bound[ed]

      В пустой двуспальной кровати ты обнимаешь подушку, сохранившую его запах: древесный мускус в остатке стал тёплым пряно-перечным. В смутных воспоминаниях — посещение места убийства и похожий шлейф, какой не чуяла ранее; огонь в крови кипел сильнее. Если оторваться от мягкости, помимо прочего будет тот застывший запах секса — выгонять его только с открытыми окнами.       И как же не хочется покидать уют простыней на обнажённой коже; придётся смотреть в глаза неизвестности — в эти потрясающие карие глаза — и начинать диалог, чей корень — идентичные порезы. Это имеет смысл, не так ли? Грубое предвкушение охоты на убийцу Розвилла, танго со зверем с ножом вместо розы, и не подвергающийся сомнению итог с подсохшей кровью.       Покидаешь комфорт и спокойствие, когда устаёшь лежать без него.       На тумбочке рядом замечаешь фотоаппарат и несколько полароидов: на первом ты с обнажённой спиной и плечами, и солнце падает на изгиб талии, лёгкая тень на бёдрах, а у второго (как же неудивительно) акцент — та самая рана и шея, где помимо фиолетово-красных засосов местами следы зубов. Он действительно гордится своей работой, не так ли? Любое проявление боли физически — его бессмертная награда. Ты подумываешь спрятать второй или разорвать на мелкие части, но уверена о дополнительных кадрах, потому просто берёшь камеру и изучаешь кнопки.       По пути на кухню заходишь в ванную и смываешь водой остатки сна, мятно-еловой жидкости в небольшой бутылочке становится меньше на двадцать миллилитров. Спрей на водной основе с ароматом ванили оседает на коже. Долго смотришь на чёрный карандаш и бальзам лёгкого оттенка сливы.       Помнишь о проблемном месте и стараешься идти тихо, чтобы не засекли раньше времени. На первом полароиде мужчина со спины: только в чёрных штанах, и крашеные волосы немного растрёпаны, на втором — он вполоборота смотрит в объектив, и без прямого солнца не заметить едва румяный на щеках.       Кадры за кадры. — Доброе утро, — смыкаешь руки в замок и тянешься вверх. — Сначала завтрак, — он указывает на стол, где стоят небольшая тарелка с хлопьями, стакан йогурта (меньше, чем обычно наливаешь ты) и стакан апельсинового сока. Этот завтрак в рационе уже две с половиной недели. Как давно он следит? — Спасибо, — смешиваешь йогурт с хлопьями.       Его завтрак состоит из яичницы-глазуньи (классика) и немного салата из овощей, купленных днями ранее. Ты едва ли моргаешь, не отводишь взгляда от мужчины напротив, когда он — игнорирует тебя и предпочитает смотреть в окна в глубокой задумчивости. При свете дня без линз в карих глазах отражено так много, что не хватит слов описать — только падать в эту глубокую бездну.       Когда ты перестанешь пялиться? Часть Дэнни наслаждается твоим вниманием, другая же раздражена до дрожи в коленях; твоё тело должны были обнаружить сегодня утром, как назначенное лицо на статьи об убийствах он бы пришёл и задал несколько вопросов каждому служебному лицу, пока на стене рядом с другими висит молодая полицейская с остекленевшими глазами и кровью на скулах.       Всё опять не по плану, он даже не удивлён.       На языке кисло-горько от сока. Когда встаёшь со стула, карие глаза следят за движениями: пустой чайник наполняешь водой и ставишь закипать, не возвращаешься обратно, а прислоняешься к столешнице, скрещиваешь руки на груди и игнорируешь мужчину, который теперь сверлит взглядом.       Вернись.       Дэнни замечает, что ты стараешься не поворачиваться к нему спиной. Подсознательно? Возможно. Без обнаруженной связи ты была бы мёртвой. Однако ему не нравится, что ты его боишься, как не нравится понимать: любое резкое движение вызовет панику, ты уже ходишь по грани и не замечаешь, как дрожали руки, особенно со стаканом сока в руках. — Чай или кофе? — ты смотришь мимо, когда спрашиваешь. — Кофе, — Дэнни отсчитывает секунды.       С громким стуком ставишь пустую кружку. В груди тесно, из-за прерывистого дыхания трудно сделать глубокий вдох, и саднит горло в попытках подавить нарастающую истерику. Крупные капли разбиваются о пол. Бессмысленно игнорировать убийцу в комнате, который пришёл по твою душу и почти забрал её. Он специально скрипит стулом и громко приближается, но ты хочешь только сбежать, запереться в комнате и выть в подушку.

уйди уйди            уйди уйди                   уйди уйди             уйди уйди

      Дэнни никогда не успокаивал. Ему чуждо сочувствовать кому-то, он просто не понимает состояния человека и печалей сердца, и твоё красное от слёз лицо вызывает только наслаждение. Слабое «не трогай меня» проходит мимо, когда большим пальцем ловит очередную слезу и смакует, как ты смаковала его кровь.       Пряно-перечный обжигает ноздри.       Едва выдыхаешь, как содрогаешься снова, пытаешься что-то сказать и оттолкнуть, но ничего не выходит; всё из-за него. Только по причине его желания твоей смерти тебя сжимает изнутри, только из-за его садисткой натуры, и хочешь выцарапать карие глаза, когда он так близко.       Мерцающая обида горит в гневе, и Дэнни не успевает среагировать на пощёчину, от которой горит кожа. За мгновение от припадка до откровенной злобы — ещё одна монета в копилку сюрпризов офицера Монаган. Второй удар он ловит и сжимает запястье в угрозе. — Пошёл ты к чёрту, — свободной рукой тянешься к шее, — всё из-за тебя, грёбанный ублюдок, — он отклоняется, и ты царапаешь ключицу, — самое худшее это быть связанной с тобой, Дэнни, — практически плюёшь в лицо. — Ты не это имеешь в виду, — в его взгляде тщательно спрятанная горечь. — О да, именно это, — пытаешься вырваться, а когда не получается — резко подаёшься вперёд, чтобы ударить лбом. — Нет, не это, — он звучит странно отстранённо, это нетипично для Дэнни, и он сам подмечает новые детали. — Я ненавижу тебя, Дэнни, — твои слова не должны так сильно находить в нём отклик. — Нет, — он холоден и пуст; он пытается защитить себя незначительностью твоего гнева, который пройдёт, но останется в памяти. Ему бы придумать что-то, вот только хочет разделить этот огонь и сжигать в ответ с такой же злобой. — Перестань отрицать мои слова, мудак, — он позволяет вырваться, и трёшь ноющее запястье. — Если ты не прекратишь извиваться, — его руки на твоей шее, — я найду способ переломать все твои кости, чтобы это не отразилось на мне, — и веришь каждому слову, ведь они сказаны с такой искренностью, какую слышала только в ответ на анализ последнего убийства. — Тогда бойся того момента, когда я восстановлюсь, — обхватываешь его шею и шипишь, — потому что я запомню и разделю всё.       Огонь затмевает радужку карего, и кажется неправильным притяжении этой убийственной ярости, разожжённой тобой. Обида, гнев, а теперь — желание; то самое первобытное желание от магнетического притяжения другого, где хочется предаваться и поклоняться плоти, потому что нет прекраснее человека, сгорающего в твоих прикосновениях. Не контролируешь руки, которые больше не стараются сдавить горло, и притягиваешь, тревожа разбитую губу.       Целовать Дэнни (реальное ли имя?) кажется настолько правильным, словно картина оттенков синего была неполноценной без бордово-чёрных теней. Это полыхающее на уровне живота чувство, сравнимое только с бесконечным голодом, когда только попробуешь и пропадёшь в жадности, и действует принцип «чем больше даёшь, тем больше требует», загоняя в бесконечную петлю змеи, поедающей себя с хвоста.       Отстраняешься первой, оставляя ладони на горячей спине; гулкое сердцебиение утешает.       «В следующий раз сократи прелюдию», — он возвращает объятие, неосознанно выводит круги на талии и понимает, откуда взялась эта вспышка, но принимать не хочет: всё сказанное тобою — подсознательные страхи и неосознанные мысли, запрятанные в самую глубь с печатью запекшейся крови. Дэнни не говорит о чувствах, ему трудно выражать свои, какими бы ни были, и легче вонзить нож в чьё-то тело.       «Следующего раза не будет», — так же неосознанно прослеживаешь узоры на мужской спине. — «Это было лишним и бессмысленным, но извиняться не буду. Мне до сих пор кажется, что я отвернусь, и ты зарежешь меня, как остальных, так что нет, никаких извинений за срыв, но», — слегка отстраняешься, чтобы держать контакт глазами, и одну из рук перемещаешь на лицо, поглаживая щёку (прикасаться к нему как наркотик), — «мои слова были чистым гневом и могли ранить, за это я прошу прощения, Дэнни, ты не заслуживаешь ни одного из них».       «Тогда что именно ты думаешь?» — не может не спросить, фраза сама сорвалась, пока пленён твоим сияющим взглядом.       «Твоё настоящее имя — Дэнни?» — отвечает утвердительно, на что не можешь слегка ухмыльнуться, и он повторяет ухмылку, — «тебе идёт больше, чем Джед. Приятно познакомиться, Дэнни», — впервые ты увидела проблеск света во тьме его глаз, — «а думаю я о том, что скоро придёт Коннор».       Кладёт голову на твоё плечо и так протяжно выдыхает, что подгибаются колени.       Пока ты приводишь в порядок лицо, смывая призраки слёз, Дэнни не может не думать о дальнейшем: узы в планы не входили. Вероятность, что один из героев рассказа-статьи, цель которой напугать и заставить вспомнить о жизни [смерти], окажется тем самым человеком, якобы идеальным продолжением и дополнением, — абсолютный ноль, но тебе ведь нужно внести свои поправки, не так ли? Он отмахивается от шёпота истины, потому что признать интуицию значит предать логику и разум, и здесь не будет идеального баланса, как привык соблюдать во многих вопросах.       Мужчина по имени Дэнни Джонсон не может представить кандидатуры лучше.       Убийца в маске с призрачным ликом недоволен: все имена в его списке принадлежат мёртвым.       Отношения между вами не назвать любовью, с огромным сомнением можно назвать симпатией, когда человек рассматривается как потенциальный партнёр; ваши взаимодействия не выходили за рамки «убийца/полицейский» и построены именно на знании одним секрета другого. Сексуальное напряжение? Безусловно. Глубокий интерес на грани одержимости? Грань позади. Однако Дэнни не отрицает, как сильно ты привлекаешь (настолько, что одно упоминание щенка ранее вызвало жжение в костяшках).       Когда дом погружается в тишину, он находит тебя в спальне и не может сдержать смеха: ты буквально укуталась в его плащ и мгновенно покраснела, когда была обнаружена.

(Ладно, может быть Дэнни немного влюблён.)

— Не замечала раньше этого шрама, — проводишь по белой полосе над левой бровью, и Дэнни со своей мимикой строит такое выражение лица, где читается «неужели?» и приподнята та самая бровь (ты даже не можешь назвать действия, которые будут не привлекательными в его исполнении), — ну да, по шрамам легко найти преступника. — Так я преступник? — у Дэнни становится привычкой вторгаться в твоё пространство. — Не самый страшный на моей памяти, — не нужно вглядываться во тьму карих глаз, чтобы увидеть предупреждение к бегству.       Срываешься с места, но без страха за свою жизнь, как часами ранее, а с озорством — всё равно поймает, как положено хищнику. И он ловит во второй комнате, заставляет упасть на кровать и зажимает твои ноги, пока давишься смехом: убийца и полицейский играют, как малые дети. — Кто произвёл на тебя большее впечатление? — между строк читается «кто затмил меня?» — Был один маньяк, — отвечаешь неопределённо и получаешь ухмылку, демонстрирующую зубы. — Конкретнее, офицер Монаган, — удивительно легко он переходит к угрозе, за которой чувствуется сила, и от этого покалывает кожу. — Из-за него меня хотели отстранить, — Дэнни не нравится твой расфокусированный взгляд в пустоту, но именно так люди рассказывают о воспоминаниях, — какой-то насильник, отрезавший девушкам безымянный палец левой руки, — он замечает шрам на средней фаланге, — больной на голову ублюдок, срезавший волосы и пальцы, кого-то он убил, кого-то оставил в живых с вечным напоминанием, — фокусируешься на нём, и Дэнни снова чувствует жжение в костяшках от злобного блеска с примесью горечи, — и я идеально подходила под его типаж. — Продолжай, — его рука снова на горле слегка сжимает и обжигает, настолько бурлит в нём кровь; Дэнни всё понял, но ему нужно услышать для подтверждения. — Это был нерабочий день, — подстраиваешься под руку, чтобы давила меньше, и прижимаешься ближе к телу мужчины, пока иррациональная вина отравляет волю к борьбе, — я пошла в парк, где он обычно нападал. — И никого не предупредила? — вопрос-утверждение, потому что ожидаемо от такой ослеплённой амбициями девушки в начале карьеры, где доминируют мужчины. Именно эта слепота привела в руки Дьявола. — Нет, — он не отчитывает, не говорит резких слов, но от одних лишь взгляда и интонации хочется снова отпустить несколько слёз и ослабить давление в груди. — Конечно же, — не такую усмешку хочется видеть, — это безрассудно, — Дэнни пугает больше серьёзностью и холодным гневом, чем жаждой крови, отливающей сталью в лунном свете. — Точно так же, как пойти в бар, — пытаешься отбиться, но попыткой копировать его с примесью горькой токсичности, свойственной загнанному в угол зверьку, только раззадориваешь.

(Ты могла умереть, так и не встретив Дэнни, и он бы никогда не узнал этого волнения, когда полицейский знает и молчит, предпочитая играть с убийцей, а не сосредоточиться на поимке; никогда бы не услышал, как хорошо ты понимаешь его картины.)

— Именно, — неловко краснеть и чувствовать себя ребёнком, уличённом в безобидной шалости, перед мужчиной, чья рука почти лишила рассвета, — о чём ты думала? — Я хотела поймать его, — перестаёшь защищаться и хмуришься, сдерживая разгорающийся огонь, — но в итоге он поймал меня и почти отрезал палец, но я… — резко прерываешься и сглатываешь вязкий ком, делаешь глубокий вдох, — это была самооборона, — и на выдохе добавляешь, — он хотел изнасиловать меня. — Ты убила его, — Дэнни понимает контекст, он убивал сам и брал интервью у тех, кто случайно убил в самообороне: признаться в первом убийстве сложно, пока кровь последующих не впитается в кожу по локоть, и ничто не смоет багрянец с мозолистых пальцев. — Мой капитан оформил задним числом переработку, чтобы меня не уволили за решения без согласования начальства, — отпускаешь эмоции; нет смысла скрывать от убийцы запёкшийся шлейф, — они хотели принудить его к сотрудничеству, чтобы найти тела тех, кого он убил, и выяснить точное количество жертв. — Тебе понравилось? — он оттаивает в оттенках адского пламени, что плещется в глубине карих глаз, почти поглощённых чернотой. — Что? — от перемены дрожишь. — Чувствовать, как жизнь уходит из тела, — Дэнни скалится и обнажает зубы в ухмылке, какую не забудешь при желании: она останется в кошмарах на острие тактического ножа, — смотреть за тускнеющими глазами, пока вываливаются кишки, — убирает руку с шеи, в привычном хвате без самого предмета проводит между грудей, останавливается у рёбер и резко пересекает живот наискось, — и отмахиваться от ничтожных попыток дать отпор, — он ловит дыхание с приоткрытых губ, хват возвращается к шее, где холодило кожу без его тепла. — Это безумие, — неосознанно прослеживаешь упомянутый шрам, играешь с жёстким волосом и бесконечно прикасаешься, задерживаясь у плеч, притягиваешь ближе. — Но тебе понравилось, — ему не нужен голос: слова произносит на твоих губах, и следуешь за ним, ожидая нового поцелуя, но не получаешь желаемого; Дэнни жаждет признания твоими устами. — … да, — и тонешь во тьме его глаз — другого не видишь, только его безумно красивые глаза, сияющие ликованием.       Дэнни выглядит дико, как ранее в полной экипировке с ножом в руке, словно сам прирезал того человека, и просит подробностей, пока вновь оставляет пятна на шее и покусывает челюсть. Твои откровения разжигают в нём жажду истории, достойной первой полосы газеты: «полицейский в самообороне убила преступника», «мертвецы не говорят, тем более не называют имена и не показывают трофеи», «ожерелье из безымянных пальцев», «для каждой он стал мужем в самом извращённом смысле». Он бы сделал сенсацию, из подробностей вылепил историю ужаса, что запугала бы всех, а на Хэллоуин в костюм созданного им — Дэнни — персонажа наряжался каждый третий. Ещё прекраснее, если бы он умер от рук Призрака, и в последние секунды жизни выражение белоснежного лика отразилось бы на человеческой коже.       «Всегда найдётся рыба крупнее», — он бы смеялся в лицо твоему маньяку, пока дробил кости пальцев армейскими ботинками. Он бы заставил его слёзно молить, заставил бы рассказать, как именно убивал, чтобы указать на ошибки, и первая: иметь типаж. Он бы дразнил: «твои девочки так же жалко умоляли о жизни и ползали на коленях? Или ты принуждал их унижаться? Чувствовал эту силу?» Он бы воткнул нож в обвисшее брюхо, и ещё раз, и ещё, и ещё-ещё-ещё, пока рука по запястье не провалилась внутрь. Он бы фотографировал каждое выражение его мерзкого лица и похлопал бы по щеке как шлюху. Он бы отрезал палец и бросил в коллекцию.       Интересно, насколько сильно полицейские были бы благодарны, когда нашли полароид с убийцей в маске кричащего призрака рядом с трупом?       Дэнни не чувствует крови, унесённый мыслями о возможном кусал слишком сильно, и клыками растревожил следы у ключиц, не замечая попыток оттолкнуть, — настолько сильно был опьянён. Твои ладони для него как тростинка, которую переломать без труда, ведь справлялся с мужчинами крупнее своего, и тревога в твоих глазах призывает повторить ради мольбы и всхлипов. О, как Дэнни обожает слушать призывы к разуму, моления для него — лучшая музыка, которую не устанет держать на повторе, и больше криков; твои он приглушает ладонью или держит на языке.       Если бы не привычка глушить преждевременное разоблачение, никто не услышал бы три отчётливых стука в дверь. Кажется, что на краткий миг остановилось сердцебиение и возобновилось в разы сильнее спокойного ритма; ты быстро сползаешь с кровати и падаешь на пол, поднимаешься и спешно уходишь, кратко объяснив расположение скудных запасов косметики в ванной. — Доброе утро, — произносишь неровно. — Доброе утро, — в первую очередь Коннор обращает внимание на пространство за твоим плечом, затем — на покрасневшее лицо и аритмичное дыхание. — Всё в порядке? — спрашивает настороженно, ожидая нападения из полутени в любой момент. — Да, всё отлично, — делаешь небольшой шаг назад, — зайдёшь? — Нет, я… — молодой полицейский чувствует кровь на щеках, когда замечает твои неприкрытые ноги и всего лишь большую футболку. — Доброе утро, офицер, — чувствуешь мужское тело позади; Дэнни взял из комнаты лёгкое покрывало и теперь обнимает со спины, оставляя взгляду только шею в его метках. — Джед? — Коннор одёргивает руку, которую начал поднимать для рукопожатия: чутьё говорит не приближаться к вам. — Что ты здесь делаешь? — Я его пригласила, — отвечаешь быстро, чтобы перетянуть внимание на себя, — мы вроде как сблизились, — на поднятую бровь добавляешь: «после той пятницы». — Ты не ответила на звонки, — коллега слегка хмурится, рассматривая Джеда в нетипичной обстановке. Многие имеют домашний образ отличный от рабочего, но с журналистом что-то не так: Коннор не помнит, что бы Джед щурился и избегал контакта глазами, ему даже некомфортно было от этой привычки, когда сталкивались в диалоге. Светлые пятна на левой стороне лица списывает на солнечные блики. — Ты не приехал, когда я не ответила, — тебе не нравится, как пристально Андерсон рассматривает Дэнни, по рассказам капитана знаешь о невероятном полицейском чутье Коннора, — мой труп мог пролежать более восьми часов, — Дэнни слышит обиду в твоём голосе. — Рад, что ты жива, — коллега слегка улыбается с теплотой в топлёном карем. — Да, я тоже рада, что осталась жива, — у тебя же просто дёргаются уголки губ не в силах на полноценную улыбку-ответ; полицейский оставил на растерзание зверю, — спасибо за помощь, Коннор. — Я… — он понимает свою ошибку и не может объяснить, почему нарушил договорённость. — Прости, — в извинениях вся искренность, но словам ты не веришь давно. — Ничего, со мной был Джед, — слегка откидываешься на плечо: со стороны это кажется любовным жестом, как мужчина прячет половину лица в твоих волосах, словно не может насытиться, и прижимает ближе к груди, — поэтому было не так страшно. — Так он здесь, потому что вы сблизились, — со стороны Коннора это выглядит подозрительно, ведь ещё недавно он был свидетелем вашего взаимодействия после обнаружения тела старика, — или потому что тебе было страшно? — Одинокая девушка увидела возможность и воспользовалась ею, — видишь, как Коннор оценивает Дэнни точно так же, как делала ты в первую встречу. Если присмотреться к журналисту внимательнее, то не нужно будет улик, чтобы указать на виновника волнений в городе, — это не запрещено законом, насколько мне известно. — Иногда твоя прямолинейность смущает, — теперь улыбка Коннора полнится красным; это верная тактика — обернуть подозрения в неловкость для отвлечения внимания на внутренний мир. — Я знаю, — улыбаешься в ответ, ведь именно этого и добивалась. — И ты был прав, Коннор, — на лице коллеги отражается непонимание, Дэнни тоже внимает каждому слову и запоминает, если придётся второй раз подумать о неприкосновенности полицейских. — Вы все были правы, когда говорили, что мои амбиции ослепляют меня и не дают трезво мыслить, — произносишь ровно, без запинки и смотришь в топлёный карий, — что я гоняюсь за тенью собственного хвоста вместо реальных действий, и тот поход в бар был полнейшей ошибкой, — последние слова выпускаешь вместе с воздухом в лёгких. Ты не признаёшь своих ошибок, ты лишь даёшь Коннору и всему отделу то, что они хотят услышать, и это продиктовано желанием защитить Дэнни (отчасти виноваты узы, отчасти виноват твой эгоизм). — И я ошибалась на счёт Джеда, — как жирная точка всего расследования против упомянутого человека. — Что на счёт меня? — Дэнни спрашивает именно тем тоном Джеда Олсена, который использует для интеграции в общество: мягкие согласные, ещё более мягкие гласные, от которых не возникает сомнений в доверии к говорящему. — О, ну ты был для меня единственным подозреваемым, — как бы напоминаешь о первой встрече, на что получаешь нечленораздельный ответ-подтверждение, — а теперь я даже не знаю, в какую сторону копать, — усмехаешься горько, смотришь на Коннора и пытаешься соответствовать атмосфере полицейских Розвилла, которые пишут бессмысленные отчёты и предпочитают пить кофе пять раз в день. — Мы все в этой лодке с апреля, — кажется, Коннор поверил, раз позволил себе не фокусироваться на Дэнни. — Часть корабля, — ты поддерживаешь локальную фразу. — Увидимся в понедельник, — полицейский отступает, — пока, Джед, — кивает мужчине, не решаясь протянуть руку.       Одновременно вы произносите: «Пока» / «До встречи, офицер». Коннор думает, что это странно, но продолжает уходить. Лишь когда дверь закрылась, он останавливается; ещё ни разу интуиция не подводила его.       Офицер оглядывается на закрытую дверь: могла ли ты сознательно переспать с убийцей? — Твою мать, он точно что-то заподозрил, — ты уходишь из объятий в сторону кухни, где неубранная посуда. — Я по глазам его видела, что он начнёт под тебя копать. — Ты единственная была близка, — через гостиную Дэнни идёт за тобой, оставляет прикрытие на спинке дивана. — Спасибо, — гремишь тарелками, спешно убирая те в раковину. — Нам всё ещё нужно подтвердить, — он прислоняется к столу, осматривает пространство кухни в поисках ножа: свои надёжно спрятал на случай, если щенок захочет разнюхать. — Как ты можешь быть таким спокойным? — возвращаешься за стаканами и остаёшься, рука на локте не даёт уйти. — Как ты можешь так беспокоиться, когда ещё вчера я был твоим подозреваемым, — задаёт встречный вопрос, — что изменилось? — Ты знаешь, что изменилось, — дуешься из-за отсутствия возможности скрестить руки на груди. — Или, — он встаёт перед тобой, и уже ты прислоняешься к столу, как однажды была зажата в комнате отдыха, — может ты никогда не хотела посадить меня. — Мы будем проверять? — пытаешься перевести тему. — Офицер Монаган, которая наблюдает за убийцей в пристанище закона и, — наклоняется ближе, убирает личные границы и едва ли не упирается лбом, — вместо поимки, предпочитает играть с ним в игры, — склоняется к уху, — какой плохой полицейский, — шёпот оставляет без дыхания и связных мыслей. — Эти игры привели нас сюда, — указываешь на себя и него, насколько позволяет расстояние. — О чём ты думаешь? — рана на плече не будет мешать в следующей охоте, он сжимает рукоять ножа для овощей в обратном диагональном хвате. — О тебе, — пропускаешь момент, когда успела сесть на столешницу. — Конкретнее, — если бы стояла, то подкосились бы ноги. — Я думаю, что нет мужчины идеальнее, с кем могла быть связана, — Дэнни отвлекается на твои слова: планом было разговорить, чтобы не вызвать реакцию кролика, и неглубоко провести лезвием по плечу, куда бы после надавил большим пальцем. — Я восхищаюсь твоим умом, — от скулы ведёшь след до виска, к линии пробивающегося тёмного у корней, — мне нравится твой подход к преступлениям, потому что всё слишком жестоко и чисто, никаких улик, указывающих на виновника, — оставляешь ладонь под челюстью, выписывая круги на проступающем кадыке, — я обожаю твой голос, — смотришь в потемневшие глубины карего, — и у тебя потрясающе красивые глаза. — Офицер влюблена в убийцу? — ему нужно забрать любой ответ (кроме положительно не примет никакой). — Может, немного.       В этот раз именно Дэнни убирает пространство, начиная поцелуй, в котором до жадности медленно смакует мягкость губ с кислинкой сока. Одна рука — сжимает волосы у корней, направляя и фиксируя более удобное положение, где смешивается слюна на языке; другая — лёгким движением режет кожу, и большим пальцем давит на образовавшуюся рану, глотая твою боль. Он отстраняется, и вкус крови срывает последние цепи —

«ты принадлежишь мне».

      Коннор Андерсон — офицер полиции Розвилла со значком в нагрудном кармане пиджака и кобурой с оружием на левом боку — полагается на интуицию больше, чем на факты, которые можно сфальсифицировать. Чутьё у него от отца, что вырастил как родного сына.       Молодой полицейский не уходит далеко; он долго стоит на месте, взвешивая варианты: вернуться домой или же проверить округу, пока не выберет второе. Рядом с окнами пригибается, чтобы не создавать тени, наступает с носка на пятку для меньшего шума и продвигается к задней части, где больше растительности, которую можно примять. За стенами он не слышит звуков. Одно из окон дальней комнаты закрыто не полностью. Трава повреждена бессистемно: не вычислить сторону приближения.       В связке ключей сохранился один для конкретного замка.       Дверь открывается медленно, без лишнего шума, и пространство для незваного гостя узкое — так минимизирует тень. Коннор отмечает тишину в самом доме, проверяет коридор на возможные следы борьбы и заглядывает в гостиную, где никакого мусора или забытых осколков.       Целью полицейского является осмотр комнат, в особенности твоей: вы переспали, где-то должна быть одежда, в которой пришёл твой компаньон. О! У двери отсутствует мужская пара обуви, только твоя — заметка номер один.       Заметка номер два — странный шлейф парфюма, отголоски подобного чувствовал только на месте преступления, непосредственно рядом с жертвой. Однако эта заметку нужно делить напополам, не отбрасывая полностью: таким не пользуется ни один знакомый мужчина.       Уважение к тебе не позволяет обыскать ящики, разум говорит ему о потенциальном шуме.       Третья заметка — в ванной на зеркале замечает следы тонального крема.       В доме всё так же тихо.       Коннор двигается ко второй комнате, но останавливается, когда слышит мокрые звуки. Лучше бы он не оборачивался;       вы слишком хорошо смотритесь вместе для тех, кто перетягивал канат диалога в полицейском участке. Слишком комфортно, слишком близко, слишком интимно.       Коннор замечает руку Джеда под футболкой — значит, принадлежит ему — примерно на уровне груди. Ты цепляешься за мужчину, прижимаешься ближе и дрожишь. Почему ты дрожишь?       Ах, чёрт. Сомнений не остаётся, когда в плече глушишь полустон.       Он прерывает что-то личное, но трудно оторвать взгляд: густое напряжение заставляет на месте Джеда видеть себя — как ты цепляешься за плечи Коннора, как дёргаешь каштановые волосы вместо блондинистых, чтобы оставить на шее след, заканчивающийся укусом под челюстью, и открываешь рот… Джед прикрывает рукой, что-то шепчет

«никаких имён при свидетелях»,

и Коннор знает суть: он поймал краткий взгляд Джеда, он положит голову на плаху, если ему померещились карие глаза с пламенем горячее адского.       В чьи руки ты отдаёшься? Он пугается протяжного стона, реакцию тела контролировать не может, и в брюках становится теснее.       «Она сейчас недоступна», — Коннор слышит призрак смеха в словах, от такого ощетиниваются инстинкты и призывают бежать. «Забыл кое-что сказать», — говорит правду без выдумок, он действительно забыл сообщить о разговоре с Ником.       «Я передам», — полицейский не видит журналиста; в твоих руках незнакомец с прямой спиной. «Нет, это личное», — мышцы ног напряжены, готовые к бегству.       «Как скажете, офицер», — на это нечего ответить, и Коннор чувствует себя лабораторной крысой в тупике лабиринта, куда приманили.       Неужели Джед Олсен всегда вызывал такие чувства?       Утром понедельника Коннор Андерсон стоит в кабинете шефа полиции Розвилла. «Прошу не допускать офицера Монаган к делу об убийствах Призрака». «Основания?» «Она может быть связана с убийцей».