердечко?