You sit beside me, so newly charming Sweating dew drops glisten, freshing your side
Рабочая неделя начинается в кабинете шефа со сложенными за спиной руками и прямой стойкой; ты не имеешь ни малейшего представления, зачем была вызвана так рано на личный разговор, ведь не проявила свою послушность и готовность исполнять конкретно поставленные задачи, и никого не волнует, что конкретные задачи ставят исключительно старшим офицерам, скидывающим на тебя составление отчётов об их работе. Мог ли Коннор донести? Сегодня он пришёл раньше обычного. Если мог донести, то о чём? Дэнни не выделялся, раскусить маскировку журналиста они не способны с апреля, так почему сейчас Андерсон предположительно заполнил список подозреваемых единственным именем? Не может же быть дело в тебе, иначе это смотрится глупо: сначала великолепный Коннор отрицает твои слова о баре и Олсене, а теперь сам ухватился за эту зацепку, словно всё это время был слеп к очевидным фактам. «Перейдём сразу к делу, офицер», — мужчина напротив сидит за столом, перед ним несколько папок и кружка дымящегося кофе, принесённого тобой. «Да, сэр», — смотришь перед собой, изредка опуская взгляд: неприемлемо со старшим по званию держать зрительный контакт, особенно когда при этом редко моргаешь. «Я не могу допустить тебя к непосредственной работе над убийствами из-за твоей неопытности в нашем участке», — это заинтересовывает, так как ждала выговора, — «мне нравится твой характер, твоя готовность поставить всё на кон ради поимки преступника, но это не нравится твоим коллегам, понимаешь?» — мужчина наклоняется вперёд, теперь нужно смотреть на него, так как сугубо деловой разговор приобретает эмоциональные оттенки. «Да и нет, сэр», — позволяешь себе слегка расслабиться и размять ноги, перемещая вес с одной на другую. «На место преступления доступа у тебя не будет, работать с трупом и уликами на месте это задача Андерсона», — чувствуешь зачаток надежды и пытаешься не улыбаться, — «ты же будешь его помощником, называй это правой рукой. От тебя я жду детальный анализ полученных материалов, также ты будешь работать с семьями погибших для составления портрета убитых и портрета убийцы. Вопросы?» «Да, сэр», — приходится прочистить горло, чтобы сохранить нейтрально-деловой тон. «Задавай», — по-свойски махнул рукой и отодвинул бумаги в сторону. «В нашем штате есть люди, в чьи обязанности входит то, что Вы перечислили, сэр, почему я?» — ты рада возможности, но она означает дополнительные обязанности, которые имеют перспективу тратить внерабочее время на их выполнение. «С моей стороны нечестно оставить тебя без шанса проявить себя», — он делает глоток кофе, — «к тому же, мне понравился отчёт о Джефферсоне, и я знаю, что его писала ты на основе заметок Андерсона». «Спасибо, сэр», — уголки губ трясутся в попытке не засиять улыбкой. «Свободна», — делает ещё один глоток, откидываясь на спинку стула. «Да, сэр», — разворачиваешься на сто восемьдесят и уходишь, прикрывая за собой дверь, чтобы не издавала шум. Это буквально самая лучшая новость в последнее время, касающаяся работы, и в то же время самая огорчающая, так как неправильно вести дело против того, с кем ты связана узами. Возвращаясь к этой теме, вспоминаешь о материалах, которые хотела изучить: законы, касающиеся защиты связанных и их связи, и судебные разбирательства с привлечением связи в качестве главного свидетеля, особенно в делах об убийстве. Коннор смотрит издалека и не решается подойти. Он хочет увести подальше от чужих глаз и спросить о твоём состоянии — ты отличаешься от девушки, что приехала несколько месяцев назад расследовать серийные преступления, и молодой офицер не может не задаться вопросом: что или кто тебя изменил? Именно таким образом начинается затяжная рутина будних с редкими выходными не в одиночестве. Думать о резких изменениях в отношениях с Дэнни после обнаруженной связи просто смешно; никто из вас не поменял свои привычки, не пожертвовал чем-то ради другого и не строил планы вокруг него — жизнь продолжается. И не имеет значения вместе вы или порознь. Хотя имеет. Для тебя. В конце рабочей недели уже срываешься в агрессию по отношению к каждому, кто скажет слово поперёк, и успокоить может лишь мускусный шлейф парфюма, которым пропитаны простыни. Это невыносимая тоска, до скрежета зубов ноющая и поглощающая всецело, она раздувает желание грызть стальные трубы и стереть босые стопы об асфальт — лишь бы заглохла на несколько секунд, лишь бы оставило тебя в покое чувство нецелостности без обжигающего тепла мужского тела. Стремительно развивающаяся зависимость беспокоит до тех пор, пока в доме эхом не раздадутся знакомые стук и щелчок замка. Ты спокойна лишь в объятиях того, для кого чужие жизни — возможность рассказать страшную историю с пятнами крови на белоснежной маске. Это неправильно; связь не вызывает зависимость до тремора, она не должна отравлять — вычитываешь это в одной из книг, какие смогла найти в участке о связи и связанных. Но в момент безмолвного обещания глубоко карего, ты отбрасываешь разум и логику ради утоления голода, зреющего меж рёбер с последней встречи. Дэнни Джонсон на примере отца выучил подход к убийствам. Цель его историй — завлечь читателя ужасом на страницах газеты, пока за последним словом не будет стоять точка, знаменующая конец. Можно возвращаться к безликой жизни в пригороде до следующего сюжета. Здесь нет места эмоциям. Они могут похоронить даже лучшую задумку. Дэнни — рассказчик, берущий на себя несколько ролей сразу. Он — незримый наблюдатель. Он — крадущаяся тень. Он — звук в ночи, которого быть не должно. Он великодушно несёт на плечах обязанность разбудить сонные умы чем-то захватывающим, чем-то будоражащим и разгоняющим кровь, пока проливается кровь другого. Они думают: «о боже, это мог(ла) быть я». Они должны так думать. Он пал жертвой эмоций. Восстановить былой самоконтроль с появлением связи сложно. Дэнни ошибается, он спотыкается на ровном месте и неловко смеётся, когда просит прощения у коллеги из газеты. На время перестаёт выслеживать людей в своём списке, перестаёт составлять на них планы и визуализировать каждую деталь будущего убийства, что должно поразить сердца законопослушных граждан Розвилла. Домохозяйки шепчутся о нём, дети, в силу возраста и неразвитого морального компаса, играют роли убийц и жертв, и этому же способствуют фильмы ужасов после вечернего прайм-тайм. Жители пригорода по инерции ищут источник адреналина, когда наступает затишье, они переключают каналы в поисках того самого, что заставит думать: «о боже, это могло случиться со мной». Однако человек с ножом или бензопилой с экрана не так страшен, как человек с ножом, стучащий в твою дверь. Да и будем честны, все маньяки кинолент имеют протагониста-девушку, которая даст отпор и победит, которая выживет и встретит рассвет. Дэнни получил свою, не так ли? Только его «последняя девушка» не пережила ужас и скрылась с глаз пытливого зрителя, его девочка послушно ждёт визита и встаёт на колени, захватывает губами пальцы и демонстрирует, что будет делать с членом. Долгая разлука заставляет сходить с ума; ломка начинается спустя пару часов, и до крови он кусает губы, чтобы не сорваться. Дэнни не отходит от тебя, хищником кружит и следует шаг-в-шаг, инициируя физический контакт. Он любит обнимать со спины, когда готовишь. Он прижимает к груди, когда допоздна смотрите фильмы. Ему до безумия нравится чувствовать любовь и нежность в каждом поцелуе, когда осыпаешь ими лицо, руки, шею, и, стоит тебе отстраниться, Дэнни завлекает в тёмные воды, где срывается на звериный рокот, в котором едва ли разберёшь «моя». Он не отпускает до рассвета, а с первыми лучами солнца исчезает до следующей встречи. Словно призрак, способный обрести плоть по расписанию. Тени в углах приобретают паучьи черты. Туман на периферии сгущается. От очередного момента глубокой задумчивости о холоде, кусающем лодыжки, отвлекает Коннор. Он просит следовать за ним, уводит куда-то в незнакомые коридоры, где привычный жёлтый свет лишь нагнетает мрака, и держит твои руки так бережно, будто китайский фарфор, готовый рассыпаться от любого движения. Неприятно. Чувствовать чужую кожу на своей — отвратительно. Тебя тошнит от прикосновения, хотя в первые недели была рада этому контакту, потому осторожно убираешь хватку мужских рук. Не эти должны касаться. — С тобой всё в порядке? — он спрашивает с искренним беспокойством, пытается поймать взгляд, когда ты отводишь глаза и отступаешь, увеличивая расстояние. — Да, всё в порядке, — отвечаешь устало, — почему ты решил спросить об этом сейчас? — Мы же друзья, — начинает Коннор мягким тоном. — Нет, мы не друзья, — резко обрываешь и не чувствуешь вины за опустившиеся плечи молодого полицейского, — мы коллеги, знакомые, ты мой арендодатель — да, но не друзья. — Я не хочу переводить этот разговор в комнату допроса, — он меняется, становится серьёзнее, и голос приобретает сталь, какую слышала только с мелкими хулиганами. — Какие основания у тебя допрашивать меня? — скрещиваешь руки на груди и выпрямляешься. — Ты уверена, что Джед не убийца? — этот вопрос звучит с нажимом и нужными интонациями, чтобы заставить собеседника чувствовать неловкость и искать оправдания. — Да, уверена, — не отступаешь от своего, так как говоришь правду: Джед Олсен не убийца. — Что случилось в ту ночь? — отступает Коннор, он не может в тебе видеть потенциального соучастника преступлений, ты абсолютно не похожа на ту, кто будет покрывать убийцу, нет. Не такую девушку он знает. — Когда ты не приехал? — начинают дрожать уголки губ и голос; незажившая рана тревожится вновь. — Почему ты не приехал? — теперь не скрываешься от прямого взгляда, смотришь в топлёный карий глазами, сияющими болью под тусклым жёлтым. — Мы же договаривались, Коннор, — медленный глубокий вдох для контроля, — я могла умереть, и это было бы зря? — в голосе появляются хрипы, ты щуришься от печали и обиды, рефлекторно стираешь солёные следы манжетой. — Я зря была готова пожертвовать своей жизнью, чтобы поймать убийцу? — вопрос полушёпотом в пустоту; здесь не нужен ответ, который известен обоим. «Ты уверена, что можешь ему доверять?» «Я уже ни в чём не уверена». — Офицер Андерсон! Дэнни некоторое время ищет упомянутого ранее; Рой по-дружески дал наводку о новой информации по делу убийцы Розвилла, и Дэнни пообещал выпивку за свой счёт в следующий раз, когда соберутся в баре. Иметь связи необходимо, особенно с полицией. Но какого чёрта вы стоите одни в одном из самых пустых мест участка? Он не упускает твоей попытки скрыться, и так ты делаешь только в одном случае. Для Джонсона чуждо желание защитить, он лишь берёт силой и срывает замки, что должны оберегать от таких, как Дэнни Джонсон, но сейчас мужчина сам хочет навесить несколько снаружи клетки, где запрёт подальше от глаз. В нём бурлят низменные инстинкты, недостойные человека разумного. — Я прерываю что-то личное? Его тон опасно понижается, и Дэнни не может контролировать это: ни в оттенках красного, причиной чего являются твои слёзы. Только он должен доводить до этого состояния и видеть каждую каплю, покидающую твои глаза; они — компенсация за невозможность видеть тускнеющую жизнь с немыми вопросами. Ему неприятно понимать твою попытку скрыться от него, у вас одна проблема на двоих, чьё следствие — чувствовать другого, и об этом ты, видимо, забыла. Дэнни приближается медленно, иначе спугнёт. Повторяется утро после попытки убийства, только теперь со свидетелем, и нужно быть внимательным как никогда, особенно к мелким жестам. Он знает, что именно щенок довёл до грани. — Всё в порядке, Джед, — ответить должен был не он, — ты по новой зацепке? В списке приоритетов этого момента ты стоишь на первом месте; Дэнни с несвойственной ему осторожностью и мягкостью зовёт тебя по имени и приглашает излить печали на груди. Вы делите на двоих спокойствие, стоило мужским рукам сомкнуться на спине. Вы делите на двоих мысль, что связь — одновременно дар и проклятие. Один — продолжение другого, и это завораживает, это пугает и заставляет восхищаться устройством мира, соединяющим души. — Да, я подойду чуть позже, если не против, — Дэнни даёт понять о причине задержки кратким кивком в твою сторону. — Хорошо, — и Коннор понимает; он испытывает то же, только в других тонах — ты для него не просто обычная знакомая, с которой контакт ограничен «привет-пока» при случайной встрече на улице, ты — нечто большее. Полицейский тянется к твоему плечу, ему нужно знать о внимании, прежде чем извиниться. Дэнни теряет контроль на мгновение, когда видит попытку чужака нарушить ваше пространство, он сжимает хватку на твоих плечах и до боли прикусывает язык. «Что произошло?» — Дэнни спрашивает так тихо, что со стороны только по губам догадываться о произнесённом. «Он спрашивал о тебе, а потом мы вернулись к тому разговору», — ты переводишь дыхание и встаёшь на носки, отвечаешь едва слышно, практически шепчешь, и это вызывает волну мурашек, поднимающуюся со спины. Сейчас не место и не время разгораться, — «я была бы мертва, Дэнни», — по дрожащим у шеи пальцам понимает, как снова близка сорваться. — «Я прекрасно осознаю, что без связи была бы уже мёртвой, и никто бы тебя не поймал. Мы с Коннором договорились, он должен был приехать, если я не отвечаю на звонки, по горячим следам найти убийцу было бы проще, но он этого не сделал, а я так глупо готова была умереть ради ничего. И после этого я связана с тем, кто мог меня убить, кто почти убил меня, но не смог из-за связи, только поэтому я всё ещё живу», — у плеча прячешь новые слёзы и глушишь всхлипы: эта мысль слишком долго таилась на задворках сознания. «Ты боишься меня?» «Да». Разговор привёл вас сюда: ты лежишь полуобнажённая на спине, под головой узел перевязанных запястий, и грудь прикрыта чёрным кружевом со вставками цвета кармина, на бёдрах сидит Дэнни, одетый полностью в чёрное. В его руках тактический нож, с которым играет, и поражает лёгкость обращения с оружием, способным ранить в любой момент. — Ты боишься меня сейчас? — он проверяет лезвие, когда задаёт вопрос. — Нет, — двигаешь плечами, насколько возможно в положении, и устраиваешься удобнее. — Что отличает «сейчас» от «тогда»? — ты обожаешь его глаза, во тьме которых хочется тонуть бесконечно. — Почему ты не боишься? — и его голос сводит с ума, особенно полушёпотом в ночи. — Я не знаю, — не решаешься отвести взгляд от приближающегося клинка. — Думай, — никто не возбуждал одними словами и не обнажал желание подчиниться, Дэнни искусно владеет всем: его речи точно выверены и в то же время полны импровизаций, подбор формулировок говорит об эрудированности, а владение телом превосходит воздушных акробатов. — Боже, — лезвие упирается в кожу между грудей, и ты знаешь — любое резкое движение или слишком глубокий вдох прольют кровь, что заставляет взглянуть в лицо похороненной мысли: ты была бы мертва. Этот нож лишил бы жизни, как любого другого на твоём месте. Им не повезло; тебе не повезло стать связанной самыми крепкими узами с тем, кто пришёл забрать твою жизнь, кто присвоил твою жизнь и держит её на острие тактического ножа. — Кстати об этом, — расслабляешься, когда он убирает холодное оружие с кожи, и едва даёшь оценку напряжению, в каком пребывала чуть ранее, — я заметил, что тебе очень нравится моё имя, — дьявольский огонь в радужке карего пугает, — особенно в середине недели, — добавляет тихо, словно делится тайной, и ухмылка обнажает клыки. — Снова следишь за мной? — обдаёт волной жара, и тепло оседает на щеках с неприятным покалыванием: сколько раз он был свидетелем оргазма в четверг, когда обострённые разлукой чувства требовали разрядки? — Я никогда не переставал, дорогая, — от обращения передёргивает, — если тебе так нравится моё имя, то кричи его и забудь про «боже» и «господи». Есть только я, — это что-то первобытное не иначе, по закону логики и морали не должно тянуть к человеку, совершившему непростительный грех. В руках Дэнни нож — самое настоящее орудие убийства, ты смотришь на сверкающую сталь и задаёшься вопросом: сколько до тебя смотрели так же? Сколько из них встретили свою смерть? Ты могла бы стать одной из них, но в руках Дэнни нож — это искусство, которым он владеет в совершенстве. Лезвие снова на коже, и знаешь: Дэнни не порежет сам, в твоей власти получить рану, и глубокое дыхание лишь приближает к багрянцу у кружева. Неглубокое и быстрое же распаляет иное желание. У Дэнни всё выверено до мелочей, не так ли? — Боже… ай, — за выточенную годами реакцию Дэнни неглубоко погружает остриё между грудей. — Следи за словами, — фальшлезвием он ведёт дальше, и следом проступает красная полоса. — О гос... ай, — меняет хват и жалит снова, заставляет извиваться и искать способы закончить ситуацию, куда пришла по собственной воле. — Ты не захочешь, чтобы я повторил в третий раз, — это угроза. — Хорошо, — глотаешь вязкую слюну, делаешь глубокий вдох и пытаешься не реагировать привычными словами, перед тобой только он, — Дэнни. — Хорошая девочка, — слегка наклоняет голову и улыбается так грешно, что будь в его руках яблоко, то без вопросов вкусила бы сочный плод, — а теперь повтори. — Дэнни, — судорожно выдыхаешь, когда резко проводит лезвием вверх. — Ещё, — Дэнни замечает колебания зрачка, ты больше не смотришь на нож в его руках как на потенциальное орудие убийства: ты начинаешь получать удовольствие. — Дэнни, — он продолжает оставлять красные узоры на обнажённой коже. — Громче, — опирается на другую руку и наклоняется, словно магнитом притягиваешь ближе и приглашаешь попробовать возбуждение в сбившемся дыхании. — Дэнни, — твой голос срывается на громкий стон, стоило дать почувствовать лезвие у шеи. — Не настолько громко, — посмеивается он, — но мне нравится. — Пошёл ты, — разминаешь слегка затёкшие запястья, насколько позволяют узлы, и хмуришься, недовольная реакцией мужчины. — А-а-а, — возвращается в прежнее положение и неодобрительно качает головой, — ты не посылаешь человека с ножом, — острие снова направлено на тебя. — Ты не можешь убить меня, — игра с оружием заставила иначе взглянуть на предмет в руках человека, которого с трудом назовёшь убийцей. — Я не могу убить тебя сейчас, — небрежно вытирает редкие капли с клинка. — Сейчас? — нечто зарождается на задворках разума, заменяя ускользающие мысли о возможной смерти. — Будущее полно тумана, разве ты не знала об этом? — карие глаза как никогда темны и полны отнюдь не игривым грехом и желанием поиграть с жертвой, от такого взгляда не остаётся сомнений в поистине ужасных намерениях — глаза Дэнни искрят чистым злом. — Это нечестно, когда только я обнажена, — смена темы продиктована необходимостью; ты не хочешь думать о будущем и смысле слов, в которых сквозит явное желание воплотить все фантазии, какие только придумал его изощрённый разум. Дэнни умён, и его подход к преступлениям пугает. — Почти обнажена, — откладывает нож в сторону, — но справедливо, — есть что-то завораживающее в том, когда мужчина обнажается: как перекатываются мышцы, как с подтянутого живота появляется больше кожи, пока горловина не растреплет волосы, и каждую выпирающую кость хочется укусить. Тело Дэнни отражает полосы красного вместе с запёкшейся кровью; вы связаны и делите на двоих многое, если не всё. Один без другого перестал иметь смысл в ту ночь с исходом в виде раны на щеке. Запоздало замечаешь лезвие под кружевом. — Мне он нравился, — клинком смахивает ткань. — Мне тоже, но, как видишь, я не ношу бюстгальтер, — свободная рука накрывает обнажённую грудь и перекатывает затвердевший сосок между пальцами. — Тебе нравится? — Что? — сталь не успевает согреваться, и контраст горячей ладони с одной стороны и прохлады с другой волнителен. — Чувствовать мой нож так, — плашмя ведёт вдоль тела. — Нет, — выгибаешь спину. — Лгунья, — его рука, наконец, слегка сдавливает шею. — Это не неприятно, — от прилившей крови колет на щеках. — Я сбился со счёта, скольким загнал это лезвие под рёбра, — в расширенном зрачке задумчивость. — Лжец, — слегка посмеиваешься. Такие, как Дэнни, не забывают даже мелочей. — Ты права, я помню каждого, кто умер от моей руки, — он рассматривает отражение в стали, — я помню их лица перед смертью, их слова и слёзы, их готовность на любое унижение ради ещё одной минуты жизни и поразительное желание сражаться до последнего, но все они мертвы, — переводит взгляд, — кроме тебя, — с силой давит на нож, прослеживая путь на телах. — Маленькая мисс полицейская, которая приехала в Розвилл поймать большого злого волка, и что она делает? — обух заменяет руку. — Стонет как шлюха под ножом убийцы, — действительно стонешь и извиваешься, желая снять путы и коснуться мужчины над тобой. — Скажи, чего ты хочешь? — Дэнни, прикоснись ко мне, пожалуйста, — узлы на запястьях жалят, и болят плечи в отчаянии. — Неправильно, — цокает он и хмурится, словно сказала ложь, когда все знают правду, — попробуй ещё. — Я хочу тебя, Дэнни, — выгибаешь спину, пока левой прослеживает оставленные узоры. — Близко, но формулировка ужасна, — качает головой и поджимает губы. — Я — офицер Монаган, служащая в полиции, — прощупываешь почву, но теперь Дэнни не прерывает, — и я хочу серийного убийцу Розвилла, — бинго! По искре в потемневшем зрачке понимаешь, что двигаешься в нужном направлении, — я хочу чувствовать твои руки, Дэнни, — он снова мнёт грудь, от чего задыхаешься в умении играть на чужом теле, будто то музыкальный инструмент, из которого лишь единицы добиваются нужного звука. — Я хочу, чтобы ты придушил меня своими красивыми пальцами или засунул их в мою глотку, — он поднимает бровь на такое откровение, — хочу чувствовать твой член так глубоко и едва ходить следующую неделю, — оставляет нож вне доступа обоих, — я хочу бесконечно целовать тебя, потому что мне нравится чувствовать твою кожу губами, — Дэнни неловко за твою правду, выражающую чистую привязанность и симпатию, о чём ранее не говорил никто из вас прямо. — Мне нравится, как ты краснеешь, когда возбуждён, — розовый у его шеи горит, — и нож в твоих руках только заводит, потому что ты мой, серийный убийца, и я не позволю закону встать между нами. — Это больше, чем я ожидал, — признать трудно, как ошеломили твои слова и выбили почву реальности. Дэнни может поклясться всеми святыми и принести жертву каждому известному исчадию Ада, что перед глазами только ты, что внутри черепной коробки и между рёбер поселилась ты, и поверхностное дыхание повторяет твоё в быстром движении груди. В нём созрел плод, чьи семена пустили корни в тот самый момент первой встречи. — Убийца влюблён в офицера? — хочешь разрядить обстановку нарастающего голода и сбавить напряжении в мужчине, чьи плечи заслоняют свет. — Совершенно одержим, — произносит Дэнни так серьёзно, что в истине сказанного не остаётся сомнений, — и я разорву тебя на части. Вопреки силе произнесённого, он начинает медленный поцелуй, каких ещё не было: слишком аккуратно и нежно, слишком эмоционально — в таком только таять сахарной ватой или плавиться зефиром на открытом огне. Необычность сбивает с ритма, но в то же время она приятна и связывает. Дэнни искусно выражает себя физическим образом: действия говорят громче слов, однако действия с точно подобранным словом играют на руку тому, кто владеет ими в совершенстве, и Дэнни — мастер ножа действия и слова. От сладких пустяков перехватывает дыхание. Лёгкие прикосновения заставляют желать грубости. Ты чувствуешь себя кем-то неземным, ступившим в смертные владения в разгар оргии, и каждый поклоняется твоей мягкой коже устами, пока не чувствуешь боль у плеча и шеи: та грубость, которой жаждала ранее. Куда более знакомы голод и горящая одержимость, с какой берёт мужчина: прикосновения на грани боли и удовольствия, бесконечные укусы с явным желанием смыкать зубы до первой крови и остервенелые толчки, выбивающие вдох. В этой буре нет места мыслям и высоким чувствам, есть только партнёр и страсть с рукой на горле во время оргазма. На подсохшем языке только «Дэнни», в раскосых глазах — пелена удовольствия. Благодаря физическому остальное лишь крепнет и затягивается вместе с нарастающим напряжением в тазу; кульминация — покрытые испариной тела и вкус спермы на твоём языке. Дэнни целует уголок губ и лбом умирается в твой, убирает прилипшие к лицу редкие пряди. Самое близкое к любви, что может предложить Дэнни Джонсон, — моменты тихого спокойствия с дыханием на двоих.Will you follow me into the dark?
Полная надежд и стремлений Розмари Гринвуд умирает в зимние выходные. Она должна была вернуться на учёбу утром дня, который не встретит. Тело обнаружил отец — Джеймс Гринвуд — в комнате дочери, когда та не спустилась к ужину. Для неё перестало существовать «завтра».